Сегодня Яков вновь пришёл на место древнего капища. Целая вечность уже минула с тех пор, как это место по каким-то неизвестным причинам было покинуто носителями очень могущественного и зловещего культа, приносивших на своих чёрных мессах кровавые человеческие жертвы. Знающие люди предостерегали Якова от посещения этого жуткого места. Говорили, что там можно оказаться застигнутым врасплох толи духами тех самых носителей зла, сатанизма и мракобесия, которые основали здесь в стародавние времена своё нечестивое капище, толи их новоявленными тайными последователями во плоти.
Если бы Яков был предупреждён о такой опасности до того, как оказался там впервые!
Мощная чёрная энергетика этого зловещего места такова, что она, как сверхтяжёлый наркотик с первого раза порабощает и притягивает тех, кто там побывал. У Якова была своя жизнь, свой плотный кокон забот, выбраться из которого крайне проблематично, но, когда пришёл его урочный час, Якова «перекрыло». Всё, чем он дорожил в своей жизни, вдруг потеряло для него всякий смысл и всякую значимость. Яков будто превратился в сомнамбулу, покорную чьей-то непререкаемой и безграничной воле. Всё стало для него, как в тумане. И всё складывалось как-то невероятно, фантастически гладко. Ни единой дорожной помехи! Ни единой досадной случайности! Всё, как в сказке, в которой невозможное становится возможным, непреодолимое – преодолимым. И всё, будто бы в полусне.
Острота восприятий вернулась к Якову, когда он оказался в самом центре ужасного места древнего капища перед высоким, в три человеческих роста каменным идолом. Между Яковым и жутковатым, грубо сработанным изваянием лежала широкая каменная плита. Их вид, их грозная энергетика пробудили в Якове его астральное зрение, повергнувшее его в раболепный мистический трепет. Он увидел своим новым зрением, что и сам идол, и лежащая перед ним каменная плита, и всё пространство вокруг находились в некой уродливой, противоестественной гармонии между собою. Всё здесь было живым, чувствующим и мыслящим, всё находилось в таком взаимопонимании, которое складывается годами долгого совместного взаимодействия. Например, как… у шайки злодеев. За спиной Якова раздалось злобное шипение.
«Змеи!!!»
Яков вскочил на каменную плиту. Вокруг плиты заклубились отвратительные ползучие гады, потянулись к нему своими безглазыми мордами.
«Да они все слепые! Они не видят меня!!»
Яков перекатился на середины каменной плиты, лёг там навзничь и замер, сдерживая дыхание. Его взгляд встретился с потоками воли, излучаемой из мрака пустых глазниц жуткого кровавого идола. Время для Якова остановилось. День незримо для него сменился вечером, вслед за вечером на капище вползла ночь, озаряемая яркими звёздами и холодным свечением круглой, ко всему равнодушной луны.
Откуда-то издали послышались слабые неясные звуки. Они медленно приближались, обволакивая всё доступное им пространство, проникая во все его измерения. Эти звуки по мере их приближения обретали силу и ясность. Это было многоголосое пение необыкновенно торжественного и наводящего смертельный ужас гимна. Этот гимн вернул Якову ощущение времени. Он с болезненной обострённостью начал чувствовать биение мгновений в гулких ударах своего сердца, тяжким эхом отражающихся в висках. Его охватил такой ужас, который бывает только в самых кошмарных снах.
«Это не может быть явью! Я сплю и вижу дикий, нелепый сон! Вот сейчас я проснусь…»
– Ты не проснёшься, а умрёшь на заклании во славу нашего бога! – услышал Яков в ответ на свои мысленные вопли устрашающий рокот сильного властного голоса. – Приступим братья к прославлению нашего всемогущего покровителя!
И началась ужасная месса.
И не стало после той страшной ночи бедняги Якова.
И неиссякаемы жертвы для того каменного идола. Ежегодно, в ночь особого полнолуния проводятся во славу каменного истукана ритуалы кровавого жертвоприношения людей, не предупреждённых заранее об опасности этого места.
Сквозь этот бор можно ходить только звериными тропами, зная приметы и заговоры. Эти тропы веками прокладывало зверьё и лесные чудища, лешие и кикиморы. Если ступить вправо или влево от тропы, там столько бурелому и такой сырой мох, то сразу провалишься по плечи…
В. Г. Ян. Роман «Батый»
Я резко оглянулся на громкий хохот, раздавшийся у меня за спиной.
Никого.
Лишь зловеще затаившиеся деревья.
Лишь тяжёлая аура зла.
– Да что это вы затаились? Чего вы ждёте?! – вырвалось у меня от внезапно нахлынувшей злости на эту мизансцену под злорадным названием «Что-то сейчас будет…», выстроенную причудливым видом деревьев с искривлёнными стволами и уродливо изогнутыми ветвями, указывающими на аномальную энергетику этого дикого места.
