Шкура - читать онлайн

– Говори прямо, – Панкрат ступил на крыльцо и остановился, отпустив цепкую ручонку Ванечки. – Было чего?

– Где? – всполошился Егор, и, не успев докурить, уронил «бычок» себе за пазуху. –А-ай! – Моментом вскочив, вытряхнул жгучий огрызок папироски и уставился на брата.

– С Марфой, – не стал Панкрат ходить вокруг да около.

– Слушай, брат. Это хорошо, что ты Дуньку с ребятишками привез. Иди, Ванька, погуляй, пока мы с твоим дядькой покалякаем.

Ваня послушно отправился к сараю, смотреть домашнюю живность, а его отец продолжил вешать брату лапшу на уши.

– Ты ж за порог, а она как накинется. А Степа с женкой своей уже ушли на усадьбу. Я дернулся вправо, так пальцы у ней такие крепкие, что чуть рубаху мне не порвала. Во, погляди. – Егор показал дыру на рукаве под мышкой, думая, что Панкрат не помнит, как самолично порвал одежду. – Я влево, а она как запрыгнет, и давай целовать во все открытые места. На кровать меня потащила, а я что, я ж мужик, слабоват на это дело.

– Было что? – повторил свой вопрос Панкрат, всматриваясь в наглые глаза Егора.

– Да не-е, ты что. Как я могу? Она ж теперь жена твоя. А у меня своя есть. Я Дуньку, знаешь, как люблю? У-у-у, аж весь трясуся.

– Оно и видно. Семерых настрогал.

– Ну-у, как бы тебе это сказать, – почесал за ухом Егор. – Дело-то не хитрое.

Из дома вышел Степан.

– Все на картошку, – приказал Панкрат, и Егор расслабился.

Он ждал, что брательник вдарит за жену, но Панкрат почему-то сдержался. Удивительно, разлюбил Марфу, что ли? А раньше таким прытким был, что хоть из дома беги. Чуть что, за Марфу кулаками махал без разбору.

Выкапывая картошку, Панкрат обдумывал, успеют ли трое мужиков поставить хату до наступления холодов. Прикинув, что где-то через месяц уже похолодает, Панкрат решил – стройкой заниматься лучше по весне.

Конец октября.

Марфа стирала в тазу замызганные свекровью простыни и мысленно ругала ее за то, что больше месяца хитрая старуха прикидывается больной. Она уже пыталась поговорить об этом с мужем, но тот принял ее слова в штыки. Не верит. Но больше всего бесит, что Глафира уговорила Панкрата заставить Марфу ухаживать за ней. Мол, те девки – молодые, вдруг нечаянно покалечат или накормят отравой, а Марфа уже старая (по словам свекрови) и более опытная – если что, всю вину обрушить на нее и судить по всей строгости закона.

– Да не бегайте тут, окаянные! – Марфа отвлеклась на девчонок, окруживших ее и кричащих на весь дом. – Брысь отсюда, пока я вас мокрой тряпкой не отходила!

В сени вышла Галя. Вот уже несколько недель свекровь и сноха не общаются, но сейчас Галина пришла узнать важную вещь, так как чувствует что-то странное в животе. Спросила бы у Дуни, да та к новой подруге сбежала, бросив детей на Галю.

– Что-то плохо мне, – сноха прикладывала ладони к животу и прислушивалась. – С кишками что-то.

– Жрать надо меньше, – фыркнула свекровь, не обращая внимание на девушку. – Целыми днями что-то жует, а потом кишки у нее выворачивает. Вона, как раздобрела на моих курах и молочке.

– Не все ж тощей быть, как некоторые, – съязвила Галина, прислонившись спиной к стене. – Ой, вот опять!

Потрогав пальцами сбоку, Галя покраснела.

– Погоди-ка, – Марфа пристроила свои ладони книзу небольшого животика и застыла. – Батюшки! – воскликнула она, почувствовав легкий толчок.

– Газы?

– Дите, дурында ты неотесанная! Дите у тебя там!

Галя засияла от счастья. Столько времени ждала, надеялась, и вот свершилось! Уставившись на свекровь, девушка видела, как та тоже рада, правда что-то она побледнела вся. Через мгновение улыбка с губ Марфы слетела, и женщина кинулась на улицу.

– Быть тебе, дядька Егор, отцом в восьмой раз, – Галя стояла под дверью и слушала, как душа свекрови просится наружу. – Ох, прибьет тебя Панкрат Федосеевич, – обрадовалась она, представляя себя полноправной хозяйкой дома и скотного двора.

Глава 22

Наконец, Галя обрадовала свекра новостью, что тот скоро станет дедушкой. Панкрат был счастлив услышать, что его молитвы сохранили жизнь малышу, который дал о себе знать первыми шевелениями. Только Марфа не была рада. Она сидела в жарко натопленной бане и ждала, когда из нее потекут греховные реки.

– Стыдоба. – бубнила она себе под нос, разлегшись на верхней полке. – Сорок седьмой годок подбирается… Ой, что люди подумают? Эх, Марфа, Марфа, и где твои мозги были, когда ты мужицкой плотью утешалась? Ой батюшки мои, грех-то какой. А ну, вытряхивайся, яйцо приросшее. Не девка я, чтоб тебя вынашивать. Горе горькое! Словно черт меня попутал. И куда ты, паскудница старая, глядела? Каким местом думала?

Пока Марфа себя ругала, задыхаясь от жаркого, банного воздуха, Дуня вокруг свекровки пела дифирамбы, понимая, что карге старой долгий век отпущен и надо бы отношения наладить, а там глядишь, и жизнь, как по маслу пойдет. Заглядывается Дуня на брата Егора, нравится он ей. Справный мужик, крепкий, рассудительный. А заботливый какой! С таким, хоть оброжайся, всех ребятишек под свое крыло возьмет, каждого накормит и оденет.

– Марфа! – Панкрат спохватился жены. – Где ты?

– Она в бане, – Галя сидела на кровати и вязала будущему малышу носочки.

– Что ей там делать, не суббота, поди? – Принеся запутанные сети, мужик кинул их на пол и плюхнулся на лавку. – Завтра поутру на рыбалку пойдем. Для тебя, голуба моя, рыбех наловим. Ну и для Дуньки тоже.

– А свекровь что? Неужто обделите, Панкрат Федосеевич? – спрашивала из своей спальни Галя.

– А ей зачем? Она ж не брюхатая. Отрожалась уже.

– Хи-хи, – Галя отложила спицы и направилась к свекру. – Панкрат Федосеевич, а как Вы думаете, можно ли родить, когда тебе уже пятьдесят?

– Что это у тебя за вопросы такие? – Панкрат искоса посмотрел на сноху. – Оно-то можно, но тебе до полтинника, как до Москвы ползком.

– Да так, просто. – Пожала плечами Галя, садясь на табурет. – А если бы Ваша жена понесла, то как бы к этому отнеслись?

Панкрат чуть слюной не подавился. Приподняв сеть, он посмотрел на узлы, выдохнул в голос и неразборчиво промолвил:

– Это у тебя от беременности мысли всякие в голову лезут? Иди лучше своим делом займись.

Галя развернулась и ушла, поглаживая живот. Распутывая сеть, Панкрат подумал о жене. Хм, смешно! Какие дети в их возрасте? Курам на смех. Соседи засмеют. Да и неоткуда детям взяться, постель давно охладела.

Марфа просидела в бане почти час. Уже вся кожа морщинами покрывается, а результата никакого.

– Да что ж ты будешь делать? – взмолилась женщина, сползая с полка. – Срок-то мизерный, пора бы выплюнуть семя бесовское.

Вспомнив, что она забыла принять на грудь, обматерилась, оделась и мокрая побежала к дому.

– Откуда такая размякшая? – Панкрат предстал перед ней, когда она влетела на крыльцо.

– Полотенца забыла прихватить, стирка у меня, – нашла что ответить Марфа. – А ты на рыбалку?

– С утреца пойдем. – Панкрат угрюмо осмотрел взъерошенную жену.

– А сейчас, чем займешься? – Марфа ждала, когда он смоется из дома.

– Пойду в сарай.

– Ну иди, иди.

Панкрат развесил сети на заборе, закурил и потопал к сараю. Марфа, дождавшись, когда тот скроется в хлеву, прихватила бутылку красненькой в сенях и убежала в баню. Там сделала два больших глотка, потом еще три и вновь залезла на полок. Через пять минут Панкрат позвал на помощь Егора, мол, надо бы в сарае пол перестелить, а до этого приглядеть за свинками, пока Степа с Панкратом прогнившие доски снимут. Через час работа в сарае была закончена, поросята загнаны в стойло, и мужики собрались поужинать. Громко обсуждая предстоящую рыбалку, Панкрат запустил мужиков в дом и вдруг со стороны огорода послышался тоненький голосок, будто кто-то струну натянул и отпустил. Держась за дверную ручку, Панкрат обернулся. Из бани выплывала Марфа, поддерживал между ног полотенце. Мужик сощурился. Что это с ней, почему согнулась в три погибели? Захлопнув дверь, неожиданно Марфа затянула народную песню.

– Парней так много холосты-ых! (ик)

– А я люблю жена-атого-о!

– Чудна́я какая-то? – нахмурился Панкрат и спрыгнул с крыльца.

Марфу изрядно качало во все стороны. Она широко улыбалась и еле переставляла ноги.

– Пьяная, что ли? – удивился Панкрат и поспешил завести жену домой, чтобы никто из соседей ее не услышал.

Глава 23

Марфа начала смеяться, как сумасшедшая, когда муж подхватил ее под руки. Полотенце упало на землю, и Панкрат увидел красные пятна на нем. Сообразив, что к чему, он сжал челюсти так сильно, что в ушах захрустело, и поволок бесстыдницу в хату.

– Чего это она? – подумала Галина, услышав дикий хохот. Выглянув из спальни, она оторопела.

Марфа машет руками, Панкрат тащит ее, а по полу тянется кровавый след.

– Божечки, – приложив ладонь ко рту, девушка вытаращилась на ребятишек, которые носятся вокруг свекров, как угорелые.

Схватив тряпку, Галя вытерла красные дорожки и загнала детей в комнату.

– Ложись, пьянь подзаборная! – Панкрат пытался уложить жену в постель, а та вырывалась и ржала, как необузданная лошадь. – Ляг, я сказал!

Лицо Панкрата краснело от злости и напряжения. Он прижимал Марфу к матрасу, больно стиснув зубы, и сверлил ее испепеляющим взглядом. Глафира, уставившись на странную картину, не верила своим глазам. Зрение уже плохое, но рассмотреть, что происходит, удалось. Вот Марфа, хохочущая на всю округу, пытается выскользнуть из крепких рук Панкрата, и вот Панкрат, давящий на нее всем телом и сопящий, как старый пес после длительной гонки.

– Забыли, что ли, обо мне? – рявкнула старушка, повернувшись на другой бок. – Совести у вас нет. Детей полный дом, а они тут любезничать вздумали.

Мама своим неоднозначным намеком смогла привести Панкрата в чувства. Он резко отпустил жену и выпрямился.

– В наше время на сеновалах прятались, а тут, как погляжу, уже невмоготу? – бубнила женщина, накрываясь с головой одеялом.

– Мама? – растерялся Панкрат. – У тебя и руки на месте и язык не отсох?

Надо же! Столько времени ее с ложки кормили, мыли, переодевали, а тут она вон, как разговорилась. Глафира скрутилась калачиком. И кто за язык тянул? Угораздило же выдать себя с потрохами.

– Мам, значит, на поправку пошла? – Панкрат подошел к ее постели и присел. – Как ты себя чувствуешь? Сесть можешь?

– Можешь, – перекривляла его женщина, повернув голову. – С вами тут не только оживешь, но и чокнешься. Что вы тут вытворяли? В таком возрасте в любовь играть? Постыдились бы.

– Какая любовь? – Панкрат перевел отрешенный взгляд с матери на… Марфа пропала.

– Панкрат Федосеевич! – Галя истошно позвала свекра. – Держите ее! Угорела, что ли? Как будто с ума сошла!

Выбежав из спальни, Панкрат увидел Галю, тянущую дверь на себя, чтобы не выпустить Марфу.

– Точно, угорела, – смекнул Панкрат. – Выпила и перегрелась.

Кое-как удалось уложить жену, которая вела себя так, словно сбежала из психушки. А ночью Марфу отвезли в районную больницу. Панкрат весь день не находил себе места. Хмурясь от пережитого стресса, он бродил по двору, выкуривая одну папиросу за другой, и думал о том, что сказал врач Степану, когда тот ездил узнать, жива ли его мать.

– Кровотечение остановили, но ребенка спасти не удалось.

– Стерва, – глаза Панкрата наливались кровью. – К брату моему приставала? Забыть его не можешь?

Вызвав на улицу Егора, Панкрат начал допытывать его.

– Говори правду, с тобой она дите прижила?

Егор трясся от страха, но признаться не смог.

– Откуда мне знать? И когда бы мы успели? У меня ж Дунька под боком. – Егор прятал глаза, переминаясь с ноги на ногу.

– Полюбовника нашла? Кто он? – опешил Панкрат.

Предательница! С мужем ночи проводить отказывается, а сама на стороне дружка заимела.

– Прибью, – и Панкрат быстрым шагом вошел в хату.

Три дня он ни с кем не разговаривал. Молча следил за хозяйством, спать ложился затемно, вставал, как обычно, в четыре утра и сразу шел в сарай.

– Ой, что-то будет, – Галя кормила огромное семейство и думала о свекрови. – Явно сладкой жизнь ей не покажется.

Егор, помогая Степану рубить дрова, часто делал перерыв на перекур. Вслух рассуждал о будущем, вспоминал детство и постоянно задавал один и тот же вопрос:

– Были ли у батьки женщины, кроме Марфы?

Усмехнувшись, Степан размахивал топором и делал вид, будто не слышит. Нечего спрашивать о том, чего быть не может. Отец у Степана самый верный, каких поискать.

В доме все также было шумно. Ребятишки прыгали, кричали, бегали, играли, чем не давали покоя сердитой бабушке. Теперь Глафира не лежала днями, уставившись в потолок. Рассекретилась, значит, поднимайся, шевелись, не прикидывайся умирающей. Глафира медленно переставляла ноги, подходя к окошку, и бубнила себе под нос ругательные слова, адресованные маленьким непоседам. Встанет у окна, постоит, полюбуется промозглой погодой, увидит людей – сама с собой их обсудит, а потом идет к теплой печке кости греть. Посидит на лавке, прижавшись спиной к побеленной кладке, улыбнется своим воспоминаниям, побеседует с Галиной. Вроде девка ничего, сговорчивая, нравится она Глафире. А вот Дунька, кошка плодовитая, раздражает. Давно бы избавилась от ленивой прохиндейки, да только Егорушку жалко. Обслуживать мать его не может, а если он жены лишится, тогда и вовсе Егор пропадет. Какая-никакая, но хоть штаны заштопает. Пока Глафира распаривала старую кожу, в дом вбежал Панкрат.

– Сегодня Марфу выписывают? – запутался мужик в датах.

– Сегодня, – кивнула Глафира, потирая острые коленки.

Панкрат тут же удалился в спальню. Из комнаты послышался скрип дверцы шкафа, затем что-то упало на пол. Глафира сощурилась, вслушиваясь в каждый звук.

– Что ты ищешь? – крикнула сыну.

