– Уверена, что тебе это нужно? – в очередной раз остановив машину на светофоре, спросила Ирка.
За перекрестком уже виден был контрольно-пропускной пункт – непритязательного вида будка посреди длинного, до следующего пересечения улиц, пустого прогона. С правой стороны – широкая городская магистраль с оживленным движением, с левой – забор из металлической сетки. За забором – ухоженные зеленые лужайки вокруг комплекса зданий в стиле, который очень дипломатичный архитектор назвал бы эклектичным.
Ирка, не страдающая избыточной вежливостью, сказала иначе:
– Это что еще за помесь свечного заводика с мавританским домовладением?
Я фыркнула: подружкины ассоциации были оправданны. На мысль о свечном заводике наводил главный корпус – протяженное приземистое здание из красного кирпича. А легкий флер знойной экзотики ему придавали арочные проемы и полувнутренний дворик с каскадными лестницами.
– Да ладно тебе, люди максимально благоустроили то, что имели. Не каждому вузу достаются исторические здания благородных пропорций. Между прочим, внутри там все очень удобно, – сказала я примирительно.
– Не понимаю, зачем тебе это нужно, – в десятый, наверное, раз повторила Ирка.
Тут, на мое счастье, обещая скорый конец поднадоевшей дискуссии, зажегся зеленый.
Мою новую работу и саму ее необходимость мы обсуждали уже два дня. Как Ирка приехала в Питер позавчера утром, так и начали! Подруга была категорически против моего трудоустройства, особенно в свете того, что платят литературному редактору университетского издательства мало, а проводить «в присутствии» требуют аж два дня в неделю.
Ирка хотела, чтобы я посвящала свое время родным и близким, то есть мужу, сыну и лучшей подруге, приехавшей с очередным визитом в город на Неве всего-то на пару недель. А я тут, видите ли, решила на работу устроиться! Можно подумать, мне заняться нечем! Или денег на жизнь не хватает!
Я утомилась объяснять, что дело не в деньгах и не в отсутствии занятий: мне просто нужно органично интегрироваться в городскую жизнь, а сделать это, работая исключительно удаленно, не получается.
Да, у меня есть время и возможность гулять по Питеру, ходить в театры и на выставки, заглядывать в гости к единственной родственнице и немногочисленным друзьям, но этого недостаточно. Я долго думала, чего же мне не хватает, и поняла: якорной привязки к городу. А что ею может стать, если не работа, требующая периодического (не постоянного, это было бы уже слишком) присутствия в офисе и регулярного делового общения?
При этом контактировать я желала с людьми приличными, так что учреждение мне требовалось респектабельное. Один из многих в Санкт-Петербурге университетов вполне подошел.
– Тут нельзя стоять, я приторможу на секунду, приготовься десантироваться, – сердито предупредила подруга, проезжая перекресток, и я отказалась от мысли переобуться в машине.
Новые коллеги предупредили меня: строгое руководство категорически не одобряет спортивную обувь, кроссовки и кеды – табу. Сотрудники обязаны являться в классических туфлях, тем самым подавая пример тяготеющим к полномасштабному разгильдяйству студентам.
К дресс-коду мне не привыкать: семь лет жизни я отдала работе в администрации одного славного южного региона, а там начальник службы протокола, пожилой мужчина с армейской службой в анамнезе, каждое утро лично стоял на входе, проверяя соответствие внешнего вида прибывающих на линию трудового фронта чиновников установленным им строгим нормам. Помнится, тоже под запретом было все спортивное, а еще обтягивающие водолазки, короткие юбки, разрезы и глубокое декольте.
Никакой трудности в том, чтобы соблюдать фрагментарный дресс-код, введенный университетским начальством, я не видела: подумаешь, проблема – переобуться на входе! Единственным неудобством представлялась необходимость таскать с собой сменку.