– А тебя я сожгу! – пригрозил я полусгнившему пню, торчавшему у меня за спиной и имевшему, как я понял, не последнюю роль в этой издевательской мизансцене.
Сердито отвернувшись, я двинулся в прежнем направлении, но вновь услышал у себя за спиной всё тот же гадкий хохот. Я обернулся гораздо быстрее, чем в прошлый раз и почти успел «поймать с поличным» наглого хохотуна. Я уже не сомневался в том, что им был полусгнивший пень. Он вызывающе скалился на меня тёмной пастью своего дупла и издевательски кривился на меня морщинами своей подгнившей коры.
Я угрожающе шагнул к «хохотуну», ещё даже не придумав, как его наказать, но в это время что-то испуганно вскрикнуло у меня за спиной. Обернувшись, я увидел перед собою лохматое чудовище с мутным взглядом полуприкрытых глаз. От внезапного страха я выронил свой посох.
«Главное, не поддаваться страхам!»
Я наклонился к упавшему посоху, но он превратился в змею, рванулся к моему лицу в ложном броске и широко распахнул злую пасть с верхней парой ядовитых зубов.
«Ату его!!! Ату-у-у!!!» – яростно взвыли деревья и потянулись ко мне своими когтистыми ветками.
Я побежал, лавируя между деревьями и кустами, а мне вслед неслись завывания, улюлюканья и остервенелый многоголосый хохот.
Бежал я долго. Выбившись из сил, я упал, обливаясь холодным потом и остатками ужаса, гнавшегося за мною наперегонки со смертельной опасностью.
«Кажется, мне удалось спастись…»
Моё дыхание восстановилось, боль в боку, вызванная долгим бегом отступила, сознание стало проясняться.
«Что это было? …Где я сейчас оказался?»
С трудом преодолевая мышечную дрожь во всём теле, я приподнялся на четвереньки, на колени, стал затравленно осматриваться и…
«Не может этого быть!!!», – я увидел прямо перед собою всё тот же пень-«хохотун». Из его тёмного дупла вновь раздался всё тот же хохот.
Подгоняемый новым страхом, я бежал до тех пор, пока не свалился под откос и не покатился по его крутому склону. Мне казалось, что этому моему скольжению-вращению никогда не будет конца. От умопомешательства меня спасло только то, что я потерял сознание. Иначе оно завело бы меня туда, откуда уже нет выхода, где лишь кромешный ужас, тьма и дикое, звериное безумие.
Очнулся я на той самой дороге, которая и вывела меня в заколдованный бор, а затем бесследно исчезла, бросив меня на погибель. А вот и тот дорожный указатель, за которым всё это произошло. На нём белым по синему написано: «Черторогово – 0,5 км».
– Ты кто ж такой будешь, соколик? Чай не из тутошних? – услышал я за своей спиной и, оглянувшись, увидел сгорбленную старушку совершенно сказочной наружности. – Да что же ты бледный такой. Али случилось что?
– Случилось, бабулечка, случилось. Дороги-то дальше нет. Шаг шагнул, а она и исчезла.
– А за нею страхи начались? – догадалась бабулечка. – Да, места здесь страшные, колдовские. Без молитвы о Божьей помощи тут ни за грош пропадёшь. Иди за мною, соколик, я тебя через это место проведу.
Бабулечка перекрестилась, зашептала какую-то молитву и дорожный указатель «Черторогово – 0,5 км» исчез, будто в воздухе растворился.
Бабулечка пошла.
Я – следом.
Так мы и дошли до села, в которое я держал путь.
– Чудеса, да и только! – поразился я, оглянувшись по сторонам. – Вот спасибо тебе, бабулечка!
А бабулечки и след уже простыл.
Так с тех пор я её и не видел.
«На новом месте
Приснись жених невесте», —
тихо прошелестело в голове у Таисии за мгновение до её короткого падения в темноту, в безвременье, в сон.
– Не ходи к заброшенному полю, – строго глянула на Таисию бабка Сарпиониха и превратилась в чёрную собаку.
Таисия в страхе выскочила из избы и оказалась не во дворе, а на опасно качающейся кочке среди большого болота. Неожиданно какая-то маленькая, но очень крепкая ручонка схватила Таисию сзади за лодыжку и потянула вниз, в болотную жуть. Вопль ужаса застрял у Таисии в горле.
«Только не оборачиваться, чтобы не встретиться взглядами с тем, кто держит за ногу и тянет на погибель!», – Таисия зажмурилась и заполошно замахала откуда-то взявшимися у неё крыльями, почувствовав себя сильной птицей. Поразившись этому чувству, Таисия открыла глаза и сразу стала падать. Это было подобно тому, как ученик Иисуса Христа, доверившись слову учителя, пошёл по воде, как посуху, но, едва усомнился, как тут же, начал тонуть.
