– Не хотите ли понадзирать за Дарроубийской выставкой, Джеймс? – Зигфрид бросил прочитанное письмо на стол и повернулся ко мне.
– Я не прочь, но ведь они всегда приглашают вас?
– Да, но в письме сообщается, что дата перенесена, а я как раз на эти дни уезжаю.
– А! Ну прекрасно. А что мне надо будет делать?
Зигфрид уже проглядывал список вызовов.
– В сущности, чистейшей воды синекура. Практически день приятного отдыха. Вам надо будет измерять пони и быть под рукой на случай, если какое-нибудь животное получит травму. Вот примерно и все. Ах да! Еще вам предстоит судить «любимцев семьи».
– Любимцев семьи?
– Ну да. Они устраивают настоящую выставку собак, но судить ее участников приглашается специалист. А это – больше для развлечения – любые зверюшки и пичужки. Вы должны будете присудить первое, второе и третье места.
– Ясно, – сказал я. – По-моему, мне это более или менее по силам.
– Чудесно! – Зигфрид протянул мне конверт. – Вот квитанция для автостоянки, обеденные билеты для вас и приятеля, если решите взять с собой кого-нибудь, а также значок ветеринара. Вот и хорошо.
Погода в субботу, когда открывалась выставка, должна была привести устроителей в восторг: синие небеса без единого облачка, почти полное безветрие и знойное солнце – порядочная редкость на севере Йоркшира.
Подъезжая к выставке, я наслаждался соприкосновением с полными жизни картинами и сценами, словно взятыми из книг о Старой Англии: пестрые шары и навесы на ярко-зеленом лугу у реки, женщины и дети в ярких летних нарядах, коровы и быки в сопровождении облаченных в комбинезоны скотников, массивные рабочие лошади, неторопливо шагающие по кругу.
Я оставил машину на стоянке и направился к шатру устроителей – флаг над ним обвисал безжизненной тряпкой. Тут Тристан меня покинул: с безошибочным инстинктом бедного студента, не упускающего случая бесплатно угоститься и поразвлечься, он забрал все мои дополнительные билеты и теперь устремился к пивной палатке. Я вошел в шатер доложить о себе секретарю комитета.
Оставив там свою измерительную линейку, я отправился побродить по выставке.
На сельских выставках полно всякой всячины на все вкусы. Галопом проносились верховые лошади всевозможных пород – от пони до гунтеров, а на одном кругу судьи заботливо осматривали кобыл с жеребятами – прелестными сосунками.
В стороне четверо мужчин, вооруженных ведрами и швабрами, мыли и чистили бычков, сосредоточенно, точно модные парикмахеры, расчесывая и подвивая шерсть на крупах.
Я свернул к ларькам – полюбоваться редкостным обилием земных плодов, от связок ревеня до пучков лука, не говоря уж о букетах, вышивках, джемах, кексах, пирогах. А детский отдел! Картина «Пляж в Скарборо» – Энни Хеселтайн, девять лет; каллиграфически выведенные чуть кривоватые строчки: «Вовеки радость красоту дарует» – Барнард Пикок, двенадцать лет.
Но я тут же забыл обо всем: из-за эстрады появились две пары – Хелен с Ричардом Эдмундсоном и ее отец, мистер Олдерсон, увлеченный беседой с отцом Ричарда. Молодой человек шел совсем рядом с Хелен, болтая, смеясь, а его светлые волосы, сияя помадой, по-хозяйски наклонялись к ее темным кудрям.
В небе по-прежнему не было ни облачка, но солнечный свет вдруг затмился. Я быстро отвернулся и отправился на розыски Тристана.
Я его обнаружил, поспешно заглянув в шатер с вывеской «Напитки» над входом. Тристан, опираясь локтем на стойку, сооруженную из козел и досок, вел задушевный разговор с компанией работников в кепках. В одной руке у него была сигарета, в другой – пинтовая кружка. Атмосфера здесь царила самая непринужденная и дружеская. Для более церемонных возлияний предназначался президентский бар позади административного шатра – там пили розовый джин и херес, а здесь ублаготворялись пивом, бочковым и бутылочным, а дородные девицы за стойками разливали его с яростной сосредоточенностью тех, кому предстоит нелегкий день.