Начальство-то, наверное, на персональном авто с водителем к парадному подъезду подкатывает, а у меня от дома до новой работы путь не близкий. Двадцать минут бодрым шагом до метро, сорок минут с пересадкой в подземке, четверть часа от станции прибытия до территории вуза, а там еще КПП с турникетом, финишная прямая пешеходной аллеи до входа в здание и подъем на шестой этаж без лифта – утомительный марш-бросок получается! Весь его в туфельках на каблуках дважды в день я не пробегу, не те у меня уже годы.
Да и туфли уже не те, качество нынешней обуви оставляет желать лучшего…
Додумать эту мысль до классического стариковского «вот в наше время были туфли так туфли» я не успела.
– Пошла! – скомандовала Ирка таким тоном, словно послала меня в место, гораздо менее приличное, чем один из санкт-петербургских университетов.
Обижаться было некогда. Подруга притиснула машину к тротуару в нарушение правил, нельзя было задерживать ее в этой рискованной позиции, штрафы за нарушение ПДД нынче не просто бьют по карману – вырывают его с мясом.
К тому же до начала моего первого рабочего дня остались считаные минуты, я рисковала опоздать, а за отсутствие пунктуальности – меня и об этом предупредили – университетских тружеников штрафуют. Не такие суммы вычитают, как у водителей-нарушителей, но и зарплаты в универе небольшие…
Вот в наше время были зарплаты…
А впрочем, нет. Чего это я? Никогда зарплаты не соответствовали нашим запросам, вечно они страшно далеки от сумм на ценниках…
Под какофонию обрывочных мыслей я десантировалась из Иркиного пафосного «крузака». Успела помахать подруге ручкой – прощально и с требованием отъезжать уже – и направилась прямиком к КПП. Но не к двери, куда ручейком вливались мои новые коллеги и студенты, а в тихий закуток за углом, чтобы переобуться.
Я же не Золушка, чтобы делать из процесса смены обуви массовое шоу.
До угла было метров пять, но некоторые из нас – не буду бить себя в грудь – умеют найти приключения даже на такой короткой дистанции.
Новое приключение имело невинный вид сигаретного окурка. Гонимый ветром, он подкатился к моим ногам, слабо тлея.
Я подняла его совершенно машинально. У меня богатая трудовая биография (и география), было время – работала рекламным директором отечественного аналога Диснейленда в Сочи. Там-то меня и приучили: видишь мусор на территории – не проходи мимо, подними и отнеси в ближайшую урну.
Я огляделась и урны поблизости не увидела. Зато как раз успела заметить падающую девушку.
На ней было летящее ярко-желтое платье из легкой ткани вроде шифона, и падала она очень красиво: оставаясь на месте, но плавно опускаясь на землю по винтообразной кривой. При этом платье закручивалось, как граммофончик экзотического цветка, я даже залюбовалась видом этой увядающей красоты. Но через пару мгновений, конечно, спохватилась и подскочила к уже полегшей девушке:
– Что с вами? Вам плохо?
Бесспорно, это сущий идиотизм – интересоваться в такой ситуации «Вы в порядке?» или «Вам плохо?». Ясно же, что человек не помедитировать прилег. С другой стороны, а что еще спросить: который час и как пройти в библиотеку?
Девушка, казалось, посмотрела на меня укоризненно. А может, просто страдальчески, потому что ей действительно было нехорошо. И тоже сказала глупость – во всяком случае, нечто неуместное и никак не связанное с моим вопросом:
– Звезда нас всех погубит…
Я бы предпочла услышать конкретную подсказку, которая помогла бы мне определиться с дальнейшими действиями. Например, «Таблетки в сумке», «Воды…» или – в идеале – «Все в порядке, я просто оступилась».
Но девушка ограничилась заявлением о широкомасштабном губительном влиянии какой-то звезды, закрыла глаза и задышала тяжко, с хрипами.
