Иве потратила две сребрушки, чтобы добраться до Бьё. Еще один золотой она держала в кармашке за пазухой на обратный путь с небольшим запасом: мало ли что в дороге случится. Рози из кожи вон лезла, чтобы составить сестре компанию и побывать в новом для себя месте. Но оплачивать два места сначала в почтовой телеге до Вильхово, а затем в четырехместной карете до Бьё было слишком большой расточительностью. Да и матушку одну с той поры, как их домик посетили кредиторы отца, надолго они старались не оставлять.
Не успела Иве выйти в центре городка, уж очень похожего своим видом на Мюлль, как в небе разразилось целое светопреставление. Засверкали молнии, сначала вдалеке, а потом будто над головой забухал гром, ветер закрутил пыль на площади серыми вихрями, на макушку упали крупные и еще пока редкие капли.
Иве, бережно удерживая обмотанные ветошью холсты на подрамниках и стараясь уберечь их от влаги, заскочила под козырёк булочной.
Судя по деревянной доске с объявлениями здесь же под козырьком, именно это заведение служило в Бье колыбелью всех новостей. Иве пробежалась глазами по всему написанному и отыскала то, что ее интересовало: “Выставка полотен самого именитого художника столицы Видмана Гиссариона будет проходить в течение недели в здании артефактории. Выразить свое восхищение мэтру можно будет там же в полдень”.
Дверь булочной открылась и на крыльцо вышел местный “Дигги” с намерением оторвать от доски одно из объявлений.
Иве, обычно стеснявшаяся первой заводить разговор, пересилила себя и обратилась к пареньку:
– Не подскажешь, где здесь артефактория?
– Купи булку, скажу, – ответил тот.
– Но мне не нужна булка…
– А я не бесплатный оракул! Та, что подешевле – медячок, – грубо оборвал ее парень.
“Вот бы Рози ему сейчас задала!” – подумала девушка, но бойкой сестры рядом не было. Она купила самую дешевую плюшку и поняла, что не имеет понятия о том, который сейчас час.
– А сколько сейчас времени, скажи, пожалуйста?
Из булочной Иве выбежала с двумя ненужными ей плюшками под проливной дождь – до полудня оставалась пара минут, а сколько художник пробудет на выставке – неизвестно.
В артефакториях продавались зелья и предметы, которые содержали в себе хоть капельку волшебства. Конечно, редкой вещицы вроде шапки-невидимки или камень-древа в обычной лавке не сыщешь, но в целом и простые штуки вроде достань-петли пользовались спросом у зажиточного населения. В небольших городах не было мест, отведенных для художественных выставок, поэтому месту назначения Иве не удивилась.
Она добежала до артефактории, вымокнув до нитки. Там оплатила сребрушку за вход.
Внутри девушка внимательно огляделась, пытаясь при этом хоть как-то привести себя в порядок. Часть полок, предназначенных для размещения магических товаров была освобождена, часть сдвинута вглубь зала. Все освободившееся пространство занимали картины в золоченых рамах, расставленные на напольных подставках. Мимо полотен с задумчивым видом прогуливались хорошо одетые горожане.
Иве зачесала мокрые волосы назад, понимая, что приличнее от этого ее вид не стал, и аккуратно отогнула со своих работ ткань – слава Селестине, холсты остались сухими!
Возле одного пейзажа, собрав вокруг себя несколько восторженных дам, стоял изысканно одетый мужчина, и что-то с воодушевлением рассказывал, указывая на картину. Дамы вглядывались в детали полотна и с восхищенным согласием кивали.
Да это же сам Гиссарион! Почему-то Иве представляла себе его как убеленного сединами пожилого господина, исполненного неспешной мудрости. А оказалось, что художник выглядит совсем иначе: приземистый, с широкими ладонями и толстыми пальцами, свои слова он сопровождал оживленной жестикуляцией. От внимательного взгляда девушки не укрылось, что мэтр не пренебрегает подкрашиванием волос выжимкой из черной казии. Иве испытала разочарование: ее кумир оказался больше похожим на продавца из скобяной лавки, чем на творца шедевров. Она тут же отругала себя за такие мысли: ведь талант выбирает человека не по внешности. Девушка подошла поближе, чтобы уловить разговор:
– … лишь истинно разбирающийся в искусстве человек может оценить художественное богатство сего полотна. Смешение оттенков, тонкая работа с деталями, филигранно исполненный переход света в тень… Вы только взгляните, как лежат блики на листве!
– Это потрясающе! – выдохнула одна горожанка.
– Вот, вы это ощущаете! – сказал ей Гиссарион с одобрением. – В вас развито чувство прекрасного!
– Очевидно, что вы вложили в эту работу всю душу! – похвалила другая дама. – Теперь ясно, почему ваши картины так высоко ценятся и дорого стоят!
Иве присмотрелась к карточке с ценой в углу рамы: сто двадцать золотых! Целое состояние! Вот, что значит настоящий талант вкупе с мастерством.
– Совершенно верно, дорогая моя! – ответил даме художник. – Всю душу вложил! А душа не может продаваться дешево!
