Собрание сочинений в одной книге (сборник) - читать онлайн

Две знатные фамилии, равно

Почтенные, в Вероне обитали,

Но ненависть терзала их давно, –

Всегда они друг с другом враждовали.

До мщенья их раздоры довели,

И руки их окрасилися кровью;

Но сердца два они произвели,

На зло вражде, пылавшие любовью,

И грустная двух любящих судьба

Старинные раздоры прекратила.

Фамилий тех свирепая борьба,

Влюбленных смерть, любви их страстной сила, –

Вот то, что мы вам здесь изобразим,

Прося у вас на два часа терпенья,

И если что пропустим, то дадим

Мы к действию на сцене объясненья.

С мечом в руке, средь этих слуг негодных!

Поворотись, Бенволио, взгляни

На смерть свою.

Я водворяю мир,

Не более. Вложи свой меч в ножны,

Иль помоги разнять мне эту сволочь.

Ты вынул меч – и говоришь о мире!

Я ненавижу это слово так же,

Как ад, как всех Монтекки и тебя.

Трус, защищайся!

(Дерутся.)

Эй! алебард, дубин и бердышей!

Бей их! Долой Монтекки, Капулетти!

Что тут за шум? Подайте длинный меч мой!

Костыль, костыль! Зачем тебе твой меч?

Меч, говорю! Идет старик Монтекки,

Своим клинком размахивает он,

С угрозой мне.

Негодный Капулетти!

(Жене.)

Пусти меня!

Не ступишь ты ни шагу;

Не допущу, чтоб лез ты на врага.

Мятежники, спокойствия враги,

Свои мечи позорящие кровью

Сограждан! Эй! – не слышат?.. Люди, звери,

Гасящие огонь своей вражды

Губительной пурпурными струями

Из жил своих! Под страхом пытки, бросьте

Оружье из окровавленных рук,

И слушайте разгневанного князя.

Три раза уж междоусобной распрей,

Из пустяков, ты, старый Капулетти,

И ты, Монтекки, нарушали мир

На улицах Вероны, заставляя

Ее граждан, степенный сняв наряд,

За бердыши старинные схватиться,

Чтоб во вражде закоренелой вашей

Участие принять, когда же снова

Осмелитесь нарушить тишину

На улицах, то вы своею жизнью

Ответите за возмущенный мир.

На этот раз все остальные пусть

Уходят прочь; ты, старый Капулетти,

Иди со мной, а ты, Монтекки, в наше

Судилище явись к нам, пополудни,

Чтоб выслушать дальнейший наш приказ.

Все – прочь отсель, под страхом смертной казни!

Кто поднял вновь старинную вражду?

Ты был ли здесь, когда возникла ссора?

Нет; вашего врага и ваши слуги

Уж собрались, когда я подошел;

Я их хотел разнять, но в тот момент

Запальчивый Тибальдо появился,

С мечом в руке; он оскорблял меня,

Над головой своей мечом махая

По воздуху, который лишь свистел

В ответ ему, как будто бы с презреньем.

Меж тем как мы обменивались с ним

Ударами; все более стекалось

Народа с двух враждующих сторон,

Чтобы принять участье в общей свалке,

Покуда их не рознял герцог наш.

Не видел ли сегодня ты Ромео?

Как рада я, что не было его

При этой драке! Где же он?

Синьора,

За час пред тем, как в золотом окне

Востока лик свой солнце показало,

Взволнованный, я вышел побродить

И в фиговой той роще, что на запад

От города лежит, я увидал

В столь ранний час бродившего Ромео.

Направился к нему я, но, меня

Заметивши, он скрылся в чаще леса.

Я понял, по себе судя, что он

Находится в том состояньи духа,

В котором мы желаем тем сильней

Уйти от всех, чем более нас ищут;

И, занятый самим собой, не стал

Мешать ему, своим отдавшись думам.

Я рад был сам избегнуть встречи с тем,

Кто от меня бежал, желая скрыться.

Уж много раз его видали в роще,

В часы утра; холодную росу

Слезами там усиливал Ромео

И новых туч он к тучам прибавлял

Туманами своих глубоких вздохов.

Но только лишь востока дальний край

Осветится всерадующим солнцем,

Едва оно тенистые покровы

Приподнимать начнет с одра Авроры,

Мой грустный сын спешит уйти домой, –

И в комнате своей один запрется;

Он свет дневной оттуда гонит вон,

Все окна там он плотно закрывает

И создает искусственную ночь.

До мрачного отчаянья Ромео

Уныние такое доведет,

Коль кто его советом не спасет,

Не устранит его тоски причину.

Вы знаете ее, мой милый дядя?

Не знаю и узнать я не могу

От самого Ромео.

Вы пытались

Настойчиво расспрашивать его?

Расспрашивал и сам, и чрез друзей,

Но в чувствах здесь он сам себе советник;

Хороший ли – не стану говорить,

Но только он так скрытен, недоступен,

Как почка, где сидит уже червяк,

Когда она еще не развернула

На воздухе прекрасных лепестков

И красоты не посвятила солнцу.

Когда бы нам узнать лишь – отчего

Тоскует он, спасли бы мы его.

А, вот он сам. Уйдите; постараюсь

Узнать его печаль, но не ручаюсь.

О если б ты добился – чем она

В нем вызвана! Идем, идем, жена.

Кузен мой, с добрым утром!

Разве рано?

Лишь девять.

Ах, печальные часы

Так тянутся! То не отец ли мой

Поспешно так отсюда удалился?

Да, то был он. Что за печаль так длит

Твои часы?

Отсутствие того,

Что придает им быстрое теченье.

Влюблен?

Не то…

Лишен любви?

Лишен

Взаимности.

Подобная любовь,

Прекрасная по виду, быть должна

Так тяжела, мучительна на деле.

Увы, любовь, хотя она слепа,

Без глаз найдет, какими ей путями

Дойти до нас и властвовать над нами.

Где будем мы обедать? – Горе мне!

Что тут была за драка? Впрочем, нет,

Не говори: я слышал все; с враждою

Сопряжено так много здесь тревог,

Но больше их с любовью… О, любовь

Жестокая! О, любящая злоба!

Из ничего создавшееся нечто!

О, грустное веселье, суета

Серьезная, бесформенный хаос

Красивых форм, свинцовое перо,

Блестящий дым, морозящее пламя,

Болящее здоровье, сон неспящий,

Которого и сном нельзя назвать!

Такую вот я чувствую любовь,

Не чувствуя в такой любви отрады.

Ты не смеешься?

Нет, скорее плачу.

О чем же это, добрая душа?

О горести, твою гнетущей душу.

Причина этой горести – любовь.

Мне тяжело от собственных печалей,

И хочешь ты свою прибавить к ним,

Избыток их усилить состраданьем.

Любовь есть дым, поднявшийся от вздохов;

Она – огонь, сверкающий в глазах

Любовников; в тревоге, это – море,

Которое питают слезы их.

Что далее? То – хитрое безумье,

Желчь горькая, которая нас душит,

И сладость, что поддерживает нас.

Прощай.

Постой, и я пойду с тобою, –

Обидно мне, когда ты так уйдешь.

Я потерял себя, я не Ромео,

Его здесь нет, он где-то там…

Скажи

Серьезно мне: кто та, кого ты любишь?

Потребуй-ка, чтоб человек больной,

В страданиях, составил завещанье:

Как слово то больного поразит!

Но, мой кузен, скажу тебе серьезно:

Я женщину люблю.

Своей догадкой

Я в цель попал.

О, ты стрелок искусный! –

Прекрасна та, кого я так люблю.

Чем лучше цель – попасть в нее тем легче.

Ну, тут, кузен, ты промах дал: в нее

Нельзя попасть стрелою Купидона, –

Дианы ум ей дан, невинность в ней

Защищена броней несокрушимой,

Ей детский лук любви не повредит.

Она к речам любовным равнодушна,

Нахальных глаз не может выносить,

Порой святых, ее не соблазнить.

О, красотой она богата, – вместе

Бедна она – тем, что когда умрет,

Богатство то напрасно пропадает.

Иль поклялась она остаться в девстве?

Да; и к большой потере поведет

Бесплодное такое воздержанье:

Ведь целое потомство в ней умрет,

Заранее лишась существованья.

Она чиста, прекрасна и умна, –

Но для того ль все эти совершенства,

Чтоб, ввергнувши в отчаянье меня,

Тем в небесах ей заслужить блаженство?

Безбрачия обет она дала;

Я умерщвлен суровым тем обетом,

Хотя живу и говорю об этом.

Послушай, друг, забудь о ней и думать.

О, научи, как это сделать мне!

Глазам дай волю, на других красавиц

Вниманье обрати.

Вот средство – чаще

О красоте ее мне вспоминать!

Так маски, что лица прекрасных женщин

Касаются, наводят нас на мысль

О красоте, таящейся под ними.

Тот, кто ослеп, не может позабыть

Сокровища утраченного зренья.

О, покажи красавицу ты мне –

Из ряда вон – и красота ее

Послужит мне лишь памятною книжкой,

Где буду я читать черты другой,

Что красотой ее так превосходит.

Прощай; меня не можешь научить

Забвенью ты.

Я научу, иль буду

До гроба я в долгу перед тобой.

Такой же штраф наложен на Монтекки,

Как на меня; и нам, двум старикам,

Я думаю, не трудно бы жить в мире.

Обоих вас глубоко уважают,

И очень жаль, что длится ваш раздор.

Но что же вы на сватовство мое

Мне скажете?

То, что сказал уж прежде:

Что дочь моя едва вступила в свет,

Ей нет еще четырнадцати лет;

Когда краса еще двух лет увянет –

Для ней пора невестой быть настанет.

Есть матери моложе, чем она.

Зато они и блекнут слишком рано.

Я все мои надежды схоронил,

Она – одна моя надежда в мире.

Но, милый мой Парис, понравьтесь ей,

Ее любви добиться постарайтесь:

Согласие мое заключено

В согласии и выборе Джульетты.

Сегодня пир вечерний я даю,

По старому обычаю семейства,

И множество гостей я пригласил

Из тех, кого люблю я; в том числе

Вы будете моим желанным гостем.

И я вас жду; придите в эту ночь

В мой скромный дом, чтоб на земные звезды

Там посмотреть, которых яркий блеск

Сиянье звезд небесных затмевает.

Вас у меня то наслажденье ждет,

Что юноши так чувствуют весною,

Когда она, цветущая, идет

За скучною медлительной зимою.

Там в цветнике из почек молодых

Вы видом их прекрасным насладитесь;

Прислушайтесь ко всем и присмотритесь –

И выберите лучшую из них.

И дочь моя там будет меж другими

Для счета лишь: она – ничто пред ними.

Пойдемте, граф;

(слуге)

а ты скорей ступай

По городу; ищи и приглашай

Всех, кто вот здесь записан в списке этом;

(отдавая записку)

Скажи, что жду их с лаской и приветом.

Один огонь теряется в другом,

Страдание страданьем уменьшится;

Коль голова твоя идет кругом,

Заставь ее обратно закружиться;

Одна печаль другою исцелится:

Пусть новый яд в глаза твои войдет –

И прежняя зараза пропадет.

Пользителен тут подорожник твой.

Где? для чего?

Для поврежденной кости

Твоей ноги.

Нет, не сошел, а хуже, чем сошел:

Я заключен в тюрьму, лишен я пищи,

Истерзан я, измучен.

(Подходящему слуге.)

На вечере у Капулетти будут

И Розалина милая твоя,

И первые красавицы Вероны:

Иди туда и, беспристрастным взором,

Сравни ее с другими, на кого

Я укажу, и белый лебедь твой

Окажется вороною простой.

Коль ересью подобной заразятся

Мои глаза, то пусть они умрут;

Пускай в огонь их слезы превратятся,

Еретиков, отступников сожгут!

Чтобы была красавица другая

Прекраснее возлюбленной моей?

Нет, – солнце, все на свете созерцая,

Не видело другой, подобной ей.

Ты не видал еще других с ней рядом,

Она одна твоим владела взглядом;

На чашечках кристальных глаз твоих

Взвесь вид ее с наружностью других –

И красоты найдешь ты очень мало

В той, что твой взор доныне чаровала.

Пойду туда, но только не за тем,

Чтоб на других красавиц любоваться:

Я буду там своею восторгаться.

Кормилица, где дочь моя? Зови

Ее ко мне.

Невинностью моей

В двенадцать лет клянусь, что я звала.

Ягненочек, порхающая птичка!

О Господи, да где ж она? – Джульетта!

Что там еще? кто кличет?

Ваша мать.

Я здесь. Что вам угодно?

Вот в чем дело…

Кормилица, оставь нас; нужно нам

Поговорить наедине. – Постой, вернись.

Я вспомнила, что следует тебе

Присутствовать при нашем разговоре.

Ты знаешь, что Джульетта подросла…

Ее года час в час я сосчитаю.

Ей нет еще четырнадцати лет.

Да, это верно. Я отдать готова

Четырнадцать зубов моих, что так.

(Четырнадцать тут только для прикрасы,

Их у меня всего четыре). Сколько

Осталось до Петрова дня?

Еще

Две с небольшим недели остается.

Ну, ровно две, иль с небольшим, а только

Четырнадцать исполнится ей лет

В канун Петрова дня; моей Сусанне

Ровесница она, – да упокоит

Все души христианские Господь!

Сусанна с Ним; была я недостойна

Иметь ее. Так вот, – я говорю,

Что в ночь перед Петровым днем Джульетте

Исполнится четырнадцать как раз.

Да, именно, я твердо это помню.

Теперь прошло одиннадцать годов

Со времени землетрясенья; мы

Тогда ее от груди отымали.

Век не забыть мне дня того; из всех

Он дней в году мне памятным остался.

Полынью я намазала соски –

И села с ней у стенки голубятни,

На солнышке. Вас не было в тот день:

Вы в Мантую уехали с супругом.

(Как хороша-то память у меня!)

Когда дитя попробовало груди,

С полынью, и почувствовало горечь, –

Бедняжечка, как сморщилась она!

Грудь бросила, и в этот самый миг

Вдруг зашаталась наша голубятня.

Я – прочь скорей, – давай Бог только ноги!

С тех пор прошло одиннадцать годов –

Она тогда стоять уже умела.

Нет, что я! и ходить могла, и бегать,

Цепляяся за что-нибудь. Она

Себе ушибла лобик накануне

Того же дня; а муж мой – весельчак

Покойник был – взял на руки ребенка

И говорит: «Ты личиком упала,

А вот, когда ты будешь поумней,

То будешь падать навзничь. Так ли, детка?»

И дурочка, божусь вам, перестала

Тотчас же плакать и сказала: «Да».

Вот видите, как шутка помогает.

Хоть прожила б я тысячу годов,

Я этого б до гроба не забыла.

«Не так ли, детка?» – он спросил; малютка

Сдержала слезы и сказала: «Да».

Довольно уж об этом, перестань,

Пожалуйста.

Перестаю, синьора.

Но не могу от смеха удержаться,

Лишь вспомню – как, оставивши свой плач,

Она сказала: «Да», а ведь у ней

Большущая на лбу вскочила шишка –

Она ушиблась больно, зарыдала.

Он говорит ей: «Личиком упала,

Сегодня ты, – когда же подрастешь,

То будешь падать навзничь. Так ли, детка?»

Она сдержалась и сказала: «Да».

Сдержись и ты, прошу тебя.

Ну ладно.

Не буду больше. Бог тебя храни!

Из тех детей, которых я кормила,

Ты у меня была красивей всех.

Ах, если б мне твоей дождаться свадьбы.

Об этом вот предмете и хочу я

Поговорить. Джульетта, дочь, скажи мне,

Желаешь ли ты выйти замуж?

Мне

Не грезится об этой чести.

Чести!

Когда б не я кормилицей твоей

Единственной была, тогда б сказала,

Что разум ты всосала с молоком.

Так о замужестве теперь подумай.

В Вероне есть почтенные синьоры,

Уж матери, которые моложе

Тебя, Джульетта; да и я сама

Давно была уж матерью в те лета,

В какие ты в девицах остаешься.

Вот дело в чем: граф молодой Парис

Твоей руки желает.

Ах, Джульетта,

Вот человек! такой-то человек,

Что равного нельзя найти на свете!

Картинка, воск!

В веронских цветниках

Цветка такого летом не бывает.

Да, истинно цветок, как есть цветок!

Что скажешь мне, Джульетта? Можешь ли

Ты полюбить его? У нас сегодня

На вечере увидишь ты Париса.

Внимательно прочти тогда всю книгу

Его лица, всмотрись в его черты,

Что вписаны рукою красоты,

И примечай – как все они согласны

Одна с другой; а если в чем неясны

Покажутся, его глаза прочтешь –

Тогда ты все неясное поймешь.

Для полноты той книги драгоценной,

Не связанной, обложка ей нужна

Так точно, как для рыбы глубина,

И красота наружная должна

Дать вид красе, от взоров сокровенной.

Для большинства становится ценней

Вся книга от богатства переплета;

Достоинства тут разделяют с ней,

В глазах толпы, застежки, позолота;

Так точно все, чем обладает граф,

Разделишь ты, в союзе с ним, нимало

Не потеряв того, чем обладала.

Не потеряв! прибыток тут один –

Ведь женщины толстеют от мужчин.

Ну говори, Джульетта, поскорей,

Как, нравится тебе любовь Париса?

Я рассмотрю его, чтоб полюбить,

Когда любовь тем можно возбудить,

Причем, смотреть позволю я глазам,

Насколько лишь угодно это вам.

Сейчас идем. – Джульетта, граф уж там!

Иди, мой свет, к твоим счастливым дням,

Ночей тебе счастливых я желаю.

Сказать ли нам при входе что-нибудь,

Иль просто так войти, без предисловий?

