Ей никогда не нравилось приходить на служение в храм. Слушать эти нудные молитвы игнисов про великий путь, что должен пройти каждый силуит от рождения до самой смерти, строго соблюдая заповеди Единого. Шепотом повторять за священнослужителем, которому с виду недавно стукнуло лет сто, что за неповиновение догмам из Великой Книги после смерти они не удостоятся увидеть лика святого, дабы обрести мир и покой в его объятиях. И еще тысячу разных рассказов про грешников, утонувших в пламени его гнева…
– Уна! – Громко шепнул ей гувернантка и слегка ударила в бок. – Повторяй за мастером игнисом!
Вот уж кто, а она в церкви ходить обожала. Старуха Милдред, на ее памяти, не пропускала ни одного чтения Великой Книги. И самое в этом неприятное – она всегда брала ее за руку и тащила с собой. Отговорки не принимались, все важные дела откладывались на потом. В храм! И никаких вопросов. Милдред могла бы ее из-под земли достать, если настал день для богослужения. От назойливой старухи не было спасения.
В такие моменты Уна жалела о том, что родилась на свет дочерью своего отца, а не обыкновенной крестьянкой. Вот кто действительно был счастлив, мирно делая свое дело и ходя в церковь по собственному велению. И пускай они не питаются каждый день жареной рыбой в лимонном соусе или не едят дикого кабана, у них было главное – свобода от глупых обязанностей.
– Уна! – на этот раз чуть громче шепнула Милдред и больнее ударила ее в ребро острым, почти как копье, локтем. – Читай за…
– Да поняла я, поняла!
Пришлось читать. Слова на страницах старого фолианта напоминали высокие скалы, которые ее взгляд преодолевал с непосильным трудом. Милдред уже давно знала текст Великой Книги наизусть и шептала догмы наряду с остальными постояльцами храма, даже не бросив взгляд на книгу:
– Я чту заветы Единого, ибо Единый после моей смерти укажет истинную цель моего существования в этом мире. Я чту его слово, ибо оно неоспоримый закон. Я чту его наставления, ибо это есмь настоящая суть всего живого на земле. Да не согрешу я, дабы увидеть лик Единого после своей смерти!
– Хвала Единому! – произнес чуть громче игнис.
– Воистину хвала! – повторили все.
– А теперь же вновь помолимся во славу Его! Ибо грешны мы так же, как и наши предки за то, что сделали с родной нашей землей. Долго нам искоренять этот Страшный Грех, и лишь молитвой вы, вечные слуги, сможете увидеть Его Лик и обрести вечный покой!
Уна поняла, что теперь застрянет здесь почти на весь день. Подобный расклад ее явно не устраивал, учитывая, что ноги уже онемели стоять здесь с самого утра.
Тихонечко она сделала шаг назад, не сводя глаз с наставницы, возбужденно читающей молитву с закрытыми глазами. Уна осмелилась отступить еще дальше и с радостью обнаружила, что Милдред не заметила ее попытку побега. Наконец, набравшись храбрости, она как мышка проскользнула мимо постояльцев храма, приоткрыла большую деревянную дверь и оказалась в холле. Едва она закрыла ее, как тут же вздрогнула, увидев напротив высокого, в пять раз выше ее человека. Только когда холодок страха отпустил ее тело, ровно как и развитое воображение, перед ней оказался вовсе не великан, а статуя Единого, которую она почему-то прежде никогда не замечала. Изваяние из камня стояло с вытянутыми вперед руками, словно желая принять в свои объятия. Работа скульптора была выполнена воистину искусно: каждая складочка одеяния божества выглядела как настоящая, так и казалось, что она сейчас зашевелится от малейшего ветерка. Длинный капюшон, скрывающий лицо Единого до самого подбородка, был исполнен под стать всей статуи – невообразимо правдоподобно.
Она почувствовала в груди едва ощутимое жжение любопытства и страха перед статуей. Захотелось подойти поближе и подсмотреть, что же за лицо скрывается за этим капюшоном. Она так и сделала, приблизившись к подножию статуи, пока вдруг не послышался голос:
– Ваше высочество?
Испугавшись, лишь мгновение спустя она поняла, что голос не принадлежал статуе, как она подумала изначально. То был Седрик, паж ее старшего брата. На лице юноши отразилось смятение, и щеки покраснели так, словно он застал ее нагишом.