Таисия плюхнулась в мерзкую болотную жижу у самого берега. Попытавшись опереться на ноги, Таисия увязла в болотном месиве, начавшем со степенной неотвратимостью всасывать её в своё ненасытное чрево.
– Помогите!!! – обречённо зашлась Таисия в предсмертном крике.
– Держись за мою руку! – услышала Таисия надсадно жёсткий голос, увидела глаза, метнувшие на неё командным всполохом яркие синие молнии, и… проснулась.
– Пошто так кричишь, голубушка? Жениха во сне увидела и испугалась? – заглянула в спаленку Таисии Сарпиониха.
За чаем Сарпиониха стала напоминать Таисии о том, куда здесь лучше ходить по грибы, по ягоды, а куда не следует заходить.
– Почему же не следует? – хмыкнула Таисия.
– А там всякое бывает, – опасливо перекрестилась Сарпиониха.
Опасливость собеседницы перекинулась на Таисию, и она зябко поёжилась. – Не ходи к заброшенному полю, – опять, как в только что устрашившем её
кошмаре, строго глянула на Таисию бабка Сарпиониха, и… перед Таисией вдруг
появилась чёрная собака.
Чёрная собака ткнулась носом в Таисины колени, выпрашивая ласки.
– Пумка! Марш во двор! Кто тебя в хату звал?! – напустилась на собаку с
притворной строгостью Сарпиониха, но собака угадала притворство в голосе хозяйки, и
Таисии почудилась озорная усмешка в собачьем взгляде. Она вывела собаку во двор, в
радостную утреннюю свежесть и решила прогуляться.
Хатка, в которой с прошлого вечера квартировала Таисия у вдовой и бездетной
Сарпионихи, располагалась на отшибе села. Просёлочная дорога вела в райцентр, а справа
от нее привольно и загадочно раскинулась широкая степь. Таисия легко и бездумно устремилась в степное раздолье, в душистое разнотравье с мелкими и блеклыми цветочками.
«Какие все они тихенькие, застенчивые милашки!», – умиленно качнулась душа Таисии, залюбовавшаяся степными цветочками.
Утреннее солнце, лёгкий, как дыхание младенца, ветерок, терпкий аромат разнотравья наполняли сердце покоем и предчувствием счастья. Изредка набегали на сердце отголоски ночного кошмара, царапали его своими острыми коготками, призывая к осмотрительности, но глупое и своенравное сердце отгоняло их прочь. Беззаботная лёгкость влекла Таисию к пропасти, притаившейся в другом измерении, не осязаемом нашими телами, но свободно проникающем в наши души.
Неожиданно, будто бы в невидимую стену упёрлось тело Таисии, будто бы в болотную топь провалились её ноги.
– Назад! – тревожно вскинулась Душа Таисии.
– Вперёд!! – отшвыривая от себя вещий страх, заартачилось её глупое и своенравное сердце.
…И ноги пошли вперёд, туда, где зияла пропасть потустороннего мира.
ПрОпасть – от слова пропАсть
Тому, кто попал в её пасть.
На пути Таисии стали попадаться едва заметные холмики, напоминающие… могилки.
«Заброшенное кладбище! Что там говорила о нём Сарпиониха? Что это самый ужасный центр жуткого заброшенного поля, где „всякое случается“».
Таисия вспомнила, как боязливо перекрестилась Сарпиониха при одном лишь упоминании этого нехорошего места, и замораживающая оторопь, как рябь по водной глади, пробежала у неё по спине. Вопреки её воинствующему неверию в тёмные потусторонние силы в её сердце скользкой змеёй проник доисторический ужас.
Всё было в этом месте иным, враждебным. В селе прошедшей ночью дождя не было, а здесь, судя по свежим и глубоким промоинам, был сильный ливень. Его потоки оставили разрушения на могильных холмиках, и казалось, что из образовавшихся на них створов по ночам будут выходить мертвецы.
Таисия почувствовала, что если она не преодолеет сковавшую её неподвижность, она превратится в камень, осыплется мелким щебнем и сгинет. Преодолевая тяжесть в ногах, Таисия пошла, тревожно озираясь вокруг. Дойдя до самого крайнего холмика, Таисия заметила у его подножия круглую зеленоватую бляшку.
«Какая большая пуговица».
Таисия машинально подняла её и поняла, что это старинная медная монета. Интересный артефакт. Таисия протёрла её песком, промыла в лужице. Рельеф монеты хорошо сохранился. Таисия положила монету в карман и зашагала прочь.
На первом же шаге её качнуло.
«Что это со мною?»
Лёгкое головокружение. Небольшое подташнивание.
«Неужели я залетела? Когда и с кем?»
С этими мыслями Таисия добрела до села, вошла в хату и потеряла сознание.
Очнулась Таисия в своей спаленке, на постели.
