– Что ж, – жизнерадостно объявил викарий, потирая руки, будто ничего не произошло. – Решено. С чего начнем? – Он с энтузиазмом смотрел то на одного, то на другую.
– С разгрузки фургона, полагаю, – сказал Руперт. – Полагаю, мы можем оставить здесь вещи до представления?
– О, конечно… конечно, – согласился викарий. – Приходской холл безопасен, как дом. Может, даже безопаснее.
– Потом надо, чтобы кто-то осмотрел фургон… и нам требуется место, где можно остановиться на пару дней.
– Предоставьте это мне, – заявил викарий. – Уверен, я все улажу. Теперь давайте засучим рукава и приступим. Пойдем, Флавия, дорогая. Уверен, мы сможем найти что-нибудь достойное твоих особых талантов.
Что-нибудь достойное моих особых талантов? Почему-то я усомнилась – разве что речь идет о преступном отравлении, являющемся моим главным развлечением.
Тем не менее, не в настроении возвращаться домой в Букшоу прямо сейчас, я нацепила свою лучшую улыбку в стиле «Руководства для девочек» (устаревшее издание) ради викария и пошла за ним вместе с Рупертом и Ниаллой на церковный двор.
Когда Руперт распахнул заднюю дверь фургона, я бросила первый взгляд в жизнь странствующего артиста. Полутемные внутренности «остина» были как нельзя лучше оснащены рядами лакированных ящиков, каждый из которых сверху, снизу и с боков плотно обставлен соседями – это очень напоминало коробки с обувью в хорошо организованной сапожной лавке, когда каждый ящик можно легко выдвинуть и вдвинуть. На полу фургона были свалены коробки большего размера – на самом деле тара для упаковки – с веревочными ручками по бокам, чтобы облегчить их выгрузку и переноску, когда потребуется.
– Руперт сделал все сам, – гордо объяснила Ниалла. – Ящики, складную сцену, осветительное оборудование… прожекторы из старых банок из-под краски, не так ли, Руперт?
Руперт отсутствующе кивнул, вытаскивая охапку железных труб.
– И это еще не все. Он нарезал веревки, сделал подпорки, раскрасил декорации, вырезал кукол… все, за исключением этого, разумеется.
Она указала на громоздкий черный чемодан с кожаной ручкой и отверстиями в боку.
– Что там? Животное?
Ниалла рассмеялась…
– Лучше. Это гордость и отрада Руперта – магнитофон. Он заказывал его из Америки. Это обошлось ему в приличную сумму, могу сказать. Но это дешевле, чем нанимать оркестр «Би-би-си» для музыкального сопровождения!
Руперт уже начал вытаскивать коробки из «остина», сопровождая работу ворчанием. Его руки – словно грузоподъемные краны на верфях – поднимали и поворачивали… поднимали и поворачивали, пока наконец все не оказалось на траве.
– Позвольте, я помогу, – предложил викарий, хватаясь за веревочную ручку на конце черного сундука в форме гроба со словом «Галлигантус», нанесенным на него белой краской, в то время как Руперт взялся за противоположный конец.
Ниалла и я ходили взад-вперед, взад-вперед с более легкими предметами и деталями, и через полчаса все было сложено в приходском зале перед сценой.
– Хорошая работа! – объявил викарий, отряхивая рукава. – Действительно хорошая работа! Теперь как насчет субботы? Дайте-ка подумать… Сегодня четверг… У вас будет еще один день на подготовку плюс ремонт фургона.
– Подходит, – сказал Руперт. Ниалла кивнула, хотя ее не спрашивали.
– Тогда суббота. Я скажу Синтии сделать копии рекламных листовок на гектографе. Завтра она разнесет их по лавкам… разложит в стратегических местах. Синтия молодчина по этой части.
Среди множества слов, приходивших на ум, чтобы описать Синтию Ричардсон, «молодчины» не было, зато было «великанша-людоедка».
В конце концов, это Синтия однажды поймала меня, когда я на цыпочках балансировала на алтаре Святого Танкреда, чтобы с помощью отцовской опасной бритвы соскрести образец кобальтовой сини со средневекового витражного стекла. Кобальтовая синь – это смешанный базовый арсенат кобальта, который готовится путем обжигания, средневековые художники использовали его для рисования на стекле, и я просто умирала от желания проанализировать его в лаборатории, чтобы определить, насколько успешными оказались его создатели на важном пути очищения его от железа.