Они теперь не в моде; Купидон,

С повязкой на глазах, с татарским луком

Раскрашенным, пред нами не идет,

Пугая дам, как пугало воронье.

Не нужно никаких прологов нам

С запинками, подсказанных суфлером.

Пусть нас они считают, чем хотят;

Мы только в такт пройтися их заставим

Да и уйдем оттуда.

Дайте факел –

Не до прыжков теперь мне; на душе

Так тяжело; нести я факел буду.

Нет, милый мой, ты должен танцевать.

Я не могу: вы в бальных башмаках,

На тоненьких подошвах; у меня же

Тоска лежит на сердце, как свинец;

Она меня приковывает к полу,

Я двинуться не в силах.

Ты влюблен –

Ну так займи ты крылья у Амура

И воспари высóко над землей.

Его стрелой я ранен слишком тяжко,

Чтобы парить на этих легких крыльях.

Оцепенев от горя, не могу

Подняться я над цепенящим горем,

И падаю под бременем его.

Упавши с этим бременем, ты сам

Обременишь любовь: она нежна,

Не вынесет подобного давленья.

Любовь нежна? Нет, чересчур сурова,

Груба, жестока, колется, как терн.

Когда любовь с тобою так сурова,

То надо с нею так же быть суровым;

Коли ее, когда она колюча,

И с ног собьешь, и победишь любовь.

Давайте-ка футляр мне на лицо,

(надевает маску)

На маску – маску. Вот так образина!

Пусть надо мной смеются, – мне-то что?

Пусть за меня краснеет этой хари

Нависший лоб.

Ну, что же? Постучимся,

Да и войдем.

Подайте факел мне.

Пусть шалуны с веселым, легким сердцем

Ногой тростник бездушный шевелят,

А я, держась пословицы старинной,

Светить вам буду и смотреть: забава

Веселая, а я – совсем пропал.

Когда попал ты в тину, то тебя

Мы вытащим из этого болота,

Из этой, с позволения сказать,

Любви, где ты увяз по горло. Ну же,

Мы ходим днем с огнем.

Ты вздор городишь.

Я говорю, что понапрасну жжем

Мы факелы свои, как лампы днем,

Не двигаясь вперед; пойми, Ромео,

Намерение доброе у нас,

А в этом смысла более в пять раз,

Чем в наших всех способностях душевных.

С намерением добрым мы идем

На маскарад, – но нет в том вовсе смысла.

А почему? позволено спросить?

В ночь прошлую мне снился сон.

Мне – тоже.

Что ж видел ты во сне?

Что очень часто

Сновидцы лгут.

Но истины им снятся.

О, вижу я, что у тебя была

Царица Маб, волшебниц повитуха.

Она совсем малютка: вся она

Не более агатового камня

У старшины на пальце; разъезжает

На мошкаре, запряженной гуськом,

В своем возке воздушном, по носам

Людей, что спят. В его колесах спицы

Устроены из паучиных ног,

Из крылышек кузнечиков – покрышка,

Из паутинок тоненьких – постромки,

Из лунного сиянья – хомуты,

Хлыст – из сверчковой косточки для ручки

И пленочки тончайшей для бича.

Ее возница – крошечный комар

В кафтане сером; он гораздо меньше

Тех червячков, что ползают порой

По пальчику ленивому девицы.

Ее возок – пустой лесной орех;

Устроен он искусницею-белкой

Иль червяком, которые для фей

Работали издревле колесницы.

В таком-то вот параде, по ночам,

Царица Маб в мозгу влюбленных мчится, –

Любовные тогда им снятся сны;

Иль скачет по коленям царедворцев –

И грезятся им низкие поклоны;

Иль у судьи по пальцам – и ему

Приснятся взятки; иль по губкам дам –

И грезятся тогда им поцелуи;

(Но эти губки часто злая Маб

Прыщами покрывает за пристрастье

Их к лакомствам); иль по носу вельможи

Проедет – и во сне он чует запах

Благоволенья нового к нему;

А иногда заденет нос попа,

Щетинкой от хвоста свиньи – и тотчас

Другой приход пригрезится ему;

Порой она проедется по шее

У спящего солдата – и во сне

Он видит битвы, приступы, засады,

Испанские клинки, пиры и кубки

В пять футов глубиной; затем опять

Почудится ему гром барабанов, –

Он вздрогнет и с проклятием проснется

В испуге, и, молитву прочитав,

Опять заснет. Она же, эта Маб,

В ночную пору гривы заплетает

У лошадей и в грязные комки

Их волосы сбивает; если ж их

Распутать, то беда грозит большая.

Она же, ведьма, давит тех девиц,

Что навзничь спят, заране приучая

Их к тяжести, и делает из них

Хороших жен.

Да замолчишь ли ты,

Меркуцио? Ведь говоришь ты вздор.

Да, верно: я о грезах говорю,

Исчадиях незанятого мозга,

Из ничего зачавшихся в пустой

Фантазии. Она эфира тоньше;

Изменчивей, чем ветер, что сперва

Холодную грудь севера ласкает,

И вдруг затем, разгневанный, летит

Оттуда прочь, поворотив лицо

К странам росой увлаженного юга.

И ветер тот сбивает с толку нас.

Чего мы ждем? Там, верно, кончен ужин.

И слишком поздно мы придем.

А я

Боюсь, что слишком рано; душу мне

Какое-то предчувствие тревожит:

Мне кажется, что надо мной висит

В созвездиях какая-то угроза,

Что этот пир лишь горькое начало

Моей судьбы, и кончится она

Безвременной, насильственною смертью.

Но пусть моей ладьею правит Тот,

Кто держит руль ее в Своей деснице.

Вперед, синьоры.

Бейте в барабан.

Пожалуйте, привет вам, господа.

Все дамы, у которых на ногах

Мозолей нет, попляшут с вами. Ну,

Сударыни! посмотрим – кто из вас

Откажется от танцев; если станет

Жеманиться которая-нибудь,

То поклянусь, что есть у ней мозоли.

Не правда ли, я ловко вас поддел?

(К Ромео и маскам.)

Привет мой вам, синьоры! – Было время,

Когда и я красавицам в ушко

Нашептывал пленительные речи,

Под маскою. Оно уже прошло,

Прошло, прошло… Я рад вам, господа.

Ну, музыканты, начинать! – прошу

Раздвинуться; девицы, танцевать!

(Слугам.)

Эй вы, болваны, света больше! прочь

Столы! Огонь в камине погасить:

И без него тут стало слишком жарко.

Вот подлинно, что кстати подошла

Нежданная забава.

(Дяде.)

Нет, сиди,

Сиди, мой добрый дядя; время танцев

Прошло для нас с тобою. Как давно

В последний раз мы надевали маски?

Наверное, лет тридцать.

Что ты, полно!

Не может быть, чтоб так давно; со свадьбы

Люченцио прошло лет двадцать пять,

Не более, когда б ни приходился

День Троицы. В последний раз тогда

Мы были в масках.

Больше; сын его

Гораздо старше: тридцать лет ему.

Толкуй! ведь сын назад тому два года

Еще имел опекуна.

Кто эта дама,

Что подала тому мужчине руку?

Не знаю, синьор.

Светильники померкли перед нею;

Как на серьге нубиянки алмаз,

Она во тьме блестит красой своею,

Бесценною, доступной лишь для глаз,

Не созданных для обладанья ею.

Красавица толпой окружена:

Как белая голубка там она,

Когда вокруг вороны соберутся.

Пусть лишь она окончит танец свой –

Я подойду, чтоб грубою рукой

Ее руки божественной коснуться.

Любил ли я когда до этих пор?

О, отрекись от этого, мой взор!

Ведь истинных красавиц эти очи

Не видели до настоящей ночи.

По голосу, Монтекки это. – Мальчик!

Подай мой меч! Как! негодяй дерзнул

Войти сюда, под шутовскою маской,

Чтобы над праздником семейным нашим

Нахально так и нагло издеваться!

Клянуся честью рода моего,

Я не сочту грехом – убить его!

Из-за чего бушуешь ты, племянник?

В чем дело?

Дядя, это вот – Монтекки,

Наш враг, подлец, забравшийся сюда,

Чтобы над нашим праздником глумиться.

Ромео – этот юноша?

Да, он,

Он, негодяй Ромео.

Успокойся,

Оставь его, не задевай; ведь он

Ведет себя, как должно дворянину;

И, говоря по правде, вся Верона

Гордится им, как юношею честным

И хорошо воспитанным, – и я

За все богатства города Вероны

Не допущу, чтоб в доме у меня

Нанесена ему была обида.

Итак, сдержись, не замечай его:

Я так хочу. Когда ты уважаешь

Желания мои, то вид веселый

Прими, не хмурься, – это неуместно

На празднике.

Как раз уместно, если,

В числе гостей, забрался негодяй,

И выносить его я не желаю.

Перенесешь! Заносчивый мальчишка!

Я говорю, перенесешь. – Ступай,

Кто здесь хозяин: я иль ты? ступай!

Переносить его ты не желаешь!

О, Господи! переполох ты хочешь

Произвести среди моих гостей?

Затеять шум? Довольно, будь мужчиной.

Но, дядя, это стыд.

Ступай, ступай

Ты – дерзкий мальчик. Стыдно? в самом деле?

Не доведет задор твой до добра.

Перечить мне! Как раз нашел ты время.

(Обращаясь к гостям.)

Отлично вы сказали.

(Тибальдо.)

Ну, ступай,

Молокосос, да не шуми, иначе…

(Слугам)

Прибавьте свеч!

(Тибальдо.)

Ну как тебе не стыдно!

Я усмирю тебя!

(Гостям.)

Ну, веселее,

Мои друзья!

Невольное терпенье

И вольный гнев приходят в столкновенье,

И тело все мое от них дрожит.

Приветливый принять я должен вид –

И с наглостью на время примириться;

Но в желчь мое терпенье превратится!

Когда моей рукою недостойной

Я мог твою святыню оскорбить,

Позволь губам моим, двум пилигримам,

Мой сладкий грех лобзаньем искупить.

Но, пилигрим, невелика вина

Твоей руки: в ней набожность видна;

Паломникам позволено руками

С молитвою касаться рук святых,

И жмут они друг другу руку сами,

Пожатие руки – лобзанье их.

Но, кроме рук, даны и губы им.

Да, – чтоб читать молитвы, пилигрим.

О, если так, то, милая святая,

Позволь губам молиться, подражая

Моей руке; даруй ей благодать,

Чтоб веры мне своей не потерять.

Недвижными святые пребывают,

Хоть милость за молитву посылают.

Не двигайся ж, пока не испросил

Я милости молитвами своими…

(Целует ее.)

Ну, вот, теперь я прегрешенье смыл,

Соединив мои уста с твоими.

И на моих устах твой грех лежит.

Как мило ты на это негодуешь!

Отдай его назад, коль тяготит.

(Целует ее снова.)

Ты, пилигрим, по требнику целуешь.

Вас матушка зовет.

А кто она?

Не знаете? Бог мой! хозяйка дома;

И добрая, и умная такая

Синьора; я кормила дочь ее,

Ту самую, с которою сейчас

Вы говорили; и могу уверить,

Что тот, кому достанется она,

И денежки хорошие получит.

Итак, она – дочь Капулетти? Горе!

Теперь вся жизнь моя в руках врага.

Идем, идем, окончилась забава.

Окончилась; я этого боюсь,

С спокойствием моим я расстаюсь.

Нет, господа, пока не уходите:

Кой чем еще вас надо угостить.

Нельзя? – Так я благодарю всех вас,

Благодарю вас от души, синьоры.

Спокойной ночи! – Факелы сюда!

Теперь – в постель: спать хочется. Уж поздно.

Поди сюда, кормилица. Скажи –

Кто господин вон тот?

Сын и наследник

Тиберио.

А тот, что в дверь выходит?

Мне кажется, Петрукьо молодой.

А тот, что вслед идет за ним, который

Не танцевал?

Не знаю.

Разузнай,

Кто он такой.

О, если он женат,

То гроб один мне будет брачным ложем.

Он вашего врага Монтекки сын

Единственный; зовут его Ромео.

Среди моей единственной вражды

Любовь моя единая возникла.

Не вовремя узнала я, кто он;

Не вовремя его я увидала!

Не приведет к добру любовь моя:

В заклятого врага влюбилась я.

Что? что ты там?

Стихи припоминаю,

Которым научил меня один

Из кавалеров.

Мы идем! сейчас! –

Пойдем, пора, все гости разошлись.

Страсть прежняя внезапно охладела,

И новая ее сменила страсть;

Та, что Ромео сердцем овладела,

Утратила над этим сердцем власть;

Ее краса красой быть перестала

В его глазах, – и полюбил он вновь.

Джульетта взор его очаровала,

Он сам любим, – опасная любовь!

Как враг семьи Джульетты, он не смеет

Войти к ней в дом с признанием своим;

И никакой надежды не имеет

Она на то, чтоб повстречаться с ним.

Но случаи им время посылает,

И пыл любви им мужество дает

Для встреч, – и миг блаженства утешает

И сладкую отраду в сердце льет.

Могу ль уйти, когда я сердцем здесь?

Вернись назад, тяжелый прах, найди

Свой центр.

(Перелезает через стену сада.)

Кузен Ромео! эй, Ромео!

Я поклянусь, что он ушел домой

И лег в постель.

Он побежал сюда

И перелез чрез эту стену сада.

Зови его, Меркуцио.

Я буду

Не только звать, но даже заклинать.

Ромео! страсть, влюбленный, сумасшедший,

Блажной! явись пред нами в виде вздоха,

Произнеси хоть рифму – «кровь-любовь»,

Хоть слово в честь болтушки Афродиты,

Иль прозвище смешное дай ее

Наследнику и сыну Купидону,

Проказнику-мальчишке, что так ловко

Стрелу пустил, что царь Кофетуа

Вдруг в нищую влюбился. Он не слышит,

Не движется, – скончалась обезьяна!

И заклинать его я принужден.

Явись же нам; тебя я заклинаю

Блестящими глазами Розалины,

Ее челом, пурпурными устами

И ножкою, и трепетным бедром,

И всем, что там найдется по соседству, –

Предстань пред нами в образе своем!

Рассердится, когда тебя услышит.

Из-за чего? – Он мог бы рассердиться,

Когда бы я в ее волшебный круг

Заклятием другого духа вызвал

И там его оставил до тех пор,

Пока она б его не отогнала;

Резон бы был; мое ж заклятье честно:

Я, именем возлюбленной Ромео,

Явиться нам Ромео заклинаю.

Он скрылся здесь, среди деревьев этих,

Ушел во мрак холодной, влажной ночи:

Любовь слепа и любит быть во тьме.

Когда б слепа была, то не могла бы

И в цель попасть. Он где-нибудь сидит

Тут под кустом кизиловым, мечтая

О милой. – Эй, Ромео! Я желаю,

Чтоб она… et cetera… Прощай,

Спокойной ночи! Ну, а я – на койку;

Спать на земле – уж слишком холодно!

Идем ли, что ль?

Идем, – совсем напрасно –

Искать того, кто прячется от нас.

Над ранами смеется только тот,

Кто не бывал еще ни разу ранен.

Но, тише, что за свет в ее окне?

Оно – восток, и в нем Джульетта – солнце.

Всходи, всходи, прекрасное светило,

И свет луны завистливой затми;

Она уже от скорби побледнела,

Завидуя, что ты, ее слуга,

Ее красой далеко превосходишь.

Не будь ее слугою; ведь она –

Завистница и девственная риза

Весталки – и бесцветна, и бледна, –

Безумным лишь носить ее прилично.

О, брось ее… Да, то моя любовь,

Владычица; когда б она то знала!

Вот говорит она, иль нет, еще

Не говорит; так что же? Говорят

Ее глаза, – я отвечать им буду.

Я слишком смел: не для меня их речь:

Две самые прекрасные звезды

Из сфер своих желают отлучиться

И просят, чтоб ее глаза, на время,

На небесах светили вместо их.

Что если бы и вправду эти звезды

В ее лице сияли вместо глаз,

Ее ж глаза сменили их на небе?

Ее лица сиянье эти звезды

Затмило бы, как лампу свет дневной,

А в небесах такой бы яркий свет

Ее глаза потоком изливали,

Что птицы, ночь приняв за светлый день,

Запели бы. Вот на руку щекой

Склонилася она… как я желал бы

Перчаткой быть на этой белой ручке,

Чтобы щеки ее касаться мне!

О, горе мне!

Вот, говорит она.

О, продолжай, мой ангел лучезарный!

Ты в тьме ночной над головой моей

Сияешь, как небес крылатый вестник,

Когда в своем полете облака

В воздушном он пространстве обгоняет,

И смертные, вверх очи возведя

И запрокинув голову, глядят

На ангела оцепеневшим взором.

Ромео! Для чего Ромео ты?

О, отрекись от своего отца,

От имени; а если не желаешь,

То поклянись лишь мне в своей любви –

И я тогда не буду Капулетти.

Ответить мне или еще послушать?

Лишь именем своим ты враг мне, но

Сам по себе ты вовсе не Монтекки.

Монтекки… но что значит это имя?

Оно ведь – не рука и не нога,

Оно – не часть какая-либо тела.

О, выбери себе другое имя;

Что в имени? Как розу ни зови –

В ней аромат останется все тот же:

Так и Ромео с именем другим

Останется все так же совершенным.

Расстанься же ты с именем своим,

Ромео, и, взамен за это имя,

В котором нет твоей и части, всю

Меня возьми!

Ловлю тебя на слове.

Лишь назови меня своей любовью –

И заново я буду окрещен

И навсегда свое утрачу имя.

Кто ты такой, сокрытый мраком ночи,

Подслушавший признания мои?

Не смею я сказать тебе, кто я

По имени, о милая, святая:

То имя мне, как враг твой, ненавистно.

Я б разорвал его, когда б его

Написанным увидел на бумаге.