– Что с тобой, голубушка моя? – закудахтала Сарпиониха. – У тебя в лице ни кровинки. Уж не на заброшенное ли поле гулять ходила?
– Туда, бабулечка.
– Ах ты, горюшко моё! Ведь я тебя предостерегала! А на заброшенное кладбище не заходила? Молчи уж, и так понятно, что заходила. А от крайних могилок ничего с собой не унесла?
– Вот монетка оттуда, – Таисия вытащила из кармана и показала Сарпионихе монету.
– То не монетка, то смерть твоя. И жить тебе осталось недолго. Срочно спасать тебя надо! – засуетилась Сарпиониха. – Ты ту могилку сможешь указать? Нет? Тебе своими руками монету на ту могилку скорее надо вернуть и заклинание покаянное произнести. Заклинанию я тебя обучу, а вот могилу по твоим следам без обученной собаки мы не отыщем.
Сарпиониха приготовила для Таисии отвар из каких-то трав, заставила её выпить эту горечь, послала соседку за каким-то Прокопием, чтобы тот поспешил сюда со своей охотничьей собакой.
Для Таисии всё это происходило, будто бы в полусне. Не знала она о том, что в давние времена кое-кто из селянок приходил к той или иной могилке, где покоился прах старой женщины, с заклинанием о помощи в каком-нибудь нехорошем деле и жертвовал покойнице монету. Жертвенная монета прикапывалась на вершине могильного холмика и становилась неприкосновенной собственностью усопшей. Посягнувших на эту собственность души покойниц карали смертью.
Что это? Глупые деревенские выдумки?
Жизнь Таисии катилась в ту пропасть, которая оставалась невидимой в этом мире.
Прокопий оказался молодым мужчиной с крепкой охотничьей закалкой. Он действовал решительно, ухватисто. Его собака, обнюхав Таисию, подвела Прокопия, Сарпиониху и Таисию к одной из крайних могилок и указала на неё своим собачьим, понятным её хозяину языком.
– Действуй! – приказал Прокопий Таисии, и та послушно выполнила ритуал, подсказанный Сарпионихой.
Завершив из последних сил ритуал, Таисия едва не лишилась чувств. Она отуманенно покачнулась и не устояла бы на ногах, если бы не была подхвачена сильными мужскими руками.
– Держись за мою руку! – услышала Таисия надсадно жёсткий голос, увидела глаза, метнувшие на неё командным всполохом яркие синие молнии, и… вспомнила свой сон.
Есть самовосстанавливающийся, самой природой востребованный баланс между хищниками и травоядными, между злом и добром в нашем мире, стонущем и содрогающимся в кипении неукротимых страстей. Но иногда наш мир начинает терять этот спасительный для него баланс, и тогда, во спасение нашего мира, в него направляются силы иных миров.
Первые десять минут полёт проходил нормально. Старенький Ан-2 пролетал в челночном порядке над овощными полями, распыляя ядохимикаты. Вдруг при заходе на очередное барражирование внезапным яростным порывом попутного ветра под хвостовое оперение самолёт запрокинулся и тут же врезался в землю. Командир самолёта погиб на месте. Игоря доставили в районную больницу с множественными переломами и ожогами. В пути следования бригада скорой помощи с трудом удерживала в нём жизнь. В больнице сбивались с ног, вытягивая его с того света. Вытянули и… обрекли на жизнь в инвалидной коляске.
Рождённый летать теперь должен ползать?
Острые приступы посттравматических болей. Одиночество, нарушаемое чаще всего не теми, кого хотелось бы видеть. Самый надоедливый среди «не тех» – дед Федот. Любит выпить, а выпив, пофилософствовать.
– Давай примем по стопочке, Игорёк.
– Не хочется.
– А ты себя перебори! Ты же всегда был сильным!
От водки ослабевали и физические страдания, и нравственные переживания. Запасы крепкого зелья исправно пополнялись заботами назойливого деда Федота. После его посещений в голове оставалось эхо от его философских жужжаний. От этих раздражающих звуков перед глазами начинами видеться мухи с рыхлыми и сизыми от неумеренного пьянства носами.
Какая гадость эти мухи, эта водка и этот дед Федот с его примитивными суждениями, с его рыхлым и сизым носом!
С годами Игорь начинает бояться весенних и осенних полнолуний. В ясные весенние и осенние полнолунные ночи он стал страдать бессонницей, перевозбуждением мыслей и эмоций, болезненными нарушениями сенсорики. Наступивший весенний день выдался празднично ясным. Ясной обещала быть и предстоящая полнолунная ночь. Это вселяло страх. Всего несколько лет назад он был крепким молодым человеком, с острым и пытливым умом, с духом воина без страха и упрёка. Его судьба мощно и уверенно шла на набор высоты, но вот содрогнулась, зависла, поймала отрицательный тангаж и свалилась в листовой штопор.