– Да, я ее видел, – сказал Тристан, когда выслушал меня. – Собственно говоря, вон они, – добавил он, кивая на семейную группу, как раз проходившую перед палаткой. – Я уже давно на них поглядываю, Джим. Мне отсюда все видно.
– Ну что же, – сказал я, беря полупинтовую кружку портера, которую он мне протягивал. – Умилительная картина. Папаши, которых водой не разлить, а Хелен прямо-таки цепляется за руку этого типа.
Тристан поглядел поверх кружки на луг и покачал головой:
– Вот тут ты ошибаешься: это он вцепился в ее руку! – Тристан многозначительно покосился на меня. – Тут есть разница!
– Только мне от этого не легче, – буркнул я.
– Да не вешай ты носа! – Он сделал неторопливый глоток, понизивший уровень пива в его кружке на шесть дюймов. – Что, по-твоему, должна делать хорошенькая девушка? Сидеть дома и ждать, когда ты соблаговолишь ее навестить? Если ты каждый вечер стучался в их дверь, то мне ты об этом не рассказывал.
– Тебе хорошо говорить! По-моему, старик Олдерсон на меня собак натравит, если я туда сунусь. Ему не нравится, что я ухаживаю за Хелен, и у меня такое чувство, что он убежден, будто я прикончил его любимую корову, когда в последний раз был у них.
– А ты ее убил?
– Да нет же! Но я осмотрел живую корову, сделал ей инъекцию, и она тут же сдохла. Так что винить его я не могу.
Я отхлебнул пива, провожая взглядом дружную компанию, которая теперь удалялась от нашего убежища. На Хелен было светло-голубое платье, и я думал, как этот цвет идет к ее темно-каштановым волосам и как мне нравится ее свободная, легкая походка, но тут над лугом загремел громкоговоритель:
– Мистер Хэрриот, ветеринарный врач, будьте добры срочно явиться в административный отдел.
Я вздрогнул от неожиданности, но тут же преисполнился гордости: впервые моя фамилия и профессия были названы по радио!
Торопливо шагая по траве, скашивая взгляд на официальный значок у меня на лацкане, золотыми буковками провозглашавший: «Ветеринарный врач», я ощущал себя очень важной персоной. Один из устроителей встретил меня на полпути.
– Что-то с коровой. Несчастный случай, по-моему. – Он указал на открытые стойла на краю луга.
Толпа любопытных уже собралась возле моей пациентки, проходившей по классу стельных коров. Ее владелец – незнакомый фермер, видимо из дальних окрестностей Дарроуби, – сказал мрачно:
– Споткнулась, спускаясь с фургона, и стукнулась головой о стену. Ну и сломала рог.
На молоденькую коровку красивой шоколадной масти было жалко смотреть. Ее вымыли, причесали, подзавили, попудрили – и на тебе! Рог болтается возле уха, а из раны тремя струйками бьет фонтанчик алой артериальной крови.
Сломанный рог висел на лоскутке кожи, которую я тут же перерезал ножницами. Фермер ухватил корову за морду, а я попробовал нащупать щипцами разорванные кровеносные сосуды. В ярком солнечном свете струйки крови, как ни странно, были почти невидимы, но стоило корове дернуть головой – и я ощущал теплые капли на своей физиономии и слышал, как они шлепаются на мой воротник.
Нащупать сосуды мне никак не удавалось, я начал отчаиваться, и вот тут-то вдруг увидел в толпе зрителей Хелен и ее спутника. Эдмундсон следил за моими тщетными потугами с мягкой усмешкой, но Хелен, встретив мой взгляд, ободряюще улыбнулась. Я постарался улыбнуться в ответ, но, боюсь, разглядеть эту улыбку сквозь кровавую маску на моем лице было трудновато.
Корова дернула головой с еще большей энергией и выбила у меня щипцы. Тут я сделал то, с чего следовало бы начать, – наложил на рану ватный тампон с антисептическим порошком и повязку восьмеркой, закрепив ее на уцелевшем роге.
– Ну вот, – сказал я фермеру, смигивая кровь с глаза. – Кровотечение остановлено. Я бы порекомендовал вам обезрожить ее, как только будет можно, иначе вид у нее будет неприглядный.