Ты не сказал еще двух слов, как я,

По голосу, тебя уже узнала.

Ромео ты? Монтекки?

Не Ромео

И не Монтекки, если отвращенье

Ты чувствуешь к обоим именам.

Как ты сюда пробрался и зачем?

Как перелезть ты мог чрез стену сада

Высокую и гладкую? И смерть

Тебе, когда кто из моих родных

Тебя найдет здесь.

Через эту стену

Перелетел я на крылах любви.

Оградою из камня невозможно

Сдержать любовь, – она на все готова, –

Твои родные – не помеха мне.

Они тебя убьют, когда увидят.

Твои глаза опасней для меня,

Чем двадцать их мечей; взгляни лишь с лаской –

И злоба их мне будет нипочем.

Я ни за что б на свете не желала,

Чтобы они увидели тебя.

От взоров их я скрыт покровом ночи.

Но пусть они меня застанут здесь,

Лишь бы меня любила ты; пусть лучше

Жизнь кончится моя от злобы их,

Чем без твоей любви она продлится.

Кто показал тебе сюда дорогу?

Моя любовь: она меня вела

И подала совет мне; я за это

Снабдил ее глазами. Я – не кормчий,

Но если бы ты от меня была

Так далеко, как самый дальний берег

Неведомых морей, то за таким

Сокровищем я б смело в путь пустился.

Мое лицо покрыто маской ночи,

Иначе б ты увидел – как оно

Зарделось от стыда за те слова

Признания, что ты сейчас подслушал.

Желала б я приличье соблюсти,

Желала бы, желала бы отречься

От слов своих, – но прочь такая ложь!

Ты любишь ли меня? Вперед я знаю,

Что скажешь «да», и слова твоего

Довольно мне. Когда б ты в том поклялся,

То, все равно, ты мог бы обмануть, –

Ведь, говорят, над клятвами влюбленных

Смеется Зевс. О, милый мой Ромео,

Когда меня ты любишь, это мне

Ты искренно скажи; когда ж находишь,

Что слишком я поспешно отдаюсь,

То я приму сердитый вид, нахмурюсь

И на твои мольбы отвечу «нет».

Да, признаюсь, я слишком безрассудна,

И ветреной меня ты можешь звать.

Но ты мне верь, прекрасный мой Монтекки,

Что окажуся я вернее тех,

Которые искуснее умеют

Казаться неприступными; и я

Сама была бы менее доступна,

Когда б меня ты не застал врасплох

И истинной любви моей признанья

Не услыхал. Итак, прости меня

И не считай сговорчивости этой

За ветреность в любви: мою любовь

Лишь ночи тьма нежданно так открыла.

Клянусь луной, что точно серебром

Осыпала верхи деревьев этих…

Нет, не клянись изменчивой луной,

Меняющей свой образ каждый месяц,

Чтобы твоя любовь, подобно ей,

Изменчивой не оказалась.

Чем же

Поклясться мне?

Не нужно вовсе клятв;

Иль, если ты желаешь дать мне клятву,

То собственным прекрасным существом

Клянись; ты – мой божественный кумир,

И я тебе поверю.

Если сердца

Заветная любовь…

Нет, не клянись.

Хоть рада я твоей любви, но этот

Обет ночной не радует меня:

Он слишком скор, внезапен, опрометчив,

И слишком он на молнию похож,

Которая, сверкнув, исчезнет прежде,

Чем скажем мы, что молния блестит.

Мой дорогой, прощай, пусть эта почка

Любви в цветок прекрасный развернется,

Ко времени ближайшей нашей встречи.

Прощай, спокойной ночи! Пусть тот мир

И тот покой в твое вольются сердце,

Которыми наполнено мое.

И ты уйдешь, меня не успокоив?

Какого же успокоенья хочешь

Ты в эту ночь?

Твоей любовной клятвы.

Но я дала уж эту клятву прежде,

Чем ты просил о ней. А все же я

Желала бы иметь ее в запасе.

Ты хочешь взять ее назад? Зачем,

Любовь моя?

Чтоб щедрой быть и снова

Отдать ее тебе. Однако я

Хочу того, чем я уж обладаю:

Для щедрости моей пределов нет,

И глубока моя любовь, как море;

И чем тебе я больше отдаю,

Тем у меня их больше остается, –

Им нет конца.

Меня зовут. Прощай,

Мой дорогой. – Сейчас иду я, няня!..

Будь верен мне, Монтекки милый мой.

Постой еще минутку: я вернусь.

Блаженная и сладостная ночь!

Но это всё – не грезы ли ночные,

Столь сладкие и чудные, что им

В действительность нельзя преобразиться?

Ромео, два-три слова – и прощай.

Когда любовь твоя чиста и если

Намерен ты вступить со мною в брак,

То завтра мне ответ свой передай, –

Чрез того, кого к тебе пришлю я, –

Где и когда венчальный наш обряд

Ты совершить желаешь. Я тогда

Мою судьбу к твоим ногам повергну

И за тобой, властитель мой, пойду

В широкий мир.

Синьора!

Я иду! –

Но если ты не искренен, то я

Молю тебя…

Синьора!

Я сейчас! –

Молю тебя ухаживанье бросить –

И с горестью моей оставь меня.

Итак, пришлю я завтра.

Я блаженством

Моей души…

Прощай, спокойной ночи

Желаю я тебе сто раз.

Мне ночь

Сто раз мрачней без твоего сиянья.

Как школьники спешат уйти от книг,

Так радостно любовь к любви стремится.

Как школы вид печалит взор их,

Так тяжко ей с любовью разлучиться.

Ромео! тс-с! Зачем не обладаю

Я голосом сокольничего, чтобы

Мне сокола обратно приманить?

Не смеет громко говорить неволя,

Не то бы грот разрушила бы я,

Где эхо спит; воздушный этот голос

Тогда бы стал слабее моего,

От повторенья имени Ромео.

То милая моя зовет меня…

Как сладостно звучат слова влюбленных

В ночной тиши, лелея нежно слух,

Как музыка!

Ромео!

Дорогая!

В котором же часу должна я завтра

Прислать к тебе?

Поутру к девяти.

Не пропущу назначенного часа.

Как долго ждать! как будто двадцать лет.

Забыла я – зачем тебя вернула.

Позволь же мне остаться здесь, пока

Не вспомнишь ты.

Желая, чтоб остался

Ты дольше здесь, я буду забывать

И думать лишь о том, как мне приятно

С тобою быть.

А я стоять здесь буду,

Чтобы продлить забвение твое,

Забыв, что есть места другие в мире.

Почти уж утро, и желала б я,

Чтоб ты ушел – не дальше, впрочем, птички,

Которую, как узника в цепях,

На ниточке из шелка выпускает

Мальчишка-плут из рук своих и вновь

Ее к себе за эту нитку тянет,

Ревнуя к воле пленницу свою.

Желал бы я твоею птичкой быть.

И я желала б этого, мой милый, –

Но ласками замучила б тебя.

Прощай, прощай; минуты расставанья

Исполнены столь сладкого страданья,

Что я тебе до самого утра

Готова бы желать спокойной ночи.

Пусть крепкий сон глаза твои закроет,

В твоей груди пусть водворится мир.

О если б я был этим сном и миром!

Теперь пойду к духовному отцу,

Ему свое я счастие открою

И попрошу о помощи его.

С улыбкою на сумрачную ночь,

Пестря восток, глядят глаза денницы;

Пятнистый мрак, спеша, уходит прочь

От огненной Титана колесницы.

Покуда взор светила огневой

Не выглянул, чтоб встретить день приветом,

Покуда он еще росы ночной

Не осушил своим горячим светом, –

Должна моя корзина до краев

Наполниться, – мне нужно торопиться

Набрать в нее целительных цветов

И трав, где яд губительный таится.

Природа вся землею создана;

Земля для ней утроба и могила,

И много чад произвела она

И на своей груди затем вскормила.

В их качествах и свойствах много благ,

И чем-нибудь полезны все творенья;

Есть много сил в растениях, травах,

Все разное имеют назначенье.

Столь низкого нет в мире ничего,

Что б как-нибудь ко благу не служило,

Иль доброго настолько, чтоб его

Полезных свойств ничто не изменило.

Добро, порой, меняется в порок,

Есть иногда во зле благодеянье;

Вот, например, хоть этот бы цветок:

В нем есть и яд, и сила врачеванья.

В нем запах – жизнь, а сок в нем сильный яд,

Он чувства все и сердце убивает;

В травах и в нас два короля сидят:

Добро и зло; когда преобладает

Последнее, оно, как червь, грызет,

И от него растение умрет.

Отец мой, здравствуй.

Benedicite!

Чей слышу я привет в столь ранний час?

Мой сын, что так поднялся спозаранку?

Должно быть, ты расстроен чем-нибудь.

У старика в глазах – всегда забота,

А где она, там вовсе не до сна;

Но там, где спать расположилась юность

Беспечная, там крепкий сон царит;

Поэтому, приход твой ранний служит

Порукой мне, что иль взволнован ты,

Иль в эту ночь в постель ты не ложился.

Последнее верней – провел я время

Приятнее.

Пусть Бог простит твой грех!

Ты ночь провел, должно быть, с Розалиной?

Нет, мой отец; забыл я это имя

И горе то, что заключалось в нем.

Но где ж ты был?

Я пировал с врагами,

И рану мне внезапно там нанес

Один из них; он – тоже ранен мною,

И оба мы нуждаемся теперь

В твоем, отец, святом уврачеваньи.

В моей душе я злобы не ношу:

И за себя, и за врага прошу.

Яснее, сын, в загадках толку нет:

На них дают загадочный ответ.

Так слушай. Я всем сердцем полюбил

Дочь старого синьора Капулетти,

Да и она мне сердце отдала.

Все слажено, и остается только

Тебе союз наш браком завершить.

Как, где, когда мы встретились, влюбились

И клятвами друг с другом обменялись –

Я расскажу об этом по пути;

Теперь я вот о чем тебя прошу:

Чтоб обвенчал сегодня же ты нас.

Святой Франциск, какой переворот!

Ужели ты оставил Розалину,

Которую так горячо любил?

У молодых людей любовь не в сердце,

А лишь в глазах! Jesu Maria! сколько

На бледные вот эти щеки пролил

Ты горьких слез, и все из-за нее!

Как много ты растратил горькой влаги

В приправу той нетронутой любви,

Которая тебе уж не по вкусу!

Еще пары твоих глубоких вздохов

Не высохли от солнечных лучей,

Еще твои отчаянные стоны

И до сих пор звучат в моих ушах,

Со щек твоих еще не смыты пятна

От прежних слез. Ромео, если был

Когда-нибудь ты сам собою, если

Ты горевал и горести твои

Посвящены все были Розалине,

То неужель так изменился ты?

Признайся, что правдиво изреченье:

Коль твердости в мужчинах нет, тогда

И женщинам простительно паденье.

Ты за любовь к ней сам меня бранил.

Не за любовь, мой сын, за сумасбродство.

Советовал ты мне похоронить

Мою любовь…

Да, но не с тем же, чтоб

Зарыть одну и выкопать другую.

Прошу, оставь свои упреки; та,

Которую теперь я полюбил,

Мне за любовь сама любовью платит,

А в прежней я того же не встречал.

Немудрено: ведь, было ей известно,

Что ты любовь в долбежку затвердил,

Ее складов еще не понимая.

Но, ветреник мой юный, я тебе

Готов помочь, единственно в надежде,

Что ваших двух семейств вражда в любовь

Чистейшую, чрез брак ваш, превратится.

Пойдем со мной.

Пойдем, – я не могу

Откладывать.

Не нужно торопиться:

Тот падает, кто слишком быстро мчится.

Где, черт возьми, запропастился он?

Иль в эту ночь домой не возвращался

Ромео?

Да; он там не ночевал:

Я спрашивал его слугу.

Ну, эта

Бездушная девчонка Розалина,

Наверное, сведет его с ума.

Тибальд, родня синьора Капулетти,

Прислал письмо к Ромео.

Это вызов,

Ручаюсь я.

Он будет отвечать.

Конечно; кто писать умеет, тот

И на письмо ответить в состоянье.

Скажи ей, чтоб она нашла предлог

Отправиться на исповедь сегодня;

И в келье у Лоренцо будем с нею

Обвенчаны. Вот за труды тебе.

Нет, нет, синьор, не нужно ничего.

Да полно же, бери.

Сегодня, значит?

Ну, хорошо, она туда придет.

(Хочет уйти.)

Постой еще. Так через час, не дольше,

Ты моего слугу найдешь у стен

Монастыря; он принесет веревки,

Что связаны, как лестница: по ней

Я в тьме ночной взойду на верх блаженства.

Прощай, да будь верна: за труд

Я заплачу. Поклон мой синьорине.

Благослови вас Бог! – Но вот что, –

Послушайте…

Что, дорогая няня?

Ваш человек надежен? вы слыхали

Пословицу такую: тайны нет,

Когда двоим известен ваш секрет?

Надежен он, как сталь, – не беспокойся.

Я нянюшку послала ровно в девять,

И мне она вернуться обещала

Чрез полчаса. Иль не нашла его?

Не может быть. Да! ведь она хромая.

Послами у любви должны быть мысли, –

Они летят во много раз быстрей,

Чем солнца свет с холмов сгоняет тени.

Вот почему любви богиня ездит

На голубях, амур имеет крылья,

И носится быстрее ветра он.

Уж поднялось до высшей точки солнце,

От десяти до полдня – три часа,

А няни нет. Когда б в ней были чувства

Сердечные и молодая кровь,

Тогда б она, как мяч, перелетела,

Чтоб передать мои слова ему,

А мне – слова Ромео дорогого.

Но многие из стариков похожи

На мертвецов, – медлительны и вялы,

И тяжелы, и мрачны, как свинец.

Входят кормилица и Пьетро.

А! вот она. – Какие вести, няня?

Голубушка, ты видела его?

(Показывая на Пьетро.)

Вели ему уйти отсюда.

Пьетро,

Уйди и жди там у ворот.

Ну что же,

Голубушка? О Господи! что значит,

Что у тебя такой печальный вид?

Хотя б твои известья были грустны,

Ты весело их передай; когда ж

Ты с добрыми пришла ко мне вестями,

То музыки их сладкой не срами,

Играя их с такою кислой миной.

Устала я, дай мне передохнуть;

Смерть как болят все кости. Ну, прогулка!

Желала б я отдать тебе мои,

Взамен вестей. – Да говори же, няня.

Ну, добрая, ну, милая, скорей!

О Господи, какая спешка! Разве

Не можешь ты немножко потерпеть?

Ты видишь – мне дыханья не хватает.

Вполне дыханья хватит у тебя,

Чтобы сказать, что ты вздохнуть не можешь.

Пока ты мне все это говоришь,

Свою ты весть давно б сказать успела.

Ну, хороша она, или дурна?

На это лишь ответь мне поскорее.

Подробностей я подожду. Ну, что ж?

Нет, нет, не то: все это я уж знала.

Что говорит о нашем браке он?

О Боже мой, как голова болит!

Как у меня слаба она, однако!

В висках стучит, как будто голова

Вся на куски готова разорваться.

Да и спина… ох, бедная спина!

Благодарю покорно, что старуху

Ты до смерти готова загонять!

Мне право жаль, что ты страдаешь, няня;

Но, милая, что, что он говорит?

Он говорит, как честный человек

И вежливый, и добрый, и красивый –

И поручусь, что не обманщик он.

Где ваша мать?

Где мать? конечно, дома,

И где ж ей быть? Какие, няня, право,

Ты странные ответы мне даешь:

«Он говорил, как честный человек»,

«Где ваша мать?..»

Владычица святая!

Ты сердишься; ну, нечего сказать,

Больным костям хорошая припарка!

Теперь сама ты бегай для себя.

Ну не сердись! Что говорит Ромео?

Позволено тебе идти сегодня

На исповедь?

Позволено.

Так вот:

Иди сейчас к отцу Лоренцо в келью;

Там ждет жених, который хочет сделать

Тебя женой. Ага! теперь и кровь

Прихлынула к твоим щекам; они,

Как жар, горят при этой сладкой вести.

Ты – в церковь, я ж за лестницей пойду,

Чтоб милый твой в гнездо своей голубки

Забраться мог, когда наступит ночь.

Работница я вашему веселью,

Но в эту ночь наступит твой черед,

Ну, я пойду обедать, ты же – в келью.

Прощай! меня верх счастия там ждет.

Пусть небеса священный ваш союз

Благословят, чтобы потом со скорбью

Нам за него себя не упрекать.

Аминь, аминь! но никакая скорбь

Той радости не может перевесить,

Что мне одна минута лишь дает,

Когда свою я дорогую вижу.

Соедини лишь крепко руки нам

Священными словами; пусть приходит

Хоть смерть затем, когда угодно ей,

Лишь милую назвать бы мне моей.

Мой сын, восторг стремительный нередко

Имеет и стремительный конец,

И гибнет он в зените ликованья.

Такой восторг – то порох и огонь,

Что гибнут вдруг в минуту их лобзанья.

Сладчайший мед, в конце концов, претит:

Противен он от сладости чрезмерной.

В своей любви умереннее будь:

Разумная любовь прочна и длится;

Не торопись пройти блаженства путь:

Кто слишком скор – с медлительным сравнится.

Вот и она. Такою легкой ножкой

Не вытоптать вовеки этих плит.

Влюбленные по тонкой паутине,

Что в воздухе летает в летний зной,

Могли б ходить, – так суета легка!

Привет мой вам, духовный мой отец!

Пусть, дочь моя, тебя за твой привет

Благодарит от нас двоих Ромео.

Я и его приветствую; иначе

Тут не за что ему благодарить.

