Виман поднимается все выше и выше, и вскоре Наум видит всю Алафейскую гору разом. Сложенные из белого камня стены кремля горят на солнце, словно сахар. Центр Старого посада застроен особняками в два, а то и в три этажа с портиками и колоннадами, с балюстрадами, балконами и эркерами. Там и сям промеж каменных стен сверкают луковицы куполов. Станций генерации так много, что и не сосчитать. Столица Тартарии потребляет целую прорву энергии – катят по рельсам дребезжащие коробочки трамваев, снуют самодвижущиеся повозки, круглые сутки работают фабрики-кухни, спрятанные от досужего взгляда в подвалах, скользят по почтовым магистралям тысячи капсул с корреспонденцией. А по вечерам, как стемнеет, белым светом озаряются окна особняков, и на всех улицах вспыхивают разом фонари и горят всю ночь напролет. А еще на окраине там, где стоят унылые доходные дома и бревенчатые бараки, за трамвайным парком, возле самого обрыва пыхтит механический завод, выбрасывая из кирпичной трубы клубы черного маслянистого дыма. Даже подумать страшно, сколько на все про все нужно энергии, и столица забирает электричество прямо из неба, прокалывает небесную твердь бесчисленными иглами антенн, высасывает луковицами эфирных приемников. Весь Тобол ощетинился острыми шпилями, нацеленными в осеннее бледное небо.
А внизу, у подножия Алафейской гора, похожий на пятно жирной грязи расплескался Нижний посад. Кажется, что там вовсе нет улиц, только стоящие без всякого порядка хибары и бараки, сложенные из почерневших бревен и крытые дранкой. Там жгут костры из хвороста и кизяка, там по непролазной грязи промеж домов снуют бородатые самцы в обносках, и худые клячи тянут куда-то телеги на деревянных колесах, груженные не пойми чем. В Нижнем посаде одичалые самцы гонят самогон и горланят протяжные песни, посматривая сквозь едкий дым костра, на Прямский взвоз – не идут ли снова жандармы с облавой.
Наум, не отрываясь, глядит за иллюминатор. Виман летит над Нижним посадом, потом над пустошью поросшей высокой, сгоревшей от летнего зноя травой. Сквозь стекло Наум видит пыльный проселок, синюю ленту Ирия и проржавелый арочный мост, переброшенный на тот берег. Как-то раз Наум ходил смотреть на этот мост и долго сидел у реки напуганный и притихший. Мост устрашал его своими размерами и совершенством конструкции. Одичалые самцы в Нижнем посаде травили байки, будто прежде в Тартарии жили большие люди, нефилимы, и это они возвели мост через Ирий, потому что людям, жившим в Тоболе сейчас такое попросту не по силам.
На другом берегу Ирия начинается лес. Еще не опавшая листва на деревьях горит золотом и медью, и только ельник стоит там и сям темно-зелеными островками. А Тобола уже не видно, город отъехал назад, и Алафейская гора пропала в солнечной дымке.
Не удержавшись, Наум горько вздыхает.
– Тебя как зовут? – спрашивает его барышня-пилот.
– Наум.
– Ну, будь здоров, Наум. А я – Лия.
Она оборачивается и окидывает Наума взглядом. Тот стоит посреди салона, с прикованными к скобе руками, в грязном и порванном заводском комбинезоне.
– А скажи мне, Наум, за что тебя сослали на Ферму?
У Лии обветренное смуглое лицо, широкие скулы и курносый нос. Она смотрит на Наума весело и довольно-таки дружелюбно.
– А тебе какое дело? – хмуро спрашивает Наум.
– Да нет мне до тебя никакого дела, – смеется Лия. – Просто нам еще час лететь. Скучно.
Виман покачивает из стороны в сторону, как лодку в неспокойном море. Наум слышит, как свистит воздух, проходя через защищенный сеткой заборник на крыше.
Лес понемногу редеет. За лесом начинается топь с торчащими из воды мертвыми деревьями. Наум старается запомнить дорогу обратно к Тоболу. И чем дальше виман отлетает от столицы, тем тоскливее становится у него на душе.
– Что ты натворил, Наум? – допытывается до него Лия.
– Мы с братом забрались на верфь неподалеку от Тобола, – говорит Наум, которому надоело играть в молчанку. – Хотели угнать виман… Не такой как у тебя, а для полетов в стратосферу. Ты, наверное, слышала про такие виманы. Они размером с трехэтажный особняк, а может и больше.