– С вами все в порядке? – спросил он.
– Вы меня напугали.
– Прошу прощения, ваше высочество. Если я как-то…
Уне недолюбливала всю эту учтивость и поэтому она поспешила прервать его:
– Прошу, обойдемся без этого. Просто проводите меня к экипажу.
– Но… – голос его был неуверенным. – Разве чтение уже окончено?
– Для меня окончено. – Ее слова явно не убедили Седрика, и поэтому ей пришлось придумывать на ходу: – Мне стало дурно, гувернантка отпустила меня.
– Дурно? Может, я смогу как-то…
– Просто отведите меня к дилижансу!
Седрик временно заменял ей второго слугу, вместо заслуженного отошедшего на покой старичка Гутферта. Как же она скучала по его пониманию с полуслова! Старый слуга всегда знал, чего она хотела, и выполнял поручения беспрекословно, но этот…
Пока у него выходило из рук вон плохо… Но это было ей даже на руку!
А еще он был в нее влюблен. Уна поняла это сразу, как только увидела на себе его смущенный взгляд и вспыхнувшие розовым щеки. Бабушка всегда говорила, что щеки могут быть либо красными от холода, либо розовыми от любви. Здесь же отчетливо читался розовый. Вот и сейчас с его щек не сходил этот цвет, и она охотно пользовалась его влюбленностью для своих нужд.
Иногда ей казалось, что прежде они уже пересекались друг с другом до их первого знакомства около года назад. Его простоватое лицо, пухлые губы и волосы цвета соломы были до боли знакомыми. Когда-нибудь она поинтересуется у него, так ли это, но точно не сегодня.
Потому что уже прямо сейчас он начинал ее откровенно раздражать.
– Вы так и будете стоять столбом? – возмутилась она.
– Простите, ваше высочество. Как вам будет угодно, – слегка поклонившись, молвил он.
Спускаясь по лестнице храма, она представляла себе, в какой ярости будет старуха Милдред, как только прочитает молитву до конца и не обнаружит ее рядом. Уна все бы отдала, чтобы увидеть ее лицо в этот момент! От одного только воображения покрасневшей, как томат, физиономии она прыснула в кулачок.
Они спустились к подножию храма, где их ждал дилижанс с трубой на крыше, из которого безостановочно валил густой черный дым. Место кучера занимал коренастый мужичок; ладони он держал на железном полукруге, благодаря которому и управлял этой штуковиной. Дилижанс был подарком ее брата Людвига, и с его слов двигался «при помощи паровых двигателей и смоляного топлива». В тот день Уна любезно притворилась, что она без ума от подарка, уж очень не хотелось обидеть брата, ведь он так старался, создавая это. Но все же Уна мечтала как можно скорее пересесть в привычный для нее дилижанс, запряженный самыми обыкновенными лошадьми, поскольку запах и тарахтение подаренного дилижанса были ей совершенно невыносимы.
Рядом с диковинным средством передвижения стояла смуглая девушка с иссиня-черными волосами и темными пленяющими глазами. Она принадлежала народу аак’си, местному племени аборигенов, проживающему на Ксахко.
Бабушка рассказывала Уне, что, когда она вместе с ее будущим мужем прибыли на эти земли впервые, многие племена аак’си ушли далеко на запад, в глубь континента. Другие же отказывались покидать свои жилища, пытались сопротивляться и в конце концов сложили свои головы. Когда аак’си осталось совсем мало, их вождь заключил перемирие с ее дедушкой Сибором Милосердным, тогдашним царем.
Со временем мелкие племена коренных жителей Ксахко объединились в одно большое и поселились на отшибе города. Некоторые из них тихо сидят в своих землянках, ведя прежний образ жизни и совершенно не вмешиваясь в жизнь силуитов. Другие же, напротив, всячески пытаются наладить связь с ее народом. Одной из таких была ее служанка Кими, что она взяла к себе на службу, едва заметив. Взяла не только за умение справляться со своей работой, но и за кое-что еще…
– Госпожа. – Служанка изящно поклонилась. – Ваше чтение подошло к концу? – Глаза ее смотрели ей за спину в поисках кого-то. – А где госпожа Милдред?
– Велела прислать за ней позже. – Уна кивнула Седрику, чтобы тот встал на специальную подставку снаружи дилижанса. – Кими, надеюсь, ты не забыла прихватить чего-нибудь вкусненького из дворца? Умираю, как хочу сладкого.