В эту секунду из толпы зрителей выделился Тристан.
– Как это ты оторвался от пива? – осведомился я саркастически.
– Пора обедать, старина, – весело ответил Тристан. – Но прежде тебя надо привести в пристойный вид, иначе я не смогу показаться с тобой на людях. Подожди тут. Я принесу ведро воды.
Обед оказался превосходным, и я заметно приободрился. Хотя накрыт он был в шатре, жены устроителей приготовили незабываемые закуски: свежая лососина, домашняя ветчина, холодный ростбиф со всевозможными салатами, и яблочные пироги, и кувшины со сливками, какие можно увидеть только на сельских праздниках. Одна из дам славилась своими сырами, и мы завершили трапезу кофе с восхитительным козьим сыром. Напитки тоже не оставляли желать лучшего – у каждого прибора стояли бутылка светлого эля и стакан.
В обществе Тристана мне, правда, было отказано – он предусмотрительно занял позицию за столом между двумя рьяными поборниками трезвости, утроив таким образом свою порцию пива.
Не успел я снова выйти на солнечный свет, как меня тронули за плечо.
– Судья просит вас осмотреть собаку, которая выглядит больной, – сказал какой-то человек и повел меня к машине, где тощий субъект лет сорока с темной щеточкой усов на верхней губе держал на поводке жесткошерстного фокстерьера. Меня он встретил вкрадчивой улыбкой и категорически заявил:
– Моя собака абсолютно здорова. Какие-то бессмысленные придирки!
Я поглядел на фокстерьера:
– Но у него гной в уголках глаз.
Хозяин песика замотал головой:
– Это не гной! Я его припудрил тальком, ну и засорил ему глаза.
– Хм! Все-таки смерим ему температуру.
Песик даже не дернулся, когда я ввел термометр. Я взглянул на шкалу, и у меня брови полезли на лоб.
– Без малого сорок! Боюсь, на выставку его допустить нельзя.
– Погодите минутку! – Хозяин выставил подбородок. – Вы не лучше этого так называемого судьи. Я привез мою собаку издалека, и я ее выставлю.
– Извините, но с температурой сорок это невозможно!
– Так его же в машине растрясло! Вот она и подскочила.
Я покачал головой:
– Но не так же высоко! Да и вид у него совсем больной. Видите, как он щурит глаза, точно их раздражает свет? Не исключено, что у него чума.
– Что? Чушь! И вы это прекрасно знаете. Он никогда еще не был в такой прекрасной форме! – У него даже губы дрожали от гнева.
Я еще раз посмотрел на песика. Он тоскливо припал к траве. Иногда по его телу пробегала дрожь, свет ему был явно неприятен, а в уголках глаз виднелись два кремовых комочка гноя.
– Вы сделали ему противочумную прививку?
– Ну нет. А почему вы вообще про это спрашиваете?
– Потому что, по-моему, у него начинается чума, и ради него и других собак вы должны немедленно отвезти его домой и показать вашему ветеринару.
Он смерил меня свирепым взглядом:
– Так вы решили не допускать его на выставку?
– Совершенно верно. Я очень сожалею, но об этом не может быть и речи! – Я повернулся и ушел.
– Мистер Хэрриот, будьте добры, приступите к измерению пони!
Я забрал свою линейку и затрусил в дальний конец луга, где были собраны пони – уэльской, йоркширской, эксмурской, дартмурской и еще всяких пород.
Тем, кто не знает, поясню: лошадей измеряют в ладонях (ладонь – четыре дюйма) с помощью особой линейки, снабженной перекладиной со спиртовым уровнем, которая укладывается на холку – наиболее высокую точку между плечами. Измерять лошадей мне доводилось довольно часто, но на выставке я этого еще никогда не делал. Держа линейку наготове, я встал рядом с двумя широкими досками, которые были уложены на траву, чтобы как-то выровнять поверхность.
Улыбающаяся молодая женщина подвела первого пони, красавца гнедого.
– Класс? – спросил я.
– Тринадцать ладоней.
Я приложил линейку. Он был заметно ниже.
– Прекрасно. Следующий!