Тот не ответил и продолжал греметь крышкой сундука, табуреткой и шкафной дверцей. Пока Панкрат «наводил порядок» в вещах Марфы, та уже вернулась. Она вошла в дом, сухо поздоровалась с свекровью и расстегнула пальто.

– А-а, пришла? – Панкрат осуждающе посмотрел на бледную Марфу. – Как пришла, так и уходи. – И бросил к ее ногам чемодан и узелок.

Глава 24

У Марфы затряслась нижняя челюсть. Опустив печальный взор на чемодан, она прокрутила в голове только что состоявшийся разговор с Егором. Там, за домом. Женщина предчувствовала, что Панкрат встанет в позу. Она боялась громкого скандала, пока ехала домой. И огласки на всю округу. Думала, если Панкрат заартачится, то лучше уйти по-тихому с его братом. Но Егор проявил себя не так, как она ожидала. И представить не могла, что Егор откажется с ней жить. Даже в мыслях не было. Она так и не поняла, что брат мужа никогда не уйдет от сытой жизни.

– Не-е, я с тобой кочевать по деревням не буду. У нас ничего общего. Ты замужем, я – женат. Побаловались и хватит.

Всю жизнь себе испоганила. Жила лучше всех. Голода не знала. Так не же, приспичило с Егором покувыркаться. Ну как, понравилось? А теперь расхлебывай, Марфушенька, бери свои тряпки и иди, куда глаза глядят. В кухне звенела удушающая тишина. Глафира молча смотрела на сноху, Панкрат ждал, когда она поднимет чемодан и уйдет. Но Марфа медлила. Обдумывая на ходу, как жить дальше, она ничего другого не придумала, как вымаливать прощения. Неожиданно Марфа упала на колени перед мужем, обхватила руками его ноги и закричала:

– Прости меня, Панкратушка! Ой, прости! Не виноватая я! Ни в чем перед тобой не виноватая!

Оттолкнув жену, Панкрат отошел назад. На крик прибежали ребятишки и уставились на ревущую женщину. Самый маленький, Кузя, заплакал от испуга. Лидочка взяла его на ручки и понесла в комнату. Остальные дети последовали ее примеру.

– Прости меня! – голосила Марфа, упершись лбом в недавно помытый пол. – Грех на мне! Грех!

– Встань! – грозно выкрикнул Панкрат. Он ощутил внезапно нахлынувший стыд. Не за жену, а за себя. – Вставай и уходи!

Слушая крики свекрови, Галя прижала к груди подушку. Жалко женщину, очень жалко. Куда она пойдет? На дворе сейчас рано темнеет. Родственников у нее нет. А с родней мужа она не очень-то и дружелюбна. Подруг тоже не имеется. Куда она приклонит голову? На могилу матери и отца?

– Не виноватая я! Бес попутал! Он меня силой взял! Взял, а я промолчала. Как я могла о таком признаться? С него и спрашивай, с него – паршивца!

– Кто? – нахмурился мужик, глядя на платок, покрывающий голову жены. – Кто? Признавайся!

– Братец твой, кто ж еще?! – Марфа подняла голову. Ее глаза были наполнены такой жгучей болью, что Панкрат потерял самообладание.

Выскочив на улицу, он бросился к Егору. Тот висел на заборе, лениво потягивая папироску, которой угостил племянник. Степан был в бане, мыл руки и уже собирался идти в дом ужинать, как вдруг услышал душераздирающий крик отца:

– Убью, паскуда!

Быстро вытерев руки от мыльной пены, Степа выглянул из бани. Отец со всей силы размахивал ногами, а дядька лежал на земле, свернувшись калачиком. Видимо, батя вырубил его с одного удара, потому что дядя Егор даже не стонал. Подбежав к отцу, Степа обхватил его за пояс и оттащил.

– Опять?! Да что все не поделите? – последняя бойня между братьями была еще свежа в памяти парня. – Гляди, у него лицо в крови!

– Мало ему, – тяжело дыша, проговорил Панкрат. – Живьем закопать, чтобы знал, как в чужом дому кучу накладывать!

Домой возвращалась Дуня. Она была у подруги, которая недавно родила. Много общего у Люси и Дуни – куча ребятишек, муж пьяница. Разговоры ведут, правда, не о детях, а о любви. И Люся, и Дуня мечтают стать зажиточными бабами, чтобы все в сельчане завидовали и пальцем на них показывали. Удивительное дело, подруги похожи друг на друга, как сестры, только Люся покрупнее будет. Природа у нее такая.

Подходя к забору, Дуня услышала вопль Степана и поняла – Панкрат и Егор подрались. Но, когда она увидела мужа на земле без признаков жизни, тут же рванула калитку на себя и ринулась к еще теплому телу.

– А-а-ай, убили-и! Уби-или-и! – заорала во все горло Дуня, завалившись на еле дышащего мужика.

Егор хрипел, изо рта и разбитого носа текли красные ручейки, глаза его были закрыты.

– Помогите! На кого ж ты нас покин-ул! – Дуня так кричала, что дети, узнав ее голос, высыпали на улицу.

Лида придерживала Кузьку, а остальные стояли на крыльце и смотрели на убивающуюся горем мать.

– Он здесь жить не будет, – Панкрат метался по двору, пытаясь прикурить. – Этот шакал сам себе вырыл яму. Я его приютил, а он мне плюнул в душу.

Неожиданно девочка Света и два ее брата начали реветь, подходя к горластой матери. Узнав в побитом мужике отца, они стали так отчаянно горлопанить и звать его, что Панкрат обомлел. Остановившись, он уставился на детей. В памяти возродились картинки из прошлого, когда его отец Федос подрался с местным мужиком, который украл у них курицу. Правда, вор нехило отметелил батю, и тот чуть не умер. Маленькие Панкрат и Егор точно также стояли рядом с валяющимся во дворе отцом и рыдали в три ручья. Было очень страшно.

Протерев ладонью лицо, Панкрат поднял девчонку на руки и понес домой. На полу все также сидела Марфа, всхлипывая после истерики. Сунув девчушку матери, Панкрат поднял на ноги жену и посадил на лавку, рядом с мамой.

– Всю душу вынули, – стукнул себя кулаком в грудь. – Только из-за детей я его в живых оставлю. Из-за детей…

Глаза Панкрата блестели от слез. С каждым словом, он бил себя в грудь, чтобы боль не давала заплакать. Панкрат кусал губы и смотрел на маленькую Светочку, которая обняла бабушку и рыдала.

– Ведите его в баню. Пусть там отмокает. Пусть там живет. Чтоб глаза мои его не видели…

Глава 25

Сорвав с гвоздя фуфайку, он пулей выскочил из хаты. Направляясь к калитке, заметил краем глаза сидящего на земле Егора, который держался за голову, а рядом – его жена. Мальчишки обступили отца с матерью и громко всхлипывают. Сердце сжалось от жалкого вида этой никчемной семейки. Толкнув ногой калитку, Панкрат выскочил на дорогу. Остановился. Вынул из кармана пачку, понял, что она пуста. Смял и выбросил на обочину. До поздней ночи никто не знал, куда ушел Панкрат. Все сидели в своих комнатах, тихо, не общаясь между собой, и только Степан с Галиной закрывали на ночь сараи, накормив скотину. Входя в дом, они переговаривались шепотом, чтобы никто не услышал.

– Я так и не понял, почему отец вспылил. Из-за ребенка? – Степан снял калоши и поставил их под лавку в сенях. – Сначала с матерью поругался, потом на брата кинулся. Белены, что ли, объелся?

– Ту белену изменой называют, – ответила Галя, снимая платок.

– Какой еще изменой? Дядька нашел кого-то? Когда успел, он же дальше двора никуда не ходит?

– Нашел, прямо тут, в нашей хате. – Галя открыла вторую дверь. – Только тс-с. – Поманив мужа пальцем, повела его в комнату.

Степан поспешил за ней. Галя закрыла за ним дверь, села на кровати и еле слышно рассказала, какая у него «благородная» мамаша. Вытаращившись на нескромную на некоторые словечки жену, Степа медленно опустился на кровать.

– Брехня. Быть такого не может, – выдавил из себя, небрежно расстегивая пуговицы на рубахе.

– Не веришь? Сходи, у батьки своего спроси, – Галя развязала поясок, и длинная юбка упала на пол. – Гульнула, чуть в подоле не принесла… Она ж в бане почти два часа просидела. Забыл? Напилась, как алкоголичка. Фу. Таким способом от нежелательного дитя и избавляются.

– А ты, откуда знаешь? – уставился на раздевающуюся жену Степан.

– Оттуда. Ложись, ночь на дворе.

– Не, я батьку подожду. Хочу с ним об этом поговорить.

– Лучше не стоит, иначе и тебе достанется. Спи, – Галя занырнула под одеяло и прикрыла глаза.

Со свекровью все понятно. От нее избавиться не составит труда, осталось выждать время, но в доме столько родственников собралось, что ступить негде. Как этих выселять? Галя незаметно погладила живот, представив, как будет выглядеть ее ребенок. Пусть будет девочка. Так хочется иметь маленькую куколку, чтобы утереть нос сестрам. Те, припадочные, ни дружить не умеют, ни помогать. А доченьку Галя научит всему, что сама умеет. Будут вместе пирожки лепить, носочки вязать, морковку полоть. Представив маленькую девчушку с хвостиками на голове, сидящую на корточках и дергающую пухлыми пальчиками травинки, Галя невольно улыбнулась.

– Вы все ей в подметки не сгодитесь, – случайно сказала вслух, вспомнив о сестрах.

– Что? – Степа лежал на боку, уставившись в темноту и думал о матери.

– Ничего. Спи.

Галя проснулась в три часа ночи из-за грохота в сенях, потому что их комната расположена ближе, чем все остальные. Она подумала, что опять кто-то из детей ходит по ночам и балуется, ковыряясь в чулане. Такое уже было пару раз, но кто именно занимается ночным баловством – неизвестно. Никто ни разу не пойман. Почему решила, что это дети? Потому что взрослые спят, как убитые. Да и не будут, например, бабка или сама Марфа чудить. Глупо. Галя нехотя вылезла из-под одеяла и двинулась к двери. Приоткрыв ее, оставила узенькую щелочку, чтобы с поличным поймать непоседу, мешающую отдыхать. В кухне темно, но в окно пробивается лунный свет, который даст понять, кому не спится, когда он будет возвращаться обратно. Подождав несколько секунд, девушка поняла, что интерес пропадает, потому что безумно хочется спать. Но ложиться не стала. В сенях вновь зашумели. Раздался отвратительный скрежещущий звук, будто чем-то острым царапают стекло.

– Бр-р, – передернуло Галю. – Что он там делает?

Она почему-то думала на Ваньку. Тот слишком надоедливый, всюду лезет, задает нудные вопросы, пытается помогать, хотя у самого руки не из того места растут. Поначалу Галя показывала, как чистить картошку, подметать пол, пришивать пуговицу, но потом так надоело, что Ванька ей опротивел. То иглу оставит на ее кровати, то палец порежет, а потом хнычет, как девчонка, а недавно полез в печку дровишек подкинуть, так чуть не спалил всю хату. Правда досталось Алешке, потому что свекор застал его с коробком спичек в руке. Благодаря Галине трехлетний мальчонка был спасен от попытки отлупить его.

– Ну иди же быстрей, – пробормотала Галя, вновь заглянув в щелку. – Долго ты там возиться будешь? Сейчас я тебя за уши потаскаю.

В сенях наступило затишье. Галя уже успела расстроиться, а вдруг этот шалопай проскочил, и она его не заметила?

– Нет уж, я сейчас всем докажу, что это ты банку со сливками разбил, а не Федька.

Осторожно прокравшись через кухню к двери, девушка приложилась к ней ухом и замерла. Там кто-то шебуршит, двигает предметы. Неужели ворует еду и ночью ест втихомолку? Кормят детей от пуза, почему бы и не попросить, если ты не наелся? Вдруг из-под двери потянуло жженой травой. Это еще что, курить вздумал?

– Ну я тебе сейчас покурю. Не хватало, чтобы дом сжег, паршивец малолетний, – Галя резко распахнула дверь и одной ногой переступила порог. – Ты что здесь вытворяешь, ночной курильщик? А ну, быстро спать!

Рявкнула она, прищуриваясь, чтобы разглядеть, куда спрятался мальчишка.

– Я сейчас веник возьму и как дам, – помахала кулаком в воздухе.

– Молчи, чего разоралась? – из чулана кто-то подал голос. – Иди сюда, а то разбудишь всех.

Галя встала на пороге чулана, и вдруг темная фигура выпрямилась во весь рост. Это явно был не ребенок.

– Теть Люсь, а Вы что здесь забыли? – опешила девушка, увидев подругу Дуни.

Глава 26

– А Дунька где? – воровка прятала за пазуху сало, завернутое в газету. – Чего не вышла? Дрыхнет? Вот подстава-то, а? Обещала прикрыть, а сама бока отлеживает.

Галя стояла в дверном проеме, как столб, и не верила своим глазам. Тетка Люся залезла в чужой дом, без зазрения совести набирает чужое добро и не пытается сбежать. Вот это сила духа! Вот это наглость! Галя, глотнув, протянула руку к дверной ручке.

– Дуня Вас прислала?

– А что? – Люська сунула руку в бочку, вынула и лизнула пальцы. – Рассол? Огурцы? Не, мне это не надо. Мясо. Мясо где?

– В тюрьме! – выкрикнула Галя и захлопнула дверь.

– Ты что надумала? – зашипела ночная воровка. – А ну, открой!

– Помогите! – заорала Галя во все горло. – Спасите! Карау-ул!

Прижав спиной дверь, она ждала, когда выбежит муж, чтобы сдать Дуньку с поличным. Свекра в доме нет, одна надежда на Степана.

– Чего вопишь, суматошная? – Марфа выскочила из хаты первой. – Весь дом перебудила.

– Воры! Воры! – Галя чувствовала тычки в дверь. – А-а-а!

– Галька! Кончай народ пугать! Пьяная, что ли? – Дуня выглянула в сени. – Чего ночами шастаешь?

– А того и шастаю, чтобы воришек уличить!

– Каких воришек? Очнись, малахольная! – рассмеялась Дуня, широко открыв рот.

– Подруг твоих, которых ты сюда сама и впустила, – распахнув дверь, Галя вытянула руку и показала пальцем на Люську.

Та, увидев Марфу, отпустила подол, в который наложила спичек, папирос и сахара. Все рухнуло на пол, и Люська ринулась на улицу, сбив беременную Галю с ног.

– Куда? – неожиданно в сени вошел Панкрат и перегородил дорогу Люське.

Она встала как вкопанная. Бежать некуда. Нахмурившись, Панкрат дернул на груди воровки пуговки, и все услышали характерный звук падающих предметов.

– Воруешь? – усы мужика зашевелились, как живые. – Воруешь там, где тебя кормят?

Муж Люськи иногда подрабатывает у Панкрата. За бутылку наливки. Но Панкрат платит не только выпивкой, но и салом, мясом, картошкой, чтобы Андрей мог покормить своих детей. Жалел Панкрат ребятишек, всех без исключения. Жалел, потому что с детства видел голодающих, тощих, недокормленных.

В сени выползла Глафира. Обведя полуслепым взглядом Люську, потом – Дуню, поставила руки на бока и громко объявила:

– Вот ведь как, сынок, ты им хлеба, а они тебе пинок поддых! Я давно заметила, как Дунька из чулана продукты своей подружайке таскает, да только говорить стеснялась. Она ж и у нас в дому подворовывала, относила прихлебателям мясо, а мы потом с голым задом остались. Сынок, не могу боле молчать, сил моих нет смотреть, как вторую хату лодыри обносят.

