Большая дорога
Лето
Округа Укатанани и Мискалуса
Городок Хэрроуз, раскинувшийся у северной оконечности Большой дороги, наслаждался миром и покоем, которые были дарованы ему его удаленным местоположением. Вдобавок он считался самым богатым поселением из всех, что были разбросаны по двум округам, – и дома здесь были больше, и построены они были из роскошного камня, а иные насчитывали до десяти спален! Садики, прятавшиеся за домами, шириной не уступали самой Большой дороге, а крыши вздымались выше верхушек стоящих вдоль улицы ив. И ко всему этому Хэрроузу доставалось гораздо больше солнечного света, чем всем прочим городкам и поселениям в округе, – густые тени деревьев, достигавшие самой кромки полей, не затеняли фасадов. Залитый солнечными лучами, удаленный от дорожного шума и гама, богатый внутри и снаружи, Хэрроуз представлялся идеальным местом для жизни.
Но все достоинства городка не мешали его жителям умирать.
Джон Боуи убедился в этом на собственном опыте.
– Вот и он уходит, – сказала Кэрол Эверс. Она стояла подле своего мужа, Дуайта Эверса, и смотрела в открытую могилу, где лежал ее друг Джон Боуи. В слезах, стоявших в глазах Кэрол, отражалось тело умершего. Гроба у Джона Боуи не было.
Один из тех, кого более других любили в Хэрроуз, Боуи был остроумцем и весельчаком и неизменно становился душой любой компании. Его искрящиеся весельем глаза задорно смотрели через толстые стекла очков, а неумеренный аппетит льстил хозяйкам, которые целый день стояли у плиты, готовя снедь для вечеринки.
Джон Боуи был отличным человеком.
Как говорится, человек-праздник.
Для Дуайта Эверса Джон Боуи, ближайший друг Кэрол, не представлял никакой опасности, поскольку был гомосексуалом. И именно своему другу – единственному человеку, за исключением мужа, – Кэрол рассказала о своей тайне. Раскрыть ее было непросто, и тем не менее Кэрол пошла на это как-то ясным вечером, сидя с Боуи на заднем крыльце их с Дуайтом дома.
Джон, как обычно, болтал о двух предметах, составлявших его живейший интерес, – о книгах и фокусах, когда Кэрол неожиданно встала со своего места и сказала:
– Я ведь уже умирала, Джон, и много раз.
Хотя Боуи и славился своим чувством юмора, это заявление он принял серьезно – в серых глазах Кэрол не было и искорки веселья.
– Расскажи мне все, – попросил он, не меняя своей излюбленной позы: сам сидит в кресле-качалке, а ноги покоятся на высоком табурете. Кэрол тоже нравилась эта его поза, почему, наверное, она и решила открыть Джону свою тайну.
– Расскажи мне про каждый из случаев!
И Кэрол рассказала обо всем, что помнила. У врачей, сказала она, не было слов для описания того, что с ней происходит. Кома? Можно сказать и так, но это не очень-то корректное выражение. Просто «состояние»? Поди-ка пойми. «Приступ»? Приступ длится недолго, а ее состояние могло тянуться днями и даже неделями. Она сама нашла подходящее слово – много лет назад. То место, куда Кэрол попадала во время своих приступов, она назвала Воющий город. Она сказала:
– Так я его назвала, когда мне было восемь. Наверное, это все из-за Большой дороги. Тут же у нас тоже города. Вот и у меня был город. Только без шерифа, без дощатых тротуаров, без банка и пабов. Вообще без всего. Но это действительно город, город на Большой дороге. Несмотря на то что я его единственный житель.
Кэрол замолчала, и Джон увидел на ее лице странное и вместе с тем столь знакомое выражение – Кэрол вспоминала юность, времена, когда дала имя своим приступам и впервые впала в отчаяние от факта своей обреченности.
Она продолжила:
– Для постороннего я как бы… умирала. Сердце билось едва-едва. Если к губам поднести зеркало – никакого эффекта. Пульс не прощупывался. Света там нет, Джон. Я слышу, что вокруг происходит, но не могу и пальцем пошевелить. И ветер… он все время воет. Воющий город. Это ужасно!
Она рассказала Джону, как в первый раз испугалась этого состояния полной изоляции и как потом ее мать, Хэтти, в таких случаях всегда старалась погромче шуметь в своей мастерской, чтобы не рвались связи Кэрол с реальным миром.