Служанка понимающе улыбнулась, обнажив белоснежные зубы.
– Ваши любимые медовые пряники и кремовые пирожные, как всегда.
– Кими, милая, да благословит тебя Единый, – сказала Уна, играючи воздев руки к небу, и поспешила внутрь дилижанса вместе со служанкой. Но, прежде чем она зашла туда, ей еще раз поклонился Седрик и произнес:
– Могу я для вас сделать что-нибудь еще?
– Да, следите за тем, чтобы эта штуковина никого не придавила.
После череды кряхтений двигателя они тронулись по переулкам Айге, проезжая мимо булочных и мастерских. Вот уже несколько дней ее не покидало ощущение, что в столице невыносимо пахло горючей смолой, добываемой из местных деревьев. Обычно ее запах стоял в порту, поскольку она использовалась в качестве топлива для кораблей, но никогда так сильно ей не разило в самом сердце Айге.
– Опять воняет смолой… – Уна откусила крохотный кусочек пряника, наблюдая в окно за проходящими мимо людьми.
– У нас говорят, что Иккси, богиня моего народа, злится, что ваш народ так жадно высасывает из нее священный икками. Говорят, что пахнуть будет еще очень долго…
– Кими, прелесть моя, не начинай. – Она облизала пальчик после съеденного пряника. – А то я словно сбежала из одного храма и попала в другой.
– Так, значит, вы сбежали, моя царевна? – Кими ехидно улыбнулась.
– Сбежала? Что ты, нет! Как я могла?
Обе они засмеялись: Уна громко, а Кими сдержанно, прикрыв ладонью рот. Но все же притворяться воспитанной служанкой ей долго не удалось, и она тоже громко рассмеялась.
– Бери пирожное, Кими, – успокоившись, сказала Уна.
– Ваше высочество, я не…
– Так, это приказ. Бери!
Карета дернулась, под ногами щелкнул какой-то механизм, испугав их обеих.
– Вот же братец! Подарил монстра!
Стесняясь, аборигенка откусила крохотный кусочек и положила на место.
– Ваше высочество, пока вас не было, я получила сообщение от курьера из замка. – Кими протянула крохотную записку. – Ваш отец передал мне, что хотел бы видеть вас сегодня в его покоях. Он желает говорить с вами…
– О нет… а ведь день так хорошо заканчивался… – Уна бросила недоеденный пряник на поднос, не взяв записку в руки. Аппетит начисто был потерян. – Знаю я, чего он хочет – в очередной раз талдычить мне про важность брака с этим райданским мальчишкой. Тоже мне папаша! Отдавать родную дочь за какое-то животное… Ты видела их глаза, Кими? Их ужасные, пустые глаза? Единый…
Кулаки ее крепко сжались. Служанка вдруг вызвала в ней невероятное раздражение напоминанием про брак с райданцем. Утром, выпив немного сидра, она снова смогла забыть об этом ужасе. Почти целый день ей удавалось ощущать себя так же, как и прежде, – свободной девушкой. Ну, за исключением тех моментов, когда приходилось идти в храм на чтение… Но уж лучше она вызубрит все строчки Великой Книги назубок, чем позволит хотя бы пальцем дотронуться до себя этому райданцу.
– Простите меня, госпожа, я не хотела вас как-то обидеть… – искренне сказала Кими.
– Что ты, моя радость, я ни капельки не обижена на тебя… – Она чуточку приврала, но все же и впрямь не держала сильной обиды на нее. – Ты все правильно сделала, в конце концов, это твоя работа. Просто… – Глаза царевны заблестели от подступающих слез. – До сих пор не могу поверить, что он готов так поступить со мной… Отправить меня вместе с этими людьми на край света!
Кими поспешила достать платочек, но у Уны был собственный. Она быстро вытерла глаза и продолжила:
– А как тебе такое? Неделю назад мы поминали нашу маму. Я, бабушка, Людвиг, даже Гавальд, Кими, Гавальд, который терпеть не может все эти собрания, пришел почтить ее память. Я уверена, что и Аарон пришел бы, будь он с нами, – он никогда не пропускал поминки матери. Но отец не пришел… У него было очередное срочное заседание касаемо этого треклятого перемирия. Мне думается, что князья, помещики и дипломаты, с которыми он чуть ли не живет в совещательном зале, уже давно заменили ему семью.
