В течение часа я иду в гору по еле заметным тропинкам, сломанным веткам и блестящей траве, не имея визуального контакта со своей «дичью». Но я все равно уверена в правильности выбранного направления. Погрузившись на мгновение в красоту убывающего дня, я забываюсь в мерном ритме дыхания и забываю о том, что пришла сюда убивать.
Вокруг меня что-то вроде леса. Пондероза[7] и голубые ели раскинулись по высоким горам, став пристанищем для маленьких барсуков, мышей и ночных птиц. Смолистый сосновый запах густо наполняет воздух, опавшие иглы мягко хрустят под ногами. Назойливые насекомые, привлеченные запахом пота, радостно гудят у моих ушей. Я наслаждаюсь красотой и спокойствием. Точно так же, как потом буду наслаждаться кровопролитием. Но это равновесие – между землей, животным миром и самой собой – кажется правильным. Кажется истинным.
Солнце садится, и появляется луна. Вокруг меня сгущается ночь. Деревья становятся тенями, мелкие зверьки прячутся от ночных хищников, насекомые улетают. Удовольствие гаснет вместе с дневным светом.
Я иду вперед, пока запах гнили не становится настолько сильным, что начинает подавлять. Страх, как темная сторона интуиции, нарастает в моем животе, и я понимаю, что почти добралась до цели. Я сглатываю страх, во рту становится сухо и кисло, но я продолжаю идти. Пальцы безотчетно трогают оружие.
Вспышка света впереди на тропинке привлекает мое внимание. Я пригибаюсь и осторожно подхожу ближе. Там горит костер. Пламя его трепещет и дрожит, отбрасывая беспорядочные отблески на стволы высоких деревьев. Огонь изо всех сил пытается подняться выше, но дрова – кучка сухих палок, сложенных в неглубокую ямку, – сгорают быстро и не дают ему разрастись.
Я обхожу костер по дуге с юга, чтобы зайти к лагерю с восточной, подветренной стороны. По пути заряжаю дробовик патронами, начиненными кукурузной мукой и обсидиановой дробью. То и другое – священные вещества для дине. Боеприпасы предназначены для охоты на йее наалдлошии[8], ч’йидии[9] или любых других чудовищ, считающих Динету своим домом. Но если я ошибаюсь и этот монстр принадлежит к более распространенной человеческой разновидности, то патроны отлично сработают и на нем. Дыра вместо сердца всегда одинакова – вне зависимости от того, что ее проделывает.
Я нахожу отличное место. Листва хорошо прикрывает меня, но не мешает обзору лагеря. Я прижимаю дробовик к плечу и смотрю вдоль ствола. Но то, что я там вижу, чуть не выворачивает мне желудок.
Чудовище похоже на человека, но я уже знаю, что это не так. Оно лежит, растянувшись на синем спальном мешке под импровизированным навесом из грубого брезента, привязанного серым шпагатом к двум деревцам. Большая часть его тела скрывает девочку из виду, но я ее слышу. Она хнычет мяукающим голосом, когда рот чудовища касается ее шеи, и умоляет его остановиться.
Но оно не останавливается.
Ярость переполняет меня и затуманивает зрение. Я борюсь с волной воспоминаний, проносящихся в голове, – об ощущении веса мужчины, удерживающего мое собственное тело, о густой крови, заливающей горло в тот момент, когда сильные пальцы сжимают мне голову и бьют ею о пол. О вопиющем ощущении несправедливости.
Воспоминания сотрясают меня, заставляют дрожать руки. Я заставляю себя их отряхнуть. Напоминаю себе, что это всего лишь память, которая больше не способна причинить мне боль – ведь чудовища, который проделал со мной такое, больше нет. Я его убила.
До последнего я надеюсь, что Нейзгани бросится на гору с пылающим молниеносным мечом в руках и поможет мне. Я даже жду полсекунды, чтобы увидеть, как это произойдет. Но… ничего не случается. Здесь его нет. Здесь лишь я.
Я снова поднимаю дробовик и прижимаю приклад к плечу. Отодвигаю ногу, не отрывая взгляда от цели. Тяжело наступаю на упавшую ветку. Громкий отчетливый щелчок уносится в тихую ночь.
Я жду, когда он приподнимется и подставится под четкий выстрел. Но… тщетно.
Не сводя глаз со спины чудовища, я наклоняюсь и поднимаю камень. Затем с силой швыряю его в стоящий вдалеке сумах[10]. Камень врезается в ствол с громким стуком. Я крепче сжимаю дробовик, не отрывая пальца от спускового крючка.
По-прежнему ноль внимания. Крики девочки становятся все громче и безумнее.
Да пошло оно все! Я бью прикладом дробовика по дереву, за которым пряталась, и кричу:
– Эй! Иди сюда!
