Символисты - читать онлайн

Бескровные губы лепечут заклятья.

В рыданье поднять не могу головы я.

Тоска. О, внимайте тоске, мои братья.

Священна она в эти дни роковые.

В окне дерева то грустят о разлуке

на фоне небес неизменно свинцовом,

то ревмя ревут о Пришествии Новом,

простерши свои суховатые руки.

Порывы метели суровы и резки

Ужасная тайна в душе шевелится.

Задерни, мой брат, у окна занавески:

а то будто Вечность в окошко глядится.

О, спой мне, товарищ! Гитара рыдает.

Прекрасны напевы мелодии страстной.

Я песне внимаю в надежде напрасной…

А там… за стеной… тот же голос взывает.

Не раз занавеска в ночи колыхалась.

Я снова охвачен напевом суровым,

Напевом веков о Пришествии Новом…

И Вечность в окошко грозой застучалась.

Куда нам девать свою немощь, о братья?

Куда нас порывы влекут буревые?

Бескровные губы лепечут заклятья.

Священна тоска в эти дни роковые.

Мои слова – жемчужный водомёт,

средь лунных снов, бесцельный,

но вспененный, —

капризной птицы лёт,

туманом занесенный.

Мои мечты – вздыхающий обман,

ледник застывших слез, зарей горящий, —

безумный великан,

на карликов свистящий.

Моя любовь – призывно-грустный звон,

что зазвучит и улетит куда-то, —

неясно-милый сон,

уж виданный когда-то.

Горы в брачных венцах.

Я в восторге, я молод.

У меня на горах

очистительный холод.

Вот ко мне на утес

притащился горбун седовласый.

Мне в подарок принес

из подземных теплиц ананасы.

Он в малиново-ярком плясал,

прославляя лазурь.

Бородою взметал

вихрь метельно-серебряных бурь.

Голосил

низким басом.

В небеса запустил

ананасом.

И, дугу описав,

озаряя окрестность,

ананас ниспадал, просияв,

в неизвестность,

золотую росу

излучая столбами червонца.

Говорили внизу:

«Это – диск пламезарного солнца…»

Низвергались, звеня,

омывали утесы

золотые фонтаны огня —

хрусталя заалевшего росы.

Я в бокалы вина нацедил

и, подкравшися боком,

горбуна окатил

светопенным потоком.

Огромное стекло

в оправе изумрудной

разбито вдребезги под силой ветра чудной —

огромное стекло

в оправе изумрудной.

Печальный друг, довольно слез – молчи!

Как в ужасе застывшая зарница,

луны осенней багряница.

Фатою траурной грачи

несутся – затенили наши лица.

Протяжно дальний визг

окрестность опояшет.

Полынь метлой испуганно нам машет.

И красный лунный диск

в разбитом зеркале, чертя рубины, пляшет.

В небесное стекло

с размаху свой пустил железный молот…

И молот грянул тяжело.

Казалось мне – небесный свод расколот.

И я стоял,

как вольный сокол.

Беспечно хохотал

среди осыпавшихся стёкол.

И что-то страшное мне вдруг

открылось.

И понял я – замкнулся круг,

и сердце билось, билось, билось.

Раздался вздох ветров среди могил:

«Ведь ты, убийца,

себя убил, —

убийца!»

Себя убил.

За мной пришли. И я стоял,

побитый бурей сокол —

молчал

среди осыпавшихся стёкол.

Веселый, искрометный лёд.

Но сердце – ледянистый слиток.

Пусть вьюга белоцвет метёт, —

Взревет; и развернет свой свиток.

Срывается: кипит сугроб,

Пурговым кружевом клокочет,

Пургой окуривает лоб,

Завьется в ночь и прохохочет.

Двойник мой гонится за мной;

Он на заборе промелькает,

Скользнет вдоль хладной мостовой

И, удлинившись, вдруг истает.

Душа, остановись – замри!

Слепите, снеговые хлопья!

Вонзайте в небо, фонари,

Лучей наточенные копья!

Отцветших, отгоревших дней

Осталась песня недопета.

Пляшите, уличных огней

На скользких плитах иглы света!

Не струя золотого вина

В отлетающем вечере алом:

Расплескалась колосьев волна,

Вдоль межи пролетевшая шквалом.

Чуть кивали во ржи васильков

Голубые, как небо, коронки,

Слыша зов,

Серебристый, и чистый, и звонкий.

Голосистый поток

Закипал золотым водометом:

Завернулась в платок, —

Любовалась пролетом.