– Ты что несешь? – возмутилась Дуня и встала вплотную к свекрови. – Ты чего мелешь?

– Правду. Правду хочу говорить, пока ты и второго моего сына по миру не пустила.

– Не городи! Сейчас ему лапши навешаешь, а он нас за порог выставит! А ты о детях моих подумала?

– О своих детях сама думай, – зафыркала свекровь. – Нарожала нам обузу, а сама о них не заботишься. Панкрат, у нее ж на уме одни гулянки! Сейчас и этого, – показала глазами на живот, – нам подкинет и усвистает на неделю-другую. Первый раз, что ли? Попомни мое слово, сынок, нахлебаешься еще с этой прорвой. Гони их за ворота, а Егорушку в дом верни. Он ни в чем не виноват. Раньше я как думала, мол, пусть живут. Какая-никакая жена ему нужна, чтобы Егорка наш один на белом свете не остался. А теперь гляжу на эту борзую бабу и вижу, что пропадет он с ней. А раз ты, Панкрат, доброе сердце имеешь, брату помогаешь, значит, можно и помереть спокойно.

– Ишь ты-ы, как заговорила! – Дуня замахала руками перед свекровью. – А про мужика своего ты не забыла?

– Замолчь! Не твоего ума дело! Не лезь туда, где тебе не постелено!

– А я скажу! Я все скажу! Панкрат Федосеевич, – подскочила Дуня к опешившему от услышанного хозяину дома. – Я сейчас всю правду доложу…

Все уже и забыли, по какому случаю собрались. Люська, прошмыгнула в открытую дверь, пока Панкрат мать слушал, и убежала домой.

– Не слушай ее, сынок! – Глафира начала отталкивать сноху, чтобы пробиться к Панкрату, но та не двигалась с места. – Не слушай! Дурная она!

– Всем молчать! – не выдержал бабских склок Панкрат. – В этом доме я – хозяин! Так, Дуня, говори.

– Давай, давай, лупи правду-матку! – Глафира стукнула Дуню в плечо. – Закатывай нас всех в одну бочку.

Дуня помялась немного, секунду подумала, стоит ли выдавать тайну о Федосе, а потом громко шмыгнула и сказала то, о чем и представить страшно:

– Федос живой. В больнице лежит. Покалеченный он. Это Егор ему хребет переломал. По пьянке.

Глава 27

Глаза Панкрата становились все шире и шире. Покалеченный? Егор избил отца? Окинув родственников осуждающим взглядом, он пошатнулся.

– Панкрат! – всполошилась Марфа и бросилась к нему.

Прислонившись головой к холодной стене, мужик простонал:

– М-м-м, – и его левая рука легла на грудь в районе сердца.

– Разойдитесь! – подхватив мужа под руку, Марфа повела его в дом. – Только не переживай, – подбадривая Панкрата, женщина отмахнулась от Глафиры, которая хотела помочь. – Не переживай. Все будет хорошо.

Марфа увела Панкрата, а Дунька, Галя и Глафира остались стоять в сенях. Они переглянулись, покачали головами, и Галя вдруг выдала:

– Можете смело собираться. Свекор с норовом, терпеть вас здесь не станет. Показали свой характер, теперь пеняйте на себя.

– Ишь ты! – разошлась Глафира. – Ты тут кто? Хозяйка? Яйца учат курицу? Рот прикрой и иди спать! Тебя забыли спросить, кому собираться, а кому оставаться! Я – мать! Меня он не посмеет выгнать. А вот Дуньку с ее хвостом надо бы выпроваживать. Что смотришь? Развела тут выводок, а сама по подружкам… – и тут она вспомнила, что несколько минут назад в дом прокралась Люська. – Ах да-а. Ты ж воровку привадила, вот Панкрат тебя и выпнет. Сейчас оклемается, и я ему напомню.

Дуня поняла, теперь и дети не удержат Панкрата, погонит к чертовой матери на улицу. Где жить, чем питаться? Опустив голову, она поплелась ложиться спать. Открывая дверь, увидела, что дочки сидят на кровати в обнимку и всхлипывают.

– Быстро под одеяло, – прошипела женщина, – нечего уши греть.

Лида подтолкнула Свету в плечо, та легла, и Лида обняла ее.

– Спи, – прошептала старшая сестра, погладив младшую по голове. – Спи, а то дядька Панкрат всех накажет.

Хотя она и видела, что дядька-то неплохой, а добрый, но помнила, как мать каждый день предупреждает, чтобы Лида присматривала за младшими. Нельзя шуметь, иначе дядька разозлится, и все семейство потеряет теплый угол. Но, пока Дунька ошивалась у подруги, дети забывались и начинали носиться по всей хате, догоняя друг друга и крича во все горло. Дядька ни разу не отругал, даже подзатыльником не одарил. Вот и пойми, хороший он или злой. Мать-то другому учит.

Позже по комнатам разбрелись Галя и Глафира. Старушка молча легла, не спросив, как себя чувствует Панкрат. Марфа лежала рядом с ним и гладила по руке, успокаивая его. Галя, закрыв за собой дверь, сощурилась. Степан лежал в постели, накручивая волос на палец.

– А ты чего лежишь? – присев на край кровати, спросила девушка. – Не слышал, что случилось?

– Слышал, – шепотом ответил Степан и тяжело вздохнул.

– И? Забоялся? – Галя легла рядом.

– Нет. Лежу и думаю, как мне все это надоело.

– Что именно?

– Все. Склоки эти, ругань. Почти каждый день какая-то несуразица происходит. Жили раньше спокойно, а теперь, как на бочке с порохом. Даже домой идти не хочется. То дети визжат, то мамка с батькой скубутся, дядька Егор – пропойца какой-то. Ни работать не желает, ни помогать. Живет у нас почти два месяца, два раза с батькой подрались. Что за братья такие? Поубивать друг друга готовы. На Дуньку смотрю и не понимаю, как можно жить, не думая о завтрашнем дне? Детей шестеро, седьмой на подходе, сидят на нашей шее. И зачем отец их притащил?

– А ты не заметил?

– Чего?

– Как он к детям относится?

– Не знаю, некогда замечать. Работы по хозяйству выше крыши.

– Жалеет он их. Как своих, как родных… – Галя положила голову на грудь мужа и улыбнулась потолку. – И у меня каждый день спрашивает, как мое здоровье. За дите переживает. Не то, что ты.

– Я тоже переживаю, – строгим тоном заговорил Степан. – Или ты думаешь, что я бесчувственный? А? Думаешь?

– Ничего я не думаю. Степ, а раз тебе тоже тут тяжко, может переберемся в другую хату?

– Тоже? Ты сказала «тоже»? – приподнял голову Степан.

– Да, – разочарованно вздохнула Галя. – Устала я что-то. Столько народу, что не продохнуть.

– Батьку жалко, да и мамку… Поживем – увидим, как там дальше сложится. Авось, построим им отдельный дом…

– Угу, в нашем дворе, чтобы продолжали глаза мозолить.

– Спи, там видно будет. Может, батька уже передумал, только нам ничего не говорит. А что там про деда было?

– Ты о чем?

– Ну я слышал, как деда вспоминали. Дунька сказала, мол, в больнице помер?

– Живой он. Живой.

– Как?

– А вот так. Неходячий. Ох… боюсь, Панкрат Федосеевич и его сюда притащит.

Панкрат не спал всю ночь. Душа болела, в сердце ныло, голова гудела. Отец… как же так, отец? А куда мать смотрела? Как позволила тебя покалечить и в белых палатах оставить? Сказала, что умер батька, на местном кладбище похоронен… То-то Иваныч, пьянчужка местный, про батьку ничего путного сказать не смог. Мол, был и нету. По глазам видно, все вокруг лгут. Да так лгут, что волосы дыбом встают. Эх, что за напасть такая? Что за родня? Жестокие, хуже зверей.

Все обиды, как горным ручьем, смыло. Панкрат потирал грудь слева и думал об отце. Неужели пил? Правду говорят, что он мать по двору гонял? Раньше он таким грубым по отношению к матери не был. Или Панкрат запамятовал?

Рано утром он встал, выпил молока с хлебом и собрался в дорогу.

– Куда в такую рань? – Глафира как чувствовала, проснулась и прибежала к Панкрату, когда тот уже выходил.

– К батьке поеду. Проведаю, – ответил он, открывая дверь.

– Зачем тебе? Панкрат, не нужен он тут, – поняла Глафира, если Панкрат узнает правду, то притащит Федоса сюда. – Послухай, оставь его там. Пусть последние дни доживает. Хватит небо коптить, пора и честь знать.

– Чего? – сдвинув брови, мужик выпрямился в струну. – Небо коптить?

Появилось огромное желание про брата тоже самое сказать, но он не стал, потому что знал – мать за брата горой стоит.

– Сынок, зачем нам лишний рот, а? Оставим все, как есть, – засуетилась старушка, дергая мужика за рукав фуфайки. – Он же столько крови у меня выпил, что я чуть душу богу не отдала. Вспомни, как ты приехал, а я вся побитая лежу, минуты считаю.

Ничего не ответил Панкрат. Толкнул дверь и вышел.

– Сынок! Ты о матери думать должен! Слышь, не? О матери! Я вас выносила и родила-а!

Панкрат выдвинулся на дорогу и поспешил в больницу, сделав вид, будто не слышит мать.

– Ой, и что теперь будет? – запричитала Глафира, уставившись в окно. – Он же ему глаза откроет – и пиши пропало… Это ж надо, а, какой совестливый оказался, поехал навестить. Чтоб у этой Дуньки язык отсох, помело трескучее.

Добравшись до районной клиники, которая находится недалеко от его родной деревни, Панкрат поговорил с врачом, узнал, в какой палате находится отец и поспешил навестить его. Сердце трепыхалось, как у ребенка, нашкодившего и ожидающего нагоняй от строгого родителя. Панкрат открыл дверь палаты и заглянул внутрь. Она была просторной, человек на десять. Каждая койка занята мужиками разного возраста. По левую сторону лежачие, по правую – более живые.

– Кого ищете? – худощавый мужичок с седой бородкой оторвался от чтения книги в потрепанной обложке.

– Стрелецкого… – растерялся немного Панкрат. – Федоса.

– А вот он, – показал глазами незнакомец на соседнюю койку у окна. – Вы только погромче говорите, глуховат он. Если моргнет, значит – «да», если мычит, значит – протестует.

– Мычит? – сделав три робких шага к койке, Панкрат вытаращился на тощее серое лицо, которое ну никак не напоминало отца.

– Бать, – прошептал он, подойдя еще ближе. – Бать, это я…

Глаза прикрыты, нос крючком… Не лицо, а одни скулы и две ямки вместо глаз. Даже чем-то мать напомнил, она практически также выглядела, когда Панкрат к ней приехал.

– Бать, – гость встал у кровати, – ты меня слышишь?

Федос приоткрыл отяжелевшие веки. Увидев старшего сына, тяжело задышал.

– Здравствуй, батя, – присел на стул Панкрат. – Узнал?

– Ыы-ы-, – издал странный звук старик и заплакал.

Глава 28

Федос так широко раскрыл рот, что сын заметил обрубок языка.

– Что это? – спохватился он, вытаращившись на отца. – Где язык?

– А бог его знает, – ответил второй мужчина, лежа на боку и наблюдая за посетителем. – Я сюда второй раз попал. Сердцем маюсь, а он все лежит, никто к нему не ездит. Слышал, как доктор говорил, что язык он не сам откусил, а ему его пытались вырвать.

– Что? – лоб Панкрата покрылся испариной, руки задрожали, спину скрутило от внезапно нахлынувшего переживания.

Он взял отца за руку, вытер ему слезы на висках и сам чуть не разрыдался. Кто посмел? Кому руки оторвать? Это ж какую силу и бесстрашие надо иметь, чтобы так поступить с живым человеком?

– Я тебе к себе забираю, – твердо сказал мужик и замахнулся, чтобы ударить со злости по кровати, но вовремя опомнился.

Здесь лежат больные, нечего показывать свою злобу. Надо собраться с мыслями и увозить отца. Дома и стены помогают! К вечеру Панкрат и Федос уже были в селе Яшкино. Поблагодарив водителя грузовика, Панкрат понес немого старика в дом. Когда он вошел в сени, все расступились. Никто не ожидал, что Панкрат приедет не один. Глафира надеялась, что ее муж уже похоронен, Дуня переживала меньше всех. Она была полностью уверена, что парализованный свекор никому не нужен. Но, когда в окно увидела Панкрата, несущего высохшего старичка, задрожала, как осиновый лист. Хана Егору! Сейчас вся правда откроется, и Панкрат разнесет дом в щепки… Спрятавшись в комнате с детьми, она дождалась, когда Панкрат уйдет в свою спальню, и выскочила на улицу. Добежав до бани, отдышалась, влетела в предбанник и затараторила, как сорока с перебитым крылом:

– Егор! Быстро прячься!

Тот чуть с полка не упал, услышав нервный крик. Встав на колени, уперся взъерошенной макушкой в потолок.

– Что такое? Милиция?

– Панкрат батьку привез. Не жить тебе, Егор, беги отседова!

– Как? Зачем? Для чего он его… – свесив ноги, Егор почесал затылок и вдруг заулыбался. – А мне-то что? Он теперь немой, никому ничего не расскажет.

– А мамка? Это ж она про отца ночью правду открыла, – ехидно произнесла Дуня.

– Да-а? – удивился заспанный мужик.

– А то! Взяла и выложила, что он живой. Я ж твоему брату о могилке рассказывала, а мамаша, стервозина такая, ляпнула, что ты спину ему поломал. Берегись, Егор, Панкрат на кулак резвый. Тем более, ты это уже и сам знаешь. Прячься, иначе он тебе хребтину голыми руками вынет и высушит.

– Зачем?

– Удочку смастерит, – хихикнула Дуня.

– Беда-а, – испугался Егор, сползая на пол.

– Давай быстрей, а то сейчас сюда нагрянет – костей не соберешь.

Егор накинул фуфайку, натянул сапоги и забегал по предбаннику.

– Чего ищешь? Хватай ноги в руки и деру! – торопила его жена. – Ой, не дай бог, правда наружу выползет. Ой, Егорушка, – обняв его на прощание, поцеловала в щеки несколько раз. – Ну давай, с богом.

Приоткрыв дверь, Егор выглянул на улицу. Никого. Почувствовав толчок в спину, обернулся.

– Ну? Чего тянешь? Прибьет он тебя, так и знай, – подначивала Дуня. – Сделает калеку, как ты из батьки.

Егор задрожал, представив себя навечно прикованным к постели. Ни выпить, ни покурить – все! Жизнь кончена! Сердце застучало, стало тревожно и безумно страшно.

– А жрать я, чо буду?

– Не трусь, придумаем чего-нибудь. Ты давай-ка, схоронись где-нибудь подальше, а через дня три знак подай, чтобы я тебе сала принесла.

– А где прятаться-то? Я ж тут дружков не имею.

Дуня подумала с минуту и дала подсказку:

– За магазином, через улицу, Гречкины! Уехали к родне, дом пустой. Можешь пока там схорониться. – зашептала она, распахнув глаза до предела.

– А ты откуда знаешь?

– Оттуда. Да, там еды тоже навалом, это мне Люська рассказывала. Припасов – тьма. Так что, беги в их хату и прячься.