Не зная, чем помочь, я метнулась к будке КПП, распахнула дверь, нашла взглядом бдительного охранника за турникетами и гаркнула ему:
– Звоните в «Скорую», у нас студентка умирает!
Я не была уверена, что девушке настолько плохо, – хотелось надеяться на лучшее, – но в подобных ситуациях лучше переоценить опасность, чем недооценить.
То, что девушка учится в университете, я никак не могла знать наверняка, – свой студенческий билет она мне не показывала. Но из того факта, что дымила она за углом нашего КПП, можно было сделать определенный вывод. На территории университета курение не приветствуется, строгое начальство даже на преподавателей с табачной зависимостью смотрит косо.
Но студент в платном вузе – что священная корова в Индии. Уменьшение поголовья никого не обрадует, особенно в самом конце учебного года, когда на освободившееся место уже не найти платежеспособного претендента… Сознавая резоны, охранник выскочил из будки и ринулся за мной.
Хотя, может, он просто очень встревожился состоянием студентки. Я еще не успела с ним познакомиться и узнать, что он за человек. Может, сама доброта и отзывчивость.
Я привела охранника к девушке, которая выглядела пугающе: бледная, хрипящая, с синеющими губами. Глаза ее были закрыты, на раздражители в виде обращенных к ней вопросов и легких шлепков по щекам она не реагировала.
– Василий, что там? – Из будки выглянула симпатичная дама, которая обычно сидит за прорезанным в стене окошком и записывает посетителей, не имеющих пропусков, в специальный журнал.
– Звоните в «Скорую»! – велел ей Василий, повторив распоряжение, пару минут назад полученное им самим.
Послушался бы сразу умного человека (это меня, если вы не поняли) – неотложка уже ехала бы по вызову!
Я глянула на часы. До рокового мига, с которого моя зарплата, которую я еще даже не начала зарабатывать, сделается трагически уязвима для вычета, осталось меньше минуты.
Я посмотрела на девушку – Василий присел рядом с ней и вроде не собирался уходить – и влилась в поток спешащих к турникетам.
– Меня чрезвычайно раздражает, что широчайшее распространение приобрело уклончивое выражение «то, что сейчас происходит», – досадливо сказала моя новая коллега Маргарита. Это тоже литературный редактор, аристократического вида сухощавая дама, похожая на бывшую прима-балерину.
Меня посадили в тот же кабинет, где помещалась она, наши рабочие столы стояли напротив, мы занимались одним и тем же изматывающим и безрадостным делом – редактировали представленные на научные чтения доклады. Это определенно способствовало сближению и единению.
Уже через час после начала работы я честно призналась, что иметь дело с графоманами, чьи бессмертные произведения мне регулярно присылает на правку один популярный литературный маркетплейс, куда приятнее, чем с уважаемыми представителями академических кругов.
– Академических кругов ада, – с видом мученицы уточнила коллега и пальчиками помассировала виски.
Я хмыкнула, оценив каламбур.
– А почему графоманы лучше? – спросила сидящая с нами третьей верстальщица Элла.
– Они забавные, – охотно объяснила я. – Всегда дадут повод отвлечься и посмеяться. Некоторые особенно колоритные рукописи – просто неиссякаемый источник веселья. Хотите, зачитаю что-нибудь?
– Да. Пора. – Маргарита посмотрела на тонкое запястье, украшенное изящными часиками, откинулась на спинку кресла и прикрыла веки. – После каждых сорока пяти минут за компьютером рекомендуется делать перерыв на четверть часа, чтобы глаза отдохнули.
– Если после каждых сорока пяти минут делать перерыв на четверть часа, рабочий день будет составлять не восемь часов, а только шесть, и кадры предъявят претензии! – напророчил кудрявый дизайнер, имя которого я еще не успела запомнить. Он не сидел в нашем кабинете, но периодически заглядывал в него – то за ответом на какой-нибудь рабочий вопрос, то за кофе, то за сахаром к нему.