Сегодня шёл уже пятый день, как Игорь следовал своему решению порвать с обуявшей его зависимостью от алкоголя. Давалось это с большим трудом. Его колотила противная внутренняя дрожь, у него сбивался ритм сердцебиений, он обливался холодным потом. Временами Игорь начинал видеть отвратительных потусторонних сущностей и слышать их глумливые реплики в свой адрес. В прямой контакт с ним эти твари не входили, но в разговорах между собою они, то намекали на него, то прямо указывали на Игоря своими мохнатыми лапами. От них остро пахло карбидом, серой и гнилью. От этих их выходок у Игоря начинались головные боли, повышалась температура тела, появлялись судороги.
Все четыре предшествующие ночи бессонница чередовалась с путаницей сознания, с полубредом, с пугающими кошмарными снами. В этих кошмарных снах Игорь пытался убежать от оравы невидимых преследователей с тяжёлой поступью, сотрясающей всю землю, и издающей такой грозный рык, что сердце охватывали судороги.
Надо было как-то пережить этот день, промучиться до наступления ночи.
«Пусть бесконечно длится этот токсичный день, лишь бы никогда не наступила предстоящая ночь!»
Взгляд Игоря опасливо заметался по сторонам и, наконец, обречённо упёрся в пол.
На полу – тень от оконной рамы. В прямоугольниках света, проходящего сквозь оконные стёкла – лёгкие полутени от струящихся потоков горячего воздуха. Но при взгляде на окно струи горячего воздуха не видны.
Взгляд на окно – взгляд на прямоугольники света на полу.
В окне – только яркий свет. В прямоугольниках света на полу – полутени струящихся потоков горячего воздуха.
А чего ещё не видят его глаза ни в окне, ни в прямоугольниках света на полу?
Они не видят того ужаса, который уже сейчас заглядывает в его окно, прожигая Игоря своим взглядом, полыхающим огненной ненавистью, и обещающим смерть!
Ночью мир изменяется, наполняется мистической жутью. Дневной мир тоже полон мистики, но днём она светится добротой, а ночью… в наш мир вползают злодеи тонкого потустороннего мира.
Игорь научился их видеть.
Они ужасны. Их приближение обрекает на страшную мучительную смерть.
С наступлением ночи Игорем овладело беспокойство, переходящее в панику и предчувствие надвигающейся смерти.
Лунный свет резко обозначил на полу тень от оконной рамы. В прямоугольниках лунного света, проходящего сквозь оконные стёкла – лёгкие полутени от полчищ вползающих в комнату отвратительных потусторонних сущностей. Но при взгляде на окно эти отвратительные потусторонние сущности не видны.
Взгляд на окно – взгляд на прямоугольники лунного света на полу.
В окне – только лунный свет. В прямоугольниках света на полу – полутени от полчищ вползающих в комнату отвратительных потусторонних сущностей.
Тело становится ватным. Ужас подхватывает Игоря и ставит на ноги. На те самые, которые перестали служить ему с момента авиакатастрофы, едва не стоившей Игорю жизни. Он бежит на этих ватных ногах, подгоняемый страхом, от оравы невидимых преследователей с тяжёлой поступью, сотрясающей всю землю, и издающей такой грозный рык, что сердце начинают охватывать судороги. Судороги усиливаются, становятся невыносимыми и вдруг… всё обрывается.
Игорь видит под собою в потоке лунного света самого себя, свалившегося с инвалидной коляски и перевернувшегося из каких-то последних усилий на спину. На его лице, выбеленном лунным светом, застыло выражение блаженного облегчения. У него теперь нет ни физических страданий, ни нравственных переживаний.
Всё позади.
Это злые потусторонние сущности вошли в тот мир, где он мучился, и избавили его от тех мук.
В синем тумане вспыхивали и гасли ярко-белые искры, кружились, сменяя друг друга упоительные ароматы, гулко, в такт биению моего сердца, стучал невидимый молот. Синева загустела до непроглядной черноты, в ней засветился внутренним серебряным блеском маленький шарик. Он закачался, как маятник, переключил на себя мой взгляд, стал втягивать в себя моё самосознание и всё моё мироощущение.
Я замер в беспокойном ожидании…
…И обыденность дивно преобразилась, приоткрывая передо мною завесы таинственных смыслов, вселяющих мистический ужас. Тесная пещера «раздвинулась» и наполнилась красным свечением. Её мрачные своды превратились в грозовые облака, взорвались вспышками молний, оглушительным грохотом, обрушились водопадными потоками дождя. Почва под моими ногами утратила плотность обычного материального мира, и я провалился в неё, как в бездну.
«Ласточки не поднимают корм с земли. Они ловят мошек на лету. Этим гарантируется свежесть корма».
Та «ласточка», которая поймала меня на лету, не обрадовала меня своим вниманием:
«Не лучше ли погибнуть от падения, чем от молочнокислого брожения в желудке летающего ящера или его птенцов?»