Прикинув, где находится тот дом, Егор с размаху пнул ногой дверь и рванул огородами к хате Гречкиных. Дуня прикрыла баню, пригладила волосы на висках и бравым шагом двинулась к дому. Идет, улыбается, планы в хитрой голове выстраивает. Так, от мужа, считай, избавилась. Да и не муж он вовсе, а так, сожитель. Со свекровью чуть посложнее будет, та быстро на лету переобувается. Да и мать она Панкрату, тут ничего не поделаешь. Хотя… мать – не мать, а Панкрат ее из дома не выселит. Да, еще и женка Панкратова – Марфа. Что там у них за ссора случилась? Как бы подробности узнать? Ай, черт с ней, Марфа ушла на второй план. Как мышь стала, бесхвостая. Невестка и сын… ну тут тоже ничего страшного. Как Панкрат скажет, так и будет. А теперь надо придумать, как его к себе привадить. Расположить, так сказать. Ох и видный мужи-ик! Богатый, добрый, но чересчур строгий. Батьку привез, жалостливый. Ну ничего, этот тоже на ладан дышит. На днях скопытится. Настроив себя на счастливые дни, Дуня вошла в хату, молча прошла мимо Гали и Марфы, которые готовили ужин, и закрылась в комнате. Сегодня лучше никуда не ходить. Надо переждать маленько, чтобы в доме наступили тишь да покой.

Панкрат, положив отца на постель в своей спальне, приказал сварить ему бульон, нагреть воды, а сам вытащил из шкафа рубаху и штаны. Пока отца мыли, он сунулся в баню, чтобы поговорить с братом и выяснить, правду ли его жена сказала, что Егор покалечил отца? Не найдя в бане брата, Панкрат решил подождать его в доме. Через пару часов вновь зашел с разговором, но Егора до сих пор не было.

– Ладно. Гуляешь? Гуляй, но я все равно с тобой побеседую.

Панкрат был настроен решительно. Если брат признается и попросит прощения у отца, то так и быть, останется здесь. А если будет врать, то Панкрат выкинет его на улицу, как плешивого кота. В семье нет места лжи.

Егора хватились на второй день. Степан отправился топить баню и заметил, что дядьки след простыл. Обошел владения, покликал, но дядька так и не ответил. Протопив баню, он посидел на крыльце, покурил, еще раз позвал. Потом спросил у домочадцев, видел ли кто Егора, но те только головами помотали, мол, не знают о нем ничего. Через неделю заволновались, с мужиком явно что-то случилось. Нет его в округе, никто не видел и не слышал. С третьей неделей – смирились. Сбежал Егор, пьет где-то. Живя с матерью, он именно так и уходил в загулы. Надолго.

Спустя месяц нашли Егора в пустом доме, далеко от хаты Гречкиных, обнимающего огромный бутыль с самогоном, и почти безликого.

– Крысы поели, – обсуждали мужики тяжелый случай.

Глава 29

– Ой, на кого ж ты нас покину-ул! – рыдала на похоронах Дунька, кидаясь к усопшему мужу. – Как жить-то теперь? Ой, люди добрые-е! Что ж мне делать-то-о? Детишки без отца остали-ись! Я – без кормильца-а! Ой, как мне теперь их подыма-ать? – показала она рукой на детей, стоящих в рядок и опустивших головы. – Кто ж их теперь приласкае-ет! А как же с неродившимся бы-ыть? Он даже не узнает, кто ж его батька-а-а…

Соседей на прощании не было, их не позвали. А зачем, если Егор ни с кем не общался? Ну был там один алкаш, да и тот не знает Егора. Выпили пару раз и разошлись. Да и народ собирать на такие мероприятия – негоже. Это семейный траур, а не общественный. Панкрат пристально смотрел на покрытый простыней силуэт и в душе жалел брата. Ничего-то он в жизни хорошего не сделал, не работал, не радовал семью, только пил да по бабам шлялся. А, нет, шестерых на свет божий произвел. А что толку? Он с ними жил, как сосед, не играл, не учил пацанят строгать доски, молотком работать, дочек ни разу по голове не погладил. Пил, кутил, прозябал. Марфа стояла рядом с мужем и закусывала губу до боли. Такого молодца потеряли! Душевный был, слова плохого от него не слышала… Господи, ну почему Панкрат не такой? Хотя нельзя сравнивать Панкрата и Егора, хоть и братьями были. Разные они, с лица одинаковые, а внутри разные. Рядом с Егором душа пела, сердце трепетало, жить хотелось, а с Панкратом… ох тяжко с ним. Так тяжко, что выть, бывает, хочется. Давно бы сбежала, да некуда. Покрутив головой, Марфа заметила, что нет Глафиры. Ах да-а, она же в доме убивается. Как узнала, что любимый сынок с жизнью распрощался, сразу в слезы ударилась. Покричала-покричала, а потом и замкнулась. Сидим на постели, в окошко глядит, думы какие-то в пустой голове гонят.

– Степ, надо бы увозить, – обратилась Марфа к сыну.

Степа стоял позади нее и смотрел вдаль. Жалко дядьку, жалко его жену и детей. Как же так получилось, что ты, дядька, в чужом доме помер? Как ты туда попал?

– А? – почувствовав, как мать тормошит за рукав, Степан перевел опечаленный взгляд с серого горизонта на нее.

– Неси крышку, сынок.

– Нет, – Галя вцепилась в мужа. Ее лицо было напугано. – Примета плохая. Нельзя ему прикасаться к гробу, иначе…

– Да иди ты со своими приметами, – огрызнулась Марфа. – Тут горе такое, а она циркачку из себя строит. Сама принесу.

Как бы громко Дунька не голосила, но короткий разговор между Марфой и ее снохой услышала. Перестав лить пустые горькие слезы, она выпрямилась, громко шмыгнула и поправила на плечах пуховый платок, затоптанный временем. Марфа притащила крышку, накрыла Егора. Панкрат вбил гвозди. За воротами стояли два мужика, которых попросили отвезти гроб на кладбище. Погрузив его на телегу, один мужик взялся за вожжи, а второй сел рядом с ним. Семья вереницей потянулась за гробом. Глафира так и не смогла проводить сына в последний путь. Увидев в окно, как Егора грузят на телегу, завыла, словно волчица, потерявшая своего волчонка.

– Вот тебе и подарочек к Новому году! – Глафира рвала на голове волосы. – Хороший подарочек ты мне преподнес, сынок! Ой батюшки мои, не могу, душа горит! Любимого сыночка порешили! Ему еще жить да жить, а он замерз! Бросили его! Бросили в холодной хате, пьяного и слабого. Всю жизнь был слабенький, всю жизнь хиленький, богом обиженный… Егор, Егорушка, не уберегла. Прости меня, сынок, не уберегла…

На поминках было сказано всего пару слов о Егоре, так как никто не знал, что хорошего можно о нем сказать. Панкрат просто поднял стопку и с грустью вымолвил:

– Помянем раба божьего Егора.

Марфа не стала расхваливать достоинства Егора прилюдно, потому как из всех, что она знала, было только одно – постель. В ней Егор был настоящим виртуозом, знал столько о любви, что у Марфы голова кружилась. Она подняла свою стопку, повторила слова мужа и выпила. Пришла очередь Степана. Он так растерялся из-за последнего события, что не мог выговорить ни слова, когда встал и посмотрел на отца, мать, тетку Дуньку и ее ребятишек.

– Хороший был человек дядя Егор, – слезы блеснули в глазах парня. Одним махом выпив наливку, он сел, подпер рукой голову и тихонько заплакал.

Галя погладила его по голове, а потом увела в комнату. Дуня сидела смирно. Она ела, кормила младшего, грозила пальцем старшим, чтобы не баловались, и не сводила влюбленных глаз с Панкрата.

– Ну вот, детишки, пришла пора возвращаться, – всхлипнув, произнесла она. – Отец нас покинул, кому мы теперь тут нужны?

Подняв глаза на невестку, Панкрат нахмурился.

– Чужие мы здесь, – продолжила жаловаться на черную судьбу Дуня. – Будем как-нибудь сами выживать. Ну а что ж… значит, судьба у нас такая.

Она вытерла слезы, поцеловала Кузьку, сидящего на ее коленях, в голову и еще раз всхлипнула.

– Так. – Панкрат встал. – Никуда ты не пойдешь. Вы не чужие, а, что ни на есть, самые родные. Ты, Дуня, невестка мне, дети, – обвел серьезным взглядом малышню, – племянники. Здесь ваш дом.

– Панкратушка, – вдруг заикнулась Марфа, пытаясь вставить свои пять копеек насчет родни. – Их бы обратно…

– Здесь, я сказал! Я уже бросил родителей однажды. И видишь, что получилось? – он с укором взглянул на жену, кивнув в сторону комнаты, где сейчас находятся мама и папа. – Не позволю, чтобы моя кровь блуждала по белу свету! – во все горло выкрикнул мужик. – Здесь их дом и баста!

Глава 30

Дунька стыдливо опустила глаза. Она еле сдерживала довольную улыбку. Свершилось! Жить ей в этом доме и питаться от пуза! За детьми Галька будет присматривать, Марфа – готовить, а свекровь летом грядки полоть, а зимой печку топить. Вот это жи-изнь! И кто бы мог подумать, что через каких-то восемь лет Дунька Кулакова станет владелицей богатого дома и несметного хозяйства. Ой, кому расскажи – не поверят!

– Ой, что-то в боку закололо, – пожаловалась Дуня на внезапную боль справа. – Пойду, полежу.

– Иди, – кивнул Панкрат, садясь за стол. – Отдыхай.

Проводив коротким взглядом невестку, Панкрат заговорил с женой:

– Вдовая. Столько ребятишек и вдовая. Она одна их не вытянет. Помочь надо.

– Конечно, не вытянет, – разозлилась Марфа. – Работать не хочет, за детьми пригляду нет. Бегает к своей подружке языком чесать, а ты тут как хочешь, так и крутись. Зря хомут на себя повесил, Панкратушка. Это ж надо, а? Сам себя в тяжелые оковы заковал.

– Заковал, когда на тебе, охочей до мужиков, женился, – растопырил усы Панкрат.

Марфа покраснела.

– Что, не отшибло память-то? Обманула, а правда долго ждать не заставила.

У Марфы сбилось дыхание.

– Степан-то тоже на меня не похож. Правду скажешь или из тебя ее выбивать?

– При ребятах-то не дюже силушку показывай, – Марфа намекнула на малышню, сидящую за столом.

– Хм, – выдохнул Панкрат, посмотрев на притихших детей.

Он встал, накинул старую телогрейку, проверил карманы и вышел на перекур. Марфа покачала головой и подумала:

«Если бы ты не поехал в свою деревню, то до сегодняшнего дня жили бы, как раньше. Жили – не тужили».

– Все наелись? – строго спросила детей и тут же добавила. – А теперь шагом марш в свою комнату. И чтоб тихо было.

Убрав со стола, женщина села у окна, подперла кулаком нижнюю челюсть, посмотрела на белоснежное покрывало, обложившее весь двор, и медленно выдохнула. Эх, Егорка, ума бы тебе да рук работящих – цены б тебе не было. И что любовь с людьми делает? Почему баб тянет к громким, хвастливым, ленивым, к жизни неприученным? Что за женская природа такая? Почему бы не влюбиться в заботливого и бескорыстного? Вон Панкрат все в дом тащит, такой дворец отгрохал своими руками, скотину завели, усадьбу разбили. И что ж тебе нужно, сердечко неприкаянное? Зачем плачешь о пьянице беспросветном? Куда тебя тянет? Что ты ноешь, как дитя капризное?

Непрошенная слезинка покатилась по щеке. Закусив сгиб указательного пальца, Марфа закрыла глаза.

«Прости меня, Егорушка» – раздалось в ее голове, и она, положив голову на руки, мелко затряслась, безмолвно заливаясь слезами.

Новый год.

Степан принес елку и положил в сенях, чтобы она немного оттаяла ото льда. Галя и Марфа готовили праздничные блюда, а Глафира давала указания.

– Куда столько соли? Хочешь, чтобы у меня суставы не гнулись? – стояла она рядом с Марфой и зудела, как надоедливая муха. – У меня желудок в последнее время сдает, а ты как будто издеваешься.

– Отстань, – шипела в ответ Марфа, закрывая собой стол, чтобы свекровь не видела, как она готовит. – Отойди.

Галя искоса поглядывала на женщин и усмехалась про себя. Так тебе и надо, пусть твоя свекровь над душой стоит. В свое время меня носом тыкала, а теперь сама хлебни сполна. Панкрат сидел у кровати отца и разговаривал с ним. Тот уже не реагировал на слова сына. Он лежал с закрытыми глазами и не понимал, кто с ним говорит, где он находится, какой сейчас год, лето или зима… Недолго осталось Федосу занимать старую койку.

– Сильно мясом не разбрасывайтесь, завтра девять дней Егорке, – Глафира начала вести подсчет, кто сколько съел мяса, яиц, картошки. – У нас поминки на носу, а вы тут целую свадьбу устраиваете.

– Народу много, всех накормить надо, – влезла Галя, очищая вареный картофель от кожуры. – Какой будет стол, таким будет и год.

Напомнила она старую примету.

– Верно, но сейчас это неуместно, – Глафира, не отрываясь, наблюдала за Марфой. – Сыночка моего помянуть надо, как следует.

Вдруг она всплакнула и мгновенно потащилась в комнату, проливать горькие слезы.

– Мам, ну что опять? – Панкрат не любил женского плача. Уж слишком он нудный был, надоедливый.

– Не хватает мне сыночки, – Глафира села на стул и обняла спинку. – Ой, Егорушка, как же так? Какой изверг с тобой сотворил такое?

– Мам, сказано было – перепил, уснул и замерз. Хватит выдумать, будто его кто-то зашиб.

– Зашибли, ей-богу, зашибли моего мальчика. Он добрый был, никого никогда и пальцем не тронул.

– Угу, – Панкрат вспомнил, как в детстве Егор задирал каждого, кто не желал исполнять его прихоти.

– Найти бы того изверга да поломать, как палку гнилую, чтоб знал, каково матери терять родного сына. – Продолжала завывать Глафира.

Всегда так было, когда что-то случалось с Егором. Чуть что, Глафира винила всех вокруг, мол, Егор не мог закидать птичку камнями – это его кто-то или оговорил, или научил, Егор не курил – ему в карман папиросы подкинули, Егор не ломал чужого забора, потому что силенок у него не хватит. Егор ни при чем, его оговорили, оболгали, подставили. Прокручивая в памяти давно ушедшие детские годы, Панкрат держал отца за руку. Вдруг он ощутил, как Федос резко пошевелил пальцами и застыл.

– Бать, – наклонился Панкрат, решив, что тот сейчас откроет глаза, – вставать надумал? Ну что ж, пора. Хватит лежать, все бока уже отлежал. Кожа синяком покрывается, тебе шевелиться надо.

Он это сказал не подумав, что отец не может ходить. Само как-то вырвалось.

– Бать, – Панкрат вдруг почувствовал неладное.

Глафира, повернув голову, перестала рыдать. Уставившись на мужа, она прищурилась.

– Помер?

Панкрат наклонился еще ниже, поднес к носу Федоса палец, потом приблизился ухом.

– Помер, – прошептал он, сжав челюсти.

– Туда ему и дорога. – Глафира облегченно вздохнула, поднялась со стула, вытерла глаза и, как ни в чем не бывало, потопала в кухню, управлять малочисленным женским коллективом.