На струистой, кипящей волне

Наши легкие, темные тени —

Распростерты в вечернем огне

Без движений.

Я сказал: «Не забудь»,

Подавая лазурный букетик.

Ты – головку склонивши на грудь,

Целовала за цветиком цветик.

Солнца контур старинный,

золотой, огневой,

апельсинный и винный

над червонной рекой.

От воздушного пьянства

онемела земля.

Золотые пространства,

золотые поля.

Озаренный лучом, я

спускаюсь в овраг.

Чернопыльные комья

замедляют мой шаг,

От всего золотого

к ручейку убегу —

холод ветра ночного

на зеленом лугу.

Солнца контур старинный,

золотой, огневой,

апельсинный и винный

убежал на покой.

Убежал в неизвестность,

Над полями легла,

заливая окрестность,

бледно-синяя мгла.

Жизнь в безвременье мчится

пересохшим ключом:

все земное нам снится

утомительным сном.

Муни

Здравствуй, —

Желанная

Воля —

Свободная,

Воля

Победная,

Даль осиянная, —

Холодная,

Бледная.

Ветер проносится, желтью

травы колебля, —

Цветики поздние, белые.

Пал на холодную землю.

Странны размахи упругого

стебля,

Вольные, смелые.

Шелесту внемлю.

Тише…

Довольно:

Цветики

Поздние, бледные, белые,

Цветики,

Тише…

Я плачу: мне больно.

Одна сижу меж вешних верб.

Грустна, бледна: сижу в кручине.

Над головой снеговый серп

Повис, грустя, в пустыне синей.

А были дни: далекий друг,

В заросшем парке мы бродили.

Молчал, но пальцы нежных рук,

Дрожа, сжимали стебли лилий.

Молчали мы. На склоне дня

Рыдал рояль в старинном доме.

На склоне дня ты вел меня,

Отдавшись ласковой истоме,

В зеленоватый полусвет

Прозрачно зыблемых акаций,

Где на дорожке силуэт

Обозначался белых граций.

Теней неверная игра

Под ним пестрила цоколь твердый.

В бассейны ленты серебра

Бросали мраморные морды.

Как снег бледна, меж тонких верб

Одна сижу. Брожу в кручине.

Одна гляжу, как вешний серп

Летит, блестит в пустыне синей.

Ушел я раннею весной.

В руках протрепетали свечи.

Покров линючей пеленой

Обвил мне сгорбленные плечи,

И стан – оборванный платок.

В надорванной груди – ни вздоха.

Вот приложил к челу пучок

Колючего чертополоха;

На леденистое стекло

Ногою наступил и замер…

Там – время медленно текло

Средь одиночных, буйных камер.

Сложивши руки, без борьбы,

Судьбы я ожидал развязки.

Безумства мертвые рабы

Там мертвые свершали пляски:

В своих дурацких колпаках,

В своих ободранных халатах,

Они кричали в желтый прах,

Они рыдали на закатах.

Там вечером, – и нем, и строг —

Вставал над крышами пустыми

Коралловый, кровавый рог

В лазуревом, но душном дыме.

И как повеяло весной,

Я убежал из душных камер;

Упился юною луной;

И средь полей блаженно замер;

Мне проблистала бледность дня;

Пушистой вербой кто-то двигал;

Но вихрь танцующий меня

Обсыпал тучей льдяных игол.

Мне крова душного не жаль.

Не укрываю головы я.

Смеюсь – засматриваюсь вдаль:

Затеплил свечи восковые,

Склоняясь в отсыревший мох;

Кидается на грудь, на плечи —

Чертополох, чертополох:

Кусается – и гасит свечи.

И вот свеча моя, свеча,

Упала – в слякоти дымится;

С чела, с кровавого плеча

Кровавая струя струится.

Лежу… Засыпан в забытье

И тающим, и нежным снегом,

Слетающим – на грудь ко мне,

К чуть прозябающим побегам.

Меж сиреней, меж решеток

Бронзовых притих.

Не сжимают черных четок

Пальцы рук твоих.

Блещут темные одежды.

Плещет темный плат.

Сквозь опущенные вежды

Искрится закат.

У могил, дрожа, из келий

Зажигать огни

Ты пройдешь – пройдешь сквозь ели:

Прошумят они.

На меня усталым ликом

Глянешь, промолчишь.

Золотое небо криком

Остро взрежет стриж.