Чудовище мгновенно встает на дыбы и начинает вертеть головой из стороны в сторону в попытке разглядеть меня в ночи. Близость к костру сделала его слепым.
Я сглатываю желчь. Его рот измазан кровью. Он грыз ей горло. Этот сукин сын ее ел.
Я стреляю. Выстрел разрывает ему грудную клетку. Он начинает пошатываться, но не падает. Кровь сочится, влажно сверкая в свете костра, затем начинает лить потоком. Я начинаю отсчет до десяти. За десять секунд любой человек потеряет столько крови, что ему ничего не останется, кроме как падать мешком на землю. Я понимаю, что он только похож на человека, но надеюсь, что правило останется в силе: если я выживу в течение десяти секунд, то я выиграю.
Он большой, широкоплечий и толстый. Неудивительно, что он так легко нес девочку в горы много миль. В мерцающем свете чахлого костра я не могу разглядеть его в деталях. Он человекообразный, с узловатыми шишками, выступающими из спины, плеч и бедер, которые похожи на огромные опухоли. Руки кажутся слишком длинными. Они отходят от туловища и упираются прямо в землю. Кожа такая прозрачная, что почти светится. Вместо груди теперь – кровавая дыра.
Я передергиваю затвор и стреляю снова. В этот раз выстрел отрывает кусок его плеча. Кровавые ошметья плоти и кожистые наросты летят прямо на девочку, которая отшатывается назад на четвереньках. Монстр все еще на ногах. Он рычит на меня как раненый разъяренный кабан.
– Беги! – кричу я девочке и начинаю подходить ближе.
Шесть, пять, четыре. У него огромная дыра вместо сердца и отсутствует часть руки. А он все еще едва шатается. Я понимаю, что у меня неприятности.
– Падай, – шепчу я. – Ну, падай же.
Он засовывает свою тяжелую лапищу под спальный мешок и вытаскивает оттуда длинный зловещий топор, предназначенный для рубки деревьев и вышибания окон в спальнях маленьких девочек. Я не сомневаюсь, что он легко и с удовольствием рассечет мою плоть. Но не собираюсь давать ему ни шанса.
Одним отработанным движением я засовываю дробовик в кобуру за спиной и достаю свой Böker, похожий на мачете. Семь дюймов[11] изогнутой стали с утяжеленным острием. Но прежде чем я успеваю атаковать, он поворачивается к девочке, хватает ее, перекидывает через плечо и бежит.
– Чёрт!
Я бросаюсь за ним в погоню, пряча на ходу охотничий нож и доставая из завязок мокасина маленький нож, предназначенный для метания. Я швыряю обсидиановое лезвие быстро, словно выстреливаю молнию – одним гладким коварным движением из-под руки. Нож летит ровно и точно. С мрачным удовлетворением я наблюдаю, как он вонзается в заднюю часть колена чудовища. Оно рычит и спотыкается, чуть не выронив из рук визжащую от ужаса девочку. Но затем продолжает бежать. Быстрее, чем можно было бы ожидать от существа с ножом в ноге. Быстрее, чем это вообще возможно. Довольно скоро монстр затеряется в темном лесу. Поэтому я делаю единственное, что мне сейчас доступно: пытаюсь разогнаться.
И Хонагаании приходит ко мне, отозвавшись на мою просьбу. Словно поток дикого огня проносится по моим венам. Он наполняет мышцы и превращает меня в нечто большее, чем я была без него. Мое зрение обостряется, легкие расширяются. Я почти лечу, едва касаясь земли легкими ногами. Инстинктивно уворачиваюсь от веток, перепрыгиваю поваленные деревья и густой подлесок. Я приближаюсь к монстру слишком быстро – в течение считаных миллисекунд между двумя вдохами. И вот, запнувшись, я уже падаю на его широкую спину.
Один удар, и все втроем мы падаем на лесную подстилку. Девочка вылетает из его рук, когда он врезается лицом в землю. Большое тело смягчает мое собственное падение и дает мне момент преимущества, которым я немедленно пользуюсь. Я перекатываюсь и вынимаю нож раньше, чем встаю на ноги. Теперь, когда монстр поднимется, я буду уже наготове.
Он переводит взгляд с моего ножа на девочку, которая лежит лицом вниз и молчит. Возможно, уже мертва, но я этого пока не знаю. Глаза чудовища вновь начинают метаться между нами, и в этот раз, когда его взгляд останавливается на девчонке, он облизывает губы.
Я замахиваюсь в попытке полоснуть его по горлу. Несмотря на то что я все еще действую со скоростью Хонагаании, он успевает выбросить вперед руку и поставить блок. Я корректирую направление удара, извиваясь с клинком в руке с ловкостью горного кота, и вторгаюсь в самое незащищенное пространство. Клинок глубоко проникает в живот и режет внутренности. Затем еще раз. И еще. Жестко, быстро, безжалостно – как меня учили. Мои руки становятся скользкими от крови. Зловоние, вырывающееся из внутренностей, ошеломляет, глаза начинают слезиться. Я моргаю, но не останавливаюсь. Даже не делаю паузы между ударами, чтобы удостовериться в успехе. Я просто режу и жду, когда его тело упадет на землю.
