Нет, видимо, я все-таки выберусь на шоссе! Мне было чему радоваться – семь часов утра, когда зимний рассвет только-только выбелил восточный край неба, не самое подходящее время, чтобы выкапывать машину из сугроба.
Узкая неогороженная дорога огибала плато, а от нее ответвлялись еще более узкие проселки, ведущие к одиноким фермам. Когда я отправился по ночному вызову – маточное кровотечение у коровы, – снег, собственно, не шел, но крепчающий ветер сметал пушистую поверхность белого одеяла, уже несколько недель укутывавшего вершины холмов. В лучах моих фар закручивались снежные смерчи, длинные, изящные, белые гребни дюйм за дюймом вырастали поперек полоски асфальта.
Именно так начинаются снежные заносы, и, вводя питуитрин, а потом закрывая кровоточащую шейку матки тампоном из чистой простыни, я прикидывал, успею ли выбраться из снежной ловушки.
На обратном пути поперек дороги тянулись уже не изящные гребни, а пухлые диванные валики, и мой автомобильчик преодолевал их, время от времени двигаясь юзом и выписывая зигзаги. Но теперь впереди в бледном свете показалась успокоительно-черная лента шоссе. Еще несколько сотен ярдов – и я там!
Но как раз тут по другую сторону поля замаячил Коут-хаус. Я там лечил бычка, который объелся мороженым турнепсом, – и очередной визит был назначен на этот день. Мне вовсе не улыбалось тащиться сюда еще раз, а окно кухни светилось. Значит, там уже все на ногах. Я свернул и через минуту-другую въехал во двор.
Дверь дома выходила на небольшое крыльцо, где ветер намел у стены ровный двухфутовый бугор. Я наклонился над ним, собираясь постучать, как вдруг поверхность бугра дрогнула и заколыхалась. Там под снегом что-то было – что-то большое! Мне стало чуть не по себе, когда в смутном свете из снега возникло мохнатое тело. Видимо, тут от холода укрылся какой-то дикий обитатель холмов… Но ведь таких огромных лисиц не бывает, а звери крупнее здесь будто бы не водятся!
В этот момент дверь распахнулась и свет из кухни заструился на крыльцо. Питер Тренхолм приветственным жестом пригласил меня войти, а из уютной светлой кухни мне улыбнулась его жена. Очень симпатичная молодая пара!
– Кто это? – еле выговорил я, указывая на зверя, который энергично стряхивал снег с косматой шкуры.
– Это? – Питер ухмыльнулся. – Старик Тип, а кто же?
– Тип? Ваш пес? Но зачем он залез в сугроб?
– Да его просто замело. Он же здесь ночует, у задней двери.
Я с недоумением уставился на фермера:
– Как ночует? Каждую ночь под открытым небом?
– Ага, каждую. Летом и зимой. Да не смотрите на меня так, мистер Хэрриот, он это любит. У остальных собак теплые подстилки в коровнике, а Тип от них нос воротит. Ему уже пятнадцать, а спит он тут еще с той поры, как щенком был. Помнится, покойный папаша и так и эдак заманивал его спать под крышей, но он ни в какую.
Я с изумлением посмотрел на старого пса. Теперь я мог рассмотреть его получше. Он был крупнее обычной овчарки и с более длинной шерстью, а чувствовавшаяся в нем неуемная энергия никак не вязалась с его пятнадцатью годами. Просто не верилось, что животное, обитающее в этих суровых холмах, по собственному выбору ночует под открытым небом – и с явной пользой для себя. Мне пришлось долго вглядываться, чтобы обнаружить признаки старости. Легкая скованность в походке, пожалуй, какая-то сухость в очертаниях морды и головы, ну и, конечно, неизбежная мутность в глубине глаз. Однако общим впечатлением была неугасимая жизнерадостность.
Он стряхнул остатки снега, вприпрыжку подскочил к фермеру и раза два гавкнул – правда, несколько надтреснуто. Питер Тренхолм засмеялся:
– Видите? Готов взяться за дело. Тип у нас на работу жаден!
Фермер пошел к службам, а я последовал за ним, спотыкаясь о замерзшие, твердые, как железо, рытвины под снегом и нагибая голову под режущим ветром. До чего приятно было открыть дверь коровника и нырнуть в его тепло!