– Мы не скажем об этом кадрам и выполним свою норму, так что претензий не будет. Читайте, Елена, – разрешила Маргарита.
– Наслаждайтесь. – Я открыла файл с текстом присланной мне на редактуру рукописи и зачитала с листа. – «Внезапно по покоям разнеслась мелодия, больно отдаваясь в хрящиках головы. Стиснув как можно сильнее глаза, Эммануил-Мефодий Пятый напрягся, вспомнил ту, что напевно пела ему эту песню, и его душа расцвела в улыбке практически до ушей…»
– Стоп, стоп, пожалуйста, не так быстро! – взмолилась Маргарита. – Позвольте как следует расцвести в улыбке!
– Говорите, хрящики головы? – задумался кудрявый дизайнер. – А Эммануил у нас, простите, кто? Я почему интересуюсь – когда рыбу ешь, у нее как раз в голове хрящики…
– Поосторожнее, вы оскорбляете корону, уважаемый. – Я погрозила ему пальцем. – Эммануил-Мефодий – король!
– Пятый, – умиленно сказала Элла и подперла подбородок кулачком. – Какая прелесть, а? В одной семье так много Мефодиев… А я уговариваю дочь назвать ее будущего ребенка всего лишь Петром, как прадеда и деда, так она ни в какую – старомодное имя, говорит, над парнем будут смеяться. Илоном, говорит, назовем, как Маска…
– А вот я вам сейчас сцену боя, – пообещала я и пропустила несколько страниц. – «Черный маг гнусаво ухмылился, и сразу стало ясно: тип это скользкий и мерзявый. Не рискуя вступать в поединок, он приподразбежался и пересиганул на другую крышу.
– Думаешь, я не достану тебя? – Чародейка расправила руки во всю длинь. На ее ухоженных пальцах красиво блеснули лакированные миндалины.
Негодяй хохотокнул:
– Куда тебе, северянишка!
Его кривоклювый нос выдавал задиру-южанина…»
– Какая прелесть, – восхитилась Маргарита. – Не скажете название произведения и имя автора? Я бы купила эту книгу и держала под рукой, чтобы в минуты сомнений и тягостных раздумий…
– В книге этого уже не будет, – вздохнула я. – Никто не хохотокнет, не ухмылится, не расправит руки во всю длинь… Честное слово, даже жалко пропалывать такой текст, после редактуры он не будет производить столь сильное впечатление.
– Погодите, а чем закончилось-то? – забеспокоился дизайнер. – Тот маг, который принаддал и перезапрыгнул, так и ушел от чародейки с гландами на руках?
– Во-первых, не принаддал и перезапрыгнул, а приподразбежался и пересиганул, почувствуйте разницу, – поправила я. – А во-вторых, ушел он не просто так. Вот, слушайте: «Черный маг без всякой мощи облокотился головой на дуб. На затылке у него краснело небольшое внешнечерепное кровотечение…»
– А мощи чьи? – встрепенулась Элла. – Простите, я немного отвлеклась.
Маргарита посмотрела на нее укоризненно:
– Не мощи, а мощь. Я так понимаю, в значении «сила». Видимо, чародейка все-таки приподдотянулась до мага и понадразбила ему череп.
– Точно, – поддакнула я, заглянув в конец романа. – В итоге негодяя приподзаточили в темнице замка славного Эммануила-Мефодия, и – цитирую – «все мысли о побеге вдрызги разбились о стальной ошейник на его левой ноге».
– Да-а-а, – протянул дизайнер и ушел, задумчиво покачивая головой.
– Время, – сказала Маргарита, села ровно и устремила взгляд в монитор.
Я тоже вернулась к работе.
