Глава 5
Домой от Хедвиг я бежал вприпрыжку. Бежать было порядочно, она жила довольно далеко от нас, но всю дорогу меня как будто бы окутывало тепло виллы «Веточка». Надо же – жить в таком доме, уже украсить всё к Рождеству! У нас дома даже пуансеттии[3] ещё не купили. Мама с папой, похоже, забыли, что до Рождества осталось всего шесть дней.
«Может, они сегодня вспомнят», – подумалось мне. Вдруг мама по дороге с работы зашла на рынок и купила цветок. А папа достал из кладовки адвентский подсвечник из латуни, и вовсю его начищает, и уже позвонил маме, и попросил её купить четыре сиреневых свечи. И, может, придя домой, я увижу, что три из них уже зажжены.
Вот на что я надеялся. Каждый день по дороге домой я на это надеялся. Но дома всё оставалось по-прежнему, Рождеством и не пахло.
Я открыл дверь и вошёл, как раз когда часы пробили пять. Пахло рыбными котлетами.
Рыбные котлеты. Это знак? С чем-чем, а с Рождеством они не имели ничего общего. Да и с пятницами, впрочем, тоже. Но в последнее время рыбные котлеты мы ели на обед довольно часто. Рыбные, или мясные, или остатки вчерашнего обеда. Похоже, родители забыли, что на свете есть и другая еда.
В прихожей меня встречала Августа, младшая сестрёнка.
– Обед, – сказала она.
– Да уже понял. Привет, кстати.
– Привет.
Августе пять, и она достаёт мне до локтя. Она пахнет так, как обычно пахнут детсадовские дети: мылом, молоком и мокрыми резиновыми сапогами У неё мягкие круглые щёки, к которым мне нравится прижиматься носом. Но она мне не всегда разрешает. Если Августа говорит «нет», это значит «нет», потому что Августа знает, чего хочет, а чего не хочет. Иногда она ужасно сердится, и тогда мама поднимает руки к небу и восклицает: «Я не знаю, что делать с этим ребёнком!». А папа удивляется, как это Августа до сих пор не взлетела на воздух, как бочка взрывчатки. Потому они и прозвали её Динамитом.
Впрочем, с лета они её больше так не называют. Ведь Августа перестала взрываться…
Я отправился за сестрой на кухню. Обед был уже на столе. Картошка в мундире, рыбные котлеты и тёртая морковь. Всё во мне опустилось. И сегодня у нас не появилось ни рождественского цветка, ни подсвечника.
Мама потрепала меня по волосам. Папа приобнял.
– Привет, Юлиан, – сказала мама.
– Как прошёл день? – спросил папа.
– Нормально, – ответил я.
Больше я не стал ничего говорить, да никто ничего и не спрашивал. Никто на меня даже не смотрел. Родители задают такие вопросы скорее по привычке; ответ, в принципе, никого не интересует.
– А у вас всё нормально? – спросил я и положил себе на тарелку картофелину.
– Да, – ответила мама.
– Да, – ответил папа.
– Да, – ответила Августа.
И мы молча стали снимать шкурку каждый со своей картофелины. Я взглянул сначала на маму, потом на папу. Выглядели они как обычно.
У мамы всё тот же пучок, у папы всё те же очки. Сколько себя помню, они всегда так выглядели. И всё же за последние полгода они стали другими. Будто за столом сидели их копии, клоны, которые не совсем знали, какими были мои мама с папой. Не знали, что папа постоянно планировал, чем мы займёмся в выходные или через год, при этом радуясь и слегка подпрыгивая от нетерпения на стуле. А мама… Она всегда рассказывала смешные случаи, приключившиеся на работе, и иногда так громко хохотала, что мне становилось за неё неловко, а вот папа обожал её смех. По его словам, он и влюбился в неё из-за её смеха.
Теперь всё стало по-другому. Они больше не были самими собой, только напоминали тех маму с папой, прежних.
Тут у меня кусок застрял в горле. А вдруг правда?! Вдруг маму с папой подменили? Заменили на клонов? И настоящие мама с папой больше никогда к нам не вернутся.
Даже Августа была копией себя прежней. Она тихонько сидела, аккуратно отправляя вилкой кусочки себе в рот, не сорила и даже не сердилась. Я понял, как соскучился по моему Динамиту, очень соскучился.
…Но больше всего я тосковал по Юни, моей старшей сестре. Да мы все по ней тосковали, это я знал наверняка. Как бы мне хотелось, чтобы мы все вместе пошли на кладбище навестить её, но мама с папой почему-то не хотели. И я не знал почему. Как-то осенью я отправился туда один. На могиле было пусто – ни цветов, ни свечей. Неужели Юни там лежит? Понять такое казалось невозможным. Холодный камень и могила, поросшая сорняками, – это всё, что от неё осталось?
– Ох-ох-ох, – вздохнула мама.
– Ох, – эхом отозвался папа.
– Опять снег пошёл, – сказала мама.
– Да, – сказал папа.
И здесь, похоже, все в состоянии говорить только о погоде.
– Я вот что подумал, – проговорил я.
– Что? – спросила мама.
– Не пора ли достать адвентский подсвечник?
– Подсвечник? – удивился папа.
Оба уставились на меня, будто я заговорил о летающей тарелке. Будто они слыхом не слыхивали, что такое подсвечник.
– Скоро же последнее воскресенье перед Рождеством, – сказал я.
– Да, ты прав, – согласилась мама.
– Точно, – согласился и папа.
– Так давайте достанем! – воскликнул я.
– Да, наверное, пора, – отозвалась мама.
– Ну да, – произнёс папа. – Смотри, какой крупный снег пошёл.
И они стали обсуждать снег: какой он мокрый, какие большие хлопья…
После обеда мама отправилась чистить снег. Я украдкой поглядывал на папу. Ну теперь-то он спустится в кладовку и принесёт латунный подсвечник и чистящий порошок. Но вместо этого папа стал возиться на кухне, потом принялся закладывать бельё в машину. Тем временем мама закончила со снегом и взялась пылесосить. Видимо, наводить чистоту стало их любимым занятием. Раньше они столько не убирались.
К тому времени как я отправился спать, на столе так и не появилось ни подсвечника, ни свечей. Внутри у меня разгорался маленький холодный огонёк. Злой огонёк. Я забрался под одеяло. Как мне всё это надоело! Надоели эти странные копии родителей, которые ни на что не способны. Надоело, что всё вроде бы как раньше, но в то же время совсем по-другому. Надоели эти вечные рыбные котлеты. Всё надоело!