– Без Хэтти я бы сломалась. Сошла бы с ума.
Она рассказала Джону о хриплом дыхании, которое слышала в Воющем городе. Это была музыка города, хотя Хэтти сказала ей, что, вероятно, она просто слышала свое собственное дыхание. И еще Кэрол рассказала Джону о том, как это с ней происходит.
– Как только это начинается, я словно бы… падаю. Впадаю в кому и ничего не чувствую, пока не приду в себя.
Кэрол рассказывала, и Джон видел, как с каждым словом с ее плеч словно бы спадает тяжесть. Он знал, что о своих состояниях она не говорила никому, кроме Дуайта. Наверное, думал он, ее смущали эти приступы и она была убеждена: всякий, узнавший о ее коме, бежал бы от нее без оглядки, лишь бы не брать на себя груз этих сведений. Оказывается, кое-кто так и сделал – давным-давно. Джон выслушал Кэрол внимательнейшим образом и поделился своими мыслями. Пока он говорил, Кэрол поняла, почему она внезапно для самой себя решила открыть свою тайну другу. Она сделала это не только из соображений безопасности, хотя это, вероятно, была главная причина: если Дуайт умрет, кто сможет сказать, что у Кэрол приступ, что она пребывает в состоянии комы? Кто будет знать, что она жива?
Нет, рассказывая о своей тайне Джону, она еще хотела услышать, что он об этом думает. А Джон мог многое сказать. Сколь темным был Воющий город, столь же светлым был ум Джона Боуи.
И вот Джон Боуи мертв. И лежит босой, в сером костюме, на неровном дне могилы, а Кэрол в своих желтых туфлях стоит над ее краем. Джон болел и знал, что смерть не за горами, а потому сам попросил, чтобы его хоронили без гроба. Кэрол проследила, чтобы последняя воля ее друга – натуралиста и пантеиста – была должным образом исполнена и он был предоставлен земле так, как того пожелал.
Прямо в землю, без лишних оболочек.
– Похоже, словно он… просто упал в могилу, – прошептал Дуайт на ухо жене, стоящей с ним плечо к плечу. Желтое платье Кэрол билось на ветру, который, казалось, даже не касался черного костюма Дуайта.
– Именно так он и хотел, – прошептала в ответ Кэрол. Если судить по голосу, сегодня она была гораздо старше своих тридцати восьми лет.
Распорядитель похорон Роберт Мандерс взгромоздился на подиум в голове могилы и рассказывал скорбящим то, что они знали и без него.
– Светлый ум, – перечислял Мандерс достоинства почившего, – энтузиаст, которого отличала страсть к знаниям во всех сферах науки…
Кэрол думала о тех фокусах, которые Джон исполнял на вечеринках. Оливки у него исчезали неведомо куда. Из ушей изрядно подпивших дам он извлекал сливы. Кэрол попыталась улыбнуться, но не смогла.
– В конечном итоге, – прошептал Дуайт, – фокусы не спасают никого.
– Что?
– Все это очень грустно, – ответил Дуайт. – Только и всего…
– Между вами так же много общего, как между мной и каким-нибудь дамским угодником, – сказал как-то Джон, когда Дуайта не было поблизости. – Мне кажется, он женился на тебе из-за твоих денег.
Но Кэрол шутка не понравилась, о чем она не преминула заявить.
Дуайт приветливо кивнул своей знакомой, Лафайетт, стоявшей по ту сторону могилы. Кэрол перехватила этот знак внимания. Из всех деловых партнеров, с которыми так или иначе был связан Дуайт, эта Лафайетт нравилась ей меньше всех. Ее живот гордо нависал над черным кожаным поясом, испытывая на прочность серебряные пуговицы на белой шерстяной блузке. Кладбищенский ветер играл с ее длинным «конским хвостом», разбрасывая волосы по изборожденному глубокими морщинами лицу. Кэрол эта женщина всегда казалась ведьмой, и она с трудом могла представить, чтобы Джон Боуи, такой чудесный, лежавший теперь босым в сырой могиле, мог в жизни хоть словом переброситься с этой напыщенной ханжой.
