– Пришел ко мне… сам…
Лена распахивает дверь, впуская меня. Улыбается, по-настоящему – так, как и раньше, когда трогало за живое.
Взгляд и эта улыбка, мягкий приглушенный свет, аромат хорошего чая мастерски создают иллюзию, что мы еще вместе. И она, видимо, в ней пребывает. Ее пальцы ложатся на мое лицо, пытаются приблизить к себе. Когда видит, что нет отклика, поднимается на носочки.
– Лука… – выдыхает куда-то мне в шею. – Пришел… Оставил всех ради меня…
Иметь дело с иллюзиями опасно – затягивают, в них очень просто поверить. Обхватив ее запястья, опускаю вниз руки.
– Не ради тебя. Ты знаешь, зачем я приехал. Мой тебе совет: не тяни. У меня мало времени, меня ждут.
Понимает.
Конечно, она понимает, хотя утверждает другое.
– А я думала: ты просто соскучился. Думала, что ты понял, что тогда сильно ошибся.
– Да, ошибся. Нам нужно было разойтись раньше.
– Тогда уходи! – через ее томность мгновенно прорывается злость. – Уходи, слышишь? Я не хочу тебя видеть!
– Все изначально было ошибкой. Я не рассмотрел тебя. А ты, видимо, ничего не поняла про меня. – Хлопком закрываю дверь, на которую она мне указывает. – Мне нужна полная информация об этой женщине. У тебя и клиники начнутся большие проблемы. Если ты не дашь мне то, чего я хочу, ее перевернут вверх дном, но я все равно это получу.
Она скептически улыбается.
– Припомни, детка, – скалюсь в ответ, – я хоть раз тебе лгал?
Она нервно сглатывает, отступает на шаг, зачем-то несется вглубь квартиры. Ну что ж, пара шагов – не самый тяжелый путь к намеченной мною цели.
– Я вызову полицию… – Она мечется, видимо, в поисках телефона. – Я скажу, что ты проник в мой дом и хотел меня изнасиловать…
– Детка, тебе нельзя столько пить.
Сев на диван, достаю из-под маленькой подушки ее телефон и под ее затравленным взглядом протягиваю ей. Выхватывает его, косится с опаской, начинает жать на кнопки, наверняка наугад.
– Может быть, первым наберем твоего любовника? – предлагаю, наблюдая за этим фарсом. – Думаю, он имеет право узнать, из-за кого у его «детища» начнутся большие проблемы. Или ты уверена, что ради тебя он поставит свой бизнес на кон?
Она стоит спиной, и я вижу, как напрягаются ее плечи. А потом опускаются, будто их придавили неподъемной плитой.
Включаю запись на телефоне Егора, и тишина квартиры вздрагивает от голоса хозяйки:
– А знаешь… Не верь… Я не хотела тебе говорить… пусть бы он рос в нищете, а ты даже не знал…
– Но мне так захотелось увидеть тебя. Захотелось увидеть, что ты почувствуешь, когда будешь знать. Не хотел быть со мной… несерьезно все было, да? Не хотел что-то кардинально менять. А я изменила. Просто знаешь, мне захотелось не только отомстить тебе, а увидеть это… а ты…
Оборачивается.
В ее глазах вызов, протест, которые я гашу на корню.
– Как ты понимаешь, это лишь часть твоего монолога, но у меня действительно не так много времени, чтобы устраивать твой бенефис. Поэтому кратко. Как думаешь, какая твоя цитата его больше заинтересуют? Первая? Или вторая?
– Здесь ничего нет, – дрогнувшим голосом отпирается она. – Здесь нет никаких доказательств. Я пошутила, понятно?
– Как скажешь, моя дорогая бывшая, – поднимаюсь с дивана. – Тогда увидимся завтра в клинике. Вы ведь по субботам тоже работаете?
Сначала в спину несется ее сдавленный голос:
– Ты… ты не будешь… ты не любишь пользоваться своими связями, ты сам говорил…
А дальше ее толкает страх, и она ловит меня за руку уже у двери.
– Ты же сам говорил, – повторяет она. – Я не верю, что ты обратишься к отцу!
– Почему нет? Ты знаешь, что именно из-за него я пришел в вашу клинику. Думаешь, ему будет не интересно узнать, что у него может появиться внук? При той судьбе, которую ты описала ребенку, уверен, он хорошо постарается.
Она бледнеет даже через слой пудры с загаром. Может, трезвеет наконец окончательно. А может, впервые осознает, что натворила.
– Но для начала взломают всю вашу базу. Эти связи давно мне должны и будут рады снять с себя долг. Ну а потом, когда у меня будет вся информация, я зайду с партией хорошего чая к хозяину одного телеканала. Знаешь, когда долго живешь вдали от цивилизации, иногда хочется поболтать по душам.
Она знает, что это не блеф, потому что знакома с человеком, о котором я говорю. И с многими другими, которые могут испортить ей жизнь и которых она сейчас явно припоминает.
Не все из них поклонники хорошего чая. Просто многие из них любят скорость и байки и по вечерам с готовностью меняют на это дорогие костюмы и галстуки.
– Я все сделаю… – Она обхватывает шею ладонью, словно эти слова ее душат. – Я сделаю все, что ты просишь…
– Я не просил тебя, детка. Я поставил условие.
