– Поедешь в Нью-Йорк учиться музыке – закончишь, как твой дядя Генри: всю жизнь будешь мотаться по чужим городам и ночевать по гостиницам.
Так сказала, узнав о моих планах, моя мать Ида Гласс, когда весной 1957-го мы сидели за кухонным столом в родительском доме в Балтиморе. Я только что вернулся сюда с дипломом Чикагского университета.
Дядя Генри – курильщик сигар, боксер в «весе петуха», изъяснявшийся с сильным бруклинским акцентом, – был мужем тети Марселы, маминой сестры, сбежавшей из Балтимора за одно поколение до меня. А главное, дядя Генри был перкуссионистом. Вскоре после окончания Первой мировой войны он бросил зубоврачебный колледж и подался в странствующие музыканты. Примерно полвека колесил по всей стране в одиночку или в составе эстрадных оркестров, выступая преимущественно в театрах-варьете и пансионатах. Под старость играл в отелях в Кэтскиллских горах – в «Поясе борща»[1], как тогда прозвали эту местность (да и теперь иногда зовут). Весной 1957-го, пока я строил планы на будущее, дядя Генри наверняка выступал в каком-нибудь из этих отелей (могу поклясться, в «Гроссингерзе»).
Так или иначе, дядя Генри был мне симпатичен, я считал его отличным человеком. А перспектива «мотаться по чужим городам и ночевать по гостиницам» меня, признаюсь честно, ничуть не пугала. Скорее, неодолимо влекла: наполнить всю жизнь музыкой и путешествиями! Одна мысль об этом окрыляла. И что же: спустя несколько десятков лет оказалось, что моя мать как в воду глядела. Эту книгу я начинаю писать в дороге: направляюсь из Сиднея в Париж со заездами в Лос-Анджелес и Нью-Йорк (и концертами во всех точках маршрута). Конечно, моя биография не сводится к перемещениям в пространстве и ночевкам в гостиницах, но в моей жизни им отведено значительное место.
Ида Гласс всегда отличалась проницательностью.
К моменту, когда состоялся тот разговор, я, молодой, безрассудный и любопытный, обуреваемый множеством планов, уже давно занимался тем, что стало делом всей моей жизни. В шесть лет я начал играть на скрипке, в восемь – на флейте и фортепиано, в пятнадцать – сочинять музыку, а теперь, закончив университет, нетерпеливо рвался в «реальную жизнь», которая, как я знал наперед, будет связана с музыкой. К музыке меня тянуло сызмальства, я чувствовал, что это «мое», знал, что весь мой жизненный путь ведет меня к ней.
В семье Глассов и до меня были музыканты, но большинство родни полагало, что музыканты вращаются в каком-то не вполне добропорядочном мире, а образованный человек не станет связывать свою жизнь с музыкой. В те времена исполнение музыки оплачивалось невысоко. А всю жизнь петь по ресторанам – несолидное, как тогда считалось, занятие. Родителям казалось, что на поприще, которое я выбрал, ничто не оградит меня от удела ресторанного певца. Им и в голову не приходило, будто я могу стать кем-то вроде Вана Клиберна, – нет, они думали, что я повторю судьбу дяди Генри. По-моему, они не имели даже отдаленного представления о высшем музыкальном образовании.
– Я несколько лет думал, – сказал я, – и понял: именно этим я хочу заняться.
Честно говоря, мама отлично знала мою натуру: я был целеустремленным юношей. Если говорил: «Я это сделаю», – то просто шел и делал. Мать знала, что я не восприму ее возражения всерьез, но сочла, что высказать их вслух – ее долг. Мы оба заранее знали, что ее слова никак не повлияют на мое решение.
На следующий день я поехал автобусом в Нью-Йорк, который уже несколько десятилетий был столицей культуры, финансов и предприимчивости, чтобы попытаться поступить в Джульярдскую высшую школу[2]. Но… вышла заминка. К тому времени я был автором нескольких опусов и неплохим флейтистом, но ни в сочинении музыки, ни в игре на флейте не преуспел настолько, чтобы заслужить место в этом учебном заведении.
Тем не менее я пошел на прослушивание на факультет деревянных духовых. Экзаменационная комиссия состояла из трех преподавателей с трех отделений: флейты, кларнета и фагота. Я сыграл перед ними, и один из экзаменаторов выказал себя великим прозорливцем. Он благожелательно спросил: «Мистер Гласс, а вы действительно хотите стать флейтистом?»
Понимаете, я сыграл не очень хорошо. Флейтой я владел, но во мне не чувствовалось энтузиазма, без которого успех недостижим.
– Ну-у, вообще-то… – сказал я, – я хочу стать композитором.
– Вот видите! Вам стоило бы экзаменоваться по композиции.
– Мне кажется, я к этому пока не готов, – ответил я.
Я сознался, что сочинил несколько вещиц, но отказался их показывать. Я и сам знал, что в этих первых пробах пера нет ничего интересного.
– А приезжайте-ка сюда осенью и запишитесь в нашу школу на отделение дополнительного образования, – посоветовал профессор. – Там читают теорию музыки и композицию. Поработаете какое-то время над своими сочинениями, а затем, на их основе, будет принято решение, возьмут ли вас на отделение композиции.
Отделение дополнительного образования (или просто Дополнительное) считалось «образовательной программой для взрослых». Им руководил блестящий преподаватель Стэнли Вулф, сам талантливый композитор. Было решено: в течение года я подготовлюсь к серьезной попытке попасть на отделение композиции, после чего моим произведениям дадут оценку, а мое заявление о приеме в Джульярд – рассмотрят. Естественно, именно такой шанс я и искал. Я поблагодарил за совет и в точности последовал ему.
Но для начала передо мной встал «материальный вопрос». Чтобы приступить к учебе, требовались деньги. Правда, я рассчитывал, что, немного освоившись в Джульярде, найду какой-нибудь приработок. А пока я вернулся домой на автобусе компании «Грейхаунд» и устроился на самую лучшую работу в окрестностях – на завод «Бетлехем Стил» в Спарроуз-Пойнте, штат Мэриленд. Это был типичный рудимент промышленности начала XX века: оборудование успело сильно устареть и износиться. Поскольку я умел читать, писать и считать (что в те времена было редкостью среди работников «Бетлехем Стил»), меня определили в «весовщики». Это значило, что я, управляя краном, взвешивал огромные емкости с гвоздями и вел дотошный учет всей продукции нашего цеха. К сентябрю я скопил тысячу двести долларов с гаком: неплохие деньги по меркам 1957 года. Осенью я снова приехал в Нью-Йорк и записался на курс композиции к Стэнли Вулфу.
Но прежде чем углубляться в детали моих первых лет в Нью-Йорке конца 50-х, я должен заполнить несколько лакун в своей биографии.