Не исключено, что отсутствие гроба заставило консервативно мыслящего Мандерса побыстрее свернуть погребальную речь. Да, собственно, и сам Боуи свернул свою жизнь несколько более поспешно, чем ожидала Кэрол. С Болезнью не шутят. Хотя Кэрол, столько раз уже умиравшая, страшилась Болезни и смерти меньше, чем все остальные.
– Черт бы их всех побрал! – прошипел Дуайт. – Это невыносимо.
Кэрол, едва не касаясь губами уха мужа, прошептала:
– Заткнись, Дуайт!
У Дуайта с Джоном было так же мало общего, как и у этой ведьмы, Лафайетт. Обычно это страшно удручало Кэрол. Как это ее угораздило выйти замуж за человека, который ни в грош не ставит блеск и очарование ее любимого друга? Почему Дуайт никогда не смеялся шуткам Джона? Почему…
Но сегодня предметом ее горя был не Дуайт.
Хотя, стоило это признать, согласия между ними не было.
– Это потому, что он, в отличие от меня, ничем не интересуется и не задает вопросов, – сказал однажды Джон. Кэрол как будто наяву слышала голос Боуи. – Но у него множество других достоинств, пусть и скрытых.
Джон всегда шутил. Но, что было куда важнее, он заставлял Кэрол смеяться.
Кэрол посмотрела на губы Джона – как раз в тот момент, когда могильщики Лукас и Хэнк принялись лопатами бросать землю на его грудь и лицо. Затем своим внутренним слухом Кэрол услышала слова, которые Джон никогда не говорил и которые он наверняка произнес бы сейчас, если бы мог.
– Кому еще вы расскажете? – сказал бы Джон. – Кто-то обязательно должен знать. А что, если вы впадете в кому прямо сейчас, а Дуайт умрет, пока вы там будете находиться? Обязательно нужна страховка. Безопасность прежде всего. Меня больше нет. Сделайте так, чтобы мой дух и дух вашей матери были спокойны. Расскажите кому-нибудь еще.
– Нужно еще кому-нибудь рассказать, – неожиданно прошептала Кэрол. Дуайт повернулся к ней.
– Рассказать что? – спросил он.
Мандерс закрыл свою записную книжку, Лукас и Хэнк уже почти засыпали могилу, а Кэрол стояла и повторяла:
– Нужно рассказать кому-нибудь еще…
– Идем, дорогая, – сказал Дуайт, потянув ее за локоть в сторону, куда уже отправились остальные участники церемонии. – Обсудим это дома.
Только вот понял ли Дуайт, что она имела в виду? Кэрол была не уверена. Ну не может же он быть таким тупым! Ее мать, Хэтти, сразу бы сообразила и немедленно принялась бы разрабатывать детали плана «Б». И Джон бы сообразил.
Дуайт раскланялся с Лафайетт и повел Кэрол прочь от свежей могилы.
– Ну, что у тебя? – спросил он.
Кэрол двинулась к их экипажу.
– Что у тебя? – повторил Дуайт.
– Что у меня? У меня умер лучший друг. Только и всего.
– Поверь, я разделяю твои чувства, – отозвался Дуайт, догоняя ее.
Хотя Кэрол было и неприятно в этом признаться, но в отношении Дуайта Джон редко ошибался. А недавно ее муж вообще изменился. Десять, пять, даже три года назад Дуайт держал ее за руку, свободной рукой обняв за плечи, и готов был обсуждать с ней любую тему, которой она интересовалась.
Джон Боуи умер. Кто-то другой должен узнать о Воющем городе.
Хотя для Кэрол Эверс было невероятно тяжело рассказать об этом кому-то еще.
Когда-то она уже обожглась…
Сидя в экипаже, она открылась Дуайту, и обсуждение началось.
– Теперь никто, кроме тебя, ничего не знает, – сказала она, и страх оказаться беззащитной заглушил на время неизбывную печаль по умершему Джону.
– Не знает чего, дорогая? – спросил Дуайт с видом волчонка, отбившегося от стаи.
– Я говорю о своих состояниях. О коме. О приступах.
Дуайт кивнул, но Кэрол не смогла определить, что означал этот кивок.
– Никто теперь о них не знает, – сказал он.
– Кто-нибудь, кроме тебя, должен быть осведомлен. Если этого не будет… есть риск, что со мной поступят не так, как нужно.
Дуайт расхохотался.
Ошеломленная, Кэрол выпрямилась на своем сиденье.