Но мне опять не везет. Огромные руки обхватывают меня и сжимают. Ствол дробовика больно впивается в позвоночник. Я яростно борюсь за возможность вдохнуть. Плечо вспыхивает огнем, когда он наклоняется и изо всех сил пытается прокусить мою кожаную куртку.
Я кричу – отчаянно и безотчетно – и беспомощно дергаюсь в его тяжелых руках. Паника сотрясает мне кости, и я вижу, как вспыхивают и гаснут звезды на краю поля зрения. Он сжимает сильнее. Грызет мне плечо, как собака кость. В правой руке я всё еще удерживаю свой Böker. В отчаянии я перекладываю нож в левую и высвобождаю руку. После чего изо всех сил замахиваюсь по направлению к его шее. Это неудобно, удар выходит неуклюжим, но он получается. Монстр отпускает меня с ревом боли. Отшвыривает прочь. Я лечу, дико размахивая руками и ногами, и тяжело ударяюсь о землю.
Весь бок горит от боли. Я не могу отдышаться, плечо пульсирует, но я заставляю себя подняться на ноги, одновременно ощупывая землю между нами в поисках ножа.
Но в нем уже нет необходимости. Чудовище пошатывается, рука неуклюже тычется в шею в попытке удержать на месте плоть и сухожилия, и я понимаю, что сумела отрубить ему голову. С трепетом я наблюдаю, как оно оседает на землю.
Всё.
Чудовище мертво.
В изнеможении я падаю на колени. Даже такое ограниченное использование силы клана истощило меня полностью. Потому что всё, что дает человеку Хонагаании, он же потом забирает обратно. Сердце колотится в груди, как большой барабан. В ушах грохочет рев бури, дрожь тела становится совсем неуправляемой. Это тает адреналин в мышцах.
Я возбужденно кричу от непристойной эйфории. Мне уже знаком этот кайф. Это сила клана К’ааханаании — жажда крови, заставляющая упиваться убийством. Чувство вины и ужаса переполняет меня, я пытаюсь мысленно оттолкнуть К’ааханаании от себя, но это невозможно, пока мое тело с ног до головы покрыто кровью, а у ног валяется тело поверженного врага. Я слышу свой ликующий голос, разбегающийся эхом среди деревьев, и покорно жду, когда меня отпустит извращенная убийственная сила клана.
Некоторое время единственным звуком в ушах остается мое собственное разгоряченное дыхание. Затем я начинаю слышать мягкий шелест крон деревьев.
Грязь и камни прилипают к пропитанным кровью легинсам и больно впиваются в колени, пока я ползаю и собираю свои ножи. Я более-менее очищаю их и убираю в ножны обсидиановый клинок.
Böker остается в моих руках. Дорубив шею чудовища до конца, я отделяю голову от туловища. Такого монстра я еще не встречала. Но я знаю, что он слишком долго умирал, поэтому хочу быть уверенной, что он не встанет, когда я отвернусь. Забрать голову с собой – самый надежный способ себя обезопасить.
За спиной раздается шарканье.
Я резко оборачиваюсь. Возможно, слишком резко, поскольку в глазах сразу темнеет. Если тут еще один монстр, я буду не в силах его одолеть.
Но это девочка. Я совсем забыла о девочке.
Она села, прислонившись спиной к голому стволу дерева. Грязная ночная рубашка порвана в клочья. С волос свисают тягучие сгустки крови. Цвет лица ужасный – призрачно-меловой, несмотря на смуглость кожи. Теперь я вижу ее рану – сквозь черную кровь белеют кости и сухожилия в том месте, где плоть разрывали зубы монстра. Он не просто грыз ее. Он пытался вырвать ей горло.
Она пытается заговорить, но лишь беззвучно открывает рот. Рана слишком серьезная. Глаза большие, широко открытые и совершенно остекленевшие. Ей не может быть больше двенадцати лет. И вид раны подсказывает мне, что она вряд ли доживет до тринадцати.
Я подхожу к ней и присаживаюсь на корточки, чтобы посмотреть глаза в глаза. Девочка очень похожа на меня. Такая же смуглая кожа, темные волосы, широкое угловатое лицо.
Я еще не убрала Böker, но держу его прижатым к земле, вне поля ее зрения.
– Тебя утащило чудовище, – говорю я тихо и указываю на ее рану. Девочка закатывает глаза, пытаясь дотянуться взглядом до кровавого месива на своей шее. – Ты понимаешь, что это значит?
Низкое болезненное мычание – это все, на что она способна.