О, милая Джульетта, если счастья

В твоей душе так много накопилось,

Как и в моей; когда ты можешь радость

Передавать искуснее, чем я, –

То услади своим дыханьем воздух

И музыкой богатой языка

Изобрази то счастие, что оба

Мы чувствуем, встречаясь тут.

Любовь,

Что сущностью богаче, чем словами,

Горда собой, не требуя прикрас.

Кто сосчитать имущество свое

Способен, тот не более, как нищий;

Моя ж любовь так вышла из границ,

Что не могу я счесть и половину

Ее богатств.

Мы кончим все сейчас.

Пойдемте же: святая церковь вас

Соединит обоих в плоть едину.

Меркуцио, прошу тебя, уйдем:

День жарок, и не дома Капулетти;

А встреть мы их – быть ссоре: в зной такой

Клокочет кровь, и так легко взбеситься.

Идите вслед за мной, мне нужно с ними

Поговорить. – Синьоры, добрый день!

С одним из вас я обменяюсь словом.

Мы говорим на площади; зайдем

Куда-нибудь, чтоб обсудить спокойно,

В чем состоят обиды ваши, – или

Совсем уйдем: все тут глядят на нас.

И пусть глядят, – на то глаза даны;

Ни для кого не тронусь с места я.

Ну хорошо, синьор, довольно; вот

Мой человек идет.

Будь я повешен,

Когда твою ливрею носит он!

Ты вызови его на поединок,

И будет он готов тебе служить;

Твой человек он только в этом смысле.

Моя любовь к тебе, Ромео, может

Придумать лишь одно тебе названье:

Ты – негодяй.

Причина, по которой

Тебя любить, Тибальдо, должен я,

Мне не дает отдаться взрыву гнева

За дерзкие слова твои. Я вовсе

Не негодяй. Итак, прощай; я вижу –

Не знаешь ты меня.

Мальчишка, это

Не извинит тех оскорблений, что

Нанес ты мне. Ну, вынимай же шпагу.

Я никогда тебя не оскорблял;

Тебя люблю я больше, чем ты можешь

Вообразить, не зная о причине

Моей любви. Мой добрый Капулетти,

Чье имя мне так мило, как мое,

Не горячись.

Позорное смиренье!

Alla stoccata[7] устранит его.

Ну, крысолов Тибальдо, выходи.

(Вынимает меч.)

Что тебе нужно от меня?

Бенволио, меч обнажи и выбей

Оружие из рук их. Господа,

Не стыдно ль вам! Оставьте эту ссору.

Меркуцио! Тибальдо! Герцог драки

На улицах Вероны запретил.

Постой, Тибальд! Меркуцио!

Я ранен;

Чума на вас, – на оба ваши дома!..

Покончено со мной… и он ушел!

И неужель совсем он цел остался?

Ты ранен?

Да, – царапина одна,

Царапина, но этого довольно.

Эй, паж, ступай и приведи врача.

В какой-нибудь дом отведи меня,

Бенволио, не то – я упаду

Без чувств. Чума на оба ваши дома!

Я из-за них стал пищей для червей,

И мне конец. Чума на оба дома!

Из-за меня смертельно ранен друг мой

И родственник столь близкий государя!

Ругательством Тибальда честь моя

Запятнана, – Тибальда, что за час

Тому назад был все равно, что брат мне.

О, милая Джульетта, красота

Твоя мой нрав железный умягчила

И сделала изнеженным меня!

Ромео, о Ромео! умер храбрый

Меркуцио! дух доблестный его,

Безвременно презревши эту землю,

На небеса подняться поспешил.

Дня этого зловещая судьба

На много дней продлится; им беда

Лишь началась, а кончится с другими.

Вот бешеный Тибальд идет опять.

Он жив, свою победу торжествуя,

А между тем Меркуцио убит!

Прочь от меня, уступчивая кротость!

Пусть бешенство теперь ведет меня!

Тибальд, ты дал мне имя негодяя –

Возьми его; Меркуцио душа

Еще парит у нас над головами

И ждет твоей, чтоб вместе улететь.

Иль ты, иль я, иль оба мы должны

Сопутствовать ему.

Мальчишка жалкий,

Ты был его приятелем, и ты

С ним полетишь.

Ну, это меч решит.

Беги, беги, Ромео!

Тибальд убит, и граждане в тревоге.

Чего ж ты здесь растерянный стоишь?

Приговорит тебя ведь герцог к смерти,

Когда тебя застанут здесь. Беги!

Моя судьба глумится надо мною.

Что ж ты стоишь? Беги, беги, Ромео!

Куда бежал тот, кто убил Меркуцио?

Куда ушел Тибальд, его убийца?

Вот он лежит.

Вставай, иди за мной,

Я требую во имя государя.

Где подлые зачинщики резни?

Я рассказать могу вам, государь,

Подробности несчастной этой ссоры.

Вот человек, которым был убит

Твой родственник Меркуцио. Лежит он

Убитый сам за то рукой Ромео.

Племянник мой Тибальдо, брата сын!

О, герцог, муж мой, дядя! пролилась

Кровь милого племянника! О, герцог,

О государь, когда ты справедлив,

За нашу кровь пролей ты кровь Монтекки!

Племянник мой!..

Бенволио, кто был

Зачинщиком кровавой этой драки?

Тибальдо, что убит рукой Ромео.

С ним ласково Ромео говорил,

Прося понять безумье этой ссоры;

Грозил ему и вашим гневом он;

Но это все, – хоть высказано было

С спокойствием во взглядах и словах

И с кроткою мольбою, – не могло

Взрыв бешенства Тибальда успокоить;

Остался он к внушеньям мира глух –

И бросился с пронзающею сталью

На смелого Меркуцио; и тот,

Не менее горячий, чем Тибальдо,

С противником вступил в смертельный бой.

С воинственным презреньем отражал он

Смерть от себя и отсылал обратно

Ее врагу, который, в свой черед,

Искусно отражал ее. Ромео

Вскричал: «Друзья, довольно, перестаньте!»

Быстрее слов была его рука –

И выбила клинки их роковые;

Но из-под ней успел уже Тибальд

Меркуцио нанесть удар смертельный.

Тибальд бежал, но вслед затем вернулся.

Тут бешенством Ромео закипел,

И в тот же миг они вступили в битву.

Еще меча я вынуть не успел,

Чтоб их разнять, как уж упал Тибальдо.

Убив его, Ромео убежал.

Вот истина, клянусь моею жизнью.

Он родственник Монтекки, и, понятно,

Он, ради их, неправду говорит.

До двадцати сражавшихся тут было,

А между тем один Тибальд убит.

Прошу я вас о правосудьи, герцог!

Обязаны вы правый суд свершить, –

Тибальд убит, его убил Ромео,

А потому и он не должен жить.

Но он убил того, кто был убийцей

Меркуцио; за дорогую кровь

Меркуцио кто должен заплатить мне?

Конечно, не Ромео, государь!

Он другом был Меркуцио, и он

Убил того, кого б казнил закон;

Вот вся его вина.

И за нее

Немедленно его мы изгоняем.

От ваших ссор и сами мы страдаем:

Тут пролилась родная кровь моя,

И накажу за это строго я,

Так что, неся тяжелую расплату,

Оплачете вы все мою утрату.

Ко всем мольбам останусь я глухим;

Ни слезы, ни мольбы, ни извиненья

Здесь искупить не могут преступленья,

И потому – не прибегайте к ним.

Пусть поспешит Ромео удалиться,

А если нет – он с жизнию простится.

Прощать убийц! да это все равно,

Что с ними быть в убийстве заодно.

Вперед, вперед, на огненных ногах,

Неситеся быстрее, кони Феба,

К его дворцу. Когда б у вас возницей

Был Фаэтон, погнал бы он хлыстом

К закату вас, и ночь бы наступила

Немедленно. Любви подруга, ночь!

Раскинь свое густое покрывало,

Чтобы ничьи нескромные глаза

Во тьме твоей Ромео не видали;

Чтоб кинулся в объятья он мои,

Подкравшися неслышно и незримо.

Влюбленные способны видеть все,

Что нужно им, довольствуяся светом

Их красоты; когда любовь слепа,

То более всего ей ночь подходит.

Приди же, ночь степенная, скорей, –

Вся в черное одетая матрона, –

И научи меня – как проиграть

Мне в той игре, которую ведут

Два девственных и непорочных сердца.

Прикрой мою бунтующую кровь,

Которая в лицо мне ударяет,

Ты черною одеждою своей,

Пока моя стыдливая любовь,

Смелее став, не свыкнется с той мыслью,

Что в истинной любви все – только скромность.

Приди же, ночь, скорей; приди, Ромео,

Мой день во тьме; на крыльях этой ночи

Ты явишься мне чище и белей,

Чем первый снег у ворона на перьях.

О, тихая, ласкающая ночь,

Ночь темная, приди, дай мне Ромео.

Когда же он умрет, возьми его

И раздроби на маленькие звезды:

Украсит он тогда лицо небес,

Так что весь мир, влюбившись в ночь, не будет

Боготворить слепящий солнца свет.

Купила я себе приют любви,

Но не вошла еще я во владенье;

Я продана сама, но покупщик

Пока еще не пользуется мною.

Мне этот день томителен, как ночь

Пред праздником томительна ребенку,

Который ждет и не дождется дня,

Чтобы надеть готовые обновки.

Но вот идет кормилица моя

И весть несет. Небесным красноречьем,

Мне кажется, владеет тот язык,

Что имя лишь Ромео произносит.

Что нового? Что у тебя там, няня?

Веревки, что ль, которые тебе

Велел принесть Ромео?

Да, веревки.

(Бросает веревки на пол.)

Ах, что с тобой? что ты ломаешь руки?

О, горе мне! Он умер, умер, умер!

Пропали мы, погибли, синьорина;

Злосчастный день! скончался, мертв, убит!

Иль небеса так злобны?

Зол Ромео,

А небеса не могут злыми быть.

Ромео! о, Ромео! кто бы мог

Когда-нибудь себе представить это?

Ты демон, что ль, что мучишь так меня?

Твои слова, ведь это – пытка ада!

Или убил Ромео сам себя?

Скажи лишь «да» – простое это слово,

Простое «да» способно отравить

Скорей, чем взгляд смертельный василиска.

Я – уж не я, коль есть такое «да»,

Когда глаза закрылись, о которых

Ты скажешь «да». Так говори же «да»,

Когда убит он; если ж нет, то – «нет».

Ты порешишь одним коротким звуком,

Блаженству мне отдаться или мукам.

Сама, сама я видела ту рану;

Ужасный знак! – тут, на его груди…

Несчастный труп, – и бледный точно пепел,

Весь, весь в крови, в запекшейся крови!

При виде том я в обморок упала.

Разбейся же, о сердце: ты – банкрот,

Разбейся вдруг; глаза мои, в темницу!

Уж больше вам на воле не смотреть.

Презренный прах, отдайся снова праху;

Пусть кончится скитальчество твое

Здесь на земле; ты и Ромео – оба

Покойтеся вдвоем под крышкой гроба!

Тибальд, Тибальд, мой ласковый Тибальд,

И лучший друг, какого я имела,

Тибальд, такой честнейший господин!..

И дожила я до его кончины!

Какой на нас нанесся ураган?

Ромео мой убит, Тибальдо умер!

Мой дорогой кузен и мой супруг,

Что мне еще дороже. Если так,

Труби, труба, всеобщую погибель!

Кто жив еще, коль этих двух уж нет?

Тибальд убит, его убил Ромео,

И изгнан он.

О Боже, неужели

Тибальда кровь Ромео пролил?

Да.

Злосчастный день! да, да, он пролил, пролил!

Цветущее лицо, с змеиным сердцем!

Скрывался ли в таком прекрасном гроте

Когда-либо дракон? Злодей-красавец!

Ты, ангелу подобный падший дух!

О, ворон злой, но в перьях голубицы!

Свирепый волк во образе ягненка!

Тварь гнусная с божественным челом!

Контраст всему, чем кажешься ты с виду!

Святой в грехах, в почете негодяй!

О, что ж тебе, природа, остается

Творить в аду, когда ты духу зла

Дала приют в раю столь нежной плоти?

Видал ли кто столь чудный переплет

На книге с столь позорным содержаньем?

Как мог обман подобный обитать

В таком дворце роскошном?

Нет в мужчинах

Ни совести, ни честности, ни правды;

И все они лгуны и лицемеры:

Никто из них не соблюдает клятв.

Где мой слуга? – Подай мне aqua vitae[8]

Несчастие такое, это горе

До времени состарило меня…

Позор тебе, позор тебе, Ромео!

Пусть волдыри покроют твой язык,

За эту брань. Не на позор Ромео

Родился в свет, и на его чело

Бессовестный позор взойти стыдится:

Оно есть трон, где восседает честь,

Единая властительница мира.

О, что за зверь была я, что его

Бранила так!

Но неужели хвалит

Того, кто был убийцею кузена?

Могу ль о нем я дурно говорить?

Он мой супруг. – Мой бедный муж, кто имя

Твое добром помянет, если я,

Твоя жена не больше трех часов,

Его уже так истерзать успела?

За что ж убил, негодный ты, кузена?

За то, что он, негодный мой кузен,

Хотел убить тебя, мой муж. Прочь слезы

Безумные, вернитесь к своему

Источнику: вы – данники печали,

И счастью дань ошибкой принесли.

Живет мой муж, которого Тибальдо

Хотел убить, а сам Тибальдо умер…

Все радость тут; из-за чего ж я плачу?

Но слово здесь я слышала одно,

Что хуже, чем Тибальда смерть: убило

Оно меня, и позабыть его

Желала б я; но в памяти моей,

Увы! оно настойчиво гнездится,

Как тяжкий грех у грешника в уме.

Тибальд убит, а мой Ромео изгнан!

И это «изгнан», только слово «изгнан»

Убило мысль о тысячах Тибальдо.

Тибальда смерть – достаточное горе,

Хотя бы все несчастье было в ней.

Но ежели, сообщество любя,

Беда с бедой должна соединяться,

То почему за вестью, что Тибальд

Убит, тотчас не сказано мне было,

Что мой отец иль мать моя, иль оба

Скончалися они? Такое горе

Я выплакать могла бы. Но сказать –

«Тибальд убит» и вслед за тем прибавить:

«Ромео изгнан» – значит умертвить

Отца и мать, Тибальдо и Ромео,

И самую Джульетту, – всех убить!

Ромео изгнан! Ужасу сих слов

Нет ни конца, ни меры, ни предела, –

Их бедствия нельзя изобразить.

Где мать, отец?

Рыдают над Тибальдом.

Ты к ним пойдешь? Я провожу тебя.

Нет, путь они слезами омывают

Там раны у покойника, а я

Об изгнанном Ромео буду плакать,

Когда уже просохнут слезы их.

Возьми веревки. – Бедные веревки,

Обмануты вы так же, как и я:

Ромео изгнан, путь к моей постели

Устроил он из вас, но я, девица,

Так и умру девицею-вдовой.

Кормилица, пойдем, возьми веревки,

Хочу я лечь на брачную постель.

Ромео мой не посетит ее,

Пусть смерть возьмет девичество мое!

Иди в свою ты комнату, а я

Найду его, чтобы тебя утешить.

Я знаю, где он. Слушай, твой Ромео

Здесь будет в эту ночь; пойду к нему –

Скрывается он в келье у Лоренцо.

Иди, иди, отдай ему вот это

Кольцо; скажи, чтоб он пришел проститься.

Ну, выходи, Ромео, выйди, трус;

Печаль в твои достоинства влюбилась,

И с бедствием повенчан ты.

Отец,

Что нового? Чем герцог порешил?

Какое мне грозит знакомством горе,

Которого еще не знаю я?

Мой милый сын, ты слишком хорошо

Знаком и так с угрюмою печалью.

Известие о приговоре принца

Тебе принес я.

В чем он состоит?

Не в смерти ли?

Он не настолько строг:

Ты присужден не к смерти, а к изгнанью.

К изгнанию? Будь милостив, скажи,

Что к смерти: мне страшней гораздо ссылка;

Не говори ты мне о ней, отец.

Ты изгнан лишь отсюда, из Вероны;

Не унывай: обширен Божий мир.

Вне стен ее нет никого мира;

Там мука лишь, чистилище и ад.

Изгнание отсюда есть изгнанье

Из мира, а изгнание из мира

Есть та же смерть, с названием другим,

Неправильным; и называя смерть

Изгнанием, ты голову мне рубишь

Секирою из золота, следя

С улыбкою за гибельным ударом.

О, смертный грех – твоя неблагодарность!

Проступок твой, по нашему закону,

Смерть заслужил, но добрый герцог наш,

Из милости к тебе, закон нарушил,

И приговор он смертный заменил

Изгнанием. Большая это милость,

И этого не понимаешь ты!

Мученье, а не милость; небеса –

Здесь, где живет Джульетта. Каждый кот,

Собака, мышь, последнее творенье

Ничтожное – живут здесь, в небесах, –

Все на нее тут могут любоваться;

Ромео – нет. У мух навозных больше

Почетных прав, свободы для любви,

Чем у него: они свободно могут

К ее руке прекрасной припадать,

Бессмертное блаженство похищая,

По временам, с ее невинных губок,

Что, в чистоте девической своей,

Самих себя касаяся, краснеют.

Дозволено все это делать мухам,

Мне ж велено от этого бежать;

Им – воля, мне – изгнание. И ты

Мне говоришь, что ссылка лучше смерти!

Иль у тебя нет яда под рукой,

Иль острого ножа, или другого

Готового орудия для смерти,

Лишь бы не столь ужасного, как ссылка,

Чтобы меня убить? – Я изгнан… О!

Ведь это слово грешники в аду

Со скрежетом и стоном произносят;

Как у тебя, духовного лица,

Врача души, решителя грехов

И моего испытанного друга –

Как у тебя теперь достало духу

Меня терзать ужасным словом «изгнан»?