Глава 31

Панкрат будто не услышал последние слова матери, которые она бросила перед уходом. Погладив медленно остывающую кожу лица бати, он скрестил его руки на груди и встал.

– Что ни день – то «праздник», – опустив голову отправился в кухню. – Стол отменяется. – сказал он, переступив порог. – В доме покойник.

На что Глафира ответила:

– Вынеси его в сарай и пусть три дня там вымерзает. Чтоб духу его тут не было.

Марфа и Галя переглянулись. Они поняли, что Федос испустил дух, но почему его жена говорит такие страшные слова?

– Мать, ты бы язык попридержала, – Панкрату ой как не понравилось материнское высказывание. – Думай, о чем просишь.

– А что тут думать? – Глафира поставила руки на бока и громко цокнула языком. – Если бы ты наведывался к матери почаще, то видел своими бесстыжими глазами, как он надо мной измывался. Ты что, батьку пожалел? А мать? Мать тебе не жалко? Ишь ты-ы, привез его сюда, чтобы в тепле помирал, а как мать твоя по морозу да босиком от него улепетывала – не знал? Да если бы не Егорушка, сидела бы я сейчас на белом облачке, свесив ножки, и наблюдала, как вы жируете, а мой сыночек, – всплакнула женщина, – последнюю краюху доедал. С работы за правду гнали, а калым перепадал нечасто.

– Мам, – громоздкая волна вины обрушилась на Панкрата.

– Что «мам»? – она вытерла слезы под глазами краешком потрепанного платочка. – Он из меня всю душу вытряс, пока ты тут жизни радовался. Все здоровье из меня высосал, столько кровушки попил. У-у-у-у – завыла белугой старушка и уткнулась носом в широкую грудь сына.

Глядя на плачущую женщину, Галя вспомнила о своем отце, как он устраивал разборки дома с мамой. Злость подкатила к горлу, вот так взяла бы дровину и опустила на его бестолковую голову, со всей силы. Пожалела Галя старушку, представив на ее месте свою маму. Сходить бы к ней в гости, да отца видеть нет желания, слышать его голос, пакостные издевки, унизительные оскорбления. Виделась Галя недавно с мамой да только та поздоровалась и прошла мимо, даже «как дела» не спросила. Понятно, почему она так себя ведет. Отец обиделся на Панкрата Федосеевича, шибко обиделся, что тот его при всех за ворота выкинул. За дело же выкинул! Незачем было на чужое добро свой пьяный глаз класть. Теперь это добро Гальке принадлежит. Улыбнувшись последним мыслям, Галина выпятила грудь вперед.

– Чего лыбишься? – прошипела Марфа. – Отпраздновали. К похоронам готовиться надо.

Праздник не состоялся. Обмыв тело, Панкрат и Марфа одели его в чистое, новое, что было у Панкрата. На следующий день купили все атрибуты для похорон, позвали копщиков могил, а через день попрощались с Федосом. Никто не плакал над его телом. Все были с хмурыми лицами, только Панкрат часто вздыхал и думал над словами матери:

«Гонял по морозу. Издевался…»

– Не верится, – прошептал Панкрат, наблюдая, как закапывают гроб. – Отец был слишком серьезен, но чтобы бить… жену… Не верится.

На поминках, когда все выпили за усопшего по первой стопке, Панкрат вдруг задал давно мучавший его вопрос. Странно, что раньше не спросил, видимо, был чересчур загружен разными мыслями.

– Егор за нее заступился – это я понял, – погладил мужик жесткую бороду, – а где же он язык потерял?

Глафира моментально повернулась к детям и начала успокаивать двух братишек, которые толкали друг друга из-за стула. Мол, Федя хотел сесть у окна, но это место занял Алеша. Ребятишки постанывали, пытались друг друга ущипнуть да посильнее, но бабушка их быстро усмирила.

– Цыть, безбожники. Кому говорю, цыть. Вам тут не гулянка. На поминках сидите, а не на свадьбе.

Сняв Федю со стула, она легонько шлепнула его чуть пониже спины и отправила в комнату. Федя расстроился. Завыв от обиды на строгую бабушку, он приложил ладошки к попе и побежал прочь. Алеша выпрямил спину, чтобы бабушка его не отругала. Так ему и надо, Федьке этому, пусть не лезет!

– Мам, – Панкрат хотел продолжить разговор, но мать за секунду переключилась на Дуню.

– Совсем за ними не следишь. От них столько шума, что у меня вечерами голова раскалывается. Нет от вас покоя, ироды. Пристроились на чужом горбу и ездят.

– Дуня, хоть ты мне скажи, – Дуня тут же поспешила переодевать Кузю.

– Обмочился, я сейчас, – она подхватила малого под мышку и понеслась в спальню, искать запасные штаны.

Панкрат понял, увиливают от ответа.

– Ну, раз вы молчите, тогда я сам узнаю, – поднялся он и обратился к сыну. – Степан, собирайся, завтра поедем в деревню.

– В какую? – Глафира резко развернулась, округлив глаза.

– В нашу. – с сарказмом в голосе выдал Панкрат и вяло потопал в комнату.

Глафира побледнела и сразу поскакала следом.

Глава 32

Они долго о чем-то спорили, Глафира иногда повышала голос, повизгивала, а потом наступило затишье. Галя и Степан краснели от ожидания, что там происходит? Марфа не спешила, она сидела за столом и прислушивалась к каждому шороху. Дети уже поели, оделись и убежали на улицу, играть в снежки. Дуня так и не появилась на кухне. Она осталась у себя, чтобы Панкрат не лез к ней с дурацкими вопросами. Пусть мамашу свою донимает, а Дуня ни в чем не виновата. Не она кидалась на мужа с кулаками, когда он пытался вразумить Егора. Нет Егора, нет свекра – дышать стало легче.

– Ты куда? – спросила Марфа сына, когда он встал из-за стола.

– Пойду, гляну, что они там замолчали, – Степан повернул голову на мать.

– Сядь. Не наше дело. Сейчас влезешь и сразу схлопочешь. Видишь, как бабка зад свой прикрывает? О-о, всей кожей чую, что-то здесь не та-ак.

Степан постоял немного и сел за стол. Но Галя медлить не стала.

– А тебя куда понесло? – свекровь посмотрела на нее так, будто сейчас пронзит прищуренным взглядом.

– Надо, – ехидно ответила сноха, не останавливаясь.

Она вошла в комнату и через секунду выскочила оттуда пулей.

– Степан! Беги сюда!

– Зачем? – растерялся парень.

– Батьке плохо!

Марфа кинулась смотреть, что там случилось. Панкрат сидел на стуле, держась за сердце, а Глафира поглядывала в окно. Вот стерва, и даже не пикнула, что мужик от боли корчится!

К вечеру Панкрат оклемался. Он лежал на постели и слушал, как жена отчитывает его мать. Женщины находились в кухне, детишки бегали по дому, а Степа и Галя не отходили от грустного отца.

– Не лезь, куда собака нос не совала, – огрызалась свекровь, попивая чай. – Я тебе ничем не обязана.

– Из-за тебя чуть Панкрат не умер. Второго сына хочешь похоронить? Не будет этого, – Марфа металась по кухне, разъяренная, как дикая кошка. – Если бы не Степка, то и еще одного на кладбище снесли. Да какая ты мать после этого?

– Да, я – мать, а ты – гулена. Забыла, как с Егором по сеновалам шастала? Помню, как Федос вас поймал, а ты потом ему в ножки кланялась, чтобы он Панкрату ничего не говорил. Забыла?

– Замолчи! Что было, то прошло. Мы с Панкратом душа в душу жили, пока ты тут не появилась. Гляньте-ка, привез полудохлую, а она тут ожила.

– Да, ожила, потому что так бог решил. Значит, Ему угодно, чтобы я рядом с Панкратом находилась, потому что…

– Да он из-за тебя чуть не помер!

– И что? Похоронила одного сына, значит, судьба такая, чтобы похоронить и второго.

– Да что ты такое говоришь, безмозглая? Кто тебе дал право…

В кухню вышел Панкрат. Женщины притихли. Он был бледен, можно сказать, слаб. Упершись плечом в дверной косяк, погладил пальцами усы, глядя на мать исподлобья.

– Не была б ты моей матерью, давно б обратно отвез, – проговорил он охрипшим голосом.

– Панкрат, как так «отвез»? – захлопала глазами Глафира. – Как ты с матерью разговариваешь?

– Как заслужила, так и говорю, – выдохнул мужик.

– Побойся бога, я тебе не кто-нибудь, а мать.

– Мать, которая смерти мне пожелала?

Марфа ахнула. Глафира поднялась, поправила платок на плечах и подошла к сыну.

– Ты меня не так понял, – ласково погладила его по руке. – Я сказала…

– Помню, что ты сказала: «Лучше бы с Егором местами поменялись».

– Гони ее к чертовой матери, Панкрат! – заорала Марфа. – Ты же сам видишь, что из-за нее одни беды в нашем доме!

– Не в вашем, а в нашем, – поправила ее свекровь. – Ты здесь никто.

– Да что она несет?! – от злости осипла Марфа.

– А то. Панкратушка, она ж не только Федьку, но и Степушку нагуляла. Вот ведь, живешь и не знаешь, что дети не твои.

– А чьи? – мужик начал потихоньку сползать по косяку.

– Врет она! Вывези ее обратно! – голосила Марфа, боясь, что и ее выставят за порог.

– Вывезу, – прошептал Панкрат и рухнул на пол.

Глава 33

Марфа завизжала от страха, когда на ее глазах грохнулся муж. Подхватив его голову, начала вопить, как сумасшедшая. Степан бросился к отцу. Оттолкнув мать, которая была не в себе, потащил батю в спальню. Начался небывалый переполох. Дети от страха спрятались в комнату и расплакались, Дуня выглядывала в дверную щелку, переживала за хозяина дома и свои еще не исполнявшиеся планы. Глафира осталась в кухне. Поджав ноги, она сидела на лавке и прислонялась спиной к печке. Пусть сами вокруг Панкрата прыгают, а против воли бога не попрешь, если помрет, значит тому и быть. Галя мигом метнулась за водой и чистым полотенцем. Когда Степан положил батьку на кровать, Галя начала делать примочки, прислушиваясь к его дыханию. Свекор лежал на спине с приоткрытыми глазами и высоко вздымал грудь, как будто вдыхает какой-то приятный аромат.

– Все будет хорошо, – уверяла его Галина, смачивая лоб и шею. – Полежишь, и станет полегче.

Марфа носилась по комнате, схватившись за голову, и причитала:

– Ой, батюшки! Ой не дай бог!

– Молчи, мам. Не видишь, ты его оглушаешь? – бубнил Степан, стоя перед постелью.

– Я богу за тебя буду молиться! – плакала Марфа. – Не отдам! Рано тебе еще!

– Рано – не рано, а у каждого свой срок, – ехидно поддакивала Глафира, прислушиваясь к воплям снохи. Она бормотала себе под нос всякую ересь. Вела себя так, будто разговаривает с Егором. – Забрали счастье – получите несчастье. Все возвращается на круги своя. Ишь ты, Панкрат богом поцелованный, что ли? Был злыднем, злыднем и остался.

Несколько дней пролежал Панкрат в постели. Галя привела местную знахарку, которая принесла с собой травки и заварила их. Пояснила, какие внутрь принимать, а какими умываться.

– Порча на нем. Застарелая порча, – ошарашила женщина Марфу. – Кто-то смерти ему желает. Приноси-ка мне водицы со своего колодца, будем мужика на ноги ставить. Молодой еще, крепкий. Выкарабкается.

И началось лечение народными средствами. Пролежал Панкрат в постели почти месяц. В одно раннее утро вдруг сам сел и попросил сопроводить его на улицу, чтобы покурить. Левая нога не двигается, да и одна рука не слушается.

– Куда тебе, окаянный? – прошептала Марфа, повернувшись на бок. – Спи, а я пойду в сарай. Слышь, как корова зовет? Доить пора…

Панкрат посидел немного, проводил печальным взглядом жену и лег. Тяжело на душе, спасу нет. За ним и жена и сноха ухаживали, а он, как ребенок, не мог переодеться, помыться и поесть. Вроде и стыдно, но зато сразу стало видно – кому он дорог, а кому на него плевать.

– Мать, спишь, не? – повернув голову на противоположную койку, – Панкрат знал, что она уже проснулась, но ждал, когда женщина подаст голос. – Чего молчишь? Ты же рано подымаешься.

Покряхтев, Глафира повернулась.

– С вами не поспишь, то храпите, но бубните, – огрызнулась она, подтягивая одеяло к подбородку.

– Я чего спросить хотел… Что ж ты ко мне ни разу не подошла? Не приголубила, как родной матери положено?

– А ты что, ребенок малый? Вон, какой вымахал, а все титьку мамкину подавай. У тебя теперь жена есть, вот пускай и растрачивается на твои хотелки.

– М-да-а, – вконец разочаровался Панкрат, – а ведь я тебя сюда привез, чтоб ты в своей халупе с голоду не померла.

– Что? – приподнялась женщина. – Коркой попрекаешь? Меня? Ту, которая над тобой ночами не спала?

– Знаю я, как ты не спала, – с выдохом произнес Панкрат. – Все помню.

– Что ты можешь помнить? У малых память короткая.

– Но только не у меня.

Опять вереницей понеслись воспоминания, как мать Егорку жалела, а Панкрата прутом гоняла или крапивой.

– И слова твои недавнишние помню, и кому любви больше дала…

– Ой, не напускай напраслину. Или ищешь виноватого в своих бедах? Так у тебя есть, кого винить – Марфу.

– Не трожь ты ее. Мы с ней уже столько лет бок о бок, а ты все старое вспоминаешь.

– Вот и ты не вспоминай. Мало ли, кому любви больше досталось.

– А я и не вспоминаю… – Панкрат сел. – Но и слов твоих никогда не забуду.

Он имел в виду то, как мать сетовала на умершего Егорку, а сам Панкрат жив остался.

– Собирайся, мать, – приподнялся мужик на одной ноге. – Пора и честь знать.

– Не смеши. Никуда я не поеду, – завернулась Глафира в одеяло и легла. – А если не успокоишься, то я найду на тебя управу. Нынче можно и к председателю обратиться.

– Ах вот ты как заговорила? А ну, поднимайся! – громогласным тоном заговорил Панкрат. – Поднимайся или я тебя на своих руках на мороз вынесу!

– А-а, ты погляди, как на батьку-то похож, – захихикала Глафира. – Тот тоже морозцем грозил. Да только спасибо моему сыночку, не дал отцу мать заморозить. Ты весь в батьку, просто вылитый.

– Не пойму, что между вами произошло? Как он мог так опуститься? – вслух рассуждал Панкрат.

– А это ты у Дуньки спроси, может признается?

И тут Дуня, услышав слова свекрови, открыла дверь пошире и заохала.

– Что с тобой? – громко спросил мужик.

– Рожаю я! – отозвалась та и закрыла дверь.

Пригладив оттопыренные волосы на макушке, Панкрат сел.

– Степан!

– А? – тот тоже давно уже проснулся.

– Беги за лошадью, Дуньку в родильную надо отвезть!

Совсем забыл, что и эта брюхатая.

– Сослать бы вас всех, да совести не хватает, – Панкрат с трудом натянул рубаху. – Навалились на мою голову…

Глава 34

Не успели Дуньку доставить в роддом. Родила по дороге здоровенькую девочку и приказала вернуться обратно.

– Сама все знаю, научена, – тараторила она, прижимая девчушку, завернутую в старое одеяло, к груди. – Что я там не видела? Пуповину перекусила, и будет.