Ровно через сорок пять минут коллега сказала так, будто мы и не прерывали разговор:
– Так вот, меня сильно приподбешивает: все вокруг определяют положение самых разных дел словами «то, что сейчас происходит». Можно же прямо сказать, о чем речь! Но нет! И люди, и поводы для высказываний – самые разные, а выражение одно и то же! «Вы же понимаете, то, что сейчас происходит…» – И многозначительная пауза, выразительный взгляд…
– Это вы о чем – из того, что сейчас происходит? – простодушно спросила верстальщица Элла.
Я поспешила нарушить образовавшуюся многозначительную паузу, которая вполне могла закончиться взрывом багровеющей Маргариты, посоветовав:
– А вы мысленно заменяйте это неопределенное выражение каким-нибудь выразительным емким словом. Да хотя бы и неприличным.
– О? – Маргарита приподняла красивые брови.
– Попробуйте, смелее, – подбодрила ее я. – Ахматова же говорила: для нас, филологов, нет запретных слов.
В коридоре вновь материализовался кудрявый дизайнер. Заинтересованно прислушиваясь к нашему разговору, он застенчиво подсказал подходящее слово.
Маргарита вернула на место брови и проартикулировала – сначала осторожно, потом более уверенно – и с приятным удивлением признала:
– Кажется, помогает!
– А то! Всегда так делаю, – удовлетворенно кивнула я.
– Да? А если то, что происходит, не настолько масштабно, чтобы употреблять это слово?
– Тогда употребляйте другое. – Я предложила вариант помягче.
– А если, наоборот, размах трагедии слишком велик?
Я задумалась. Коллеги ждали ответа.
– Тогда добавляйте к тому слову определение «экзистенциальный», – решила я. – Будет масштабнее некуда.
– Гениально, – прошептала Маргарита. – Большое спасибо вам с Ахматовой. Однажды это может спасти меня от нервного срыва.
– Всегда пожалуйста, – кивнула я и встала из-за стола, чтобы выйти из офиса с затрезвонившим телефоном.
Звонила Ирка, значит, разговор предстоял не деловой, а посвящать новых коллег в свои личные дела я не собиралась. И так уже щедро поделилась с ними самым дорогим, открыв сокровищницу русского графоманского слова.
Я вышла на лестницу, но сообразила, что гулкое эхо в шахте разнесет мой голос по всем этажам, и побежала по ступенькам вниз, бросив в трубку:
– Минутку, я уединюсь.
Подруга терпеливо дождалась окончания долгой барабанной дроби моих шагов, но потом все-таки ворчливо спросила:
– А лифтом ты принципиально не пользуешься? Фигуру бережешь?
– Не сыпь мне соль на все раны разом, – вздохнула я, ныряя в укромную нишу с удобным креслом. – Нет в нашей башне лифта! Нужно ножками, ножками… А поскольку ножками неохота, придется с утра до вечера сидеть на одном месте, что фигуре точно не пойдет на пользу… Зачем звонишь-то?
– Я забыла спросить, как у вас там с кормушками, есть где пообедать? Если нет, я могу тебе что-нибудь доставить, или выскакивай к КПП, я подъеду, сгоняем куда-нибудь.
– Спасибо тебе за заботу, дорогая! – растрогалась я. – Сгонять никуда не успеем, у меня обеденный перерыв всего полчаса, но тут есть столовая и кафетерий, так что от голода не умру.
– А от чего умрешь? – не успокоилась подруга.
– От скуки, – вздохнула я. – Или от переутомления.
– Но-но! Ты держись там! Назвалась груздем, устраивайся в кузове поудобнее! Я ближе к вечеру еще позвоню.
Мы закончили разговор, и я спрятала смартфон в карман, но сначала посмотрела, который час. До обеденного перерыва оставалось всего пятнадцать минут. Я решила, что подниматься в башню нет смысла, и пошла искать, как Ирка выразилась, кормушку.
Это было правильное решение: я успела к раздаче до того, как набежали другие голодные, и раздобыла пропитание без очереди.
