«Пока ходишь – надо ездить», – говорит один мой эпатажный друг.
А чем я лучше?
В выходные взял лыжи охотничьи, сел в автобус на автовокзале, через полтора часа вышел у нужного поворота и полетел.
Настоящее счастье почти никогда не имеет в своей составляющей энергии денег. Деньги – средство добраться до условий, при которых это счастье может возникнуть или нет.
Запомнить, запомнить, чтоб впоследствии использовать как лекарство. Через время всё равно запорошится бытовым хламом. И надо будет ехать добывать снова.
Как хорошо, что всё не наше и временное. Хорошо, что всё не навсегда. Стужа подчёркивает ценность жилища и тепла. И ничто так не подчёркивает жизнь, как зима, хотя годы принято измерять летом.
«Страна у нас невизуальная, – говорит один режиссёр, – но зачастую настоящее творчество и возникает там, где вроде бы и снимать нечего».
И правда – здравствуй, русское поле, я твой вообще не колосок… пылинка с просёлочной дороги. Фона никакого. Смотришь – небо, а через неуверенное тире горизонта – такого же цвета земля. Ну, сосны справа. Ну, заброшенный домик лесника с сараем для сушки шишек.
И глупо думать, что ощущения даются извне.
«Вне» может быть любое. Вопрос в том, есть ли что-то внутри тебя? Хотя и не вопрос это…
Если не пусто, то какая-нибудь внешняя мелочь, нелепость могут вытащить что-то незнакомое, удивительное, рождённое вот прямо «здесь и сейчас».
А ты думаешь, что всё дело в море. Море – внутри. Просто, когда ты до него доехал, ты создал условия. Ничего не отвлекает, на работу не надо, по телефону только приятные звонки от друзей. Хотя зрительный контакт, да и осязательный, тоже, конечно, важен.
Впрочем, я-то море вообще терпеть не могу. Какие-то жирные или силиконовые тюленьи тела. Да и шумно там, гамно.
Мне нравится вот это бесконечное ничто. Я старомодно полагаю, что жизнь – это большое приключение. А география и менталитет сюда всегда добавят наипрекраснейшего абсурда.
В рюкзаке – пупырчатая курица, нога свиньи и водка. Несколько бутылок водки. Консервы и колбасу товарищ запрещает привозить.
Мы выпиваем, чтобы (не признаваясь в этом, конечно, себе) обманчиво и хотя бы на время приблизить ощущения детства. Ощущения приближаются, а детство (чего врать) нет.
Мы ходим за водой по узенькой тропке в ручей, варим щи в печи, и видим через окно, как лохмотьями валит, пахнущий мамой, пришедшей с мороза, снег. Если запрокинуть лицо – он залепит-закроет «ладонями» глаза: угадай, кто это? Такой снег бывает раза два за зиму, и то весной, когда у подъезда прощаться так не хочется. Снег – всегда добро, если ты, конечно, не дворник и не коммунальщик на грейдере. Снег умягчает сердца и предметы, он кружит фонарям головы.
В дыре из-под печки торчит компьютерная мышь. Глаза нарисованы маркером. Для большей убедительности по пластмассовой спине написано «мыш», для мягкого знака места не хватило. И кошачья миска перед ней.
Мы сидим, и пытаемся преобразовать опьянение в некие кривляния, в поиск радости. Мы не судим и не толкуем этот мир. Во-первых, потому, что лень. И зачем портить такой день? А во-вторых, потому, что мир всегда больше, чем все твои мотивировки и логические связи о нём. Как только тебе кажется, что ты какой-то его кусок объяснил, ты тут же попадаешь в тюрьму собственной концепции. Всё на свете одновременно становится и хуже, и лучше. Просто «хуже» всегда очевиднее, оно заявляет о себе громче.
Поздним вечером мы победоносно выходим попИсать с крыльца. Это экзистенциональное, мужское. А в небе приветственный салют из звезд.
Ночью в кухонных часах ломается кукушка. Она просто вылетает и застывает посреди своей дороги.
***
Утром я отправляюсь на тех же лыжах в районный город Краснослободск. Фотограф и единственный житель деревни, выходят со мной за околицу дорогу показать.
– Вон, видишь, – показывает пальцем абориген, – справа лесной язык, внутрь не суйся, там валежника дофига, обогнёшь лес и увидишь на горе город. Километров тут двадцать всего.
Река Рябка, которая встречается на пути, в месте брода – голая, холодная вода. Снимаю ботинки, заворачиваю штаны, лыжи на плечах, как у прыгунов с трамплина.
У торфяного болота – две чёрные норки. Они сплетаются и катаются кубарем. То ли любятся, то ли дерутся.
Огибаю указанный лес, а там ещё один выступ, а за ним второй, третий.
И тут до меня доходит, что впереди-то ещё большая река. Мокша. В переводе с санскрита «катарсис». А вдруг и она незамёрзшая?
Лёд вперемешку со снегом, впрочем, стоит. Проталины с водой виднеются только посередине. Шагаю одной лыжей, второй. Держит. Добредаю до середины, вдруг на телефон во внутреннем кармане куртки приходит смс-ка. Она настолько громка и ошеломительна в той тишине и высоких берегах, что катится эхом по руслу. Я машинально присаживаюсь, растопыриваю в стороны руки, как идиот…
…Когда выбрался сквозь кусты ивняка, райцентр уже проступал вдалеке. Сел на лыжи, как на доски, закурил. И придумал рекламный ролик для сотовой компании.
Идёт рыбак по реке. На плече ремень, на ремне, соответственно, ящик. В руке бур. И тут ему на телефон приходит сообщение. Рыбак кладёт ящик с буром на лёд, лезет во внутренний карман пухлой куртки. В этот момент лёд под ним проваливается, куртка быстро напитывается. Что тут говорить, тонет он.
Дальше – крупно, планирующий ко дну телефон, с сообщением от абонента «Жена»: «Купи корм рыбкам».
И слоган какой-нибудь «Мы здесь и по всей России!»
…До города оставалось километра четыре. Туда за мной на машине должна была приехать жена.
Снова, растрепанный, пошёл снег. Два раза я оглядывался, и ни разу не увидел следов.