Прохор слыхал деревенские пересуды, и не знал, радоваться ему или горевать. Страшно ему было и за отца, который постоянно мотался глухими дорогами по делам своей артели, и за Ефима, который тоже был лакомой добычей для людей, охочих до чужого.
А радовался он тому, что мать нарочно пригласила в гости местную сватью, бабку Фотинью Никиткину. Пелагея Захаровна потчевала гостью чаем и выбрав минуту, когда и Прохор был в горнице сказала свахе:
– Фотинья Григорьевна, помнишь, мы с тобой говорили про сына моего, Прохора?
– Как не помнить, помню, – ответила довольная ласковым обращением хозяйки и вкусным угощением старушка, – Опосля Пасхи, как и уговаривались, пойду к Мельниковым, порасспрошу да на невесту погляжу, домовита ли, справна ли в работе.
– Не ходи пока, Фотинья Григорьевна, – попросила Пелагея, и у притихшего в углу Прохора стукнуло в груди от радости, – Мы с отцом поговорили, рано еще Проше, пусть оглядится, присмотрится. Да и времена нынче беспокойные, погодим со свадьбой годок, пожалуй.
– А и что, а и верно ты говоришь. Парень у вас видный, куда спешить оженить-то, успеется. Только ладно ли ему самому, если невеста ему люба? Такая долго в девицах ходить не станет…
–Ничего, это мы с отцом Глафиру для Прохора приглядели, а сам он о женитьбе и не чаял. А и достанется Глаша кому другому, знать на то Божья воля.
– Ну, как желаете сами, а я всегда вам помочь готова, – Фотинья хитро прищурилась на скромно сидящего в дальнем углу довольного Прохора, – Знать и правда, рано ему еще, ежели не горюет по такой невесте.
После того, как дорогую гостью проводили, Прохор кинулся к матери с благодарностью. Пелагея Захаровна обняла сына, рассмеявшись, и подумала, как же хорошо, что ей удалось уговорить Федота Кузьмича не сватать Глафиру, а подождать, когда сам Прохор об этом запросит родителей.
Между тем, пришла весна, начались работы. Люди сеяли хлеба, сажали огород и обихаживали свои избы после зимы.
У Федота Кузьмича забот прибавилось, теперь он редко дома бывал, и все хлопоты по хозяйству легли на плечи Прохора. А он и рад был, трудился с раннего утра до вечера, мать не могла им нахвалиться.
Одно только огорчало Пелагею Захаровну – перестал совсем Прохор ходить и на посиделки в кузнецову хату, и на поляну у реки, где гуляла деревенская молодежь…
– Что же ты, Проша, снова дома остался? Ведь ныне Светлая Седмица, слышишь, как девчата на поляне поют, сходил бы и ты.
– Устал я матушка сегодня, в другой день схожу, – улыбался в ответ Прохор.
Пелагея Захаровна вздохнула, погладила сына по широкой спине и отправилась раздавать нагоняй вернувшимся с улицы сорванцам Федюньке и Игнатке.
А Прохор вышел во двор и вдохнул вечерний терпкий воздух. Пасха в этот год пришлась на начало мая, и днем солнышко горячо грело землю. К вечеру на деревню опускалась весенняя прохлада, с реки и болот тянуло влажной свежестью, в кронах деревьев шумели молодые листочки.
Парень налаживал во дворе сушилку, чтобы поутру развесить спряденную матерью шерсть, а вдалеке, у реки, слышались девичьи голоса, им вторил раскатистый смех парней…
– Проша…. А ты что, не пойдешь на берег? – раздался у калитки девичий голос.
Прохор обернулся и увидел по ту сторону забора Глафиру. Дом Мельниковых был на другом краю деревни, потому и оказаться здесь, у двора Житниковых, она могла только намеренно.
– Некогда мне, не пойду сегодня, – ответил парень и подошел к забору, – Матушке нужно помочь.
Глаша чуть зарделась от волнения и не смотрела на Прохора, отведя глаза. Тут из соседнего двора послышался звонкий девичий голосок и смех, это выбежали из дома Глашины подружки Наталка и Маруся:
– Глашка! Ты с кем там говоришь? Ой, Прохор, здравствуй. Что, Глаша, удалось тебе жениха со двора выманить?
– Цыть вы, сороки, – сердито крикнула подружкам Глафира, – Это еще поглядеть надо, кому он жених!
Глаша сразу переменилась, надменно глянула своими голубыми глазами на Прохора и громко расхохоталась, кутая плечи в яркий платок.
Прохор отвернулся от девушек и ушел вглубь двора. Потрепал по голове ступавшего за ним по пятам Буяна и подумал – хорошо, что отец не стал сватать за него Глафиру…
Вечером, когда на деревню уже спустились густые сумерки, бор потемнел и в его ветвях низко ворчал ветер, домой воротился Федот Кузьмич.
Прохор встретил отца и повел вороную резвую кобылу в конюшню. Управившись, он вернулся в избу и увидел, что семья уже ждет его за столом, не начиная до него ужин. Федот Кузьмич, перекрестясь на образа, разрешил начать трапезу.
Когда дети улеглись, Федот еще сидел за столом, разложив на столе бумаги, Пелагея сидела напротив мужа, подперев кулачком красивое лицо.
Прохору не спалось. Он все еще сердился на Глашу, а еще больше на себя, что увидел девушку и подошел к забору, заговорил с нею. И был обсмеян ни за что.
Невольно прислушался, когда отец стал говорить громче и первые же слова заставили его затаить дыхание и навострить уши.
– Ты, Палаша, что есть в доме ценное, собери. Я на Вознесенье поеду в Вятку, договорился уж с Саввой Григорьевичем, он нам с Ефимом в конторе выделит ящик немецкий, с хитрым замком. Времена нынче не спокойные, в Ивановке вон, люди сказывают, налетели ночью. Молодцы все лихие, никого не пожалели. Старика-приемщика избили, да так, что он имя своё не вспомнит…, отвезу всё в Вятку, что я с артели выручил, да что Ефим с торфа привез. Оставь только, сколь на хозяйство нужно. Зерно к зиме докупим, я с Еремеевым Иваном сговорился, сена сами запасём, лужки заливные хорошо родят.
– Ох, Федотушка! – всхлипнула мать, – Боязно мне, и ты уедешь. Я слыхала, Михайлиха баяла, Тохтин хутор разорили и сожгли… А с людьми что сталось, неведомо. Говорят, в болото всех покидали, пойди теперь сыщи! И ежели к нам нагрянут?! Проша молодой, горячий! Федюнька с Игнаткой еще малы, а тоже носы свои везде суют. Не сдержать! Ох, в лихое время, да в дорогу ты собрался!
– Ты, Палаша, до времени о лихом не думай. Я не один поеду. Гордей Возников едет, с ним два молодца с артели. И со мной Михей поедет, да Ефим наш, не один я, не бойся. Ты себя береги, детей. Прохора я сам извещу, наказы ему свои оставлю. Он парень у нас не перечливый, сообразит, что делать надобно. Не лей слезу, обойдется все, заскучать не успеешь, как я вернусь.
Федот ласково обнял жену, да что-то зашептал ей тихо, Прохор уже не слушал. Всё думалось ему, что же за лихие такие люди – душегубцы, что старика Тохтина не пожалели…. Прохор ездил когда-то, еще совсем малым, на тот хутор с отцом, и помнил доброго седого старика, его крепких, как молодые дубки, сынов… Неужели их и вправду в живых нет…
Беспокойные мысли не давали уснуть, тянулись нитью одна за другой, совсем вытеснили из Прошиной головы сегодняшние Глашины насмешки.