Уна взяла графин, налила из него красного вина в кубок и сделала несколько тяжелых глотков. Она мрачно смотрела из окна на Квартал Каменщиков, который они проезжали, и едва подавляла подступающую к горлу истерику. Не отрывая глаз от уличной суматохи, она с трудом произнесла:
– Иногда я думаю, что мама бросилась с утеса из-за отца. Если б он не был с ней так холоден, как рассказывал Аарон, то она бы, она…
Уна не выдержала и расплакалась. Мысли о маме, чье лицо она до сих пор не могла вспомнить, всегда начинались с горьких слез.
Кими задернула шторы в дилижансе. Теперь внутрь просачивалась одинокая полоска света, едва освещавшая ее лицо. Рядом она почувствовала теплое дыхание служанки. Губы Кими, мягкие как шелк, коснулись ее губ. Сначала их поцелуй был медленный, аборигенка своим прикосновением словно успокаивала ее, отгоняя неприятные мысли об отце. Затем ее пальцы скользнули к ней под юбку (Уна ни в коем случае не возражала) и ласково коснулись ее там, отчего тело царевны вздрогнуло и задрожало, будто от холода. Осторожно Кими положила ее на сиденье и, продолжая создавать волшебство рукой под ее юбкой, медленно приблизилась к затвердевшим соскам.
– Знаешь, Кими… – царевна вздрогнула, когда палец служанки нащупал особенно чувствительно место. – Вот уж во что, а в магию вашего народа я верю… Уже в который раз.
Аборигенка ухмыльнулась. Ее губы касались грудей, живота, спускаясь все ниже и ниже…
Вечер она так и не пожаловала в покои к отцу, прекрасно зная, что он сам заявится к ней. Бегать от него Уна не собиралась, поскольку прекрасно понимала, что этого разговора она избежать не удастся. Но и утруждать себя походом в комнату отца она не собиралась.
Прежде чем лечь спать, она, как и каждый вечер, продолжила вышивание одной из самых больших картин. Еще несколько месяцев назад она задумала изобразить бухту Айге с ее большими кораблями и длинными пирсами. Бесконечная даль океана манила ее и заставляла воображать десятки, если не сотни пейзажей. Их неизвестность будоражила ее, но и пугала одновременно. Ах, как бы она хотела увидеть мир дальше стен этого удушливого замка!
Едва она села за вышивку, как в дверь покоев быстро постучали два раза. Манеру этого неторопливого стука она узнала тут же.
– Заходи, Людвиг, – крикнула она, не отрываясь от рукоделия.
Внутрь, забыв прикрыть за собой дверь, зашел ее младший братец. На голове русые волосы, как всегда, торчащие из стороны в сторону, точно то было гнездо, а не прическа. Карие глаза лихорадочно бегали по сторонам. Пальцы тарабанили по чему-то невидимому.
– С-с-сестренка, я т-т-тебя не…
Уна и не помнит, когда последний раз слышала Людвига не заикающимся. Она терпеть не могла ждать, пока он договорит предложение.
– Что такое, Людвиг? Не видишь, я занята?
– Я н-н-ненадолго. Хотел у-у-узнать, как тебе ди-ди…
– Дилижанс?
Людвиг быстро закивал и достал стержень с куском бумаги.
– Хороший, Лю, но уж больно громкий и вонючий.
– Г-г-громкий и в-в-вонючий… – пробормотал он себе под нос, записывая в блокнот. – Еще?
– Ну если куча прикованных взглядов к ней, смущающих меня, можно тоже отнести к недостаткам, то это, пожалуй, все.
Людвиг быстро улыбнулся и черкнул пару линий на пергаменте, параллельно бормоча.
– С-с-спасибо, Уна.
– Ага, – безразлично сказала она и распутала узелок, завязавшийся на нитке. Она провозилась с ним около минуты, уже думая, что братец ушел, но вдруг краем глаза увидела, как он подошел к ней.
– Ты в п-п-порядке, сестренка?
– Людвиг, ты не видишь, что я тут… – рассердилась она, в очередной раз сделав неверный стежок.
Людвиг еле заметно дернулся, и Уна вдруг поняла, как грубо с ним обошлась.
– Прости меня, братец. – Она взяла его руку. – Просто… плохой день, только и всего.