Еда мне понравилась, цены – не очень. В мои времена в студенческой столовой можно было поесть за копейки, а теперешний скромный обед обошелся в полтыщи рублей. Дороговато, с учетом невеликой редакторской зарплаты. Придется носить еду с собой в контейнере, как, наверное, делают мои коллеги – никого из них я в красивом кафетерии не увидела.
Обед мой не был плотным и не занял много времени. «Добивая» остаток времени до конца законного перерыва, я прогулялась по первому этажу, изучая обстановку. Утром, боясь опоздать, пролетела сквозь холл, как девочка Элли, подхваченная ураганом, и не успела толком осмотреться.
Иркина утренняя шутка про помесь свечного заводика с мавританским домовладением определенно была оправданна. Изнутри здание тоже выглядело гибридным – отчасти дворец, отчасти выставка достижений народного хозяйства.
Две стены на входе сплошь покрывали плазменные панели, расположенные встык, квадратно-гнездовым способом. На них сменялись красивые картинки – парадные виды Санкт-Петербурга, благостные лица университетских профессоров, открытки с виньетками и текстами поздравлений с личными праздниками и производственными успехами. За видеостенами тянулся гардероб, за ним – кафетерий со стеклянными витринами и кулинарными шедеврами. В холле было шумно, людно, вкусно пахло кофе и выпечкой. Мраморные полы блистали, хрустальные люстры сияли. В огромных зеркалах отражались студенты в джинсах и кроссовках (я им позавидовала). Эклектика!
Геометрия пространства тоже не радовала глаз чистотой линий. В результате объединения изначально разных построек возникли конструктивные дефекты вроде разноуровневого пола и странной формы выступов и ниш, но с помощью зонирования их изобретательно превратили в изюминки помещения.
Глухие аппендиксы стали уютными уголками с книжными полками, журнальными столиками и мягкими креслами. Причем мебель была хорошая, дорогая. Стилистический разнобой позволял догадаться, что она честно отслужила свое в кабинетах высокого руководства, зато гармонировал с нестандартным помещением.
В целом все прекрасно смотрелось бы в столице Кубани, но выглядело слишком «дорого-богато» (читать с мягким фрикативным «г») для старого доброго Санкт-Петербурга – не хватало благородной скромности.
Впрочем, за нужной мне дверью с табличкой «Извините, прохода нет» картина разительно изменилась. Врала табличка – проход там был, а вот интерьерный дизайн отсутствовал напрочь.
Если бы узкая шахта с лестницей была не квадратной, а круглой, я бы подумала, что оказалась внутри водонапорной башни: скучные крашеные стены, старая советская метлахская плитка на полу…
Из красивого тут неожиданно обнаружился джентльмен в прекрасном летнем костюме цвета мокрого песка. Я ощутила его присутствие раньше, чем увидела: к мажорному запаху свежей сырой штукатурки добавилась яркая нота дорогого мужского парфюма – чего-то такого с тонами ветивера и мускуса.
Я подняла голову и увидела сначала нервно притопывающую стопу в легкой туфле из кожи антилопы, а потом, взойдя чуть выше, обозрела джентльмена в полный рост.
Отчаянно диссонируя с окружающей обстановкой, он высился на лестничной площадке ремонтируемого третьего этажа: слева заляпанная побелкой стремянка, справа – башня из пластиковых ведер с краской, посередине – красавец.
Я увидела его со спины, но даже с такого ракурса можно было понять, что джентльмен пребывает в тяжких раздумьях. Как былинный богатырь на распутье: налево пойдешь – под стремянку попадешь, направо пойдешь – ведром по голове получишь…
Вариант «прямо пойдешь» исключала наглухо закрытая дверь. Металлическая – такую разве что тараном или мечом-кладенцом одолеешь, а у красавца в руках ничего из богатырского снаряжения не было: в правой – пачка сигарет, в левой – мобильник. Поднимаясь, я услышала обрывок его разговора. Что-то очень личное – то ли «беда моя», то ли «всегда моя»…
При моем появлении джентльмен очнулся, встрепенулся, оглянулся на шаги, посмотрел на меня сквозь очки в тонюсенькой золотой оправе младенчески-мутными голубыми глазами и почти безнадежно вопросил:
– А где?