В длинном помещении находились не только дойные коровы, хотя большую его часть занимали они. С ними соседствовали молодые телки и бычки, а в последнем пустом стойле, глубоко зарывшись в солому, спали собаки. Тут же пристроились и кошки. Да, значит, в коровнике было очень тепло! Среди животных никто так не ценит комфорт, как кошки, и они свернулись в соломе пушистыми клубками, захватив наиболее уютное место возле перегородки, откуда веяло коровьим теплом.
Тип уверенно расхаживал среди своих коллег – молодого пса и суки с тремя полувзрослыми щенками. Сразу было видно, что он тут самый главный.
Мой пациент – один из бычков – выглядел получше. Накануне у него наблюдалась полная атония рубца (первого большого отдела желудка) – естественный результат переполнения мерзлым турнепсом. Его немного раздуло, и он постанывал от неприятных ощущений. Но когда я теперь прижал ухо к его левому боку, то сразу же услышал рокотание почти правильных сокращений рубца вместо вчерашней мертвенной тишины. Промывание желудка, которое я ему устроил, несомненно, сыграло свою благую роль, а еще одно приведет все в окончательный порядок. Я любовно смешивал ингредиенты особенно мне нравившегося снадобья, которое с тех пор успело навсегда исчезнуть в волнах прогресса: унция формалина, полфунта поваренной соли, ковш черной патоки из бочонка, тогдашней обязательной принадлежности большинства коровников. Все это разводилось в двух галлонах горячей воды.
Я вставил деревянный зевник в рот бычка и закрепил его за рогами, Питер ухватил ручки, а я ввел зонд в рубец и накачал в него моего снадобья. Когда я кончил, бычок удивленно вытаращил глаза и затопал задними ногами. Вновь послушав, что у него делается внутри, я различил успокоительное бульканье содержимого рубца и улыбнулся. Подействовало! Да и когда же оно не действовало?
Вытирая зонд, я услышал звон молочной струи, бьющей в подойник, – брат Питера приступил к утренней дойке, а когда я повернулся, чтобы уйти, он прошел с полным подойником в молочную. Возле собачьего стойла он остановился и налил им в миски парного молока, после чего Тип небрежной походкой отправился туда позавтракать. Пока он лакал, молодой пес попытался присоединиться к нему, но зубы Типа сомкнулись в полудюйме от его носа, и он ретировался к другой миске. Однако я заметил, что старик не стал протестовать, когда из его миски принялись лакать сука и щенки. Кошки – черно-белая, трехцветная и серая – вылезли, потягиваясь, из соломы и подошли поближе в ожидании своей очереди.
Миссис Тренхолм позвала меня в дом выпить чая, и, когда я вышел, было совсем светло. Однако небо затягивали низкие серые тучи, а голые ветки редких деревьев возле дома гнулись под ветром, который налетал долгими леденящими порывами с белых безлюдных просторов вересковых пустошей. Йоркширцы называют такой ветер «узким», а иногда – «ленивым», поскольку он не трудится огибать тебя, а пронизывает насквозь. Мне сразу стало ясно, что на земле нет места лучше табурета возле пылающего очага деревенской кухни. Почти все люди и звери согласились бы со мной – но только не Тип. Он кружил возле Питера, грузившего на тележку тючки сена для бычков и телок в дальних сараях. А когда Питер тряхнул вожжами и жеребчик затрусил со двора, Тип вскочил на тележку.
Укладывая свое снаряжение в багажник, я оглянулся на него: широко расставив лапы, чтобы удерживать равновесие на подпрыгивающей тележке, старый пес помахивал хвостом и вызывающе лаял навстречу ветру и царству холода. Таким я и помню Типа, презревшего изнеживающие удобства и избравшего для своего ночлега самое почетное место – перед порогом своего хозяина.
Милый старина Тип! Такой типичный для тысяч и тысяч закаленных деревенских псов, которые радостно отрабатывают свое содержание среди высоких холмов Северного Йоркшира. Переполненные энергией, крепкие, жилистые. Жирных среди них не увидишь. Изнеживающие удобства, лень, правильное питание не для них – большинство пробавляется кукурузными хлопьями с молоком. Но они пышут здоровьем. Быть может, непрерывная работа в вечном движении чуть-чуть сокращает срок их жизни, но далеко не всегда. Помню двадцатилетнего старичка, который на дрожащих лапах выбирался из конюшни, чтобы встретить меня должным образом. Виляющий хвост показывал, что он все еще радуется жизни. Однако Тип остается единственной известной мне собакой, которая по собственному выбору спала в снегу.