Помешанный, безумный человек!

Дай мне сказать два слова.

Чтоб опять

Заговорить о ссылке?

Я хочу

Оружье дать тебе, чтоб это слово

Ты отразил. В беде услада – мудрость.

Она тебя утешит и в изгнаньи.

Опять оно, изгнанье! – К черту мудрость!

Не может, ведь, создать она Джульетту,

Переместить Верону, отменить

Мой приговор. Когда она бессильна,

То нечего о ней и говорить.

Я вижу, что нет слуха у безумцев.

Как быть ему, когда у мудрецов

Нет зрения?

Обсудим-ка с тобою

Твои дела.

Как можешь ты судить

О том, чего не чувствуешь? Когда бы

Ты молод был, как я, любил Джульетту,

Обвенчан был лишь час тому назад,

Сведен с ума и умертвил Тибальда

И изгнан был, как я, – тогда бы ты

Мог говорить; ты волосы бы рвал

И на землю упал бы так, как я,

Чтоб мерку снять для будущей могилы.

Вставай, уйди, Ромео! Милый, спрячься.

Не спрячусь я, пока пары от вздохов

Меня от глаз не скроют, как туман.

Кто там стучит? кто там? – Вставай, Ромео.

Вставай; тебя здесь могут захватить.

Беги в мою молельную. – Сейчас!

О Господи, как он упрям. – Иду!

Кто громко так стучится? Вы откуда?

Что нужно вам?

Впустите, и тогда

Узнаете. Синьорою Джульеттой

Я прислана.

О, если так, добро

Пожаловать.

Святой отец, скажите –

Где муж моей синьоры, где Ромео?

Вон, на полу, он опьянел от слез.

Как и моя синьора: с нею то же.

О, горькое сочувствие! бедняжки!

Как раз вот так лежит она и плачет

Безудержно. – Да будьте же мужчиной;

Ну, встаньте для Джульетты, для нее!

Зачем вздыхать так глубоко?

Ах, няня!

Синьор, синьор, ведь смерть – конец всему.

Ты о Джульетте здесь упомянула?

Ну, что она? считает ли меня

Она теперь убийцей закоснелым?

Ведь колыбель счастливых наших дней

Я запятнал столь близкою ей кровью!

Что делает, что говорит она,

Она, моя супруга в тайном браке, –

Теперь, когда расторгнут наш союз?

Да ничего не говорит, все плачет;

То упадет в постель, то вскочит снова,

Зовет Тибальда, вскрикнет вдруг «Ромео!»

И падает.

Как будто это имя

Убьет ее внезапно, точно пуля,

Подобно как ее кузен убит

Проклятою рукой того ж Ромео!

Скажи, монах, скажи мне, где та часть

Презренная вот этой самой плоти,

Где имя то гнездится, чтобы я

Разрушить мог приют тот ненавистный!

(Вынимает меч.)

Мужчина ль ты? По виду – да, мужчина,

Но женские ты проливаешь слезы

И действуешь, как неразумный зверь.

О, женщина, во образе мужчины,

В двух видах зверь! меня ты изумляешь.

Клянусь святым я орденом моим,

Я думал, что характером ты тверже.

Ты умертвил Тибальда, а теперь

Себя убить ты думаешь – и вместе

Убить жену, живущую тобою,

Проклятие обрушив на себя!

Что восстаешь ты на свое рожденье,

На небо, землю, – так как все они

В тебе слились, и ты намерен разом

Расторгнуть их тройной союз. Стыдись!

Позоришь ты свой образ и свой ум,

Свою любовь, – ты ими наделен

С избытком, но, как ростовщик, не хочешь

Извлечь из них ту истинную пользу,

Которая украсила бы их.

Что сделалось с твоею благородной

Наружностью? На восковую куклу

Ты стал похож, утратил твердость мужа;

Твоя любовь – лишь клятвопреступленье,

Так как убить ты хочешь ту любовь,

Которую поклялся ты лелеять;

Твой ум, краса и тела и любви,

В поступках их обоих исказился:

Как порох у неловкого солдата

В его суме: он вспыхнул вдруг, – и ты

Разорван им, не зная – как владеть

Орудием для собственной защиты.

Ну, полно, встань, ободрись; ведь, Джульетта,

Из-за которой чуть не умер ты,

Жива, – и в этом случае ты счастлив.

Тебя Тибальд хотел убить, но ты

Убил его, – и здесь ты тоже счастлив.

Закон, что смерть сулил тебе, смягчен:

Ты не казнен, а изгнан, – снова счастье!

Да, сыплются все блага на тебя,

Фортуна льнет к тебе, облекшись в лучший

Наряд, но, как сердитая девчонка,

Ты дуешься на счастие свое

И на любовь свою. Остерегайся, –

Не то – дойдешь до жалкого конца.

Ступай к своей возлюбленной, как было

Условлено; к ней в комнату войди,

Утешь ее; но там не оставайся

До той поры, как ставят часовых, –

Иль в Мантую тебе уж не пробраться.

Жди в Мантуе, пока мы не найдем

Возможности всем объявить о браке,

С ним помирить друзей и испросить

Прощения у герцога. В Верону

Мы вызовем тогда тебя, – и радость

Твоя сильней в сто тысяч будет раз,

Чем этот плач при отправленьи в ссылку.

Кормилица, ступай вперед, поклон

Мой передай синьоре; пусть уложит

Пораньше всех своих домашних спать, –

Не мудрено устроить это: все

Утомлены своим тяжелым горем.

Скажи ей, что идет Ромео.

Боже!

Готова я остаться тут всю ночь –

Разумные такие речи слушать.

Ученость-то, ученость-то что значит!

Я госпоже моей скажу, синьор,

Что вы сейчас придете.

Хорошо.

Скажи, чтобы она была готова

Меня бранить.

Вот вам кольцо от ней.

Скорей, синьор, становится уж поздно.

Как это все ободрило меня!

Иди, иди; спокойной ночи. Помни:

Твоя судьба зависит от того,

Чтоб здесь не быть, как станут ставить стражу,

Или чуть свет уйти переодетым.

Жди в Мантуе: чрез твоего слугу,

Которого я отыщу, ты будешь,

По временам, известья получать

О всем, что здесь в твою случится пользу.

Дай руку мне; уж поздно; ну, прощай,

Спокойной ночи.

Если б эта радость,

Что выше всех других, не призывала

Меня теперь, то было б горько мне

С тобою так поспешно разлучиться.

Прощай.

Синьор, у нас теперь такое горе,

Что времени еще мы не нашли

Поговорить с Джульеттой; ведь она

Любила так Тибальда, да и я

Его любил. Что делать, родились мы,

Чтоб умереть. Теперь уж очень поздно,

Сегодня уж она не выйдет к нам.

Я сам уж был бы час назад в постели.

Когда б не ваше общество.

В такие

Минуты горя не до сватовства.

Синьора, доброй ночи; передайте

Поклон мой синьорине.

Передам

И расспрошу Джульетту завтра утром,

Что думает она на этот счет.

Теперь она вся отдалась печали.

Синьор Парис, решаюсь поручиться

Я за любовь к вам дочери моей.

Я думаю, – нет, я не сомневаюсь, –

Она во всем послушна будет мне.

Жена, сходи к ней, прежде чем ты ляжешь

В свою постель, и сообщи ей тотчас

О предложенье сына моего

Париса; и скажи ты ей, что в среду…

Но что у нас сегодня?

Понедельник.

Ужели? Ну, так в среду слишком рано,

А пусть в четверг. Скажи ей, что в четверг

Венчается она вот с этим графом.

(Парису.)

Вы будете ль готовы к четвергу,

И нравится ль такая вам поспешность?

Отпразднуем мы свадьбу поскромней:

Вот видите, Тибальд убит недавно,

А так как он наш родственник, то скажут,

Что смерть его нам нипочем, когда

Мы пировать уж слишком шумно будем.

Поэтому, с полдюжины друзей –

И только. Что же думаете вы

О четверге?

Синьор, желал бы я,

Чтобы четверг был завтра!

Хорошо.

Итак, в четверг. Жена, иди к Джульетте

И сообщи о дне венчанья ей.

Синьор Парис, прощайте. – Эй, огня

Мне в комнату! Светите мне. Теперь

Так поздно, что сейчас нам будет можно

Сказать, что очень рано. – Доброй ночи!

Как! хочешь ты уйти? Но далеко

Еще до дня. Не жаворонок это,

А соловей твой робкий слух встревожил;

Он по ночам всегда поет вон там,

На дереве гранатовом. Поверь мне,

Мой дорогой, ты слышал соловья.

Не соловей, а жаворонок пел.

Смотри, моя любовь, как на востоке

Расходятся друг с другом облака

И полосы завистливые света

Подобно бахроме охватывают их.

Светильники ночные догорели;

Веселый день на цыпочках стоит,

Смотря через туманные вершины

Высоких гор. Я должен уходить,

Чтоб быть живым; иль здесь еще остаться –

И умереть.

Не утренний то свет,

А метеор; его послало солнце,

Чтоб он твоим факелоносцем был

И освещал до Мантуи дорогу.

Пускай меня захватят и убьют;

Согласен я, когда тебе угодно.

Я признаю, что тот вон серый свет

Не утра луч, а только бледный отблеск

От Цинтии; не жаворонка песнь

Небесный свод над нами оглашает.

Приятней мне остаться, чем уйти.

Приди же, смерть! Джульетта так желает.

Не правда ли, моя душа? Мы будем

Беседовать, – теперь еще не день.

День, день! Спеши, беги скорей отсюда!

То жаворонок фальшиво так поет, –

Противная, пронзительная песня! –

А говорят, мелодия в ней есть,

Приятные для слуха разделенья;

Неправда все: он разделяет нас.

Слыхала я, что с жабою глазами

Он поменялся: как желала б я,

Чтоб голосом он поменялся тоже!

Встревожил нас он голосом своим;

Объятия он наши расторгает,

И, свой привет трубя лучам дневным,

Отсель тебя, мой милый, прогоняет.

Иди, иди, растет все больше свет.

И вместе с ним – тьма наших мрачных бед.

Синьора!

Что ты, няня?

Ваша мать

Идет сюда; смотрите, берегитесь –

Уже рассвет.

Впусти же день, окно,

И жизнь мою ты выпусти отсюда.

Прощай, прощай! Один лишь поцелуй,

И я спущусь.

(Спускается по веревочной лестнице.)

Уж ты ушел, мой милый,

Моя любовь, мой муж, властитель, друг!

О, каждый день в течение часа

Должна иметь я о тебе известья:

Ведь для меня так много дней в минуте!

По этому расчету сильно я

Состареюсь до той поры, как снова

Увижу я Ромео моего.

Прощай, мой друг; поверь, не пропущу

Ни одного я случая – послать

Тебе привет сердечный, дорогая.

Ты думаешь, мы свидимся опять?

Да, в этом я сомненья не имею;

И обо всех печалях этих нам

Со временем приятно будет вспомнить.

О Господи, к предчувствиям зловещим

Склонна душа моя: теперь, когда

Ты там, внизу, сдается мне, что вижу

Я мертвеца во глубине могилы…

Или глаза так изменяют мне,

Иль бледен ты.

Поверь, что точно так же

Ты бледною мне кажешься отсюда.

Скорбь жадная пьет нашу кровь. Прощай!

Тебя зовут изменчивой, Фортуна;

А если ты изменчива, то что

Тебе до тех, кто верен? Оставайся

Изменчивой: тогда, надеюсь, ты

Вернешь его мне скоро.

Дочь, ты встала?

Кто там зовет? Не мать ли? Неужели

Она еще спать не легла, до поздней

Такой поры, или так рано встала?

Зачем она идет в подобный час?

Джульетта, как ты чувствуешь себя?

Нехорошо.

Все плачешь о кузене?

Иль из земли его ты хочешь вырыть

Потоком слез? Когда б ты и могла,

То все ж его ты воскресить не можешь.

Оставь свой плач: печаль есть знак любви,

Излишество печали – безрассудство.

Но дайте мне поплакать о такой

Чувствительной утрате.

Так ты будешь

Лишь чувствовать свою утрату: друга

Не воскресишь.

Но, чувствуя утрату,

Я не могу не плакать и о друге.

Нет, девочка, не столько о Тибальдо

Ты плачешь, как о том, что жив мерзавец,

Что умертвил его.

Какой мерзавец?

Да тот же все, Ромео.

Вот уж это

Название совсем нейдет к нему.

(Громко.)

Прости ему Господь, а я прощаю

От всей души, хотя никто, как он,

Не причинял еще мне столько горя.

Тем именно, что он, убийца, жив.

И далеко от рук моих. Никто бы

Не мог отмстить так хорошо, как я,

За смерть кузена!

О, не беспокойся:

Мы отомстим, Джульетта. Полно плакать.

Там, в Мантуе, где этот подлый ссыльный

Теперь живет, есть некто у меня,

Кому я поручу поднесть такого

Питья ему, что и Ромео скоро

Отправится к Тибальду; и тогда,

Надеюсь, ты довольна будешь.

Нет.

Не буду я довольна до тех пор,

Пока его я не увижу… мертвым…

Да мертвым стало сердце у меня,

Тоскуя о покойнике. Синьора,

Найдите лишь такого человека,

Который бы отнес Ромео яд;

А я его так хорошо составлю,

Что тотчас же спокойно он заснет,

Приняв его. Как больно сердцу – слышать

Ромео имя и не обладать

Возможностью пойти к нему тотчас же,

Чтоб всю любовь, которую к Тибальдо

Питала я, обрушить на убийцу!

Готовь свой яд; такого человека

Я отыщу. Теперь же, дочь моя,

Скажу тебе я радостную новость.

В столь грустные минуты радость кстати;

В чем эта новость состоит, синьора?

Дитя мое, заботлив твой отец:

Чтобы тебя избавить от печали,

Он выбрал день для радости внезапной,

Нежданной для тебя и для меня.

Какой же день? Какая это радость?

Дитя мое, в четверг, поутру, в храме

Петра тебя прекрасный граф Парис,

Достойный, благородный, назовет

Счастливою своей женой.

Нет, храмом

Петра клянусь, святым Петром клянусь,

Что не назвать ему меня женою!

Да и притом, я так изумлена

Поспешностью такою. Как возможно,

Венчаться с тем, кто моего согласья

На этот брак не спрашивал? Синьора,

Пожалуйста, скажите вы отцу,

Что выходить я замуж не желаю

Покуда; а когда пойду, клянусь,

Я выберу скорее уж Ромео, –

Которого так ненавижу я, –

Чем графа. Да, действительно, сказали

Вы новость мне!

Вот твой отец идет.

Скажи ему сама, и ты увидишь –

Как примет он решение твое.

С закатом дня роса на землю сходит,

Но моего племянника закат

Принес нам дождь. Что, девочка-фонтан?

Ты все в слезах, не унялся их ливень?

Теперь в твоем миниатюрном теле

И море есть, и ветер, и ладья:

Твои глаза, что я назвал бы морем,

Вздымаются приливом горьких слез;

Средь этого соленого потока

Плывет ладья – твое, Джульетта, тело;

А ветер, что с потоком этим спорит

Так бешено, изображают вздохи.

И если штиль внезапный не придет,

Твою ладью сломает эта буря.

Ну, что, жена, передала ль ты ей,

Что мы с тобой решили?

Да, синьор;

Но ничего она не хочет слышать,

И вас она благодарит. Уж лучше б

С могилой ей, безумной, повенчаться!

Постой, жена; дай мне понять, – ужели

Ломается и нам неблагодарна?

Иль гордости не чувствует она?

Или себя счастливой не считает

Тем, что в мужья мы выбрали для ней

Достойного такого человека?

Я выбором подобным не горжусь,

Но за него я все ж вам благодарна.

Я не могу гордиться тем, что мне

Не нравится, но благодарной быть

Могу я и за ненавистный дар,

Придуманный любовью.

Что за вздор!

Ты чересчур мудришь. Что это значит?

То «я горжусь», и «вас благодарю»,

То «не горжусь» и «все же благодарна»,

Но, госпожа причудница, оставь, –

Не нужно мне твоих благодарений,

Ни гордости, – а к четвергу готовь

Прекрасные суставчики свои,

Чтобы идти во храм Петра с Парисом,

Иль я тебя насильно потащу.

Прочь с глаз моих, зеленый ты стервенок!

Вон, сволочь, дрянь, с безжизненным лицом!

Ну, можно ль так? Иль ты сошел с ума?

Отец, молю вас выслушать меня

С терпением; сказать мне дайте слово.

Прочь от меня, негодная девчонка,

Упрямая ты тварь! знай наперед:

Или в четверг отправишься ты в церковь,

Иль никогда являться мне не смей.

Молчи, не возражай, не отвечай мне;

Мои уж руки чешутся… Жена,

Считали мы благословеньем Бога,

Что Он нам дал одну лишь эту дочь;

Но вижу я теперь, что и одна –

Излишний дар, что в ней проклятье наше.

Прочь, подлая!

Спаси ее, Господь!

Стыд вам, синьор, так девочку позорить.

А почему, моя синьора Мудрость?

Сдержи язык, благая Осторожность,

Ступай болтать с подобными себе.

Я ничего дурного не сказала.

Проваливай!

Иль говорить нельзя?

Молчи, молчи, бормочущая дура!

Побереги премудрость ты свою

Для болтовни за чаркою; а нам

Нужды в ней нет.

Ты слишком горячишься.