– Тебе смешно?
– Как же не смеяться, Кэрол? Сама подумай, какова вероятность того, что ты немедленно впадешь в кому, а я, не дожидаясь твоего возвращения, отдам концы?
Он произнес это так беспечно, что Кэрол стало немного стыдно за то, что она разозлилась. И тем не менее…
– Если Хэтти меня чему-то и научила, так это не терять время в подобных случаях. Мы просто обязаны кому-то все рассказать. Когда я впадаю в кому, врач не способен даже пульс определить. И, черт побери, Дуайт, ты должен был сам завести этот разговор!
– Прости, Кэрол! Кому бы ты хотела рассказать?
Кэрол услышала отдаленное эхо хриплого дыхания. А, может быть, это просто дышат лошади, везущие их домой?
– Фарре.
– Горничной?
– Да.
Дуайт, подумав мгновение, произнес:
– Не думаю, что это подходящий вариант. Фарра болтушка.
– Ну и что?
– Но ты ведь держишь это в тайне, верно? Я просто думаю о тебе.
Но он не думал о ней, и Кэрол знала это.
– Фарра – самый лучший вариант, – сказала она. – Фарра умная и добрая. И она нам ближе всех.
– Но у нее же муж пьяница. Этот Клайд. Как зальет зенки, так и пойдет чесать языком. Все же все узнают.
– Ну что ж, – покачала головой Кэрол. – Как получится. Узнают, так узнают.
– А ты… уверена, что хочешь этого?
– Да.
И Кэрол вновь подумала о Джоне Боуи. Если Хэтти считала, что ее тайну нужно от всех скрывать (они воспользуются твоим положением, эти гнусные люди с Большой дороги), то Джон, напротив, советовал открыться всем (в конце концов, люди добрее, чем мы думаем, Кэрол; даже те, кто убедил нас в обратном).
– Да, совершенно уверена, – повторила Кэрол.
Но Дуайт понимал, что это не так. Совсем недавно у нее было совершенно противоположное мнение.
Экипаж катился по каменной мостовой, и, помолчав, Дуайт изменил выражение лица, приняв более серьезную мину. Он положил свою руку на руку Кэрол.
– Ты что-то чувствуешь?
Кэрол уже поостыла. В конце концов, Дуайт действительно беспокоится о ней!
– Я не знаю, – покачала она головой.
Некоторое время они ехали молча. В чем они никогда не могли прийти к общему мнению, так это причина ее состояний. Дуайт был твердо уверен, что Кэрол впадает в кому после сильных волнений; Кэрол же считала, что это не так.
Да, с ней действительно произошло такое сразу после смерти Хэтти; но бывало, что приступ случался и тогда, когда жизнь тешила и баловала ее.
Дома, что было совершенно естественно, разговор возобновился.
– Расскажешь ей сегодня вечером, в саду? Во время прогулки?
Дуайт снял пальто и повесил в шкаф, стоящий в холле. Кэрол, скрестив руки на груди, смотрела на зажженные свечи, огонь которых отражался в ее глазах, наполненных слезами.
– Давай сделаем так, – предложила она. – Если я сама не успею сообщить Фарре о своих проблемах до следующего приступа, ты сделаешь это.
Как будто, если горничной о состоянии Кэрол расскажет Дуайт, что-то изменится. Хотя, возможно, и изменится.
– Ты просто приведешь ее в спальню и меня покажешь. Пусть пощупает мне пульс, чтобы убедиться, насколько я… мертва. И все-таки еще живу.
Дуайт кивнул. Как это похоже на Кэрол. Вечно во всем сомневается.
– Обещаю, – сказал он. А интересно, услышала ли Кэрол смешок в его голосе?
– Когда это произойдет в следующий раз, все расскажи Фарре.
– Обещаю.
И тут Кэрол заметила, что входная дверь за спиной Дуайта пошла рябью. Небольшая волна прокатилась по ней снизу вверх.
И она услышала хриплое дыхание Воющего города.
Рябь не обязательно предполагала кому. Но кома никогда не приходила без ряби.
– Может быть, отдохнешь сегодня? – предложил Дуайт. – И не пойдешь в сад?
Его лицо выражало искреннюю озабоченность. Кэрол подошла к мужу и поцеловала его в лоб.