В том материальном мире, в который я провалился из многоличья синего тумана, всё оказалось по-простецки естественно обусловленным: «Сожри ближнего, а не то он сожрёт тебя». В гнезде моего пленителя пировало другое ящероподобное чудовище, поедая «ласточкиных» птенцов. Моему поработителю сразу стало не до меня. Те, кому летающий ящер готовил меня на корм, сами оказались чьим-то кормом. Отшвырнув меня в сторону, «ласточка» кинулась на защиту своих птенцов. А я…
…Инерция, которой зарядила меня «ласточка» своим отшвыриванием, выкатила меня на край вершины, где гнездилась эта жуткая рептилия. Каким-то чудом мне удалось ухватиться за этот край, но на этом чудеса только начинались.
«Ухватиться» – ещё не значит «удержаться».
Падение было страшным: далеко внизу я увидел плато, густо усеянное россыпью остроугольных камней.
«Лучшее у меня впереди: ведь я верил, что лучше погибнуть от падения, чем от молочнокислого брожения в желудке летающего ящера или его птенцов».
…Я не сразу понял, что произошло.
«Хамелеон выстреливает в жертву свой дальнобойный язык с присоской и закатывает его вместе с добычей в свою пасть».
Я вспомнил об этом, едва оказавшись в захвате мощного светового луча, предотвратившего мое падение на россыпь остроугольных камней, и начавшего втягивать меня в своё страшное жерло.
– Что это за странный экземпляр, как вы думаете, коллеги? – брезгливо указал на меня своей игольчато-бородавчатой клешнёй крабообразный монстр.
– В нашей базе данных, коллега, такой экземпляр уже есть, – глуповато ощерился в ответ каменный истукан. – Мы классифицировали его как «примитивное безволосое обезьяноподобное». Раз в десять – пятнадцать лет (по их летоисчислению) они попадают сюда из какого-то их «синего тумана». Этот вид нами уже хорошо изучен и никакого научного интереса больше не представляет.
– Будем утилизировать? – проквакала огромная туша с жабьей пастью.
– Зачем? Для нас технологически проще вернуть это примитивное создание в его так называемый «синий туман», – подытожил обсуждение моей участи гуманоид, сидящий у пульта управления наружным оборудованием их звездолёта.
Моё сердце вновь сковало ужасом:
«Я не переживу очередного испытания огнём молний и водой обвального ливня в пещере с синим туманом!»
Пелена синего тумана просветлела и улетучилась. Пещера обрела обычный вид, но моё мировосприятие, разрушенное пережитыми потрясениями, всё ещё не находило опоры в этом аномальном пространстве. Я, как в бреду, на трясущихся ногах выбрался из пещерной непредсказуемости, с трудом доковылял до места своей стоянки, заполз в палатку и провалился в тяжёлый полуобморочный сон.
С тех пор я дал себе зарок никогда больше не посещать аномальные зоны с отрицательной энергетикой.
Недавно один мой знакомый спросил меня, не слышал ли я чего-нибудь о пещере с синим туманом и о том, где её найти? Я соврал ему, сказав, что никогда о такой пещере не слышал.
…осталось ощущение нереальности события, как будто это было частью нехорошего неправильного сна.
Е. М. Бахарева
(Журнал «Невыдуманные истории.
Золотая серия» №1 (25) 2021, стр. 37)
Мне вспомнилась забавная страшилка, услышанная когда-то у ночного охотничьего костра. Она о том, как молодой охотник делился своими воспоминаниями с друзьями:
«Молодой охотник:
– Я однажды так перепугался, что до сих пор испытываю ужас, когда вспоминаю тот случай. Это было в «час волка», когда всё становится призрачным и изменяется до неузнаваемости. Я шёл лесной тропинкой и нечаянно наступил на сучковатую палку, «взбрыкнувшую» под моей ногой. Мне показалось, что это была гадюка!
Старый охотник:
– Чудило! Нашёл, о чём с ужасом вспоминать!
Молодой охотник:
– Не в том был ужас, что гадюка оказалась палкой, а в том, что другая палка, которую я схватил, чтобы отбиваться змеи, оказалась гадюкой!»
Нечто подобное произошло однажды и со мною.
На спор с жителями одной Богом забытой деревни, в которую меня занесла на короткое время моя неприкаянная судьба, я, вопреки их попыткам остановить меня, отправился «в самый жуткий час» в мрачное лесное урочище, «туда, где леший бродит». И не потому, что выпил лишнего, а потому, что не пожелал проникаться их дремучими суевериями, порождёнными необразованностью и хроническим алкоголизмом.
«Тёмные люди!»