Поспешно кивает.
– Я хочу знать, как, когда и почему ты это сделала.
Снова кивает.
И начинает рассказывать. Несет явный бред, слишком похожий на правду. Разозлилась, нет, была в ярости… я ее бросил, не захотел все серьезно, а она так надеялась… так ждала меня, а едва я вернулся… Ну если уж она не подошла, то как раз неудачница, которая еле наскребла на чужую сперму… страшная такая, что и мужика своего нет… а ей подавай заграничного папу, ага… так просто совпало… долго молчала – не выдержала, хотела увидеть…
– Не повторяйся, – прерываю ее.
По второму кругу слушать то, что она уже говорила в баре, желания нет.
– Информация.
Она скрывается в комнате, слышно, как щелкает мышка, шорох бумаги. Минут через десять она появляется с папкой и флешкой.
– Вот.
– Ты все документы клиники хранишь дома?
– Нет. Только эти. Это всего лишь копии. Я хотела…
– Я уже понял, чего ты хотела, – перебив, открываю дверь. – Не вздумай прятать оригиналы, за ними завтра придут.
– Но… – Мертвая хватка на моем запястье, затравленный взгляд. – Оригиналы нельзя просто взять и изъять! Иначе Олег что-то заподозрит, а ты обещал!
– Как оказалось, можно даже донора подменить и сделать им того, кто не давал на это согласия. С любовником разбирайся сама, меня это не волнует. Мой тебе совет – можешь им пренебречь. Тебе лучше обо всем ему рассказать. Если он так тебя любит, как ты говорила, между вами ничего не изменится, хотя из клиники вышвырнет.
– Думаешь, он такой же, как ты? Вы разные! Это ты меня вышвырнул! Вышвырнул меня из своей жизни! А он… – ее голос становится сиплым, печальным. – Он совершенно на тебя не похож…
– Да, – соглашаюсь. – В отличие от него, я не умею делиться.
Выйдя за дверь, я слышу сдавленное, через запоздалые всхлипы:
– Ты знал? Ты… тогда знал?
Эти вопросы уже без ответа.
Да и к чему они? Ответами дыры не залатаешь и прошлое не исправишь. Гадать, чья вина, бесполезно. Я мог не уезжать так надолго. Она могла определиться, а не метаться между двумя.
Наверное, мы оба могли что-то сделать для того, чтобы сохранить отношения.
А если не сделали, значит, ни одному из нас они не нужны.
Выйдя на улицу, глотаю чуть прохладный воздух последнего летнего месяца. Бегло просматриваю документы, так же бегло подсчитываю – восемнадцать недель… моему ребенку уже восемнадцать недель…
Телефонный звонок вырывает из мыслей. Взглянув на абонента, в который раз убеждаюсь, что у него профессиональная чуйка без сбоев работает.
– Ну что ты там, всех баб перемял? – басит трубка отцовским голосом. – Уже можно старику тебя наставлять?
– Давай, – соглашаюсь я, сворачивая результаты его предыдущего наставления.
– Я тут стишок один написал…
Подняв голову вверх, я смеюсь. Долго. Отпуская накопившееся, застарелое. День рождения – это странный день, который вычеркивает год твоей жизни, но за это иногда исполняет желания.
– Слушаю, – говорю, отсмеявшись. – Ты там только на экране шрифт увеличь, чтобы не сбиться.
Отец бухтит, мол, неправильно это – поучать старших, но, скорее всего, к совету прислушивается. Тянет чуть время.
Но читает он хорошо, с выражением. И хорошо, что стихотворение долгое – я успеваю остыть.
Дорога не любит пренебрежения и берет за это слишком высокую плату. Именно это и стало решающим моментом, что я обратился в клинику и сдал на хранение сперму.
Сначала на трассе погиб Ветер – слишком быстро летал, слишком полагался на собственный опыт. Тридцать пять, жить да жить – не срослось. Потом сбили Вепря. Не его вина, но смерть виновников не искала. Забрала и того, и другого.
Отец тоже их знал. И то, что у них не осталось семьи, и то, как безутешны родители. Мы оба знали, видели, как они почернели буквально за несколько дней.
До этого отец просто иногда намекал, что был бы рад внукам. А тут стал ворчать, убеждать, доходило до ссор. Я злился, он был упрям. Мне казалось, это никогда не закончится.
А потом он вдруг сдался. И это самое страшное – видеть, как сдается такой сильный и родной человек.
Наплевав на все, я выбрал клинику и прошел унизительный ритуал с рукой и пробиркой.
Плевать.
Зато, в случае чего, у отца был бы внук. Он ради меня делал и делает куда больше. И я хотел, чтобы у него оставался смысл в жизни.
– Все понял? – интересуется он, закончив читать.
– Да.
Я с трудом могу припомнить, что было в этом стишке. Понял в который раз только самое главное – то, что он меня любит.
– Тогда приступай! Не зря тут говорится про маленьких утят. Кстати, мне тут птичка на хвосте принесла, что у вас появилась новая барышня. Кто она? Кто такая?
– Сова.
– О! Сова! В вашем зверинце прибыло, значит. Говорят, возле тебя она только и кружит, летает.
– И что?
– Да ничего, – фыркает он. – Но ты на досуге погугли, чем совы питаются.