Но, Господи Владыка! это сводит

Меня с ума. Ведь я и днем и ночью,

Во всякий час, за делом, за игрой,

Наедине и в обществе – все думал,

Как мужа ей найти – и вот, нашел

Ей жениха из знатного семейства:

Он молод и воспитан, и богат,

Красив, умен; он обладает всем,

Чего желать возможно человеку; –

И вдруг теперь – вот эта дура, плакса

Негодная, вот эта кукла, дрянь,

Когда само ей счастье лезет в руки,

Ломается и хнычет: «не пойду

Я замуж», «я еще так молода»,

«Я не могу любить его»; «простите,

Прошу я вас». Ну, хорошо, прощу;

Но если ты не выйдешь замуж, то

Питайся, где ты хочешь – ты не будешь

Со мною жить. Подумай же об этом,

И вспомни, что шутить я не привык.

Коль ты мне дочь, то выходи за графа.

Не выйдешь – так повесься, голодай,

Будь нищею, на улице подохни, –

Но никогда – клянусь моей душой! –

Я дочерью тебя уж не признаю,

Мое твоим не будет никогда.

Подумай же и знай: сдержу я клятву.

Иль в небесах нет жалости? Ведь, взор их

До дна моей печали проникает.

Мать милая, не прогоняй меня,

Прошу я вас отсрочить брак на месяц,

Хоть на неделю; если же нельзя,

Устройте мне вы брачную постель

В том темном склепе, где лежит Тибальдо.

Не говори: я отвечать не буду.

Что хочешь, то и делай; я с тобою

Покончила.

О Господи! ах, няня,

Что делать мне? как избежать мне брака?

Муж на земле, а клятва в небесах:

Возможно ль ей на землю возвратиться.

Пока мой муж сам не пришлет ее

Сюда с небес, оставив эту землю?

Дай мне совет, утешь меня. Увы,

Увы, зачем, с какою целью Небо

Устроило такую западню

Против меня, столь слабого созданья?

Что скажешь ты? иль слова утешенья

И радости нет, няня, у тебя?

Есть. Вот оно: Ромео твой – изгнанник;

Всем поручусь, что не посмеет он

Явиться здесь, чтоб требовать супругу;

Прийти сюда он может лишь тайком.

Итак, тебе, я полагаю, лучше

За графа выйти. Славный господин!

В сравненья с ним Ромео – просто тряпка.

Таких живых, прекрасных, светлых глаз,

Как у него, нет у орла, синьора!

Я думаю – и клятву я даю –

Что счастлива ты будешь в этом браке.

Он первый брак твой превосходит всем.

Но если бы он даже был не лучше,

То первого теперь уж мужа нет:

Хоть он и жив, но для тебя он умер.

Ты говоришь от сердца?

И от всей

Моей души. На сердце и на душу –

Проклятие, когда не так.

Аминь.

Что?

Ты чудно так утешила меня.

Теперь ступай и матушке скажи,

Что я ушла к духовнику, к Лоренцо.

Разогорчив отца, в моем грехе

Я принести желаю покаянье.

Сейчас иду. Вот это – так умнó.

О, демон злой, проклятая старуха!

Что может быть преступней, как желать

Чтобы свою нарушила я клятву,

Иль унижать так мужа моего,

Тем языком, что столько тысяч раз

Превозносил его превыше меры?

Советница негодная, иди;

Отныне мы чужие друг для друга.

Пойду-спрошу – что скажет мне монах:

Коль средства нет, то мужество и силу

Имею я – сама сойти в могилу.

В четверг, синьор? Короткий это срок.

Так хочет тесть мой, Капулетти; я же

Не думаю препятствовать ему.

Сказали вы, что мыслей синьорины

Не знаете: не гладкий это путь,

Не нравится мне это.

О Тибальдо

Она так плачет, что не мог я с нею

Поговорить, как должно, о любви:

Ведь в доме слез Венера не смеется.

Ее отец опасность видит в том,

Что дочь такой печали предается,

И с свадьбою торопит он, чтоб слезы,

Что льет она средь одиноких дум,

Остановить сообществом супруга;

Вот почему спешит он.

Я б желал

Не знать причин, препятствующих свадьбе.

(Громко.)

Вот и она идет сюда, синьор.

Я счастлив, что вас встретил, синьорина,

Моя жена.

Быть может, если только

Могу я быть женою.

Вы должны

И будете моей женой в четверг.

Что быть должно, то будет.

Это верно.

На исповедь к духовному отцу

Пришли вы?

Вам ответить – было б то же,

Что каяться пред вами во грехах.

Не отрицайте перед ним своей

Любви ко мне.

Пред вами я покаюсь,

Что я люблю его.

Ну, а ему

Покайтеся, что любите меня.

Когда я это сделаю, тогда

Признание мое ценнее будет,

Чем если б я призналась вам в глаза.

Бедняжка, как лицо твое от слез

Поблекло!

Нет, вреда ему большого

Не сделали они: оно и так,

До этих слез, уж было некрасиво.

Ты больше слез вредишь ему словами.

Но истина – не клевета; притом,

Ведь о своем лице я говорю.

Оно мое, ты ж на него клевещешь.

Быть может – да, так как оно не мне

Принадлежит. Святой отец, теперь

Свободны ль вы, иль около вечерни

Прийти мне к вам?

К твоим услугам я.

Синьор, мы с ней должны одни остаться.

Избави Бог, чтоб в деле покаянья

Я стал мешать. Джульетта, разбужу

Я рано вас в четверг. Теперь – прощайте,

Примите мой священный поцелуй.

О, дверь запри, и будем вместе плакать;

Нет помощи, спасенья для меня!

Известно мне твое, Джульетта, горе;

Как тут помочь – придумать не могу.

Я слышал, ты в четверг должна венчаться:

Ничем нельзя отсрочить этот брак.

Не говори, что ты об этом слышал,

А научи – как это устранить.

Коль мудростью своей не в состояньи

Ты мне помочь, то назови хоть мудрым

Решение мое, – и этот нож

Сейчас меня от бедствия избавит.

Душой сам Бог соединил меня

С Ромео; ты соединил нам руки, –

И прежде чем вот этою рукой

Я договор скреплю о новом браке

Иль моему Ромео изменю,

Чтобы отдать другому это сердце, –

Погибнут пусть и сердце, и рука.

Пусть опытность преклонных лет научит

Тебя – подать мне тотчас же совет;

Не то – между моей бедой и мною

Посредником вот этот будет нож,

И он решит – там, где твой ум и опыт

Мне честного исхода не дадут.

Ну, говори скорее, не томи, –

Я без того томлюсь от нетерпенья:

Смерть, смерть скорей, когда уж нет спасенья!

Послушай, дочь: надежду вижу я,

Но тут нужна отчаянная смелость,

Настолько же отчаянная, как

То бедствие, что отвратить нам нужно.

Когда уж ты решилась умереть

Скорее, чем за графа выйти замуж,

То предпочтешь ты настоящей смерти

Притворную, чтоб избежать стыда,

Влекущего тебя к самоубийству.

Коль ты смела, то способ я найду.

О, только бы не выходить за графа!

Вели ты мне с высокой башни прыгнуть,

Идти к ворам, с змеями пресмыкаться,

Или закуй меня с медведем на цепь,

Иль на ночь в склеп, наполненный костями

Смердящими и грудой черепов,

Меня запри, иль в свежую могилу

Вели мне лечь под саван мертвеца, –

Все, все, о чем и слышать не могу я

Без трепета, готова сделать я,

Без всякого сомнения и страха,

Чтоб милому Ромео моему

Остаться мне женою безупречной.

Так слушай же: иди теперь домой;

Будь весела и изъяви согласье

На этот брак. Ведь завтра середа, –

Так завтра в ночь одна останься в спальне.

Кормилице спать в комнате твоей

Не позволяй. Возьми вот эту склянку

И выпей всю. По жилам у тебя

Холодная тогда польется влага,

Твой пульс замрет; ни тела теплота,

Ни слабое дыхание не выдаст,

Что ты жива; румянец губ и щек

В безжизненный цвет пепла превратится,

Опустятся покровы глаз твоих,

Подобно как у мертвых при кончине,

И пролежишь ты сорок два часа,

Как будто бы в оцепененьи смерти.

Затем как бы от сладостного сна

Пробудишься. Когда придет поутру

Жених, чтобы невесту разбудить,

Тебя найдут уж мертвою в постели;

В парадные одежды облекут,

И отнесут тебя в открытом гробе

В семейный склеп усопших Капулетти.

Я, между тем, Ромео извещу.

Он явится к назначенному сроку,

И вместе с ним я буду ожидать

Там твоего от смерти пробужденья.

И в ту же ночь он в Мантую с тобой

Отправится; грозящего позора

Избегнешь ты, когда непостоянство

Иль женский страх тому не помешает.

Дай склянку мне! Не говори о страхе.

На, вот, возьми и уходи; будь твердой

И счастливой в решении своем.

Я в Мантую сейчас пошлю монаха

С моим письмом к супругу твоему.

Любовь, пошли мне твердость! Только твердость

Спасет меня. – Прощайте, мой отец.

Кто только здесь показан в этом списке,

Всех пригласи.

(Другому слуге.)

А ты ступай – найми

Десятка два хороших поваров.

Я не приведу ни одного плохого, синьор; я испытаю их: посмотрю – облизывают ли они свои пальцы.

Да в чем же тут испытание?

А вот в чем, синьор: плох тот повар, который не облизывает своих пальцев; значит, такого я и не найму.

Ступай, ступай!

На этот раз мы сладим пир кой-как.

Где дочь моя? Пошла к отцу Лоренцо?

Так точно.

Пусть; быть может, вразумит

Он дерзкую, капризную девчонку.

Смотрите, вот она идет сюда,

Веселая.

Ну что, где ты шаталась,

Упрямица?

Там, где меня учили

Раскаяться в сопротивленьи вам.

Святой отец Лоренцо мне велел

Просить у вас прощенья на коленях.

Простите же, я умоляю вас;

Отныне вам я навсегда послушна.

Послать за графом, известить его,

И завтра же скрепим мы этот узел.

С ним встретилась я в келье у Лоренцо,

И с ним была любезна, как могла,

Приличия границ не нарушая.

Я очень рад; прекрасно это; встань;

Давно бы так. Мне нужно видеть графа.

Ступайте же, я говорю, – просите

Его ко мне. Клянусь я Богом, это

Почтенный и святой монах; ему

Весь город наш обязан многим.

Няня,

Иди со мною в комнату мою,

И помоги мне выбрать украшенья,

Приличные для завтрашнего дня.

Для четверга; теперь еще не к спеху.

Иди с ней, няня; завтра – в церковь мы.

Не справиться нам к завтрашнему дню:

Почти уж ночь.

Молчи, я все улажу.

Ручаюсь я, все выйдет хорошо.

Иди к Джульетте, помоги ей выбрать

Себе наряд; я уж не лягу спать;

Оставь меня: на этот раз я буду

Хозяйкою. Эй, вы! – Все разошлись.

Ну, так я сам отправлюся к Парису,

Сказать, чтоб он назавтра был готов.

Как на сердце легко теперь, когда

Опомнилась капризная девчонка.

Да, лучше всех других вот эти платья.

Но, милая, оставь меня одну

На эту ночь; мне нужно помолиться

Усерднее, чтоб небеса своей

Улыбкою мне озарили душу,

Которая, как знаешь ты сама,

Исполнена греха и непокорства.

Вы заняты? Не нужно ль вам помочь?

Нет, мы уже все выбрали, что нужно

И что идет для завтрашнего дня.

Теперь одной позвольте мне остаться;

Пусть няня с вами будет эту ночь:

У вас теперь хлопот не оберешься.

Спокойной ночи; ляг в постель, усни:

Ты так теперь нуждаешься в покое.

Прощайте. – Богу одному известно,

Когда мы с ней увидимся опять.

Холодный страх по жилам пробегает;

Мне кажется, что жизни теплоту

Он леденит. Я позову их снова,

Чтобы они ободрили меня.

Кормилица! – К чему? Что ей здесь делать?

Должна одна я сцену разыграть

Ужасную. Сюда, фиал!

Что, если не подействует микстура?

Должна ль тогда венчаться завтра я?

Нет, нет; вот в чем мое спасенье будет.

Лежи вот здесь. А если это яд,

Что мне хитро поднес монах, желая

Меня убить, чтоб свадьбу устранить,

Которою он был бы обесчещен,

Так как меня с Ромео повенчал?

Боюсь, что так. Однако, нет, едва ли, –

Не допущу я этой мысли злой:

Он до сих пор был святостью известен.

Что, если я проснусь в своем гробу

До времени, когда придет Ромео,

Чтоб выручить меня? Вот что ужасно!

Не задохнусь ли в этом склепе я? –

В смердящий рот его не проникает

Здоровый воздух… Не умру ль я прежде,

Чем явится Ромео мой? – А если

Останусь я жива, – то мысль одна,

Что смерть кругом и ночь, весь ужас места,

Старинный склеп, где столько уж веков

Всех Капулетти кости погребались

И где лежит Тибальд окровавленный,

Еще недавно так похороненный,

Гниющий там под саваном своим;

Где, говорят, умерших тени бродят,

В известные часы ночной порой…

Увы, увы! ужель невероятно,

Что, рано так проснувшись в этом смраде

И слушая стенания кругом,

Похожие на стоны мандрагоры,

Когда ее из почвы вырывают, –

Возможно ли мне не сойти с ума?

О, если я средь ужасов подобных

Проснуся вдруг, то не лишусь ли я

Рассудка, и в безумии моем

Не стану ль я играть костями предков,

Не вырву ль я Тибальда труп кровавый

Из савана и, в бешенстве, схватив

Кость одного из прадедов моих,

Не размозжу ль той костью, как дубиной,

В отчаянье я голову себе?

О, это что? Мне кажется, я вижу

Тибальда тень… Ромео ищет он,

Пронзившего его своей рапирой.

Остановись, Тибальд! Иду, Ромео!

Иду! Я пью вот это для тебя.

(Бросается на постель.)

Возьми ключи и пряностей различных

Достань еще.

Там требуют айвы

И фиников к паштету.

Шевелитесь!

Живей, живей. Кричал второй петух,

Три пробило уже на колокольне.

Анджелика, присматривай за всеми

Печеньями, да не скупись.

Уйдите,

Уйдите вы, болтун, да лягте спать,

Не то – вы завтра будете больны,

Не спавши ночь.

Ни крошечки не буду:

Случалось мне глаз не смыкать всю ночь

Из-за причин и более серьезных, –

И никогда я болен не бывал.

Ну да, ведь ты повеса был известный,

Любил ловить мышей ты по ночам;

Но я теперь не дам тебе проказить.

Ревнивица!

Что это ты несешь?

Для повара; но что – не знаю сам.

Скорей, скорей!

(Второму слуге.)

Поди-ка принеси

Посуше дров; спроси о них у Пьетро, –

Он знает, где они.

И у меня

Есть голова, чтоб отыскать дрова,

Я из-за них не потревожу Пьетро.

Ну, молодец; отлично. Весельчак –

Собачий сын! тебя бы нужно сделать

Начальником поленьев. Боже мой,

Совсем уж день; граф явится сейчас,

И с музыкой, как это обещал.

(Музыка за сценой.)

Да вот слышна и музыка; он близко.

Кормилица! жена! да где же вы?

Кормилица, ступай, буди Джульетту,

Одень ее, а я пока пойду

Потолковать с Парисом. Ну, скорее,

Поторопись: жених уже пришел.

Сударыня! – Синьора! – госпожа! –

Джульетта! – встань! – Как крепко спит она.

Ягненочек! – Вставай же! – Что за соня!

Ну, золото, сокровище! – невеста!

Да полно спать! – Как мертвая, ни слова!

Иль выспаться ты хочешь наперед,

За целую неделю? Да и вправду

Парис не даст тебе сегодня спать.

О Господи! вот спит! не добудиться!

Но так иль сяк, а нужно разбудить.

Синьора! ведь, жених тебя застанет

В постели; он спугнет тебя, смотри!

Да это что? Она уже оделась

И снова спать легла. – Проснись!

Синьора!.. Ах, спасите, помогите!

Скорей сюда! Джульетта умерла!

Зачем на свете я родилась? – Подайте

Мне aqua vitae!.. Ax! – Синьор! Синьора!

Что тут за шум?

О, злополучный день!

В чем дело?

Вот смотрите, поглядите.

Беда, беда!

О Боже! Горе мне!

Моя дитя, единственная дочь,

Очнись, взгляни, иль я умру с тобою.

Спасите! Помогите! Ну, зови!

Ведь это срам! Что не идет Джульетта?

Жених уж здесь.

Джульетта умерла!

Скончалась! вот – мертва она; о Боже!

Что? Дайте мне взглянуть. – Увы! о горе!

Совсем как лед! – в ней кровь остановилась,

Суставы все окоченели; – жизнь

Оставила давно уж эти губы;

Смерть на нее напала, как мороз

Нежданный, что нежнейший из цветков

До времени на поле побивает.

Несчастный день!

О горестное время!

Смерть, дочь мою отнявшая, сковала

Язык мой, – я не в силах говорить.

Готова ли идти невеста в церковь?

Идти она готова; только ей

Уж никогда оттуда не вернуться.

Сын, в эту ночь, пред самым днем венчанья,

Смерть спать легла с невестою твоей,

И вот она, цветок, убитый смертью,

Лежит здесь; и отныне смерть – мой зять,

Наследник мой, с которым дочь моя

Повенчана. О, я умру и смерти

Оставлю все – имущество и жизнь!

А я-то, я: не мог утра дождаться,

И вот что мне оно дает!

Проклятый,

Несчастный, страшный, ненавистный день!

Час горестный, какой когда-либо

В течении своем видало время!

Одна, одна, единственная дочь,

Одно дитя, единственная радость –

И ту взяла безжалостная смерть!

Вот горе-то! О, злополучный день,

Плачевный день, несчастнейший из всех,

Какие мне случалось в жизни видеть!

Проклятый день!

Обманут, разведен,

Поруган я, оплеван я, убит!

Смерть гнусная, тобою я обманут,

Низвергнут в прах. Любовь моя! о жизнь!