Я вынул отражатель из своего фонарика, и он стал излучать рассеянный свет, обеспечивая, хотя и на более коротком расстоянии, более широкий обзор. Место в мрачном урочище оказалось совершенно диким: ни тропинок, ни прогалинок, сплошные нагромождения бурелома под ногами. А по среднему и верхнему уровню рогатятся когтистые ветви сухостоя и какого-то колючего кустарника, норовя изорвать одежду, исцарапать руки и лицо, выколоть глаза.
Полчище комаров с сатанинской остервенелостью вонзилось в меня сотней своих жал. Мне вспомнилась смешилка о медведе, который пытался отогнать комариный рой тяжеленной дубиной. Он, конечно, выглядел полнейшим дураком, но я и сам готов был ему уподобиться от бессильной злобы на этих взбесившихся кровососов, разрывавшей мне мозг.
Преодолев очередную преграду из бурелома, сухостоя и колючего кустарника, я вдруг будто бы выпал из прежней плотной мерности материального мира. Пространство вокруг меня стало каким-то зыбким, наполнилось знобящей изморозью, а моё сердце сжалось от плохих предчувствий.
«Быть беде!»
Сообразуясь с изменениями пространства, изменилось и моё сознание. Спасаясь от разрушения, оно приняло этот мир таким, каким он стал со всей его несуразностью. В моей душе возникла и целиком овладела мною противная трусливая дрожь.
«Я не трус!», – мысленно прокричал я себе.
«Я не трус!!»
«Я не трус!!!»
Я должен был вновь уверовать в свою храбрость, но именно в это время и именно в этом месте я больше не верил в неё.
Энергетика этого места превратила меня в труса, в «тварь дрожащую».
Это место было сильнее меня.
Я отчётливо понял, что здесь возможна и даже неизбежна встреча с лешим…
«Ну, зачем я подумал о лешем! Не зря говорят: помяни чёрта – и он тут как тут. Видно, всякая нечисть только того и ждёт, чтобы её помянули»:
Из темноты, до которой не дотягивался свет моего фонарика, на меня смотрели два глаза, пылающие мстительным безумием.
«Это моя смерть!»
Фонарик выпал из моей онемевшей от страха руки, но я не стал его поднимать. Мне уже было не до него. Я повернулся и побежал, не разбирая дороги, но уже на третьем шаге уткнулся во что-то мягкое и мохнатое.
«Медведь!»
Но даже мысль о медведе не показалась мне такой страшной, как те глаза, пылающим мстительным безумием.
За моей спиной послышался леденящий душу хохот, а затем хлопанье крыльев.
«Так это я филина принял за лешего!»
Я боязливо посмотрел перед собою и слабом свете валявшегося на земле фонарика увидел, что передо мною стоял не медведь, а сам леший.
От разрыва сердца меня спасло только то, что от охватившего меня ужаса я потерял сознание.
Очнулся я в душной избе, пропахшей табачным дымом, самогоном, квашеной капустой и овчиной.
– Ну, ты крепкий мужик! Как лунатик, но своими ногами до деревни добрёл!
– У самой околицы свалился. Собаки нас всполошили и к тебе привели.
– Теперь первое дело тебе поправиться стопочкой самогона, – засуетилась вокруг меня вся компания, не желавшая накануне отпускать меня «туда, где леший бродит».
Три дня меня лечили самогоном и квашеной капустой и всё выпытывали, что со мною стряслось, отчего я вернулся из мрачного лесного урочища седым, как степной ковыль.
Странное я испытывал чувство: Моё сознание, вернувшее себе состояние, соответствующее реалиям этого материального мира, решительно отвергает саму возможность того, что происходило в ином пространстве, с иными, непонятными нам закономерностями.
В том мире всё то действительно было: и моя противная трусливая дрожь, и дурной филин, и страшный-престрашный леший.
В нашем материальном мире этого быть не могло.
Мужчина склонился над банкоматом и извлёк из него огромную пачку денег. В том, что он это сделал, не было ничего необычного, но то, как он это сделал, выглядело противоестественно: ни банковской карты, ни набора пин-кода, ни ввода операции на выдачу денег. Вместо этого – осенение экрана перевёрнутым крестным знамением и шепотное вычитывание короткой, но энергичной тирады.
В ответ на моё недоумение мужчина с царственной грацией повернул непосредственно ко мне свой лик и вдруг… хамски мне подмигнул, его величественный лик лопнул, как мыльный пузырь, а на его месте появилась толстая кошачья морда с нагло смеющимися глазами.
Этот неприятный сон осел во мне предчувствием какого-то грозящего мне обмана.
Предчувствие меня не обмануло.
Санаторная жизнь – это процедуры, превращающие отдых в суету, не дающую возможности расслабиться от их плотного графика. Только ближе к вечеру удаётся придаться блаженному безделью. Тогда душа просит развлечений. Сегодня таким моим развлечением, как и вчера, как и позавчера, будет игра в подкидного дурака с навешиванием «погон» от шестёрок до тузов или наоборот. Три моих постоянных партнёра – весёлые парни из Воркуты. Они заядлые рыбаки и охотники с массой занимательных историй. Вероятно, все эти истории или самая захватывающая их часть – обычные рыбацко-охотничьи привирушки.