– Совершенно не обязательно, что все случится именно так, как ты думаешь, – сказала она и тронула кончиком пальца его переносицу. – Нужно быть более гибким.
Дуайт улыбнулся:
– Я просто беспокоюсь о тебе, дорогая.
Кэрол повернулась и вышла в гостиную. Там была Фарра.
– Мне очень жаль, что умер ваш друг, – сказала горничная.
Кэрол поняла, что Фарра слышала кое-что из того, что они с Дуайтом обсуждали в холле – горничная, не занятая какой-либо видимой работой, стояла посреди гостиной, и ни одна прядь каштановых волос не выбилась из-под ее косынки.
Но что она слышала?
– Идем на прогулку, – сказала Кэрол, и в голосе ее зазвучала печаль. – Свежий воздух полезен в любом случае.
Небо снаружи уже потемнело, но было еще достаточно светло, чтобы разглядеть садовые дорожки, вьющиеся сквозь заросли многолетних кустов, а также купы отягощенных фруктами деревьев, росших в поместье Эверсов. Кэрол особенно любила это время. Как ни прекрасны цветы под лучами солнца, чувствуется особая прелесть в природе, когда миром завладевает непогода.
А непогода, как это виделось Кэрол, приближалась.
– Кэрол, – робко произнесла Фарра, и Кэрол понимала, что хочет сказать девушка. – Я должна признаться, что слышала часть вашего разговора с мистером Эверсом.
– Да? И что же ты слышала?
Как было бы здорово, если бы оказалось, что Фарра уже все знает. Хотя – нет! Пока нельзя!
– Всего несколько слов, – произнесла с глубоким вздохом горничная. – Я слышала, что вы должны мне сообщить… нечто очень важное.
Кэрол внимательно посмотрела в лицо девушки. Карие глаза горничной смотрели молодо и удивленно.
– Да, – сказала Кэрол. – Но, может быть, не теперь. Пойдем гулять.
И тут она вновь увидела рябь перед глазами, на сей раз более явственно и в нескольких дюймах от лица.
– Кэрол? – позвала Фарра.
– Я немного странно себя чувствую, – сказала Кэрол, когда они дошли до основания лестницы, ведущей из дома в сад.
– Может быть, мы вернемся в дом, если вам нехорошо?
Кэрол покачала головой.
– Ничего страшного, – сказала она. – Это из-за похорон. Грустно – вот и все.
Фарра посмотрела в лицо хозяйке, и Кэрол почувствовала ее взгляд. Девушка была премиленькая – настоящее пирожное с орехами, как говаривала Кэрол; к тому же надежная, на нее можно было положиться. Кэрол взвешивала все за и против: может быть, настала пора все ей рассказать?
Хотя нет, не теперь. Кэрол разглядывала цветы и кустарник, напряженно ожидая, не появится ли вновь эта рябь? Да, Фарре следует все рассказать, хотя это совсем не просто.
Однажды она уже обожглась.
Пора было менять тему.
– Как там Клайд? – спросила Кэрол все тем же печальным голосом.
Фарре еще не исполнилось двадцати, но ее личная жизнь была гораздо более бурной, чем жизнь Кэрол. С легкой грустью последняя подумала, что самые взрывные моменты ее любовной биографии уже позади. Долгие споры до утра, любовь, о которой прежде и подумать было страшно, взлеты, падения, неосторожно брошенные слова, решения, последствия которых никто не брал в расчет.
Фарра же говорила о своих проблемах с такой милой убежденностью в том, что ее беда должна стать бедой для всего мира, что ее решения касаются всего человечества, а разочарование способно привести ко всемирному кровопролитию, пусть и воображаемому. Кэрол не без удовольствия слушала горничную, считавшую, что весь мир – в огне, что каждая волна – страшный убийца, а очередное полнолуние непременно ввергнет все население Земли в безумие.
Джону тоже нравилась в горничной эта ее черта.
– А что Клайд? – переспросила Фарра. – Клайд есть Клайд.
Вдруг волна ряби пробежала по земле у самых ног Кэрол. Она едва не охнула. На мгновение ей показалось, что кончики ее туфель оказались под водой.
– Может быть, нам стоит вернуться? – озабоченным тоном спросила Фарра.
И здесь нахлынула вторая волна – гораздо выше первой.
Кэрол запнулась и схватилась за плечо Фарры.