Он улыбнулся, тихонечко сжал ее руку и хотел было что-то сказать, но заметил в дверях отца. Тот откашлялся, давая знать о своем появлении.
Уна помнила отца, когда тот еще был мускулистым и подтянутым воином. Теперь же его тело больше напоминало бочонок. Казалось, каждую ступень он преодолевал лишь спустя долгие минуты одышки. Вот и сейчас, судя по его красному лицу, добираться до ее покоев ему было крайне трудно.
– Людвиг, оставь нас, – велел он, тяжело выдохнув.
– Да, отец.
Младший братец вышел из покоев.
– Еще свидимся, с-с-сестренка, – сказал он напоследок.
Отец закрыл за ним дверь и, прежде чем заговорить, долго смотрел на нее пытливым взглядом.
– Ты сбежала из храма? – спросил он.
Уна молчала. Ей нечего было ответить отцу. Чего уж там, она даже боялась взглянуть ему в глаза.
– Уна, – тверже сказал он. – Говори с отцом, когда он к тебе обращается.
– Да, сбежала! – не вытерпев, громко сказала она и отбросила иглу в сторону. – И убегу на следующей неделе, а за ней и на следующей!
Царь тяжело вздохнул, медленно поплелся к ее кровати и сел на краешек, из-за чего та громко скрипнула.
– Милдред объясняла тебе, почему так важно ходить на чтение в храм? – спросил он, не спуская с Уны глаз. – Говорила, что мы все грешны перед Единым за то, что натворили у себя на родине?
– Вы натворили, а не я. Меня тогда еще на свете не было…
– Как и меня. Это сделали наши предки, но и мы, их дети, тоже несем грехи своих родителей, моя дорогая, не забывай об этом. Когда я был в твоем возрасте, то тоже думал, что все это бессмысленно – эти чтения, молитвы в храмах, но потом…
Этот наставнический тон был ее знаком. Сейчас отец начнет читать ей очередную нотацию о том, как важно чтить догматы Единого. Все это она уже слышала тысячу раз и не собиралась выслушивать вновь.
– Что ты хотел? – Она нехотя развернулась в его сторону.
Царь, не проронив ни слова, достал из подола своей куртки маленькую деревянную шкатулку, украшенную узором, и похлопал по кровати, приглашая ее сесть рядом.
– Открой, – сказал он и вручил ей шкатулку.
Царевна с небольшой опаской открыла ее и обнаружила внутри подвеску с символом Единого. Подвеска была сделана из прочной, старой бечевки, а вот сам символ из чистого золота. Украшение это, несмотря на его содержание, вызвало у Уны восторг, которым она не спешила делиться с отцом.
– Эту подвеску мне когда-то подарил отец, а ему его дядя, и так далее. Неизвестно, сколько лет этой вещице, но она для меня самое дорогое из всех украшений в замке, поскольку является нашей семейной реликвией. Как сказал мне мой отец: эту подвеску дарят только самым храбрым мужчинам нашей семьи, но я решил немного нарушить эту традицию…
Отец жестом предложил ей помочь надеть подвеску. Она не стала возражать.
Когда холодный металл коснулся груди, она вздрогнула. Нитка на удивление, хоть и выглядела старой и изношенной, сидела на шее приятно.
Царь взял ее за руки и посмотрел прямо в глаза.
– Дочка, ты заслуживаешь эту реликвию, как никто другой в нашей семье. Я знаю – ты никогда не простишь меня за этот брак, я и не требую от тебя прощения. Все, чего я хочу, чтобы ты поняла, как это важно для твоего старшего брата и всего нашего народа. Этим союзом мы…
– Прошу, отец… – Царевна отвела взгляд, едва услышав в его речи наставнический тон. – Я поняла.
Он чуть крепче сжал ее ладонь.
– Аарон будет обязан тебе жизнью…
– Аарон придет в ярость, когда узнает, что я вышла замуж за райданца, – сказала Уна. – Он не оставит этого просто так.
– Оставит, – уверенно сказал Делан. – Он умный мальчик и поймет, что это делается во благо всего силуитского народа.
Царь поцеловал ее в лоб, встал и направился к выходу.
– Отец, – окликнула она его у самых дверей. – Этот райданец… ты что-нибудь знаешь о нем?
– Лишь то, что он младше тебя на пару лет.