Ну и пусть!
Я настолько интересуюсь всем необычным, загадочным, страшноватеньким, а то и чудовищно жутким, что, наверняка, сам же их провоцирую на непроизвольное враньё.
Этим вечером, пока не собралась вся наша картёжная компания, мой напарник по игре Серёга поведал мне о своём самом невероятном охотничьем происшествии.
Случилось это с ним поздней осенью, в самый разгар охотничьего сезона на уток. Он брёл по болотистой местности сквозь густой предрассветный туман, выбирая точку для засады. Места эти были давно уже им исхожены и изучены. Впереди по ходу его движения располагалось болотце, на которое поутру слетались утиные стаи. Серёга выбрал подходящее укрытие в зарослях камыша и приготовился к прилёту дичи. Вот облако густого тумана отделилось от водной глади и стало подниматься вверх. В открывшемся взору пространстве Серёга неожиданно увидел низкий, заросший густой зеленью остров, которого раньше здесь не было, а, значит, и теперь быть не должно.
«Что за бесовское наваждение?»
Подчиняясь какой-то неведомой силе, забыв об охотничьей осторожности, Серёга, как сомнамбула, двинулся в сторону загадочного острова.
Вот тут-то и началось…
Путь ему внезапно преградила отвратительная старуха, облепленная тиной и жидкой болотной грязью. Она потянулась к Серёге грязными корявыми руками с уродливо длинными когтистыми пальцами, между которых колыхались зелёные лягушечьи перепонки. Старуха раззявила свой рот с кривыми, прочерневшими от гнилости зубами и, будто ржавыми крючьями, захватила бедолагу острым взглядом, притягивая к себе его обезволенное и послушное её сатанинской силе тело. В её взгляде сверкали молнии плотоядной жадности и… похоти (!!!).
«Кикимора!!!»
Смёрзшиеся от ужаса губы не повиновались Серёге.
Он не мог произнести ни единого слова.
Только в подсознании, в самой её удалённой от всего сущего глубине, вскипели молитвенные слова:
«Господи! Спаси и сохрани!»
Серёга не понял и не помнил, как он добрался до дома.
Две недели после того случая он провалялся в постели без сознания, метался и дико вскрикивал в тяжёлом, мутном горячечном бреду.
Местная знахарка отшептала над ним молитвы, приготовила особые отвары и настойки, научила Серёгину мать, как их использовать.
Через две недели Серёга пришёл в себя и рассказал своим друзьям охотникам, что с ним произошло. Те ему не поверили:
«Какой остров?! Нет там никакого острова!»
Они даже вышли в то место с проверкой, но острова там не нашли, а потому решили:
«Наверно, „дурка“ Серёгу накрыла, когда он бродил в тумане. „Вдурняк“ все эти страсти ему привиделись: и остров, и кикимора, хотя… кикимору люди видели там и раньше».
Но, что там какая-то кикимора!
Бывает нечисть и пострашнее!
…Я на себе это испытал…
Игра в подкидного дурака у нас в тот вечер не состоялась. Двое наших партнёров вместо того, что бы составить нам компанию, увели Серёгу на охоту за местной «двуногой дичью», длинноногой и обворожительной.
«Выручай, брат Серёга! Мы таких трёх кралей закадрили! Но нас было только двое, и они послали нас за третьим!»
Так я остался за нашим игровым столиком «с носом» и с невостребованной колодой карт в своих руках.
«Выручил» случайно подвернувшийся джентльмен, изысканный, как жираф из песни на стихи поэта Николая Гумилёва.
«Вот, что тогда на меня нашло?! Ведь никогда не играл на деньги! А в этот раз я оказался околдован этим «изысканным джентльменом»», как Серёга кикиморой!»
Наваждение стало сходить с меня, как облако густого тумана, оторвавшегося от водной глади коварного лесного болотца.
«Изысканный джентльмен» склонился над нашим игровым столиком, перекладывая с него в большой портфель свой выигрыш: всё, что было заработано мною за долгие годы «на Северах» и предназначалось для обживания в благодатных южных краях после санаторного лечения.
В том, что он это делал, не было ничего необычного. Но то, как он это сделал, выглядело противоестественно: с того самого момента, когда он предложил мне сыграть с ним на деньги, я будто бы провалился в странное состояние повиновения его воле и отдался во власть событий, уносивших меня из непробиваемой финансовой защищённости в полную нищету.
В ответ на моё смятение мужчина с царственной грацией повернул непосредственно ко мне свой лик и вдруг… хамски мне подмигнул, его величественный лик лопнул, как мыльный пузырь, а на его месте появилась толстая кошачья морда с нагло смеющимися глазами.