Синтия схватила меня, стащила и отшлепала, найдя недостойное, с моей точки зрения, применение подвернувшемуся экземпляру «Гимнов древних и современных» (стандартное издание).
– То, что ты натворила, Флавия, не стоит поздравлений, – заявил отец, когда я поведала ему об этом грубом произволе. – Ты испортила находившуюся в идеальном состоянии двояковогнутую бритву от Тьер-Иссара.
Должна признать, что Синтия – отличный организатор, однако таковыми были и мужчины с кнутами, присматривавшие за постройкой пирамид. Конечно, если кто-то и может оклеить рекламными объявлениями весь Бишоп-Лейси из конца в конец за три дня, то это Синтия Ричардсон.
– Постойте! – воскликнул викарий. – Мне только что пришла в голову блестящая идея! Скажите, что вы думаете. Почему бы не поставить два спектакля вместо одного? Я не претендую на роль эксперта в искусстве кукольного театра, в любом случае, не знаю, что возможно, что нет, однако почему бы не поставить спектакль для детей днем в субботу и еще один вечером, когда больше взрослых будут свободны и смогут посетить его?
Руперт ответил не сразу, он стоял, потирая подбородок. Даже я сразу поняла, что два представления удвоят кассу.
– Что ж… – наконец сказал он. – Допустим. Это будет один и тот же спектакль, хотя…
– Великолепно! – заявил викарий. – Что нам надо… программу, да?
– Начнем с короткой музыкальной пьесы, – размышлял Руперт. – Новой, над которой я сейчас работаю. Никто ее еще не видел, так что это отличная возможность обкатать ее. Затем «Джек и бобовое зернышко». Все всегда требуют «Джека и бобовое зернышко», что маленькие, что большие. Классическая вещь. Очень популярная.
– Грандиозно! – сказал викарий. Он достал из внутреннего кармана сложенный лист бумаги и огрызок карандаша и нацарапал несколько слов. – Как насчет этого? – спросил он с последним росчерком и с довольным выражением лица зачитал вслух написанное:
Прямо из Лондона!
– Надеюсь, вы простите маленькое преувеличение и восклицательный знак в конце, – прошептал он Ниалле.
Кукольный театр Порсона
(Под управлением упомянутого Порсона. Как показывают на телеканале «Би-би-си»).
Программа
I. Музыкальная интерлюдия.
II. «Джек и бобовое зернышко».
(Номер один ставится впервые на сцене; номер два признан всемирно популярной пьесой для всех, и детей и взрослых).
Суббота, 22 июля 1950 года, в приходском зале Святого Танкреда,
Бишоп-Лейси.
Спектакли начинаются в 14:00 и 19:00 ровно!
– Иначе они будут канителиться, – добавил он. – Я скажу Синтии набросать сверху рисунок маленькой фигурки с шарнирами на веревочках. Она чрезвычайно талантливая художница, знаете ли, не то чтобы у нее было много возможностей для самовыражения… О Бог мой! Я заболтался. Я лучше пойду займусь своими телефонными делами.
И с этими словами он ушел.
– Эксцентричный старичок, – заметил Руперт.
– Он нормальный, – сказала я. – Ведет довольно грустный образ жизни.
– А, – произнес Руперт, – знаю, что ты имеешь в виду. Похороны и тому подобное.
– Да, – подтвердила я. – Похороны и тому подобное.
Но я скорее имела в виду Синтию.
– Где тут провода? – неожиданно спросил Руперт.
На миг я была ошарашена. Должно быть, я выглядела крайне несообразительной.
– Провода, – повторил он. – Ток. Электричество. Хотя не думаю, чтобы ты знала, где это, не так ли?
Так получилось, что я знала. Лишь несколько недель назад меня насильно завербовали в помощь миссис Уитти, я стояла с ней за сценой и помогала передвигать массивные рычаги дряхлого пульта управления осветительной аппаратурой, когда ее первокурсники – балетные танцоры – порхали по подмосткам на репетиции «Золотых яблок солнца», Помона (Дейдре Скидмор в сачке для ловли бабочек) соблазняла сопротивляющегося Гиацинта (краснолицего Джеральда Планкетта в импровизированных лосинах, перешитых из пары длинных брюк), демонстрируя ему вечнозеленый ассортимент фруктов из папье-маше.
– Направо от сцены, – сказала я. – За черной первой кулисой.