Не жизнь, любовь моя убита смертью!

Поруган я, истерзан, проклят, ввергнут

В отчаянье, убит! О, время скорби,

Зачем пришло ты праздник наш разрушить?

Дитя мое! – нет, не дитя, душа!..

Ты умерла! – увы, она скончалась!

С ней умерли все радости мои.

Довольно вам; стыдитесь! Исцеленья

Для бедствия в отчаянии нет.

И небеса, и вы владели ею, –

Теперь ее всю взяли небеса.

Тем лучше для нее. Ту часть Джульетты,

Которая принадлежала вам,

Вы не могли предохранить от смерти,

Но небеса другую сохранили

И вечную ей даровали жизнь.

Первейшим из желаний ваших было –

Чтоб счастие Джульетты возросло;

Ваш рай был в том, чтобы его возвысить;

И вот, когда превыше облаков

До глубины небесной воспарила

Ее душа, вы плачете о ней!

Не слишком-то вы любите Джульетту,

Сходя с ума, когда ей хорошо.

Счастливее не та, что долго в браке

Живет, а та, что умирает рано.

Утрите же вы слезы; это тело

Прекрасное осыпьте розмарином

И, в лучшую одежду нарядив,

Покойницу, как требует обычай,

Ее несите в церковь: хоть рыдать

Нам всем велит безумная природа,

Но разум слез таких не признает.

Все то, что мы велели приготовить

Для празднества, послужит погребенью.

Пусть музыку заменит грустный звон

Колоколов; пусть брачное веселье

В печальные поминки превратится;

Торжественные гимны перейдут

В унылые напевы панихиды;

Венчальные цветы покроют труп, –

И все, что здесь, пусть примет вид обратный.

Приходится нам спрятать наши трубы

И уходить.

Да спрячьте, спрячьте! Ах!

Вы видите, какой печальный случай.

Да, подлинно, и дела не поправишь.

Когда могу я верить лести сна,

То грезы мне предсказывают радость.

Веселием полна моя душа,

Какой-то дух, на крыльях светлых дум,

Весь этот день меня высоко носит.

Приснилась мне Джульетта; здесь она

Нашла меня умершим… (странный сон,

Где мертвецу приписано сознанье!)

Она в меня лобзанием вдохнула

Такую жизнь, что я воскрес и стал

Властителем венчанным. О, как сладко

Любовию самою обладать,

Когда лишь тень любви, мечта о ней

Вливает нам такую радость в душу!

Вот вести из Вероны. – Бальтазар,

Что нового? Привез ли от монаха

Ты мне письмо? Ну, что моя жена?

Здоров ли мой отец? Ну, как Джульетта?

Вторично я спросил тебя о ней,

Так как ничто не может быть дурным,

Когда она счастлива.

Так дурного

Нет ничего; она счастлива: тело

Ее лежит в гробнице Капулетти,

А часть ее бессмертная живет

Средь ангелов на небесах. Я видел –

Как прах ее снесли в семейный склеп

И поспешил вас известить об этом.

Простите мне мою дурную весть:

Я поступил по вашему приказу.

Возможно ли! – Проклятие вам, звезды! –

Ты знаешь – где живу я: принеси

Бумаги и чернил мне, и найми

Почтовых лошадей, – я ночью еду.

Синьор, молю вас, будьте терпеливы;

Вы бледны, взгляд ваш дик – и я боюсь

Несчастия.

Не бойся, ты ошибся.

Оставь меня и делай, что тебе

Я приказал. – А от Лоренцо писем

Нет у тебя?

Нет, добрый мой синьор.

Ну все равно. Найми же лошадей.

Ступай; и я приду сейчас.

Джульетта,

Я в эту ночь с тобою лягу в склепе;

Подумаю – как это совершить.

Злой замысел, как быстро ты приходишь

На ум людей в отчаянье! Я вспомнил

Аптекаря, – он где-то здесь живет,

Недавно я его еще тут видел.

Оборванный, с нахмуренным челом,

Он разбирал лекарственные травы.

Голодный вид имел он; нищета

Жестокая беднягу иссушила.

В его лавчонке жалкой, по стенам,

Висели аллигатор, черепаха

Да кожи рыб каких-то безобразных;

На полках же – пустых коробок ряд,

Зеленые горшки и пузыри,

И семена негодные, остатки

От нитяных клубков, шнурки, лепешки

Засохшие – убогий, жалкий хлам,

Разложенный единственно для вида.

Заметив эту скудость, я подумал,

Что если бы кому был нужен яд,

Которого продажа смертной казнью

Карается здесь в Мантуе, то вот

Бедняк тот жалкий, что его бы продал.

И эта мысль пришла мне прежде, чем

Нуждаться стал я в яде… Этот

Измученный нуждою человек

Продаст его… Мне помнится, аптекарь

Живет вот здесь. Но лавка заперта, –

Сегодня праздник. – Эй, аптекарь! Эй!

Кто там зовет так громко?

Сюда скорей.

Ты беден… вот тут сорок золотых:

Возьми их и продай мне драхму яду, –

Такого, чтоб все жилы отравлял;

Чтоб человек, уставший жить на свете,

Приняв его, тотчас же мертвым пал;

Чтоб дух его из тела отлетел

Мгновенно, как из дула пушки порох.

Есть у меня такие яды; но

Их продавать закон наш запрещает

Под страхом казни.

Неужели ты,

Такой бедняк, измученный несчастьем,

Боишься смерти? Щеки у тебя

Ввалилися от голода; унынье,

Подавленность видны в твоих глазах,

И жалкими лохмотьями покрыта

Твоя спина; мир и его закон –

Тебе враги; мир не создал закона,

Который бы тебя обогатил.

Нарушь закон – и перестань быть бедным,

Взяв эти деньги.

Нищета моя,

А не мое желанье принимает.

И я даю их нищете твоей.

Вот этот яд вы в жидкость опустите

И выпейте. Хотя бы ваших сил

Для двадцати людей довольно было,

Но этот яд тотчас бы вас убил.

Вот золото… Оно для душ людей

Сильнейший яд и в этом гнусном мире,

Убийств гораздо больше совершает,

Чем эти все убогие отравы,

Которых ты не смеешь продавать.

Я продал яд тебе; ты никакого

Не продал мне. – Прощай; на эти деньги

Купи себе ты пищи и толстей. –

Идем со мной, крепительный состав,

А не отрава, в склеп к моей Джульетте:

Лишь там тобой воспользуюся я.

Святой монах Франциска, брат мой, эй!

По голосу – Джованни это. – Здравствуй.

Что говорит Ромео? Или он

Прислал письмо? Так дай его сюда.

Отправился я спутника искать,

Из нашего же ордена, монаха

Босого, но его я не застал:

Он навещал какого-то больного.

Когда же я нашел его, то нас

Блюстители обоих задержали,

Вообразив, что в зачумленный дом

Входили мы. Печати приложили

Они к дверям, не выпуская нас,

Так что не мог я в Мантую уехать.

Но кто ж отвез письмо мое к Ромео?

Письма послать не мог я; вот оно.

И не нашел я никого, чтобы

Письмо вернуть тебе: так все боятся

Заразы.

Злополучная судьба!

Клянусь, письмо-то очень, очень важно,

И велика опасность от того,

Что не дошло оно по назначенью.

Найди мне лом железный, брат Джованни,

И тотчас же мне в келью принеси.

Иду сейчас.

В склеп должен я один

Отправиться; там через три часа

Пробудится прекрасная Джульетта.

Как будет клясть она меня за то,

Что не успел я известить Ромео!

Но в Мантую я снова напишу,

Ее ж держать в своей я буду келье,

До той поры, как явится и он.

О, бедное живое существо,

Сокрытое в гробнице с мертвецами!

Дай факел мне и отойди подальше;

Иль нет, задуй его: я б не желал,

Чтобы меня кто-либо здесь увидел.

Приляг вон там, под тисами и, ухом

Припав к земле, прислушивайся к шуму.

На кладбище, могилами изрытом,

Ты каждый шаг услышишь. Свистни мне;

То будет знак, что кто-то к нам подходит.

Дай мне цветы и сделай, что тебе

Я приказал.

Мне, правда, страшновато

На кладбище остаться одному;

Но, так и быть, рискну.

Цветок мой нежный!

Твой брачный одр, где вместо балдахина –

Увы! – лишь прах и мрачных камней свод,

Осыплю я вот этими цветами,

И по ночам их буду поливать

Душистою водою и слезами,

И долг тебе последний отдавать

Ночь каждую, сюда, к гробнице милой,

Нося цветы и плача над могилой.

Паж подает сигнал мне. Чья нога

Проклятая здесь этой ночью бродит,

Мешая мне обряд мой совершать?

И с факелом! – Ночь, скрой меня покуда.

Дай мне кирку и лом. Вот это

Письмо возьми и моему отцу

Вручи его пораньше завтра утром.

Дай факел мне, и что б ты ни услышал

Иль увидал – не подходи ко мне.

Стой вдалеке, иль жизнью мне ответишь,

Коль вздумаешь мне в чем-нибудь мешать.

Я в этот склеп спускаюсь с тем отчасти,

Чтоб на лицо жены моей взглянуть,

Но главное, затем, чтоб дорогое

Кольцо там снять с ее руки, на память.

Итак, уйди. Но если ты вернешься

Подсматривать – что буду делать я, –

Клянусь, тебя в куски я растерзаю,

И члены я твои здесь разбросаю

По кладбищу голодному. Теперь

Взволнован я, неукротим и дик,

Свирепей и лютей, чем тигр холодный

Иль океан ревущий.

Я уйду,

И вас, синьор, не буду беспокоить.

И дружбу мне покажешь этим. Вот,

Возьми себе.

(Дает ему деньги.)

Затем, прощай, мой милый,

Будь счастлив и живи.

(про себя)

А все же я

Поблизости тут где-нибудь укроюсь:

Страшит меня его ужасный взгляд,

В намереньях его я сомневаюсь.

Ты, гнусный зев, утроба жадной смерти,

Пожравшая бесценный прах, твои

Я челюсти гнилые отворяю…

(Разламывает дверь склепа.)

И новый корм вбиваю я в тебя.

А! изгнанный заносчивый Монтекки,

Тот, кто убил двоюродного брата

Возлюбленной моей, – и это горе,

Как думают, и в гроб ее свело. –

И он пришел – покойников позорить!

Схвачу его. Остановись, Монтекки!

Брось подлое орудие свое.

Возможно ль мстить умершим и по смерти?

Тебя я арестую. Повинуйся,

Иди со мной, преступный негодяй;

Ты должен умереть!

Да, правда, должен;

Для этого я и пришел сюда.

Но, юноша мой добрый, человека

Безумного в отчаянье своем

Не искушай; беги, беги отсюда!

Оставь меня, подумай об умерших;

Пусть мысль о них тебя отгонит прочь.

О, юноша, тебя я умоляю:

Не прибавляй мне на душу греха,

Безумный гнев напрасно вызывая.

Уйди, уйди, клянусь я небесами, –

Люблю тебя я больше, чем себя:

Ведь я пришел сюда вооруженный

Против себя же самого. Живи,

Чтоб говорить впоследствии, что милость

Безумного заставила тебя

Бежать отсюда.

Заклятия твои

Не страшны мне. Тебя я арестую.

А, если так, то берегись же, мальчик!

(Сражаются.)

Дерутся! – Я за стражей побегу.

О, я убит! –

(Падает.)

Когда ты милосерд,

Ты положи меня с Джульеттой вместе.

(Умирает.)

Я положу, честное слово. – Дай,

Взгляну ему в лицо… А! граф Парис,

Меркуцио родня. – Что же поведал мне

Мой человек, когда я ехал с ним

Из Мантуи? Я слишком был расстроен,

И слушать я внимательно не мог.

Мне кажется, сказал он, что Парис

С Джульеттою был должен повенчаться…

Он говорил мне это, или нет?

Иль это мне приснилось? Или я

Сошел с ума, при имени Джульетты,

И это мне почудилось? Дай руку

Ты, кто со мной записан в мрачной книге

Несчастия! Я схороню тебя

В торжественной могиле… Как? в могиле?

О, нет: ведь здесь покоится Джульетта –

И красота ее угрюмый склеп

В сияющий чертог преобразила.

Спи ж здесь, мертвец, похороненный мертвым!

(Кладет тело Париса в склеп.)

Не часто ли пред самой смертью люди

Веселыми становятся? Сиделки

То «молнией предсмертною» зовут.

Могу ль назвать я молниею это?

О, милая жена, любовь моя!

Смерть выпила дыхание твое,

Но красотой твоей не овладела

До сей поры, – и знамя красоты

Еще вот здесь в румянце щек и губок;

Не подошел к ним смерти мрачный флаг.

Не ты ли там покоишься, Тибальдо,

Завернутый в кровавый саван свой?

Что для тебя могу я больше сделать,

Как то, чтобы та самая рука,

Что жизнь твою пресекла молодую,

Пресекла жизнь убийцы твоего?

Прости меня, кузен! О, дорогая

Джульетта, отчего ты так прекрасна

До сей поры? Не должен ли я думать,

Что смерть, бесплотный призрак, влюблена;

Что гнусное чудовище тебя

Здесь в этой тьме могильной заключила,

Чтоб ты была любовницей ее?

Но я с тобой останусь здесь, – не выйду

Из этого чертога мрачной ночи

Я никогда; здесь, здесь останусь я

С могильными червями; здесь найду

Я вечное себе успокоенье,

И сброшу гнет моих зловещих звезд

С измученной и истомленной плоти.

Смотрите же в последний раз, глаза;

Раскройтесь, рук последние объятья;

Вы, губы, дверь дыханья моего,

Запечатлейте честным поцелуем

Со смертью мой бессрочный договор.

(Вынимает склянку.)

Сюда, сюда, мой горький проводник,

Противный мой руководитель, кормчий

Отчаянный; об острую скалу

Разбей ладью, поломанную бурей!

Вот это в честь моей любви я пью.

(Выпивает яд.)

Да, скор твой яд, о честный мой аптекарь.

(Умирает.)

Святой Франциск, споспешествуй мне ныне!

Уж много раз я старыми ногами

Споткнулся о могилы в эту ночь. –

Кто там?

Ваш друг, что хорошо вас знает.

Благослови тебя Господь! Скажи мне,

Мой добрый друг, что это там за факел,

Который свет напрасно проливает

На червяков и черепа без глаз?

Мне кажется, что в склепе Капулетти

Он светится?

Да, там, святой отец,

И господин мой там же, человек,

Которого вы любите.

Кто это?

Ромео.

А давно он там?

Не меньше

Чем полчаса.

Иди со мною в склеп.

Не смею я: мой господин уверен,

Что я ушел; под страхом смерти он

Мне запретил у склепа оставаться,

Следить за ним.

Так оставайся здесь,

А я пойду один; мне стало страшно:

Не вышло бы какой-нибудь беды!

Когда я спал под этим тисом здесь,

Приснилось мне, что господин мой с кем-то

Сражался и противника убил.

Ромео! ах, что это тут за кровь,

Которою покрыты камни входа?

Зачем лежат здесь два меча в крови,

Здесь, у дверей обители покоя?

(Входит в склеп.)

Ромео! – Как он бледен! – Кто ж другой?

А, и Парис! и весь облитый кровью!

О Господи, что за недобрый час

Причиной был такого злополучья?

Джульетта шевелится.

А, монах,

Мой утешитель! где мой муж? Я помню,

Где очутиться я должна была:

Я там теперь. – Но где же мой Ромео?

Я слышу шум. – Синьора, уходите

Из этого гнезда заразы, смерти,

Оцепененья. Власть, которой мы

Противиться не можем, наши планы

Расстроила. Иди же, дочь моя,

Твой муж лежит здесь мертвый так же, как

И граф Парис. Идем скорей, тебя

Я помещу к монахиням в обитель.

Не спрашивай: подходит стража к нам.

Идем, идем же, добрая Джульетта!

Нельзя мне дольше оставаться здесь.

Уйди, уйди; я – не пойду.

Что это

У милого в руке? А! склянка с ядом!

Вот как с собой покончил он… О, жадный!

Ты выпил все, ни капли не оставил,

Что помогла б мне за тобою вслед

Отправиться. – Прильну к твоим губам:

Быть может, есть на них довольно яда,

Чтобы меня убить. – Они теплы!

Веди нас, мальчик. Где? Куда идти?

Шум! Ну, так я потороплюсь. О счастье:

При нем кинжал!

(Выхватывает кинжал Ромео из ножен.)

Вот, где твои ножны,

Заржавей там, а мне – дай умереть.

Вон это место, – там, где факел светит.

Земля в крови… Ищите по кладбищу;

Хватайте всех, кого найдете там.

Плачевный вид! вот граф Парис убитый,

Джульетта, вся в крови, – она тепла:

Покойница, которая лежала

Здесь уж два дня, теперь лишь умерла.

Бегите за Монтекки, Капулетти,

Да герцога уведомьте; другие

Пусть кладбище осмотрят.

Видим мы

Лишь место происшествия, – причину ж

Всех этих бед понять нам невозможно,

Пока мы не расследуем всего,

В подробности.

Слугу Ромео мы

На кладбище нашли.

Не выпускать,

Пока сюда не явится сам герцог.

Схватили мы монаха; он дрожит,

Вздыхает, плачет; эту вот лопату

И этот лом нашли мы у него;

Шел с кладбища он.

Важная улика,

Не выпускать!

Какой несчастный случай

Нас разбудил так рано?

Что за крики

Там слышатся? Что за причина их?

На улице кричат: «Парис!» – «Ромео!» –

«Джульетта!» – Все на кладбище бегут,

К гробнице нашей, с воплями и шумом.

Из-за чего тревога?

Государь!

Вот здесь лежат: убитый граф Парис,

Ромео мертвый и Джульетта тоже;

Она была уже мертва, теперь же

Убита вновь: она еще тепла.