И, нарвав сирени сладкой,

Вновь уйдешь ты прочь.

Над пунцовою лампадкой

Поднимаюсь в ночь.

Саван крест росою кропит,

Щелкнет черный дрозд,

Да сырой туман затопит

На заре погост.

Золотому блеску верил,

А умер от солнечных стрел.

Думой века измерил,

А жизнь прожить не сумел.

Не смейтесь над мертвым поэтом:

Снесите ему цветок.

На кресте и зимой и летом

Мой фарфоровый бьется венок.

Цветы на нем побиты.

Образок полинял.

Тяжелые плиты.

Жду, чтоб их кто-нибудь снял.

Любил только звон колокольный

И закат.

Отчего мне так больно, больно!

Я не виноват.

Пожалейте, придите;

Навстречу венком метнусь.

О, любите меня, полюбите —

Я, быть может, не умер, быть может,

проснусь —

Вернусь!

Поезд плачется. В дали родные

Телеграфная тянется сеть.

Пролетают поля росяные.

Пролетаю в поля: умереть.

Пролетаю: так пусто, так голо…

Пролетают – вон там и вон здесь,

Пролетают – за селами сёла,

Пролетает – за весями весь;

И кабак, и погост, и ребёнок,

Засыпающий там у грудей:

Там – убогие стаи избёнок;

Там – убогие стаи людей.

Мать-Россия! Тебе мои песни,

О немая, суровая мать!

Здесь и глуше мне дай и безвестней

Непутевую жизнь отрыдать.

Поезд плачется. Дали родные.

Телеграфная тянется сеть —

Там – в пространства твои ледяные

С буреломом осенним гудеть.

Над травой мотылёк —

Самолетный цветок…

Так и я: в ветер – смерть —

Над собой – стебельком —

Пролечу мотыльком.

Медовый цветик сада

Шлет цветику свой стих…

Две пчелки вылетают

Из венчиков: два взгляда

Перекрестились в них.

Июльский день: сверкает строго

Неовлажненная земля.

Непрерывная дорога.

Непрерывные поля.

А пыльный, полудневный пламень

Немою глыбой голубой

Упал на грудь, как мутный камень,

Непререкаемой судьбой.

Недаром исструились долы,

И облака сложились в высь.

И каплей теплой и тяжелой,

Заговорив, оборвались.

С неизъяснимостью бездонной

Молочный, ломкий, молодой,

Дробим волною темнолонной,

Играет месяц над водой.

Недостигаемого бега

Недостигаемой волны

Неописуемая нега

Неизъяснимой глубины.

Мне видишься опять —

Язвительная – ты…

Но – не язвительна, а холодна: забыла.

Из немутительной,

духовной глубины

Спокойно смотришься во всё,

что прежде было.

Я, в мороках

Томясь,

Из мороков любя,

Я – издышавшийся мне

подарённым светом,

Я, удушаемый, в далекую тебя

Впиваюсь пристально. Ты смотришь

с неприветом.

О, этот долгий

Сон:

За окнами закат.

Палата номер шесть, предметов

серый ворох,

Больных бессонный стон, больничный

мой халат;

И ноющая боль, и мыши юркий шорох.

Метание —

По дням,

По месяцам, годам…

Издроги холода…

Болезни, смерти, голод…

И – бьющий ужасом в тяжелой

злости там,

Визжащий в воздухе, дробящий

кости молот…

Перемелькала

Жизнь.

Пустой, прохожий рой —

Исчезновением в небытие родное.

Исчезновение, глаза мои закрой

Рукой суровою, рукою ледяною.

Как хрусталями

Мне застрекотав,

В луче качаясь,

Стрекоза трепещет;

И суетясь

Из заржавевших трав, —

Перевертная

Ящерица блещет.

Вода – как пламень;

Небо – как колпак…

Какой столбняк

В застеклененных взорах!

И тот же я

Потерянный дурак

В Твоих, о Боже,

Суетных просторах.

Вы – радуги, вы —

Мраморы аркад!

Ты – водопад

Пустых великолепий!..

Не радует

Благоуханный сад,

Когда и в нем, —

Как в раскаленном склепе…

Над немотой

Запелененных лет

Заговорив

Сожженными глазами,

Я выкинусь

В непереносный свет

И изойду,

Как молньями, – слезами.

Я – чуть живой,

Стрелой пронзенный бард —

Опламенен

Тоской незаживною,

Как злой, золотоглавый

Леопард,

Оскаленный

Из золотого зноя.