– Курилка? – догадалась я.
Даже сильно урезанный, вопрос выдавал в бедолаге приезжего так явно, словно он произнес классическое, бьющее на жалость «сами мы не местные». От коллег я уже знала: еще год назад на третьем этаже помещалась курилка, куда бегали и штатные сотрудники университета, и прибывающие с деловыми визитами гости.
– Увы, ее больше нет, – сказала я с уместным прискорбием – видно же было, что прекрасный джентльмен расстроен. – Там теперь оборудуют телестудию.
– А куда? – спросил джентльмен и нервно подергал себя за ухоженную – будто только что из барбершопа – бородку.
Я осознала, что мне импонирует лаконичность его реплик. После долгих часов работы с велеречивыми многословными текстами – образцами высокого искусства переливания из пустого в порожнее – такая краткость освежала и бодрила.
– Там, – ответила я в том же стиле, указав вниз. И развила тему: – Под лестницей дверь на задний двор, коллеги-курильщики ходят туда.
– Спасибо! – Немногословный джентльмен резво сбежал по ступеням.
– Но там может быть закрыто! – предупредила я, свесив голову в шахту лестницы.
Поздно. Предательское эхо донесло до меня звуки неравной борьбы с запертой дверью и произнесенное сердитым шепотом нехорошее слово.
– Но не экзистенциальный же, – сказала я справедливости ради.
И пошла дальше – к своему рабочему месту на верхнем этаже башни.
Перевалив за середину, рабочий день с ускорением покатился к завершению, и наконец настал светлый миг, который пророчил поэт, который наше все. Ну, вы помните: «Оковы тяжкие падут, Темницы рухнут – и свобода Вас примет радостно у входа, И братья меч вам отдадут». Меч, спасибо, не надо, а вот нож и вилка были бы в самый раз – я успела проголодаться.
На подходе к КПП обнаружилась небольшая толпа, состоящая, по всей видимости, из преподавателей и сотрудников: молодежь утекала мимо, без задержки просачиваясь за периметр через турникеты.
Я притормозила, соображая, следует ли мне присоединиться к группе товарищей.
Что тут у нас, интересно? Назревает бабий бунт?
А, нет, в первом ряду сияет лысиной дед с портфелем.
Я увидела знакомое лицо – рядом с лысым дедом стояла бойкая дама из кадровой службы, оформлявшая мой прием на работу.
– Привет! – Она махнула рукой, подзывая меня. – Как работается? Какие первые впечатления?
Я не стала признаваться, что самое сильное впечатление в первый день на меня произвел здоровенный лом, с непонятным намеком оставленный кем-то на площадке между этажами. Хороший, крепкий, только немного погнутый. Видимо, честно кому-то послуживший. Было очень неожиданно увидеть его в изысканных интерьерах университета, где даже в туалете картины маслом, белые диваны и хрустальные люстры. Угадывалась в этом ломе какая-то сермяжная правда… Невербальный призыв: размахнись, рука, раззудись, плечо!
Я не успела поделиться впечатлениями.
– Все, можно! – сказал лысый, и толпа с радостным гомоном устремилась к КПП.
Только теперь до меня дошло: граждане трудящиеся ждали окончания рабочего дня, чтобы не пройти через турникеты раньше, чем положено. Наверное, за досрочный уход с работы тут тоже штрафуют.
Мысленно я сделала себе пометочку: прояснить этот вопрос. А то чуть не вылетела на волю с опережением графика, не зная, что это наказуемо!
Пройдя через турникет, я мимоходом глянула за угол КПП и очерченного белым мелом силуэта на асфальте не увидела. Это меня успокоило.
Как позже выяснилось – напрасно.