Я измерил еще нескольких без каких-либо недоразумений, затем наступил небольшой перерыв, пока вели следующую группу. Пони все еще подвозили в фургонах, а ко мне их подводили либо юные наездники, либо кто-нибудь из родителей. Судя по всему, процедура обещала быть долгой.
В перерыве стоявший рядом со мной низенький человечек спросил:
– Пока все гладко, а?
– Да, никаких недоразумений, – ответил я.
Он безразлично кивнул, а я подумал, что он похож на загорелого гнома: тщедушное тельце, смуглое обветренное лицо, вздернутые плечи. И в то же время в нем чувствовался лошадник.
– Погодите, еще наругаетесь, – буркнул он. – Тут такие есть, пальца им в рот не клади. И все одно говорят: дескать, их пони другой ветеринар на другой выставке сразу пропустил! – Он сморщил темные щеки в злоехидной усмешке.
– Неужели?
– Погодите чуток.
Красивая блондинка вывела на доски очередного кандидата. Она обожгла меня взглядом зеленых глаз и сверкнула двумя рядами белейших зубов.
– Двенадцать и два, – прожурчала она обольстительно.
Я приложил линейку к холке, покрутил ее и так и эдак, но получить эту цифру мне не удалось.
– Боюсь, он высоковат, – сказал я.
Жемчужная улыбка погасла.
– А полдюйма на подковы вы учли?
– Разумеется, но вы сами можете убедиться, насколько он выше.
– Вот в Хикли ветеринар его сразу пропустил, без всяких разговоров! – огрызнулась она, а я краем глаза заметил, как гном многозначительно кивнул.
– Боюсь, тут я ничем помочь не могу, – ответил я. – Вам придется выставить его в следующем классе.
Два зеленых камушка со дна арктического моря несколько секунд обдавали меня леденящим холодом, затем блондинка удалилась, ведя за собой пони.
Потом джентльмен с жестким лицом вывел на доски миниатюрную светло-гнедую лошадку, чье поведение, должен признаться, поставило меня в тупик. Она падала на колени, едва линейка касалась холки, и я никак не мог получить точную цифру. В конце концов я сдался и пропустил ее.
Гном кашлянул:
– Я его знаю!
– Да?
– Ага. Он столько раз колол ей булавкой холку, что она приседает, чуть ее тронешь!
– Не может быть!
– Еще как может!
Я был ошеломлен, но очередные измерения отвлекли меня.
Последнего в этой группе – симпатичного серого – привел энергичный мужчина, сияя широченной дружеской улыбкой.
– Как поживаешь? – осведомился он любезно. – А в нем тринадцать два.
Перекладина даже не коснулась холки, но, когда пони затрусил прочь, гном изрек:
– Я и этого знаю.
– Правда?
– О-го-го! Придавливает своих пони перед тем, как им измерение проходить. Этот серый последний час стоял с мешком ржи на спине весом чуть не в центнер. И на дюйм укоротился.
– Господи! А вы уверены?
– Будьте спокойны, я своими глазами видел.
В мыслях у меня воцарилось некоторое смятение. Он все это сочиняет? Или правда это невинное состязание приводит в действие столь темные силы?
– Этот же самый, – продолжал гном, – бывало, заставлял сбросить полдюйма на подковы, а пони-то и не подкован вовсе.
Ах, да замолчал бы он! Но тут его перебили: ко мне бочком подобрался мужчина с усиками и конфиденциально зашептал мне на ухо:
– Я вот что думаю. Моя собака уже отдохнула, и температура у нее наверняка нормальная. Так вы посмотрите ее еще раз. Я как раз успею.
Я устало обернулся к нему:
– Право же, это напрасная трата времени. Собака больна, я вам уже сказал.
– Ну пожалуйста! Как одолжение! – Вид у него был отчаянный, в глазах горел фанатичный огонь.
– Ну хорошо! – Я пошел с ним к его машине и поставил термометр. Температура по-прежнему была сорок.
– Да отвезите же беднягу домой! – сказал я. – Ему нельзя быть тут.
Мне показалось, что мужчина с усами вот-вот меня ударит.
– Она здорова! – прохрипел он, гримасничая от избытка чувств.
– Мне очень жаль, – сказал я и вернулся к пони.