Иве сделала круг по залу, восхищенно разглядывая работы мастера. Картины, действительно, были хороши. И что показалось Иве самым замечательным: они все были очень разными. Гиссарион не придерживался одного направления: он пробовал себя в разных. Отличались даже способы наслоения краски, величина мазков, общее настроение. На каждой стояла размашистая подпись с фамилией художника.
Он умолк, давая возможность дамам принять решение о покупке. Иве снова нерешительно подошла поближе, размышляя о том, как бы ей спросить мнения мастера о своих работах. Но Гиссарион сам обратил на нее внимание:
– Интересуешься живописью, красавица?
Иве смутилась от такого вольного обращения, и показала на свои завернутые в тряпки холсты.
– Я принесла свои работы, господин Гиссарион. Я ваша большая поклонница, и хотела бы спросить вашего мнения по поводу них.
– Вот как? – поднял брови художник. – Обожди немного, пока я тут закончу, и мы побеседуем.
Иве обошла еще на два круга выставку, когда мэтр подозвал ее к себе. Они прошли за высокую стойку, где обычно находился продавец артефактов, сейчас это место пустовало.
– Показывай, – бросил он, вальяжно усаживаясь на стул.
Иве достала сначала свою зимнюю зарисовку, затем портрет матушки, смущенно позировавшей ей возле окна, и наконец, свою гордость – весенний пейзаж с зайцем. Гиссарион смотрел работы в полном молчании, отчего у Иве душа ушла в пятки. Особенно долго он разглядывал последний холст, после чего хмыкнул и протянул:
– Работы, милая девушка, весьма сырые. Откуда ты, говоришь, прибыла?
– Из Мюлля, – торопливо сообщила Иве.
– Ну, для Мюлля, возможно, сойдет. Но, нет в них, знаешь ли, полета мысли, что ли. Скудненько, скучненько… В столицу с ними ехать тебе не вижу смысла. Только деньги на поездку зря тратить. Там каждый второй такое выдает! Прости мне, мою откровенность, но хуже нет, чем падать с высоты своих ложных надежд. Не желаю тебе такой участи!
На Иве в этот момент словно словно упала кузнечная наковальня, которая раздавила ее вместе со всеми мечтами, такое она испытала острое разочарование в самой себе. И на что надеялась, когда ехала сюда со своими глупыми картинками?
– Ну-ну, только не нужно грустить! – ободряюще сказал ей Гиссарион. – Ах, вот, я уже чувствую себя страшным человеком. А хочешь, я куплю твои работы?
– Нет, спасибо, – пробормотала Иве, которой хотелось бросить свои картины на пол и растоптать их ногами.
– Ну что ты, я заплачу по пять золотых за каждую. Ведь ты моя поклонница! Будут напоминать мне о народной любви, так сказать.
В Мюлле за свое художничество Иве выручила деньги лишь единожды, когда расписала розами и завитушками ворота портному. Пятнадцать золотых – было более чем щедрое предложение.
– Ведь небогато живете, да? – продолжал жалеть ее художник, видя что девушка замешкалась. – Тридцать золотых за все.
Он выложил три аккуратных желтых столбика на стол.
Иве переборола свою гордость, сгребла деньги со стола в свой кармашек и выбежала из артефактории, оставив три холста Гиссариону.
И так ей было стыдно за то, что она такая жалкая, и что ей подали милостыню, а хуже того, что она милостыню эту приняла, что не видя ничего перед собой, она добежала по разлившимся после ливня лужам до булочной, забрызгав весь подол платья почти до самых коленей.
Она не видела, как художник дождался, когда артефактория опустеет, закрыл дверь изнутри и снова сел за стол. Там он еще раз внимательно осмотрел картины Иве, задерживая взгляд подолгу на каждой. Затем воскликнул сам себе:
– Потрясающе, за зайца не меньше двух сотен выставлю!
Взял черный уголек и размашисто написал в нижнем правом углу каждой: “ВГиссарион”.
Под козырьком булочной возился местный “Дигги”, приспосабливая новое объявление. Он оглянулся на девушку:
– Эк тебя искусство-то потрепало! Впечатлительная! Булку будешь, даром?
Иве отрицательно помотала головой.
– Гляди, чего, – он показал на табличку. – Молодой король жениться удумал! Пишут, что любая девица может принять участие в отборе! Даже такая унылая, как ты!
Иве заночевала у тетки в Вильхово и добралась до дома только на следующий день. Как только она переступила порог дома, то взяла свою сумку с красками, оставшиеся холсты, подрамники, мольберт и закрыла в темном сарае.
Целый день она не разговаривала ни с матушкой, ни с Рози, которые уж было надумали себе всяких ужасов. А вечером пересказала все, как было, и выложила деньги. Те поохали, поахали, выказали все свое сочувствие, какое могли, но деньгам были несказанно рады. Иве от этого легче не стало, а как будто только хуже.
Рози обняла сестру и воскликнула:
– Вот видишь, все-таки принесли твои картинки доход! А мы-то не верили! Зря ты все в сарай закинула!
Но самой диковинной новостью для Рози стало то, что во дворце будет проходить настоящий отбор невест. Сердечко у нее так и застучало. Одно только досаждало: на отбор нужно было прибыть к последнему дню лета, а в первый день осени она должна была явиться к госпоже Метелице на службу. Всю ночь она не сомкнула глаза, обдумывая дело со всех сторон.