Уна едва подавила смешок. Пятнадцать лет… Она выходит замуж за мальчишку.
Отец пожелал ей спокойной ночи и тихо закрыл дверь. Холодок от подвески уколол ее, напомнив о себе. Снова она посмотрела на скрытое капюшоном лицо и вдруг вспомнила, как днем пыталась подсмотреть лицо Единого в храме и поняла, как это глупо было с ее стороны. Как скульптор мог изобразить лицо бога, будучи не мертвым? Ведь только мертвец, ведущий безгрешную жизнь, мог лицезреть его лицо. Однако навязчивая мысль о том, что же под капюшоном у той статуи, долго не давали ей заснуть.
Ночью к ней заявилась Кими. У служанки всегда было некое чутье, подсказывающее, когда Уне плохо. Вот и сейчас аборигенка, не забыв закрыть за собой двери в покои, тихонько легла к ней в постель, где они слились воедино. Больше всего Уне нравились, как блестели в лунном свете объемные груди Кими с твердыми, темными сосками. Ей нравилось нежно их покусывать, вызывая ее тихий смешок; окунаться в ее длинные волосы, пропитанные ароматными маслами; гладить ее грациозную, смуглую спину с худыми лопатками. Была ли это любовь? Уна не знала, еще не успела понять. Близкая связь между их народами считалась ужасным грехом. Не говоря уже о том, что Кими была с ней одного пола. Но находиться рядом с ней в постели, вдыхать горьковатый аромат ее кожи и заниматься с ней любовью доставляло ей невероятное удовольствие.
– Давай убежим.
Кими хихикнула, услышав ее предложение. Пальцы царевны нежно ласкали ее живот.
– Не смейся, глупышка, я же серьезно. – Уна тоже засмеялась. – Убежим глубоко в лес, на запад, к твоему народу. Перестанем прятаться и будем любить друг друга тогда, когда нам захочется. Или похитим небольшое судно и уплывем за горизонт, куда глаза глядят!
Ладонь аборигенки коснулась ее щеки.
– Наверное, будь ты не царевной, а дочкой какого-нибудь булочника в городе, я бы подумала над этим…
Уна, разумеется, заранее знала ее ответ. Она спустилась чуть ниже и прижалась к ее шее.
– Иногда я жалею, что я не дочь какого-нибудь булочника… Все было бы намного проще.
Уна почувствовала, как Кими поцеловала ее в макушку.
– А я иногда жалею, что я не царевна. Так бы могла заводить себе симпатичных служанок, когда пожелаю…
Уна ущипнула ее за бедро, и та хихикнула, ущипнув ее в ответ.
Некоторое время они лежали молча. Уна прислушалась, как тихо бьется сердце Кими. Про себя она начала считать, пока не дошла до цифры пятнадцать, вспомнив разговор с отцом.
– Ему пятнадцать, Кими. Можешь себе такое представить?
– У нас клянутся в любви и в более раннем возрасте, – ответила она ей. – Моя мама поклялась перед Иккси в любви папе, когда ей было двенадцать, а ему тринадцать.
– Они до сих пор любят друг друга?
– Я не видела большей любви на всем свете, чем между ними. Мой отец, вождь Сакууаки, и моя мать, его жена Катаки, в нашем племени считаются примером вечной любви.
Кими приподнялась и посмотрела на нее.
– Мне пора. Седрик может почуять неладное… Он и так зачастил охаживать ваши покои.
– Кими, останься еще ненадолго…
– Я приду к вам завтра…
– Прошу тебя. Я твоя царевна, ты должна меня слушаться.
Аборигенка снова улыбнулась своей таинственной улыбкой, села на четвереньки возле нее и поцеловала так страстно, как не делала этого за всю минувшую ночь. Закончив, она погладила ее щеку и прошептала:
– Завтра.
На ходу надев свою рубашку, Кими осторожно проскользнула через дверь, махнув ей на прощание пальчиками.
На душе царевны стало так уютно и спокойно, что она почти заснула. Но мысли о браке с райданцем вновь заставили ее волноваться. Она вдруг поняла, что этот день уже не так далек, как прежде. День, когда жизнь ее разделиться на до и после. И лишь одно в этом ужасе утешало ее, а именно ее Кими. С ней пережить все это будет гораздо проще. А может быть, она заставит ее бежать вместе с ней…
С этими мыслями ей все же удалось уснуть.