Меня ждал мальчик лет пятнадцати. Его пони был записан в класс тринадцать два, но оказался выше почти на полтора дюйма.
– Боюсь, он слишком высок, – сказал я. – Не для этого класса.
Мальчик не ответил, а вытащил из внутреннего кармана куртки какой-то листок.
– Вот ветеринарное свидетельство, что он чуть ниже тринадцати двух.
– Боюсь, оно недействительно, – ответил я. – Устроители предупредили, чтобы я не принимал свидетельства. Я уже не допустил двух. Решает только эта линейка. Что поделать!
Мальчик сразу стал другим.
– Но вы обязаны его пропустить! – закричал он мне прямо в лицо. – Никаких линеек, если есть свидетельство!
– Поговорите с устроителями. Я руководствуюсь их инструкциями.
– Я с отцом поговорю, вот что! – крикнул он и увел пони.
Отец не замешкался. Крупный, дородный. Явно преуспевающий, самоуверенный. Он не собирался терпеть мои глупости.
– Послушайте, я чего-то не понял, но вы тут вообще в стороне. Вы обязаны принять свидетельство.
– Вовсе нет, уверяю вас, – ответил я. – И к тому же ваш пони ведь выше верхнего предела не чуть-чуть, а на очень много. На глаз видно.
Отец стал багровым.
– Позвольте вам сказать, что его пропустил ветеринар в…
– Знаю-знаю, – перебил я и услышал, как гном фыркнул. – Но здесь его не пропустят.
Наступила недолгая пауза, а затем отец с сыном начали на меня кричать. Под град их ругани меня кто-то дернул за рукав. Мужчина с усиками!
– Я хочу еще раз попросить, чтобы вы померили температуру моей собаке, – прошептал он с жутковатой гримасой, означавшей улыбку. – Я убежден, что у него все прошло. Так пожалуйста!
И тут я не выдержал.
– И не подумаю, черт побери! – рявкнул я. – Будьте так добры, оставьте меня в покое и отвезите бедного пса домой!
Удивительно, какие странные побуждения руководят людьми. Казалось бы, участие собаки в выставке никак не может быть вопросом жизни или смерти. Но для мужчины с усиками вопрос, по-видимому, стоял именно так. Он буквально накинулся на меня:
– Вы своего дела не знаете, вот что! Я издалека приехал, а вы со мной такую грязную шутку сыграли! У меня друг ветеринар, настоящий ветеринар, так я ему про вас расскажу. Да-да! Все расскажу!
Говорилось это под неутихающие вопли отца и сына, поносивших меня последними словами, и я внезапно обнаружил, что окружен врагами. Тут были и блондинка, и владельцы других пони, которых я забраковал. Все они смотрели на меня угрожающе и сердито жестикулировали.
А я остался в полном одиночестве – гном, в котором я чувствовал союзника, бесследно исчез. Нет, в гноме я разочаровался: краснобай, улепетнувший, чуть повеяло опасностью. Глядя на разъяренную толпу, я выставил перед собой линейку. Оружие не ахти какое, но все-таки лучше, чем ничего, если бы они набросились на меня.
И вот, когда нелестные отзывы обо мне достигли апогея, я увидел Хелен и Ричарда Эдмундсона, которые с интересом их слушали. Он-то пусть, но почему, почему я обязательно попадал в дурацкое положение, когда неподалеку оказывалась Хелен?!
Во всяком случае, измерения я закончил и, ощущая настоятельную потребность подкрепиться, ретировался и пошел искать Тристана.
Впечатления от Дарроубийской выставки врезались мне в память и навсегда внушили глубокое уважение и сочувствие к ветеринарам, на чью долю выпадает неблагодарная задача участвовать в проведении подобных мероприятий. Люди просто не желают смириться с тем, что их животные могут быть не допущены. Разумеется, с тех пор я много раз работал на выставках без каких-либо недоразумений, и порой мне кажется, что причиной такого взрыва негодования были моя молодость и неопытность. В рассказе я про это не упомянул, но в тот день события приняли такой скверный оборот, что я с восторгом уставился на полицейского, который появился на лугу. Я уже серьезно думал, что мне, возможно, понадобится его защита.