Степан косился на вывалившую наружу грудь женщину и дивился: мороз, а она дитя кормит. А страшно-то как было, когда Степан услышал детский крик, будто ножом по сердцу. Дунька – бой-баба, сама родила, сама ребенка вытерла и обернула… Раньше он был уверен, что женщины кричат в родах, их Буренка же мычала, когда теленка на свет производила, а оказалось, что просто громко дышат, матерятся и песни поют. Никогда Степан не видел рожающую женщину, а теперь сам убедился – пять минут и готово, ни боли, ни криков. Впечатленный увиденным, он сидел рядом со стариком Потапычем, управляющим лошадью, и щурился. Снег валил, как из бездонного мешка. Запорошило все вокруг – дороги невидно. Дунька еле слышно что-то напевает, ребенок спит, а Степан думает о своей жене. Скоро и она должна подарить ему мальчонку. В их роду, в основном, мальчики рождаются. Интересно, на кого будет похож?

Панкрат, увидев входящую в дом Дуньку, так обрадовался, будто это его дочка или внучка. Передав мужику дите, Дуня переоделась, вышла из комнаты и громко отчеканила:

– Повезло ей родиться здесь, в Яшкино, рядом с добрым дядькой. Ох как повезло, что даже мне завидно.

– Хорошенькая, – Панкрат держал на одной руке новорожденную и любовался симпатичным личиком. – Пусть растет счастливая.

Вернул дитя матери.

– Конечно, будет счастливой с таким-то… – Дуня хотела вновь похвалить родственника, но тот поднялся с лавки и медленно зашагал в спальню, опираясь на черенок от лопаты.

– Дай глянуть, – Марфа наклонила голову, – в кого ж такая? – всматриваясь в спящую девочку, попыталась сравнить с ее отцом.

– В батьку своего, в кого ж еще, – Дуня отвернулась.

– А мне? – Галя, услышав, как Панкрат отзывался о девочке, вышла посмотреть на нее.

Дуня показала дочку и упорхнула в комнату. Ее свекровь сидела у окошка и даже не думала знакомиться с внучкой.

– Делать мне нечего. Еще одного прихлебателя притащила. Тьфу, всех не прокормишь. Из-за них по миру пойдем.

– Что ты там говоришь? – Панкрат лежал на кровати и потирал онемевшие пальцы на руке. – Всех подымем, – он уже забыл, как поругался утром с матерью и собирался отправить ее в деревню. – Дети не виноваты, что родились на этот свет от Егора. Не повезло им с батькой.

– Да что ты такое городишь? – вспылила мать. – Как это «не повезло»? Хорошим Егор был отцом, получше, чем… некоторые. Да только не для всех батькой числился.

– Ты о чем? – приподнял Панкрат голову и уставился на мать.

– Не все его дети. Только двое, – зашептала Глафира, пытаясь настроить сына против Дуньки. – Я вот, что тебе скажу, – она подошла к койке и села рядом с Панкратом. – Надо бы тех, кто не Егоровы, отправить в приют. Пускай там живут. А наших, кровных, оставить. Ты сам подумай, зачем тебе неизвестных кормить? Вырастут, нож в спину всадят потому, что ты для них никто. Кто его знает, от каких мужиков рождены. Дунька хвостом так мела, что дым коромыслом стоял.

– Мать, зачем брехать, а? Видно же, что на Егора похожи.

– А это, как с коровой, забыл? Даже та на хозяйку становится похожая, потому как – забота.

– Не глуми мне голову. Дай отлежаться. Детей отваживать не стану. Так и знай, – отвернулся мужик.

– Тьфу ты, – занервничала Глафира. – Да что ты будешь делать, – стукнула себя по колену. – Ему говорят, что скоро без корки хлеба останется, а он нос воротит. Они ж тебя в скором времени объедят. И так уже картоха на исходе.

Панкрат молчал. Он рассматривал узор на ковре и думал о детях. Помнит Панкрат, как его в детстве гоняли. Разделили отец с матерью братьев. Одного залюбили, второго за человека не считали. Нельзя детишек по сторонам разводить. Пусть с малых лет вместе будут. Мать продолжала зудеть, чтобы хоть как-то достучаться до сына, но все бесполезно. Не избавился Панкрат от ребятишек. Еще больше душой к ним прикипел, потому что Ваня и Лида каждый день заглядывали к нему в комнату и показывали свои рисунки, на которых изображен Панкрат верхом на коне.

Март.

Ближе к ночи, когда уже все ложились спать, Галя почувствовала, что пришло время для появления на свет ее малыша. Степан уговаривал не ехать в больницу, так как сам видел – роды идут легко, это ж не корова и не лошадь, которые мучаются часами.

– Дурачок, что ли? – охая, Галина собирала вещи в дорогу. – У Дуньки их семеро, а у меня первый. Мать рассказывала, как всех моих сестер рожала. Не дай бог помру, кто сына растить будет? Мать твоя? Да она спит и видит, чтобы от всех избавится. А ты давай, как договаривались, кроватку собери, мебель подвинь…

Галю увезли в родильный дом, и Степан принялся за кроватку, которую смастерил его отец. Вытащив ее из чулана, собрал и поставил у окна, где было больше свободного места. Волновался парень, пока занимался перестановкой, переживал и ни о чем другом думать не мог.

– Все рожают, и она родит, – Марфа стряпала пирожки с картошкой. – Вон Дунька, как в магазин сходила. Да и вообще, природой задумано – рожать. А ты лучше дров принеси, не мужицкое это дело – о родах кумекать.

Галя благополучно разродилась на следующий день ближе к вечеру. На свет появилась хорошенькая девочка. Узнав о внучке, Панкрат чуть не расплакался.

– Вот и дождался я Настеньку, – вытирал мужик проступающие слезы.

– Было бы чему радоваться, – Марфа поняла, теперь Панкрат будет носиться с девчонкой, как с писаной торбой. – Девка и девка. Велика радость.

Через положенный срок Галю выписали. Она вошла в дом с ребенком на руках и сразу почувствовала себя в качестве полноправной хозяйки.

– Ну здравствуй, дом, – шепнула она, вдохнув еле уловимый печной запах. – Вот и моя очередь пришла показать, кто в доме хозяйка.

Глава 35

– Наконец-то! – дед, как только в окно увидел Галю, поспешил встретить ее.

Передав дочку Панкрату, с нетерпением ожидающего ее приезда, Галина заглянула в спальню, проверила все ли указания выполнил Степан, а потом села на лавку и сладко потянулась.

– Кормишь? – с недовольством в голосе спросила Марфа.

– Молока – хоть залейся, – с гордостью ответила молодая мать. – Даже пришлось одного мальчонку покормить, потому что у Нины пусто.

– У какой еще Нины?

– У соседки по палате.

Марфа стояла у плиты и косилась на мужа, сидевшего на стуле. Он с таким умилением смотрел на внучку, что Марфа заревновала.

– Нечего на нее дышать, положи в кроватку.

– Дай наглядеться, – Панкрат прослезился. – Такое счастье… у нас девочка.

– Не у нас, а у… – Марфа глубоко вздохнула и продолжила помешивать кисель, который вот-вот загустеет.

С улицы пришел Степан, мать тут же отчитала его.

– И где ты ходишь? Дрова закончились, принести надо. Сена коровам положить…

– Сейчас все сделаю, – Степан уставился на отца. – Красивая, правда?

– Не то слово. Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить. Мать! – Панкрат позвал Глафиру. – Где ты есть? Иди, глянь, какая у нас Настенька появилась.

– Делать мне больше нечего, – старушка лежала на кровати и морщила нос. – Сами с ней возитесь. Я свое уже отработала.

– Ну, как хочешь. – передав спящую внучку Галине, Панкрат попросил чаю и удалился отдыхать.

Марфа засуетилась. Достала кружку, выставила на стол кулек с пряниками. И вдруг из комнаты, где спали дети, послышался плач грудничка. Пять минут все молча слушали, как ребенок надрывается. Марфа психанула, бросив ложу на стол, и побежала успокаивать младенца. Галя, покачивая на руках Настю, шепотом спросила у Степана, принесшего дрова, почему она приехала, а старушка и свекровь злятся на нее.

– Дунька пропала, – нахмурившись, ответил муж. – Уже три дня не появляется.

– Как пропала? – глаза Гали медленно округлились.

– А вот так. Опять начала к подружке бегать. Сначала на час, потом – на три. Один раз ночью поддатая приползла. Девка не спит, есть хочет, мать психует, а ребенка ведь не выкинешь. Кормит молоком коровьим, ночами с ней вошкается. Сходила к Люське, а та говорит, мол, Дуня с каким-то мужиком укатила.

– О боже мой! А дети? – пожалела деток Галя и сильнее прижала к груди свою кровиночку.

– А что дети? Спрашивают мамку, а мать им и говорит, что она сбежала.

– Вот зачем так говорить, а? Вернется ведь.

– Я уже и сам сомневаюсь. – Раздевшись, Степан сел на табурет. – Тут бабуля кое-что нам рассказала, только ты тс-с-с, – приложил указательный палец к губам.

– Чего? – любопытство пробрало Галю.

Она наклонилась к мужу, чтобы получше расслышать, какой он ей секрет расскажет.

– Дед с Дунькой мутил…

– Как это? – не поняла она.

– Ну как, вот так, – Степа вытянул указательные пальцы и потер их друг о дружку.

Галина смекнула, что муж имеет в виду.

– Да ну-у, брехня какая-то.

– Мне тоже не верится, но бабуля так убедительно рассказывала, что мы тут все обалдели.

– А сбежала-то зачем? И что за мужик?

– Не знаю. Но вроде как с кем-то познакомилась, что ли… Бабуля сказала, что Дунька с разными любовь крутила. Она это сама видела, а доказать дядьке Егору не могла. Батька аж посинел от злости. Сам на себя ругался, что поверил бедной бабе, а она его вокруг пальца обвела. Скинула детвору и умотала за новыми приключениями.

Дверь комнаты, где жила Дуня, распахнулась и перед молодежью появилась Марфа. Она одарила сноху злобным взором и поднесла орущую девочку.

– Молока, говоришь, хоть залейся? Тогда на, корми. А у меня уже сил нет трясти ее. Руки не гнутся. С мамкиным молоком она дрыхла, как кот на подоконнике, а сейчас уже три дня горло дерет.

Галя отдала дочку Степе, взяла Дунькину девочку и положила на колени. Расстегнула пуговки на платье, вытащила одну грудь и сунула девчушке. Та сразу замолчала, жадно вцепившись деснами в сосок.

– Я ж говорила, титька ей нужна была. Без мамки всем туго. Вот и бери себе на воспитание. Дуньку как ветром сдуло. Не вернется, паскудница гулящая, а ребенка сбагрить чужим людям даже я не смогу. Корми, кроватку к вам перетащу, пускай Манька у вас спит.

– Пускай, – согласилась Галя.

Но через два месяца пожалела, потому что все заботы о детях полностью легли на ее плечи. В три часа ночи она оторвала голову от подушки, когда услышала плач своей дочери. Следом за Настей, вой подняла и Маня. Галя с трудом вылезла из-под одеяла. Ее покачивало, глаза слипались, в ушах стоял нескончаемый звон.

– Степ, возьми Маню, покачай. Мне надо Настю покормить.

– М-м, – Степан спал без задних ног, уставший от вчерашней посадки картофеля вручную.

– Степ, возьми ее, покачай, – бормотала Галя, поднимая Настю. – Сначала дочку покормлю, потом ее.

– Угу, – Степан не двигался. Он лежал на спине, раскинув руки, и улыбался во сне.

Галя присела на кровать, прижала дочку к груди и начала качаться взад-вперед. Маня надрывалась так, что у Марфы лопнуло терпение.

– Что ты ее голодом моришь? – приоткрыла она дверь. – Вставать скоро, а у вас тут песни на весь дом. Быстро займись дитем. Надоело слушать ночные вопли.

– Не могу я, устала, – выдавила из себя Галя, склонив голову над дочкой и прикрыв глаза.

– Взялась ухаживать, так ухаживай, как полагается. Соседи узнают, что у нас девка голодает, сразу заявят, куда следует.

– Если бы я присматривала только за этими двумя, то было б полегче. Но вы ж взвалили на меня всю детвору.

– И что? Раньше и по десять детей рожали, и ничего, вырастили. А ты ишь, цаца выискалась. С двумя справится не можешь. Успокой ее. Быстро!

Жалко девчонку, аж сердце кровью обливается. Галя положила уснувшую дочь на свою подушку и подошла к кроватке, в которой надрывалась Маня. Подняла ее на руки, села и попыталась накормить. Девчонка хватала грудь губами, затем откидывала голову назад и кричала еще громче.

– Ну ешь, ешь, что ты ерепенишься? – уговаривала девочку измотанная донельзя Галина.

Кое-как удалось заставить ее поесть. У Гали не было сил. Она сидела на кровати и «клевала носом». Потом переложила дочь в кроватку, а Маню – рядом с собой. Сон как рукой сняло. Галя лежала на боку и думала о Манечке. Какая бессовестная ее мамаша, сдернула и ищи-свищи. Дочке уже три месяца, а Дунька и ухом не ведет.

– Чтоб тебя в старости также бросили и не кормили, – пробубнила Галя, поглаживая лысенькую головенку.

За окном уже светает. Люди спешат накормить домашнюю живность. А Галя лежит и тихонько плачет. Она, как многодетная мамаша, обзавелась детьми и мается. Только семеро не ее крови, а восьмой – родной. Чувствуя, что силы на исходе, Галя еще громче пустилась в слезы.

– Ты чего? – Степан выспался и открыл глаза, услышав тонкий писк.

– Не могу я так больше, Степушка. Мочи нет за каждым штаны стирать и сопли подтирать. Поехали отсюда, любимый мой, заберем Настю с Маней и поедем.

– Да куда мы с тобой денемся? У нас же и дома второго нет. – очумев, Степа резко сел на кровати.

– Я уже все обдумала. Поедем в старый дом твоей бабки, там и останемся. Разведем скотину, вскопаем огород. Пойми меня, Степа, таким макаром я до старости не доживу. Пора свое гнездо вить. Поехали, Степа, поехали.

Глава 36

Степан задумался. В последнее время в доме такая шумиха, что действительно хочется тишины. Будто не в своей хате живешь, а в каком-то детском саду: дети бегают, орут, плачут, дерутся… В комнате закроешься, а все равно слышно, как Лидка кричит на Алешку, Светка гоняет Федьку, Кузя плачет ночами, да и Манька такая горластая, что перекрикивает Настю.

– Предлагаешь Маньку с собой забрать? – задумчиво спросил Степан, опустив ноги на пол.

– Боюсь, намучается с ней твоя мать и сдаст в детский приют. А девчонка еще совсем маленькая… Степ, я как представила, что нашу Настю вот такой же малышкой отдадут чужим людям, аж плакать хочется, – всхлипнула Галя и поцеловала Маню в лоб.

– С одной стороны, думаю, ты права. Сам устал от бесконечного нытья… – выдохнул Степан. – Голова постоянно раскалывается. Ладно! – он встал, шлепнув себя по колену ладонью. – Нам надо самим подниматься. Всю жизнь за пазухой у родителей не проживешь. Правда, оставлять родную деревню неохота…

– Степ, лучше подальше уехать, а то будут мне скидывать ребятишек, а я уже, если ты не заметил, даже приласкать тебя не могу. Сил нет.