Расследовать – как это избиенье

Ужасное случилось!

Вот монах

И с ним слуга умершего Ромео;

Орудия при них мы захватили,

Пригодные для вскрытия гробниц.

О Господи! – жена, взгляни сюда:

Как льется кровь из раны у Джульетты!

Кинжал ошибся: вот его футляр

Висит пустой на поясе Монтекки,

А он в груди у дочери моей!

О, страшный вид! Как похоронный звон,

О смерти он меня предупреждает.

Поди сюда, Монтекки; встал ты рано,

Чтоб увидать, что сын твой раньше встал.

О государь, от горести по сыне

Жена моя скончалась в эту ночь.

Какое же несчастие еще,

На старости моей, мне угрожает?

Взгляни – и ты увидишь.

О, негодный!

В могилу лечь до своего отца!

Оставь свои ты жалобы на время,

Покамест мы всего не разъясним,

Покуда мы причины не узнаем,

Источника, начала этих бед.

Тогда вождем я вашей скорби буду,

Я первый в ней участие приму.

А до тех пор пусть горе покорится

Терпению. – Пусть подойдут сюда

Те, на кого упало подозренье.

Из лиц таких я главный. Меньше всех

Способен я убийство совершить,

Но больше всех меня подозревают.

Улики все против меня; и вот

Стою я здесь, готовый оправдаться,

Иль обвинить себя же самого.

Так расскажи сейчас – что знаешь ты.

Я передам все вкратце, – для рассказа

Подробного не хватит сил моих.

Ромео, что лежит здесь мертвый, мужем был

Джульетты, а она была женою.

Я их венчал; день тайной свадьбы их

Был роковым для юного Тибальда,

Которого безвременная смерть

К изгнанию Ромео присудила.

И вот о нем-то, а не о Тибальде

Так плакала Джульетта. Чтоб унять

Ее печаль, вы дочь свою решили

Насильно выдать замуж за Париса.

Тогда она, в отчаянье, пришла

Ко мне, прося придумать средство –

Как устранить вторичный этот брак;

Не то – она грозила тут же, в келье,

Убить себя. И я, руководясь

Познаньями моими, предложил ей

Напиток усыпляющий, который

Подействовал, как я того желал:

Он дал ей вид умершей. Между тем,

Я написал к Ромео, чтоб он прибыл

В ночь эту злополучную сюда

И мне помог освободить Джульетту

Из временной могилы: в эту ночь

Как раз она должна была проснуться.

Но человек, с которым я послал

Мое письмо к нему, монах Джованни,

Случайно был задержан, и вчера

Мне, под вечер, письмо обратно отдал.

Тогда один отправился я в склеп,

Чтоб выручить ее, когда проснется,

И скрыть ее на время у себя,

Пока за ней не явится Ромео,

Которого я думал известить.

Когда ж сюда, пред самым пробужденьем

Джульетты, я пришел, то увидал

Я мертвыми Париса и Ромео.

Она проснулась. Я молил ее –

Уйти со мной, перенести с терпеньем,

С покорностью решение Небес,

Но, услыхав какой-то шум, был должен

Уйти; она ж, в отчаянье своем,

Идти со мной отсюда не хотела,

И умерла от собственной руки,

Как видно. Вот все то, что мне известно;

А что до брака этого – о нем

Кормилица Джульетты тоже знает.

Когда в таком несчастье чем-либо

Я виноват, пусть жертвою закона

Строжайшего погибнет жизнь моя

За несколько часов до срока.

Мы

Тебя всегда святым считали. – Где

Слуга Ромео? Что сказать он может?

Я господину моему привез

Известье, что жена его скончалась.

Он поспешил из Мантуи сюда,

На кладбище, к гробнице Капулетти.

Здесь это вот письмо он мне велел

Отдать его отцу пораньше утром;

И, в склеп идя, он смертью мне грозил,

В том случае, когда я не уйду

И одного его там не оставлю.

Дай мне письмо, я на него взгляну.

Где графа паж, сюда призвавший стражу?

Что делал здесь твой господин?

Пришел он

Цветы на гроб невесты положить,

А мне велел он отойти подальше

От склепа; я исполнил приказанье.

Вдруг с факелом какой-то человек

Пришел сюда, стал отпирать гробницу;

И на него тотчас мой господин

Напал; тогда я бросился за стражей.

Письмо слова монаха подтверждает.

Ромео в нем историю любви

И смерть жены описывает; тут же

Он говорит, что яду он купил

У бедного аптекаря, чтоб в склепе

Здесь умереть и лечь с Джульеттой вместе.

Но где они, заклятые враги?

Монтекки, Капулетти, посмотрите,

Как Небо вас карает за вражду:

В самой любви оно находит средство –

Все радости безумцев умертвить.

А я за то, что на раздоры ваши

Смотрел сквозь пальцы, потерял двух близких.

Наказаны мы все.

О брат Монтекки!

Дай руку мне, – то вдовья часть Джульетты,

А большего я не могу просить.

Но я могу дать больше: я воздвигну

Ей статую из золота. Покуда

Вероною наш город будут звать,

Не будет в нем другого изваянья,

Которое, по ценности своей,

Сравнилось бы со статуей Джульетты.

Не менее богатый и Ромео

Покоиться с супругой будет… О,

Несчастные две жертвы нашей злобы!

Пришел рассвет, и мир печальный с ним.

От горести и солнце не явилось;

Пойдемте же, еще поговорим

О бедствии, что в эту ночь случилось.

Джульетта и Ромео юный с ней…

Что может быть их участи грустней?

Кто там?

Стой! Кто идет? Откликнись!

Да здравствует король!

Бернардо?

Он!

Как раз вы вовремя сюда пришли.

Уж полночь било: можешь спать, Франциско.

Благодарю за смену. Холод жгучий,

И жутко на душе.

Спокойно

Всё в карауле?

Мышь не пробежала.

Покойной ночи. Если встретишь ты

Горацио с Марцеллом, – в карауле

Они со мной, – пусть поспешат сюда.

Они, должно быть. Стой! Кто идет?

Друзья отчизны.

Слуги короля.

Прощайте!

До свиданья, храбрый воин!

А кто сменил тебя?

Черед Бернардо.

Покойной ночи!

Эй, Бернардо!

Ты,

Горацио, пришел?

Я за него.

Горацио, здорово! Друг Марцелл,

Здорово!

Что ж, оно являлось нынче?

Я ничего не видел.

Горацио не верит: дважды нам

Являвшуюся тень считает он

Больной фантазией, не больше. Я

Уговорил его придти сегодня

В наш караул. И если призрак вновь

Появится, пусть он его увидит

И с ним попробует заговорить.

Всё вздор: он не придет!

Присядь-ка здесь.

Не веришь ты, но вновь я расскажу

О том, чему подряд две ночи мы

Свидетелями были.

Я сижу, –

Бернардо повествует мне о духе.

Минувшей ночью…

Вот та звезда на запад от Полярной

Когда сияла там, где и теперь

Сияет, только что пробило час,

Я и Марцелл…

Тс! Замолчи! Опять явился он.

По облику – покойный наш король.

Ведь ты ученый, – так заговори с ним.

Горацио, – ведь схож он с королем?

Ужасно схож. Смущен я и взволнован.

Он ждет от нас вопросов.

Говори,

Горацио.

Кто ты, – в полночный час

Приявший короля чудесный облик,

В воинственно-прекрасном облаченье?

Ответь, тебя я заклинаю небом!

Он оскорбился!

Посмотри, уходит!

Стой, говори! о, говори, молю я!

Исчез… Не хочет отвечать.

Ты бледен, ты дрожишь? Ведь это все,

Горацио, побольше, чем игра

Воображения. Что скажешь?

Клянусь, я не поверил бы рассказу,

Когда б не видел все теперь своими

Глазами.

Что, не схож он с королем?

Как ты с самим собой!

На нем доспехи те, в которых он

Когда-то бился с королем норвежским;

Тот грозный вид, с каким швырнул на лед

Владыку стран полярных, с ним заспорив…

Все это странно…

Так дважды здесь, в безмолвный час полночи,

Он величаво проходил пред нами.

Не знаю, что сулит виденье это,

Но думаю – пророчит нам оно

Переворот грядущий в государстве.

Присядемте, друзья. Скажите мне,

Зачем мы вечно по ночам дежурим?

Зачем без перерыва льют из меди

Орудия? Зачем идет закупка

Снарядов всевозможных за границей?

Зачем работы спешные на верфях?

Не отличишь воскресный день от будней!

Что за гроза идет, – когда и ночью

Торопятся докончить труд дневной, –

Как объяснить все это?

Я по слухам

Вот что могу сказать вам. Наш король,

Чей призрак только что являлся нам,

Был Фортинбрасом, королем норвежским,

Гордыней властолюбья обуянным,

На поединок вызван. Гамлет наш

Был храбростью своей известен миру.

Норвежца он убил; по договору,

Скрепленному печатями и клятвой,

Согласно старым рыцарским законам,

Норвежец вместе с жизнию земной

Проигрывал и земли. Наш король

Поставил в свой черед такую ж часть

Своих земель, – и Фортинбрас ее

Мог получить, когда бы победил

Он Гамлета, согласно договору.

И вот теперь наследник Фортинбраса,

Отвагой юной удали пылая,

Набрал толпу бездомных смельчаков,

С морских прибрежий жалкое отрепье,

Суля им пропитание и деньги

За доблестный, неведомый поход.

Всем ясно, и правительству и нам,

Что хочет силой он вернуть владенья,

Проигранные вместе с поединком

Его отцом. Вот вам причина этих

Приготовлений; вот главнейший повод

Ночных дозоров; вот источник этой

Тревожной жизни в нашем государстве.

Да, это так. Зловещий призрак в полном

Вооруженье не явился даром:

На короля похож он, а король

И есть причина будущей войны.

Он, как соринка, глаз души смущает!

Во дни побед и гордой славы Рима

Пред тем, как пал могущественный Цезарь,

Гробницы разверзались и со стоном

По улицам блуждали мертвецы.

Хвостатые по небу мчались звезды,

Роса как кровь была, на солнце пятна

Являлися. Луна, морей царица,

Затмилась, словно суд настал последний, –

То знаменья обычные судьбы,

Предвестники грядущих перемен

И бедствий будущих: их небеса

Являют нам, пророчествуя миру

Грядущее.

Но тише! Снова он,

Смотрите! Я его остановлю:

Пусть уничтожит он меня! Виденье,

Остановись! Коль говорить способно,

Скажи:

Быть может, подвигом добра могу я

Освободить блуждающую душу?

Скажи:

Быть может, Дании грозят несчастья,

Явился ты, чтоб их предотвратить?

Скажи:

Иль, может быть, ты где сокрыл богатства,

Неправедно добытые при жизни,

И потому на муку осужден?

Скажи!

Стой! Отвечай! Останови

Его, Марцелл!

Копьем его ударить?

Ударь, когда уходит он.

Он здесь!

Он здесь!

Исчез!

Мы оскорбили царственную тень!

Насилье наше – призрак для него.

Как воздух он неуязвим, и копья

Насмешкой злой являются над ним.

Он говорить хотел, когда запел

Петух.

И он исчез мгновенно,

Как адский дух от грозного заклятья.

Поверье есть: петух, глашатай утра,

Дневного бога будит звонким пеньем.

При этом зове духи, что блуждают

И носятся среди огня, воды,

В земле и в воздухе, спешат тотчас же

Назад, в могилы. Убедились нынче

Мы в истине народного поверья.

Петух запел, и он исчез мгновенно.

Еще толкуют, будто в ночь на праздник

Рождения Спасителя-Христа

Певец зари поет всю ночь до утра.

Тогда блуждать не смеют злые духи.

Безвредно звезд теченье, ночь чиста,

Бессильны чары ворожей и ведьм –

Так непорочно, свято это время.

Так говорят, – и я отчасти верить

Готов всему. Но вот рассвет пурпурный

Идет на холм по утренней росе.

Дозор окончен наш. Мой вам совет:

Все виденное нами – рассказать

Гамлету молодому. Этот дух,

Немой при нас, клянусь, заговорит

При нем. Обязывают нас к тому

Любовь и долг. Согласны вы со мною?

Так мы и сделаем! Я знаю, где

Скорей всего его мы можем встретить.

Хотя свежа у нас в воспоминанье

Смерть Гамлета, возлюбленного брата,

Хотя в единой скорби с государством

И плачем мы, но все ж благоразумье

Победу одержало над печалью,

И мы, грустя о брате, не забыли

И нас самих. И потому – доселе

Сестру, а ныне королеву нашу, –

Делящую труды правленья с нами,

Мы, подавляя радость, улыбаясь

Сквозь слезы, плача на обряде брачном

И улыбаясь на похоронах,

Неся и грусть и радость в равной мере,

В супруги нам прияли. Не гнушались

Советов ваших мы, – и вы наш брак

Одобрили. Благодарим за всё!

О Фортинбрасе речь теперь. Он мало

Нас ценит, думает, что брата смерть

Всю Данию расстроила и смуты

В ней поселила. Увлеченный бредом

Нелепых прав, он утруждать нас вздумал

Посланием о сдаче тех земель,

Которые наш храбрый брат когда-то,

Согласно их законному условью,

В свое владенье получил. Сегодня

Мы вас собрали вот зачем. Мы пишем

Норвежскому владыке, Фортинбраса

Родному дяде (болен он, постели

Не покидает и едва ли знает

О замыслах племянника), – пусть он

Набор приостановит. Ведь вербовку

И обученье войск принц производит

В его владеньях. Потому мы вас,

Корнелиус любезный, с Вольтимандом

Назначили в Норвегию послами.

Все личные сношенья с королем

Не выйдут из пределов тех статей,

Которые означены в посланье.

Счастливый путь, и чем скорей, тем лучше.

Мы долг наш, как всегда, исполним точно.

Не сомневаюсь! Доброго пути!

Теперь, Лаэрт, что ты сказать желаешь?

Ты с просьбой к нам? Скажи, Лаэрт, с какой?

Ты знаешь, что отказа быть не может

Тебе ни в чем. Что можешь ты просить,

Чего, Лаэрт, я не дал бы без просьбы?

Как близок к сердцу ум, как близки руки

К устам, – так близок к датскому престолу

Родитель твой. Скажи же нам, Лаэрт,

Чего желаешь ты?

Я, государь,

Прошу дозволить мне в Париж вернуться.

Оттуда добровольно я приехал

Свой долг исполнить в день коронованья.

Теперь исполнен этот долг священный

И вновь летят мои мечты и мысли

Во Францию, об отпуске моля.

Отец согласен? Что Полоний скажет?

Он выжал, государь, мое согласье

Своими приставаньями, и я

Решенье дал с большою неохотой.

Позвольте уж ему, – пусть он уедет.

Ну, если так, Лаэрт, ты можешь ехать

И делать что угодно. Ну, а ты,

Племянник мой по роду и мой сын?

Да, род один, но разная порода.

Все хмуришься от туч тяжелых скорби?

О, нет – стою я слишком близко к солнцу.

Брось думы мрачные, мой милый Гамлет,

И радостно взгляни на этот трон!

Не вечно же искать, потупив взоры,

Во прахе схороненного отца.

Ведь это все так просто и обычно:

Все умирает, в вечность переходит.

Да, королева, это просто…

Что же

Тебе все это кажется так странным?

Мне кажется? нет, так оно и есть.

Я никакого «кажется» не знаю.

Ни черный плащ мой, матушка, ни траур

Торжественный, ни эти вздохи сердца,

Ни слез потоки, ни унылый вид

Лица – ничто из этих знаков горя

Понятия не даст вам обо мне.

Ведь это все сыграть весьма нетрудно,

И это все казаться тоже будет.

В душе есть то, что выше знаков скорби

И всех условно-траурных одежд.

Прекрасный и похвальный скорби долг

Вполне присущ твоей натуре, Гамлет.

Но вспомни: ведь и твой отец лишился

Когда-то своего отца, который

Похоронил и своего отца.

Сын об отце грустить обязан, – но

Всечасно плакать, быть упорно-диким

В своей печали – недостойно мужа

И знаменует непокорство небу,

Строптивый дух, расшатанную волю,

Неразвитой и неспособный ум.

Зачем с упрямством детским принимать

Так близко к сердцу то, что неизбежно,

Что так обыкновенно и так просто?

Стыдись! ведь это грех пред небесами,

Грех пред усопшим, грех перед природой,

Безумие! Мирился дух людской

От самой первой смерти на земле

До трупа охладевшего сегодня:

«Да, – так должно быть!» Я прошу: отбрось

Все эти вздохи; на меня смотри

Как на отца. Пусть знает мир, что ты

Из всех ближайший к нашему престолу,

Что мною ты любим такой любовью,

Какою любит лишь отец нежнейший

Родного сына. Ты желаешь снова

Поехать в Виттенберг и вновь учиться?

Но это несогласно нашим мыслям.

Тебя мы просим – здесь у нас остаться,

На радость нам, на утешенье взорам,

Наследник наш, племянник наш и сын!

Не заставляй и мать просить напрасно:

Останься, Гамлет, в Виттенберг не езди!

По мере сил я вам послушен буду.

Ответ почтительный и славный! Будь

Здесь, с нами, в Дании. Ну, королева,

Пойдемте. Гамлета ответ прямой

И честный – радостью наполнил сердце.

И пусть сегодня каждый тост заздравный,

Предложенный на пире королем,

До облаков несется с громом пушек,

А облака отгрянут гром. Идемте!

О, если б плоть здоровая моя

Растаяла, рассеялась росою…

О, почему нам запретил Творец

Самоубийство? Боже мой! О Боже!

Как гнусно, вяло, плоско и бесплодно

Мне кажется все на земле. Мир – гадок.

Какой-то дикий сад, – где заросло