Намазав фуа-гра на ломтик квадратного хлеба, я вдохнула аромат. Пахло очень вкусно, поэтому я вонзила зубы в бутерброд и даже застонала от восторга. Живут же люди, едят такую вкусноту! А мы перебиваемся бутербродами с вареной колбасой сомнительного качества.
Не прошло и минуты, как первый бутер уже был в моем желудке, поэтому, недолго думая, я сделала второй… потом и третий… Я так вошла во вкус, что совсем ни о чем не думала, кроме еды. Голод, как говорится, не тетка! Что там еще есть в холодильнике?
Тонко-тонко нарезанный вяленый кусок мяса, по всей видимости, это испанский хамон. Я облизнулась и взяла себе сразу несколько кусочков, разместила их на квадратном хлебе и начала есть. Потом поняла, что без хлеба будет вкуснее, тем более, в меня так больше влезет. Засмеявшись своей смекалке, еще съела несколько кусочков хамона. Заглянув в холодильник, начала искать, что еще можно попробовать.
На этот раз на глаза попалась клубника. Я конечно ее ни раз пробовала, но та, что лежала в холодильнике, поражала своими размерами и ароматом. Достав несколько ягод, вдохнула… Помнится мне, моя бабушка давным давно выращивала клубнику у себя в огороде, так вот ее аромат был настолько потрясающим, а вкус таким волшебным, что никакие магазинные пластиковые экземпляры даже в подметки не годятся. Откусив небольшой кусочек от гигантской клубники, я снова от восторга простонала. Это чудо! Бабушка, прости, но у Гессера клубника еще лучше!
Съев штуки три размером с мой кулак, устремила взор на другие фрукты и ягоды – экзотические. Это не маракуйя, не манго. А что-то совсем мне неизвестное. Решив пока не рисковать, так как там могут быть такие, как дуриан, я посмотрела в другую часть холодильника.
Там лежало несколько видов сыров. С плесенью, без плесени, с дырками, без дырок. В общем, ешь не хочу. Кусать так сыр мне показалось неприличным, поэтому я стала рыскать по кухне в поисках ножа, как вдруг увидела Гессера, стоящего в проходе и наблюдающего за мной.
Сглотнув ком в горле, не знала, что и сказать.
– И давно ты здесь? – хотелось понять, насколько долго он за мной наблюдает.
Если с самого начала моего обжорства, то это жуткий стыд.
– Не волнуйся, я видел все, что нужно… – Марк вдруг заржал.
– Вообще-то, я очень голодна! У меня даже не было времени пообедать! А ты меня запряг работой…
– Я тоже проголодался, сделай-ка мне ужин, – он как король сел за кухонный стол. – Хочу… запеченную в духовке баранину с овощами, – произнес он так, словно перед ним повар.
Я готовить-то особо не умею, а уж баранину с овощами в духовке тем более сделать не смогу. Увидев мой ступор, он вдруг сжалился.
– Ладно, в другой раз сделаешь баранину. Сейчас дай мне такие же бутеры с фуа-гра, какие ела ты. Потому что ела ты очень смачно и аппетитно, значит, было вкусно…
Я кивнула, обрадовавшись тому, что легко отделалась. Сейчас он поест, отвезет меня домой, и на том мы закроем наш вопрос. Положив ему на тарелку три бутерброда, поставила ее перед ним.
– Это все? Давай еще нарезки мяса и сыров. Еще овощи порежь. И сделай чай. Мне что тебя учить нужно? – он бросил на меня какой-то уничижительный взгляд.
Боже! Да что я ему сделала? Ничего не ответив, начала доставать из холодильника все, что он назвал. Марина, потерпи немного, скоро все закончится. Он же все-таки спас тебя от подонка, а убрать дом, приготовить поесть Гессеру куда меньшее из зол, чем изнасилование тем козлом из клуба.
Может, если я с ним буду милой, доброй и покладистой, он разжалобится? А может, наоборот нужно быть наглой стервой?
Подготовив все, что он просил, я снова поставила перед ним тарелки с нарезками мяса, сыров и овощей. Гессер ужинал, закидывая в себя еду еще более бесстыдно, чем это делала я. Может этим он хотел убедить меня, что мне не стоит стыдиться. А может, это его обычная манера потребления еды. Но, как я считала раньше, богатые люди так не едят? Где приличия? Я так ела только потому, что думала, что за мной никто не наблюдает.
– Откуда у тебя столько денег? Папа дал? – раз он мне хамит, то и я буду хамкой.
Вопрос денег считается самым неприличным, его задавать можно только самым близким. Ну или если не боишься показаться невоспитанным перед оппонентом.
– Я сам заработал, – усмехнулся Марк.
– Ты знаешь, как-то сомнительно… Сколько тебе? – проговорила с ехидцой в голосе.
Нападение – лучшая защита.
– Двадцать один, – окинул он меня равнодушным взглядом.
– Ну так вот, двадцать один год – это слишком юный возраст, чтобы заиметь такой дом своими силами. Тебе помог папа, или помогла мама. Просто скажи правду… это ведь не стыдно! – Боже, что я несу?!
Отодвинув тарелки, он посмотрел на меня как на последнюю девку.
– Вставай, я тебе сейчас покажу, как я бабки заработал сам! – его рык заставил вздрогнуть.
Выключив чайник, я пошла за ним, дрожа как осиновый лист. Кажется, я влипла. Тактика быть стервой провалилась с треском. Надо было быть паинькой!
Гессер почти затолкал меня в свою машину, пристегнул ремень и сел за руль. Его дьявольский взгляд пугал до чертиков, я вжалась в кресло и почти перестала дышать.
Марина, ну что же ты делаешь? Зачем языком мелешь? Он явно не в своем уме, а такое общение его способно вывести из себя. Все папенькины сынки очень ревностно относятся к подозрению в том, что это не они такие умные и крутые, а их папы с барского плеча дали им все, что у них есть. Им постоянно нужно что-то доказывать. Например, то, что на них природа не отдохнула. Только вот, возраст двадцать один год совсем не тот, когда можно ворочать миллионами. Во всяком случае, я не знаю ни одного человека в двадцать один, чтобы он сам построил себе такой роскошный дом. Правды ради стоит отметить, что я не знаю людей и значительно старше, у кого бы был такой дом…
Гессер включил музыку. Очень громкую и очень тяжелую. Но я протестовать не стала. Может прокатил пару-тройку километров и остынет. Поэтому всю дорогу, которую он снова гнал, как сорвавшийся с цепи, мы провели в молчании.
Приблизительно через полчаса мы оказались в довольно странном месте. Я в таких никогда не была, но прекрасно понимала, что скорее всего это гоночный трек.
Мы вышли из машины и пошли через главный вход. Марк с кем-то пообщался, а потом повел меня на трассу. Я потихоньку начала понимать, что он хочет мне показать, и от этого становилось еще страшнее.