Улыбнувшись, Степа начал одеваться. А ведь верно! Вдвоем побыть не дают. Дети ошиваются во всех комнатах, сюда прибегают с просьбой покормить, малого помыть, если обмочился, сказку рассказать.

– Завтра с отцом поговорю. Выпишут из больницы, заберу и… – сделав паузу, Степа продолжил. – Я бы, конечно, пока не спешил. Сейчас горячая пора, сама понимаешь. Надо сена заготовить, картошку вырастить… Батька хворый, Галя, он сам не справится.

– Нет, дорогой мой, – успокоилась наконец Галина, – если мы сейчас не уедем, то застрянем здесь навечно. Потом – уборка урожая, заготовка дров… Или уезжаем, или я уйду. – утвердительно сказала она, поднявшись с постели. – Хватит на мне ездить. Сама хозяйкой хочу быть, а не слушать наказы твоей матери. Почему-то твои родители переехали много лет назад, а ты боишься? Знаешь что, я думала, что вышла замуж за настоящего мужика, который имеет свою волю, свои думки, а ты какой-то малахольный, ей-богу. Он в поле устал, а я, ночами не спавши, здорова, как вол. Так что ли? Не стыдно тягаться с бабой?

Степа покраснел. За живое Галя зацепила, ткнула в середину яблочка. Не понравилось парню, что его ниже бабы опустили.

«Мужик ты или не мужик? – эхом раздалось в его ушах».

Сердце забилось, как птица в неволе. Степа сунул ноги в штаны, застегнул их на поясе, кивнул и ушел завтракать. Галя, переложив девочку в кроватку, поняла – спать ложиться нет смысла, надо причесаться и заняться стиркой. Пеленок накопилось столько, что придется натягивать еще пару веревок, чтобы было куда повесить детскую одежду. Вспомнив, что в бане лежат штанишки, маечки, рубашки, Галя тяжело вздохнула, застелила кровать, надела старенькое платье, подпоясалась и потопала греть воду для большой стирки.

В кухне было тихо, потому что ребятишки еще спали. Свекровь пекла блинчики, беседовала с сыном, напоминая ему, что завтра нужно забрать отца из города. Галя заметила, что муж сидит за столом и задумчиво кивает.

«Решиться не может, – подумала она, проходя мимо стола»

– Куда? – громко спросила Марфа, наливая черпаком блинное тесто в чугунную сковороду.

– Стирать, – ответила Галя, надевая калоши.

– А скотину покормить? Не видишь, я занята?

– Сама покормишь, – неожиданно огрызнулась сноха, открывая дверь. – Я батрачить не нанималась.

– Это что за разговоры? – Марфа уперла кулаки в бока. – Дрыхнет часами, а потом еще и оговаривается!

Галя вернулась. Посмотрев с прищуром на мужа, она догадалась – этот человек никогда не сможет вставить слово поперек материнского норова. Встав в ту же позу, Галина выдала:

– Дрыхнуть я буду, когда умотаю отсюда, да Степан?

Щеки Степки налились румянцем. Он молчал, держа в руке горячий блин. Повернувшись на сына, Марфа сообразила, что-то здесь не так.

– Это о чем она, а?

Степа откусил кусок блина и сгорбился.

– Чего молчишь? Не дрыхнет, так тебе в черепушку воды заливает? Учит, как с матерью разговаривать?

Марфа повысила голос. Из-за ее громогласного говора проснулась Маня. Крик поднялся на всю хату. Галя наморщила лоб.

– А теперь иди и укладывай. – Перешагнув порог, она резко хлопнула дверью.

Вслед за Маней ор подняла и Настя. И тут Степка прозрел:

– Да ну вас! – бросил сложенный вчетверо блин в тарелку и выдвинулся на улицу.

– Это что еще за новости?! – опешила Марфа, провожая удивленным взглядом сына.

Степан молча вышел и также громко захлопнул дверь. Весь день парень чувствовал какую-то небывалую свободу. Он представлял, как переедет с женой в новый дом, там тишина, покой и нет толпы народа. Захотел охладиться – прошелся по хате в одних трусах, захотел ласки – приголубил жену. Никто не сует нос в твою комнату, никто не жужжит над ухом: а ты косу поточил, бурьян скосил, дров наколол? Сам себе хозяин, сам себе работник, сам себе приказчик.

Вечером, когда пришла пора возвращаться на ночевку, Степа представлял разговор с отцом, который должен состояться завтра. Набравшись смелости, он придумал, как доложит батьке, что пора бы и отделяться. Семья, все-таки, надо самому мужиком становиться, а не жить под родительским крылом. Воодушевившись предстоящей беседой, Степа заснул с улыбкой на губах. А утром, открыв глаза, быстро оделся и уехал за Панкратом. Но его храбрость быстро улетучилась, когда он столкнулся с батькой нос к носу. Не смог Степа заикнуться о переезде. Отец шел к нему медленно, подтягивая левую ногу, рука болталась, как бельевая веревка, рот слегка перекошен, сам худой, бледный. Всю дорогу Степан еле сдерживался, чтобы не раскваситься. Отца жалко, кто его поддержит, если не сын родной? В доме только два мужика, на их плечах хозяйство держится.

Встретив свекра на крыльце, Галя запустила его в дом и сразу пристала к мужу.

– Ну что, поговорил?

– Галь, ты посмотри на него. Боюсь, если скажу, то он опять в больницу загремит, – опустив голову, промямлил Степан.

– И что? Нам теперь еще год тут засиживаться? –Галя чуть не заплакала от безысходности. – Ты издеваешься? Хочешь, чтобы я вместе с твоим отцом в больницу попала?

– Галюш, ну… – Степа хотел было приобнять жену, но она вывернулась и побежала в дом.

Хватит с нее тягомотины, пора брать свою судьбу в свои руки!

– Панкрат Федосеевич! – подскочила она к свекру, сидящему на кровати в большой комнате, и затараторила. – Спасибо Вам за все, за хлеб-соль, крышу над головой, но мы со Степаном переезжаем. Сами понимаете, пора жить по-семейному, отдельно. Учиться самим добывать хлеб. А как иначе? Мы же должны детям своим пример показать, что нехорошо зависеть от родителей…

– Галя! – Степан пулей влетел в спальню.

Панкрат поднял уставший взор на сына, и тот увидел душевную боль в его глазах, обузданную глубокой печалью.

Глава 37

Степан как будто проглотил язык. Галя не умолкала. Она приводила яркие примеры того, что взрослые дети, которые создали семьи обязаны отделиться, чтобы вить собственное гнездышко. Слушая сноху, Панкрат изредка кивал.

– Бать… – наконец, у Степана прорезался голос.

– Погоди, – Панкрат осторожно шлепнул ладонью на свободное место рядом с собой, намекнув, что сыну надо присесть.

Тот сел, опустил голову и пробурчал:

– Поехали с нами.

Панкрат, набрав воздуха полные легкие, протяжно выдохнул, словно освободил ослабленное тело от тяжелого груза.

– Все правильно, – сказал он, погладив бороду. – Все верно.

– Ты согласен? Поедешь? – оживился Степан, взглянув на подавленного отца.

– Когда-то я оставил свой дом, а теперь пришло время собирать камни… – Панкрат будто не слышал сына. – Все возвращается на круги своя. Вот и я вернулся к своему поступку. Езжайте, сынок, ваше решение – верное. Только не забывай мать с отцом, навещай по возможности.

Глаза Галины засияли от счастья. Наконец-то она освободится от права быть служанкой! Будет хозяйничать в собственном доме, не услышит свекровкиного нытья над душой, не будет чувствовать себя посторонней. Свершилось! Свобода!

– Надо бы дом для вас справить, – Панкрат размышлял вслух. – Поставить вон там, – махнул рукой на противоположную стену, – за усадьбой…

– Бать, ты не понял, мы из села хотим уехать, – подсказал Степан, взяв отца за руку.

Панкрат повернул голову. Степану показалось, что отец сейчас заорет на него, но тот лишь кивнул и сжал пальцы сына так крепко, что в груди Степана похолодело.

– Да, верно, ты же сказал, что вы уезжаете… – Панкрат медленно поднял правую руку и обвил шею единственного сына.

– Уже приехали?! – в дом вбежала Марфа. Забыв о времени, она так углубилась в разговоры с домашней птицей, то когда опомнилась, сразу рванула проверять, привез ли сын ее мужа.

– Панкратушка, как ты? Как твое здоровье? – перепрыгнув порог, женщина кинулась к мужу. – Что врач сказал? Лежать, не вставать?

Оттолкнув сына, Марфа заключила молчаливого Панкрата в свои объятия и расцеловала щеки и лоб. Тот спокойно перенес ее грубые прикосновения, а потом также спокойно промолвил:

– Собери узелок…

– Зачем? – отпрянула женщина, выкатив на него округлившиеся глаза.

– Не перебивай, – строже проговорил муж. – Собери узелок. Посуду, ложки, полотенца. Подушки не забудь, одеяла. Харчей на первое время. Да, и денег дай.

– Ты куда это собрался? – Марфа села по левую руку мужа и скрестила между собой пальцы.

– Степан будет строить свою семью. Отдельную.

– Ха-ха! Какую «отдельную»? – слова мужа развеселили Марфу. – Ты что? Пусть тут сидит. Завтра порося заколем, сала насолим. Надо Чернушку с быком свести. У нее охота началась. Печку надо бы в бане переложить. Из тебя теперь какой хозяин? Вот, пускай Степка вместо тебя хозяйничает. А как же, испокон веков сын менял отца…

– Не тараторь, – Панкрат показал глазами на Галю, стоящую у шкафа. – Дай ей ниток, иголок, пряжи какой, с чего-то надо начинать. Погляди постельное и матрас…

– Это что ты тут мне нагородил? – Марфа медленно поднялась с постели. – Это она, что ли, Степку настропалила? Ах ты гадина!

Марфа было кинулась к снохе, но Степан закрыл жену своим телом.

– Так и знала, что эта гадюка нашу семью располосует! – завизжала женщина, размахивая кулаками. – Дитем прикрывалась, а сама сына моего из дома выдернуть задумала!

– Замолчи! – Панкрат встал, опираясь на палку. Подтянув ногу, он приблизился к жене. – Отойди, – грубо оттолкнул ее. – Сынок, собирай скарб, а там, дай бог, разживетесь. С утра поедете, к вечеру хату в порядок приведете. Правда… там не хата, а сарайка уже.

– Справимся, бать.

– А за малолетками, кто присматривать будет, а? – Марфу затрясло от мысли, что ей придется везти на себе непосильный воз. – За ними ж глаз да глаз нужен!

– Маню мы заберем с собой, – Галя встала рядом с мужем.

– А остальных куда? Солить? – свекровь чуть не вцепилась в Галю.

Вот зараза-то, а? Всю воду взбаламутила!

– С дитями сами управимся, – Панкрат открыл дверцу шкафа. – Голодными не останутся…

– А что у нас тут за крики, а драки нет? – в дом пришла Глафира и сделала вид, будто рада услышать голос сына. – А я иду и думаю, когда же сыночка моего подвезут? – поцеловав Панкрата, Глафира хитро посмотрела на Марфу. – Ну? Сердечко стукает?

– Стукает, – Панкрат вынул деньги, завернутые в носовой платочек.

– Вот и славненько, – хлопнула в ладоши старушонка.

– На, – свекор отдал Гале часть денег и, сложив платочек, как было, положил обратно. – На первое время.

– А что это за время такое, что всем деньги раздают? – Глафира запомнила, куда сынок спрятал сверток.

– Уезжаем мы, бабуль, завтра, – Степан ощутил такое облегчение из-за разумного поведения понятливого отца, что ему захотелось сходить к другу и попрощаться с ним за стаканом наливочки.

– Как уезжаете? – Глафиру перекосило от удивления. – Заболел кто?

– Насовсем уезжаем, – Степан положил руку на плечо жены.

– Куда?

– В твой дом.

– В какой… мой?

Побледнела бабушка, и этот факт приметили все разом.

– Не пущу! – неожиданно завопила старушка и тут же заохала, положив руку на грудь.

Глава 38

– Мать, заканчивай концерт. – Панкрат не стал заострять внимание на вымышленные припадки матери. Он уже успел насмотреться на ее дурачества и понять, когда ей действительно дурно, а когда она прикидывается. Все время, которое мать здесь проживает, она падала в обмороки, хваталась за сердце, задыхалась, выдавливала из себя слезы – каждый прием был похож на актерскую игру.

Глафира сделала три приставных шага и упала на свою кровать. Конечно, если завалиться на пол – больно будет. Она легла на бок, склонила голову и начала постанывать, мол, сердце колет. Марфа уже и забыла, по какому поводу истерику закатила. Она смотрела на «умирающую» свекровь и насмехалась над ней.

– Опять прикидывается. Сколько ж можно наши души мотать?

Степан и Галя тоже не изъявили желания бросаться на помощь. Бабка-то с придурью. Да ну ее, надо начинать сборы, завтра предстоит дорога дальняя. Развернувшись, они удалились в свою спальню.

– Может, с утра начнем вещички упаковывать? – Степан снял рубаху через голову и бросил ее на табурет.

– С утра обязательно что-нибудь изменится. – шептала Галя, поглядывая на спящих девочек. – А так встанем и сразу укатим.

Открыв шкаф, она начала вытаскивать одежду и складывать стопкой на одеяле. Степа, покусывая губы, наблюдал за женой и думал об отце. Больной он, слабый, и как они тут все справятся без Степана? Дунька – бесстыдница, о детях не вспоминает. Додумалась же младенца бросить? Степа представил, чтобы он сделал, если бы Галя поступила точно также. Нафантазировав ужасную картинку в голове, он засопел от злости.

– Чего шипишь? – Галя услышала характерные звуки. – Вытаскивай чемоданы и простыни, сейчас складывать будем.

Поднявшись на ноги, Степа окинул сердитым взором пожитки. Галя вытащила все, что лежало на полках, разложила на кровати и ушла в кухню за посудой. Выбирая тарелки и кружки, она выставляла на стол ту утварь, которую заберет с собой.

– Эти не трожь, – Марфа пришла с проверкой. – А эти поставь на место.

Открыв дверцу разделочного стола, свекровь вынула старую посуду и сунула в руки Гали.

– Эти возьмешь.

Галя заметила, что края тарелок в множественных сколах, убрав старье на прежнее место, сказала:

– Эту рухлядь выбросить пора. С нее есть противно будет.

– А ты покупала, чтоб выбрасывать? – рявкнула Марфа, скрестив руки на груди. – Ишь, богачка выискалась. Бери, что дают, иначе из собачьей миски питаться будешь. Злыдня подколодная, это ж надо, а? Влезла в чужую семью, приклеилась к моему сыну, как банный лист, присосалась к моему мужу, как пиявка, и добилась-таки своей цели. У-у, – помахала кулаком Марфа. – Шкура подзаборная.

Галя с ухмылкой смотрела на нервную свекровь. Ее радовало, что эта женщина останется одна, будет пахать, как лошадь, и беситься из-за того, что ее сын живет у черта на куличиках.

– Сама ты шкура, – еле слышно произнесла сноха, наклонив голову к Марфе. – Я тебе еще не за все отомстила. Поплачешь горькими слезами, ой как поплачешь.

Глазные яблоки свекрови чуть не выпали из глазниц.