Нейзгани однажды сказал мне, что зло – это болезнь. Он объяснил, что может видеть его в людях, как заразу. Что билигааны ошибались и зло – это не какое-то там духовное понятие или деяния плохого человека. Нет, оно вполне реально, существует физически и напоминает инфекционную болезнь. Злом можно заразиться, если что-то злое попадает внутрь. А оказавшись внутри, оно начинает управлять человеком. Заставляет творить ужасные вещи. Уничтожать то, что было дорого. Причинять боль окружающим и в конце концов убивать. Когда такое случается, человек рискует превратиться в еще одного монстра.
Он сказал, что во мне есть часть этого зла, что оно коснулось меня в ту ночь, когда он меня нашел. И что оно проявилось, как К’ааханаании, делающее меня и сильнее, когда нужно, и намного порочней. Так получилось, что я иду по очень узкой тропе. Я должна быть очень осторожна – не давать злу расти и не кормить его без надобности. Потому что судьба моя еще не решена. Я могу быть как убийцей чудовищ, так и сама стать чудовищем.
Тогда я только отшутилась. Сказала, что это звучит как суеверие или дурацкая болтовня стариков. И неважно, что я разговаривала с бессмертным. Правда в том, что он меня тогда до смерти напугал. Потому что я поняла, о чем он говорил.
В тот момент мы стояли посреди поля, заваленного трупами. Его глаза смотрели на меня пристально, но были такими же недоступными и непостижимыми, как самые отдаленные уголки Вселенной. Я хладнокровно чистила свой Böker о куртку мертвеца, но изгиб губ Нейзгани и морщины между густых бровей ясно говорили мне, о чем он думает.
На следующее утро он исчез. Трудно сказать, почему он, Убийца Чудовищ, не убил меня тогда, если думал, что я превращаюсь в монстра. Может, те годы, пока я была его ученицей, что-то для него да значили. Может, просто передумал в последний момент. Но теперь, сидя лицом к лицу с этой девочкой, столь похожей на меня, я чувствовала себя так, словно меня ударили под дых.
Надо рассказать ей то же, что говорил мне Нейзгани. Я не жестокая. Просто честная.
– Это значит, что ты заражена.
Влажное дыхание становится громче.
– Даже если ты выживешь, инфекция будет только усиливаться. Тебе придется бороться с ней всю жизнь. Она проникнет вглубь и подчинит тебя себе. – Я сглатываю, чтобы прочистить горло. – Я познакомилась с твоей семьей. Там, в городе. Они хорошие люди. – Нос вдруг начинает чесаться, и я тру его тыльной стороной ладони.
Она покачивается на месте, не отводя от меня глаз.
– Они будут пытаться говорить правильные вещи. Будут пытаться все исправить. Исправить тебя. Но они не никогда не поймут. То, что случилось с тобой, исправить невозможно.
Это самая длинная речь, которую я произнесла перед другим человеком за несколько последних месяцев. Но теперь я не жалею, что потратила на нее время. Она должна знать. Должна понять, почему я сделаю то, что собираюсь сделать.
– Инфекция, – продолжаю я, – превратит тебя… в нечто иное. В нечто такое, что начнет причинять зло другим людям. Ты бы точно не захотела стать этим… – «чудовищем», чуть было не сказала я. – Понимаешь?
Она сглатывает, и я вижу, как дергаются мышцы ее горла – гладкие и влажные там, где больше нет кожи.
Я киваю и сжимаю нож покрепче. Мне хочется попросить у нее прощения, но я лишь говорю:
– Закрой глаза.
Веки девочки трепещут и наконец закрываются. Я убираю волосы с ее лица. Обнажаю шею.
И все-таки бормочу «прости». Я уговариваю себя, что она понимает, что я ее спасаю, даже если так не кажется со стороны.
Наконец взмахиваю большим ножом.
Голова отделяется чисто.
Тело обмякает на лесной подстилке.
В животе зарождается твердый комок, от которого я сгибаюсь пополам, ощущая тошноту. Нож вдруг становится тяжелым и неповоротливым в моей руке, но я стараюсь не обращать на это внимания. Знакомая рукоять трет ладонь, как наждачная бумага. И я не могу не думать о том, что если я все сделала правильно, то почему мне так… херово?
Я отшатываюсь от мертвого тела. Земля усеяна следами резни, которую я учинила всего несколько минут назад. Я заставляю себя принять всё: запахи, кровь, обезглавленные тела. Теперь оно навсегда останется в памяти. Как источник для ночных кошмаров.
Лес вокруг тих. Какое бы суждение он ни составил обо мне, но лес предпочитает держаться особняком. Кусок растопки шипит и потрескивает в далеком костре, прежде чем сдаться огню. Через несколько мгновений последнее пламя гаснет, оставляя мне лишь темноту и пепел.