Лия снова смеется.
– Ох… Ну, какие вы глупые! Там же четыре вихревых движителя. И четыре печи для нагревания ртутной смеси. И вот мне интересно, как это вы вдвоем собирались поднять такой виман в воздух?
– Уж как-нибудь управились бы, – хмуро отвечает Наум, – у тебя вроде выходит, ну, и я не глупее.
– Это же маленький виман, грузоподъемность у него от силы дюжина человек. Здесь только один движитель и тот маломощный. С таким ты бы справился, хотя навык все равно нужен.
– А то я не знаю, – ворчит Наум. – Я «Виманику-шастру» читал, наверное, дюжину раз.
– И много же ты понял? Вот, только честно?
– Ну, понял кое-что… А что не понял, мне братишка объяснил. Он у меня башковитый.
Взглянув за окно, Наум видит, что болото осталось позади и теперь они летят над пустыней. Барханы из красного песка, словно застывшие волны тянутся до самого горизонта.
– Нет, ты мне объясни, как здесь все утроено? – не отстает Лия. – Какая сила поднимает виман в воздух?
– Ну, если своими словами… – Наум хмурится, вспоминая «Виманику-шастру». – Вот под той плитой, у меня под ногами находится движитель. Это что-то вроде большого сотейника с крышкой. В сам движитель налита ртуть. А под ним стоит жаровня с углями и катушки с медной проволокой. Если в жаровне развести огонь, ртуть начинает двигаться по кругу все быстрее и быстрей пока не принимает форму бублика. Когда из жидкого состояния ртуть превращается в пар, в движителе образуется очень высокое разряжение. Весь доступный воздух закручивается в спираль и выбрасывается через сопло наружу. Именно этот воздушный поток толкает виман вперед. Но это еще не все… Вихрь в движителе вращается чрезвычайно стремительно, и наружный воздух затягивает через воздухозаборник так быстро, что над виманом образуется вакуум. Вот и получается, что подъемная сила возникает из-за колоссального перепада давления под виманом и над ним. Можно сказать, что это подъемная сила толкает воздушное судно вверх, а можно – что виман сам поднимается в вакуум.
Лия молчит. Она сидит, откинувшись в кресле, и смотрит на красную пустыню.
– Я не все поняла, – говорит, наконец, пилот. – Но, очень похоже, что так всё оно и устроено.
– Постой, родная, но ты же управляешь этой штукой? – недоверчиво спрашивает её Наум.
– Ну да. Только я не очень понимаю, как виман держится в воздухе. Видишь, тут всего два рычага. Вот этим рычагом я могу менять скорость полета. А этим – задаю высоту. Ну, а чтобы повернуть, просто кладешь виман на бок…
– Ясно, – Наум переступает с ноги на ногу и звякает кандальной цепочкой.
– Знаешь, первый раз я встречаю самца, который определенно умнее меня, – говорит задумчиво Лия. – И, если честно, мне это не нравится. Мне от этого делается неуютно.
Наум не успевает толком обдумать слова пилота, когда замечает, что впереди песчаные барханы странным образом обрываются в пустоту.
– А что это там такое?
– Тектонический разлом, – отвечает Лия. – Говорят, он тянется до самого Индийского океана… А вот и Ферма. Что скажешь, впечатляет?
Пригнув голову и прищурив глаза от солнечного блеска, Наум смотрит в иллюминатор. Больше всего здание Фермы напоминает ему раковину морского моллюска только немыслимого, циклопического размера. Темно-серая почти черная, эта «раковина» лежит на краю разлома, зарывшись в песок, и солнечные лучи тускло поблескивают на её закрученной логарифмической спиралью неровной, будто гофрированной поверхности.
Виман подлетает ближе, и Наум видит величественный, похожий на кошмарный сон тектонический разлом. Только дно разлома Наум так и не может разглядеть – острые, как иглы скалы уходят уступами вниз в синеватую мглу. А над этой бездной, словно половинка ажурного моста, висит посадочная площадка. Это изящная легкая конструкция крепится к каменной стене разлома изогнутыми тонкими опорами.
– Сейчас будем садиться, – предупреждает его Лия и ведет виман вниз, на посадочную полосу, висящую над бездной.