– Мстить надумала? За что? За то, что я тебя в своем доме приняла? Ах ты ведьма-а, погоди у меня, придет время, я с тебя три шкуры спущу. Степка наживется вдали от матери и обратно прискачет, а ты, вобла тощая, одна с дитем останешься. Мужики тебя будут стороной обходить, так и помрешь не обласканной старухой.

– Ты ж не померла, – и Галя расхохоталась в голос.

– Замолчи, стерва, замолчи, я сказала. – Посинела от нахлынувшей злобы Марфа. – Если бы не было Панкрата рядом, я б сейчас тебе все волосенки повыдергивала. Ишь, какая-то сопля будет передо мной барыню строить.

– Сама ты сопля, – фыркнула Галя, слыша, как стучит палка о деревянный пол. Она поняла, что свекор идет сюда. Выкатив грудь вперед, Галя громко сказала: – Спасибо большое за тарелочки!

Распахнув навесной шкаф, достала те, что поновее, и понесла в комнату. Марфу чуть кондратий не прихватил. Провожая жгучим взглядом сноху, она туго сжала кулаки.

– Ну что, все собрали? – спросил Панкрат, садясь на лавку.

– Все, бать! – отозвался Степан, завязывая концы простыни.

– Вот и хорошо. Завтра коня моего возьмете.

– С ума сбрендил? – всплеснула руками Марфа. – А мы как же?

– Переживем. Нового купим. А гнедого надо молодым отдать. Пусть пашут, сеют… Им же надо с чего-то начинать.

Глафира, заметив, что все разошлись по хате и не прыгают перед ней, вскочила с постели и поспешила в кухню.

– Раз уж в родную деревню кто-то едет проживать, то и пускай меня с собой увозят. – выдала она, плюхнувшись на лавку рядом с сыном.

Глава 39

Панкрат с укором взглянул на мать.

– Ты же так рада была, когда я тебя забирал, – сказал он, погладив усы. – А теперь что? С чего вдруг заднюю включила?

– Ой, Панкратушка, ты сам виноват. Помнишь, как хотел меня, больную, на улицу вынести? Да зимой? Боюсь я тебя, хоть ты и сын мне, ой как боюсь. Женка твоя на меня волком смотрит, оговаривается. А где это видано, чтобы сноха на свекровь молнии метала, а? Я что, ровесница ей? Подружанька или дочка ее?

Степа слушал бабушку, сидя на кровати в своей комнате, и думал:

«Ну все, погулял по хате без штанов, проветрился, с женой наобнимался… Будут Галя и Степа под надзором у старушки. А Степка уже крылья расправил, хату мысленно облюбовал… Эх, видать, не жить им без родственников…»

Выслушав мать, Панкрат смутился. Да, было дело, ляпнул что ни попадя.

– Сынок! – кликнул он Степана.

Тот нехотя поднялся, но не успел выйти. Его опередила Галя.

– Панкрат Федосеевич, – встала она перед свекром и поклонилась ему. – В одну реку дважды не войдешь. А давайте мы к вам каждые выходные приезжать будем. Все ж радостней долгожданной встречи ничего не бывает. Вы соскучитесь, мы затоскуем, а как приедем всем скопом – столько счастья сразу нагрянет! Куда ж бабушку с нами отправлять, если у нас еще несколько месяцев бессонных ночей предвидится? А приболеет по нашей вине, то как Вы к нам относится станете? Я не за себя боюсь – справимся, я за мать вашу переживаю. Детки малые столько хлопот доставляют, что сама с ног валюсь. А устанет от деток мама ваша, тогда что? Обратно везти? И сколько мы так кататься будем? Не хочу я вашу старушку нашими заботами обременять. Вот подрастут девчонки, тогда милости просим.

И поклонилась еще раз.

– А ведь верно рассуждаешь, – улыбнулся свекор умной снохе. – И правда, мам, зачем колесить по свету, когда у тебя и дом есть, и мы под боком? Решено! – стукнув пальцами по лавке, Панкрат тяжело поднялся. – Остаешься, мать, с нами, а Степан и Галя с ребятишками будут нас навещать.

Степа, услышав, как его жена разрулила неловкую ситуацию, заулыбался.

«Умница моя, спасибо…»

Свекровь, послушав всех троих, втянула губы. Вот дерзкая девчонка, все у нее с рук сходит. И откуда такие речи припасла, неужто набралась от кого? В кухню выбежали дети. После обеденного сна они проголодались и начали наперебой просить кто кашу, кто суп, а кому и сладенького захотелось. Марфа, оглушенная детскими криками, схватилась за голову.

– И за что мне все это, а? Панкрат! Угомони их!

Рассмеявшись, Панкрат посадил на здоровое колено Кузю, цокнул пару раз языком, а мальчонка возьми и схватись пухленькой ручкой за бороду.

– Вот так и Степка бороды моей не любил. Все детство выщипать пытался! – Панкрат так развеселился, что аж слезы потекли.

Счастлив мужик, так счастлив, что у него полный дом ребятишек… Жаль только, Настенька от него уезжает. Поутру отчалит единственная внученька, и увидит ее дед ровно через неделю, как пообещала Галя.

Галя вернулась к мужу. Открыв дверь, она проверила деток, укрыла их легкими одеяльцами и села на кровать.

– Молодец, – шепотом похвалил ее Степа.

– А то, – догадалась Галя, что он имеет в виду. – Нам с тобой вдвоем намного легче будет. Я под приглядом своего батьки была, а потом – твоей матери. Спасибо, теперь одиночкой пожить хочу.

– Без меня? – пошутил Степа.

– Нет, конечно, глупенький. Теперь нам с тобой никто не помешает. – обняла мужа Галя.

Ночь переночевали вполглаза. Степан и Галя перешептывались из-за предстоящего переезда, часто вставали к детям, чтобы покормить и уложить, Марфа переваливалась с боку на бок и нервничала из-за снохи, которая взбаламутила приличное семейство. Ей и в голову не пришло, что Степан первым когда-то заикнулся о разделении хозяйства и отдельном доме. Глафира то садилась на койке, то ложилась, кряхтела, вздыхала и охала. Не удалось прилипнуть к молодым и смыться в родную деревню. Аж тошно стало. А Панкрат лежал на спине и вспоминал прошлое. А ведь верно говорят: «Бог шельму метит». Что посеешь, то и пожнешь. Вот и пожинает плоды Панкрат, теряя сына. Но слава богу, будут молодые приезжать в гости. Не оставят родителей без весточки о себе.

Утром все встали с первыми петухами. Глафира попробовала набиться в семейство Степана через Галину, но та быстро отмела глупые намерения старушки, сказав, что когда-нибудь они привезут ее в свой дом, а сейчас не нужно торопить время. Погрузив в телегу пожитки, Степан попрощался с родителями, бабушкой и ребятишками, которые не понимали, почему тетя Галя и ее муж уезжают. Бегая вокруг телеги и дразня коня, дети улюлюкали и радостно хохотали.

– Ну, в добрый путь, сынок, – всплакнула Марфа, обнимая Степу. – Приезжай почаще.

– Приедем, мам, – Степану страсть как хотелось поскорее запрыгнуть в козлы и дать команду гнедому, но мать прижимала его к себе так крепко, что не вырвешься. – Мам, ну все. Пора.

Галя сидела в телеге и улыбалась. Косясь на ее ехидную улыбку, Марфа мысленно проклинала тот день, когда согласилась женить сына на этой оборванке. Кто бы мог подумать, что эта девка разворошит их семейный быт и разделит семью пополам. Маня и Настя лежали на теплом одеяле. Маня смотрела на белоснежные облака и агукала, а Настя спала без задних ног.

– Ну, прощайте, – отошел к забору Панкрат и махнул рукой.

– Я тебе дам «прощайте»! – взвизгнула Марфа. – До скорой встречи! Вот, как надо говорить!

Из окошка высунулась маленькая головенка Глафиры, она вытерла глаза краем прозрачного платочка и спряталась за занавеской. Обиделась старушка на Степана и Галю, даже не вышла проводить. Степа залез в козлы и громко крикнул:

– Но-о!

Конь поднял голову повыше, его ноги сделали тяжелые шаги, и телега двинулась с места.

– Счастливо оставаться! – радости Гали не было предела.

Она энергично замахала одной рукой, другой придерживала корзинку с провиантом на коленях, и улыбалась так широко, что свекровь готова была запульнуть в ее гадкий оскал огромным камнем.

– Вернется Степка, – пробурчала Марфа, глядя на уменьшающуюся в размерах телегу. – Вернется, вот увидишь.

Глава 40

После обеда семейство Степы прибыло к новому месту жительства. Не сразу удалось найти дом бабушки, потому что Степан не помнил, где точно он стоит. Пришлось обратиться к женщине, которая первой попалась на пути.

– Да там никто не живет. Померли, поди, – ответила грузная баба, несущая ведра с водой. – Да и домом это назвать трудно. Одна рухлядь.

Галя искоса посматривала на полные ведра и думала:

«Верная примета. Случится что-то чересчур хорошее»

Выслушав местную жительницу, Степан поблагодарил ее и дернул вожжи. Усталый конь еле передвигал копытами, ожидая привала. Галя отмахивала надоедливых мух от детей, рассматривая улицы. Деревня, как деревня, ничего особенного: домики, дворы, огороды, беспокойные собаки, куры, мужики и бабы с ребятишками.

– Сердцем чую, что здесь мы будем счастливы, – улыбалась Галя новым местам. – Вот прям душа горит, как я рада, что именно сюда нам надо было приехать.

– Знаешь, Галь, – обернулся Степан, – а у меня ведь тоже такое ощущение, что не зря тебя послушался. Надо было пораньше отделиться, глядишь, и жизнь по-другому бы сложилась.

– Сложится, Степушка, никуда не денется.

Конь подвез телегу к тихому двору, у которого покосился забор, и остановился по велению нового хозяина. Степа спрыгнул, бросил вожжи на телегу и обошел гнедого.

– М-да-а, – Галя узрела полугнилую развалюху, и ее редкие брови медленно поползли на лоб.

– Ничего себе! Это как же? – она спустила ноги, и Степан помог ей слезть. – Это что за сарай?

Приложив руки к шее, молодая мать чуть не обматерила жилье, к которому она так спешила. Степа тоже изумился, как огромное семейство могло проживать в этом доме? Тут даже животное не выживет: окна местами битые, дверь покосилась, почти вывалилась, доски на стенах висят как будто на соплях, всюду щепки, плесень, мох.

– Очуметь, – Галя сняла петлю с калитки и ступила на двор, – это не дом, а хлев.

– Хм, – Степан прошелся вдоль дома, чтобы осмотреть сарай. – Да тут работы… Я один года два буду это исправлять.

Галя вошла в хату и ахнула. Внутри стоит упорный затхлый запах. Паутина, развешена так искусно, словно ее не пауки плели, а люди. Прямо бери и складывай, будет симпатичная скатерть. Пол прогнил, местами в дырах, печкой давно не пользовались, так в ней (в русской) птица гнездо свила. Ни посуды, ни мебели путной, одни развалины.

«Здесь будто бомбежка была, – прохаживаясь по комнатам, думала Галина. – А как мы ночевать тут будем? Крыша и та в пробоинах. Вон, потолок черный, как будто горел. Кровать промята до пола, занавесок нет, а тут, – она приблизилась к окошку и сунула пальца в дыру, – стекло побито…»

– Ой, мать моя женщина, – вслух заговорила сама с собой Галя, – тут же никаких денег не хватит, чтобы все заново обустроить. Проще новую хату поставить…

– Галь! – с улицы позвал Степан. – Девка орет! Не слышишь, что ли?

Галя поспешила на зов и неожиданно споткнулась об огромное кольцо, врезанное в пол. Наклонившись, Галина присмотрелась. Так это же подпол! Надо же, какое красивое, резное, железное колечко… и не подумаешь, что здесь когда-то жили богачи.

– Степ! – высунулась Галя на крыльцо. – А точно, что они зажиточными были?

– Да точно! Точно! Иди, Манька надрывается! Мокрая вся, – Степа взял на руки плачущую девчушку. – А эта, ха! Надо ж как, спит и не слышит, – полюбовался спящей дочерью.

– Давай ее сюда, – подбежала жена и протянула руки. – Степ, спать там нельзя. Все плесенью покрылось.

– А где ж мы ночевать будем?

– Может, к соседям попроситься?

– А пустят ли?

– За спрос денег не берут. Поди, узнай. – Галя села поудобнее на крыльце, сняла с девчонки пеленку и принялась кормить Маню.

Молока становится все меньше, не хватает на двоих детей, надо бы корову купить… Хотя свекор обещал одну отдать. Галя задумалась. Если на днях отправиться за коровой, то бабка вновь увяжется в деревню, а если обождать, то дети будут голодными.

– Покупать придется, а там видно будет.

Степа вернулся через десять минут. Но Гале показалось, что он пробыл у соседей чуть ли не час.

– Да что так долго-то? – начала злиться она. – Пить охота, а тебя и след простыл.

– Молока дали, гляди, – Показал тряпичную сумку Степа. – Хлеба и пирожков. Вечером хозяин обещался зайти и помочь поправить крышу. Говорит, дождь сегодня ночью будет.

– А ночевать пустят? – с надеждой в голосе спросила Галя.

– У них родня на побывку приехала, завтра или послезавтра отчалят. Но предложили детей к ним отправить, мол, кроватка имеется.

– Ага, сейчас. Никого я им не отдам. Сами как-нибудь справимся. Вынеси старые матрасы и сожги их, поду́хи тоже прихвати. Сейчас девок накормим, кровати вымою, пол подмету, а ты давай паутину снимай и на проплешины в полу доски положи. А то ночью встанешь в уборную и ноги переломаешь. Кстати, проверь, что там с уборной-то, наверное, чистить надо. Возле дома костер надо развести, обед готовить буду.

– А из чего готовить-то, Галь?

– Из молока. Крупы насыплю, будет каша. Батька твой обо всем позаботился, – кивнула на телегу Галя, – мешочек того, мешочек этого. Коня-то распряги, пусть ноги разомнет. Глянь, какие у него глаза печальные, аж сердце жмет. Сарай проверил?

– Да. Там полный капут, – огорченно махнул рукой Степан.

– Куры не сбегут?

– Не должны.

– Так выпусти их. Пусть обживаются, – хихикнула Галя. – Дверь запри, а завтра загон для них построишь, чтоб под солнышком погуляли. Огород видел?

– Видел, – с тяжелым выдохом ответил муж. – За день не скосишь.

– Не переживай. Если соседи такие сердобольные, то и обкосить, и вскопать помогут.

Почти всю неделю Степа и Галя трудились, чтобы привести запущенный дом в надлежащий вид. Сосед, Илья Ильич – крепкий старик – помогал вечерами: подлатать, прибить, замазать. Его жена, Прасковья Алексеевна, присматривала за детьми, пока Галя драила хату изнутри. Так же Гале помогала дочь соседей Алена. Она оказалось чрезвычайно приветливой женщиной и отличной помощницей. Разговорившись с ней, Галя узнала, что родители ее свекра были слишком зажимистыми, жалели коробок спичек для соседей не то, чтобы дать яиц или молока, когда Алена переехала сюда с родителями. Она помнит Федоса, как сурового мужика, который часто поднимал крик, если видел, что Илья Ильич чинит свой забор, который соприкасается с их огородом, и Федос всегда считал, будто отец Алены отступил на десять сантиметров, чтобы захватить клочок соседской земли. Глафира, жена его, тоже не очень-то обходительна была с людьми. Она всегда находила малейший повод, чтобы начать ссору с женщинами. Не любила она женский род, но почему – неизвестно.