Руперт моргнул раз или два, бросил на меня колкий взгляд и зацокал по узким ступенькам на сцену. В течение нескольких секунд мы слышали, как он бормочет что-то себе под нос в сопровождении металлических звуков хлопающих приборных панелей и включающихся и выключающихся переключателей.
– Не обращай на него внимания, – прошептала Ниалла. – Он всегда нервничает с той самой минуты, когда объявляют представление, и до финального занавеса. Помимо этого, он, в общем-то, нормальный.
Пока Руперт возился с электричеством, Ниалла начала освобождать связки гладких деревянных шестов, туго стянутых кожаными ремешками.
– Сцена, – пояснила она. – Это все совмещается с винтами и гайками-барашками. Руперт разработал и сделал все это сам. Осторожно – пальцы.
Я подошла к ней помочь с более длинными связками.
– Я сама справлюсь, спасибо, – сказала она. – Делала это сотни раз, довела до автоматизма. Единственное, что надо делать вдвоем, – поднять пол.
Шорох за спиной заставил меня обернуться. Сзади стоял викарий с довольно несчастным выражением лица.
– Не лучшие новости, боюсь, – сказал он. – Миссис Арчер говорит, что Берт уехал в Лондон на учебу и вернется только завтра, и никто не берет трубку на ферме «Голубятня», где я надеялся вас разместить. Но миссис Ингльби нечасто отвечает на телефон, когда она одна дома. В субботу она привезет яйца, но это слишком поздно. Я бы предложил дом священника, но Синтия довольно решительно напомнила мне, что мы как раз красим гостевые комнаты: кровати вынесены в коридор, шкафы загромождают лестничные пролеты и так далее. Это сведет с ума, действительно.
– Не беспокойтесь, викарий, – произнес Руперт со сцены.
Я чуть не выскочила из кожи. Забыла, что он там.
– Мы расположимся прямо здесь, на церковном дворе. В фургоне есть хорошая палатка с шерстяными пледами и резиновым полом, маленький примус и консервированные бобы на завтрак. Нам будет уютно, словно клопам в одеяле.
– Что ж, – ответил викарий, – если бы дело касалось только меня, я…
– Ах, – перебил Руперт, подняв палец. – Я знаю, о чем вы думаете: нельзя, чтобы бродяги разбивали лагерь среди могил. Почтение к дорогим почившим и так далее.
– Ну, – признал викарий, – в этом есть ничтожная доля правды, но…
– Мы устроимся в незанятом углу, хорошо? Никакого осквернения. Не первый раз нам доведется спать на церковном кладбище, правда, Ниалла?
Ниалла слегка покраснела и стала зачарованно разглядывать что-то на полу.
– Что ж, полагаю, вопрос решен, – подытожил викарий. – На самом деле у нас мало вариантов, не так ли? Кроме того, это лишь одна ночь. Что в этом плохого? Боже мой! – воскликнул он, взглянув на часы. – Как tempus быстро fugit! Я дал Синтии торжественное обещание сразу же вернуться. Она готовит ранний ужин, видите ли. Мы всегда ужинаем рано по четвергам, из-за хора. Я бы пригласил вас присоединиться, но…
– Не стоит, – перебил его Руперт. – Мы и так достаточно обременили вас сегодня, викарий. Кроме того, верьте или нет, но Ниалла – дока по части приготовления яичницы с беконом на костре. Мы поедим, словно корсиканские бандиты, и уснем, словно мертвецы.
Ниалла чересчур осторожно присела на еще не открытую коробку, и я заметила, что она внезапно устала. Темные круги под глазами, казалось, появились так быстро, как грозовые облака на фоне луны.
Викарий потер подбородок.
– Флавия, милочка, – сказал он. – У меня блестящая идея. Почему бы тебе не прийти завтра с самого утра и не помочь? Уверен, «Куклы Порсона» весьма обрадуются услугам энергичной помощницы. Завтра мне надо навестить на дому больных, в том числе лежачих, и Алтарную гильдию, – добавил он. – Ты могла бы послужить моим locum tenens[13], так сказать. Предоставить нашим гостям свободу действий, что ли, помимо помощи в качестве мастера на все руки.
– С радостью, – сказала я, делая едва заметный книксен.
Ниалла, во всяком случае, вознаградила меня улыбкой.
Снаружи, на задней части церковного двора, я подняла из травы «Глэдис», мой верный велосипед, и через несколько секунд мы уже летели по испещренным солнечными пятнами и тенями переулкам домой в Букшоу.