– Все-таки вам пора домой, – сказала Фарра, и случайно услышанные в гостиной слова эхом отдались в ее сознании.
Она взяла Кэрол под руку и повела ее к дому.
– Знаешь, – пытаясь разрядить обстановку, начала Кэрол, обеспокоенная испуганным выражением на лице горничной. – Когда мне было столько же, сколько теперь тебе, у меня тоже бывали моменты, как и у тебя с Клайдом.
– Вот как? – отозвалась Фарра, обрадованная тем, что, несмотря на тяжелое дыхание, ее хозяйка продолжает вести с ней беседу. – Расскажите!
– Ты слышала про… Джеймса Мокси?
– Про человека, поставившего себя вне закона? Преступника? Да, но…
– Про него, – грустно кивнула Кэрол. – Но он не преступник. Он – человек Большой дороги и сильнее всего на свете любит волю.
Фарра остановилась и повернулась к Кэрол. Глаза и рот на ее мгновенно вспыхнувшем лице удивленно округлились. Да, день выдался печальный, но новость – из разряда ошеломляющих.
– Вы целовались с таким человеком, Кэрол? – шепотом произнесла она.
– Во времена нашего с ним знакомства он ничем не отличался от прочих молодых людей. Лишь потом он сбежал на Большую дорогу. Он первым познакомился с Хэтти.
– Что?
– И как-то вечером пришел к нам домой.
– Что? Джеймс Мокси был у вас в доме?
Кэрол отвернулась. Разговор о Джеймсе Мокси напомнил ей о том, что было для нее наполнено серьезным смыслом.
Кое-кто, кроме мужа, знал о ее состояниях.
Кое-кто, кто сбежал от нее двадцать лет назад, будучи неспособным взвалить на себя ношу заботы, испугавшийся груза ответственности за женщину, которая слишком часто умирала.
– Об этом знает еще кое-кто, – сказала Кэрол вслух. Конечно, Фарра ее услышала.
– Кто-то знает что, Кэрол? – спросила горничная.
Кэрол покачала головой, отгоняя открывшуюся ей правду. Может быть, таким образом она откладывала ее на более поздний срок?
– Да, между нами кое-что было. Правда, недолго. Мне кажется, он сейчас в Макатуне, хотя я и не уверена.
– Вы хотите сказать, что вы не просто целовались?
– Вот ведь какая любопытная! – усмехнулась Кэрол. – Я не о том, хотя, конечно, кое-что было.
– И что же?
Но Кэрол, покачав головой, заставила Фарру прекратить допрос. Они уже вышли на газон перед домом.
– Когда-нибудь, – с улыбкой произнесла Фарра, – когда вы будете себя получше чувствовать, вы расскажете мне эту историю во всех подробностях. Уж я вас выслушаю! Еще как выслушаю!
Кэрол улыбнулась, но никакие улыбки не способны были скрыть ее печаль по ушедшему Джону Боуи.
– О, простите, Кэрол!
Кэрол отворила скрипнувшую дверь, и они вошли. Бросив взгляд на сад и дорожки, вьющиеся между кустами, она закрыла дверь и посмотрела на горничную.
– Фарра, – сказала она, – я хотела кое-что тебе рассказать.
Она стояла в дверном проеме, по-прежнему не глядя на Фарру.
– Что? – спросила та.
Не поворачиваясь к ней, Кэрол произнесла:
– Со мной кое-что происходит. Приступы. Это не болезнь, а некое состояние, подобное коме. Не так уж и часто, но, когда это происходит, я не способна сопротивляться.
И, пока фраза исторгалась из ее уст, Кэрол воочию увидела это.
Горизонт взлетел и упал, а вслед за ним – сад и простиравшиеся по ту сторону забора леса.
Кэрол, пытаясь справиться с нахлынувшей на нее волной, ухватилась за дверной косяк.
Волна качнулась в ее сторону.
– Кэрол?
Деревья и кусты в саду задрожали, пчелы попадали в траву. Даже статуи, стоящие в саду тут и там, задвигались, яростно топая ногами по земле.
– Кэрол!
Волна накатила на ее ноги, поглотила туфли, поползла вверх по одежде.
– Черт побери, Фарра! Оно пришло! Эта рябь…
И Кэрол упала. Крик Фарры был последним, что Кэрол Эверс услышала на пути в Воющий город.