=Валерия=
Тело пронзает холодными стрелами, но я стискиваю губы до боли, сжимаюсь как пружина, стараясь не шуметь и не выть от беспомощности. Я привыкла идти по жизни, сцепив зубы. Терпела удары мачехи по лицу за мелкие проступки, молчала, когда она орала на меня за то, что я – любимая дочь отца. Бесконечное: «Ты сделаешь папочке только хуже, попробуй только пожаловаться, пошла вон с моих глаз, страшилище!» И удары, бесконечные удары по щекам, иногда по губам. Даже сейчас я словно чувствую, как под кожей растекается жар от ее прикосновений. И я молча уходила, потому что не могла себя защитить. Не могла дать сдачи. Пять лет личного ада превратились в настоящую школу жизни.
Комкая в кулаках холодную ткань платья, молюсь, чтобы Север не услышал мое дыхание. Это гиблое спасение мне ни к чему. Лучше на улице замерзнуть, чем потом душу рвать. Знаю, что мамаша не оставит меня в покое и все равно бросит кому-то в койку, только бы выплыть из долгов, но сейчас я до ужаса боюсь одного – столкнуться снова с золотым взглядом и утонуть в нем.
Тихие шаги умирают в глубине домов, я облегченно выдыхаю и позволяю себе всхлипнуть. Получается слишком громко. Быстро замыкаю боль в себе и сворачиваюсь в клубок еще плотнее: меня не должны заметить.
Пусть Генри отойдет подальше, тогда можно будет выбраться из укрытия и побежать домой. Не представляю, как я это сделаю без обуви и одежды, но мне уже все равно. Всего-то несколько кварталов вверх по проспекту: там живет тетя Леся – единственный чужой человек, что ближе всех родных.
– Зачем ты так? – вдруг пролетает над головой басистый голос Генри.
Я сжимаюсь, как тугой бутон ночного цветка.
Теплые руки тянут вверх и прижимают к себе, заставляя подчиниться. Север накрывает меня меховой накидкой и приговаривает, как глупо получилось. В окоченевшие ладони, как птица, влетает биение чужого сердца.
Меня ведет от неожиданной близости, шарм стремительно опоясывает, будто канатом обматывает шею и грудь, и я трясусь, не в силах унять волнение.
– Ну-у-у, совсем замерзла, – шепчет Генри в мои выбившиеся из прически локоны и, придерживая за плечо, приседает. Почти падает на колени. Долго путается руками в ткани юбки, а я не понимаю, что он хочет сделать, но не могу противиться – заледенела совсем.
Цепляюсь за широкие плечи Генри и тянусь к его теплу. Неосознанно. Шелковое платье напоминает корку льда, и каждое движение тысячами лезвий царапает кожу.
– Что в-в-вы делаете? – выдыхаю сиплым шепотом и стараюсь удержать равновесие.
– Золушка туфли потеряла, пытаюсь их вернуть. – Север смеется, но как-то сдавленно и глухо…
– А м-м-может, я хотела замерзнуть?
Он поднимает глаза, бросает юбку, так и не добравшись до моих ног из-за сотен слоев, и встает. Подцепив двумя пальцами, тянет подбородок вверх и заставляет смотреть ему в лицо. Изучает меня: ныряет в глубину глаз, скользит взглядом по ресницам, пересчитывая их, гладит по щекам и застывает на губах. От невидимого прикосновения по коже мчится колкая щекотка, отчего приходится стиснуть губы. Я задерживаю дыхание, но унять дрожь не получается, и зубы звучно цокают друг о друга. Сжимаю рубашку на груди Севера и прикрываю ресницы, чтобы не смотреть в прищур его золотых глаз.
– Мне уйти? – как-то злобно и натянуто говорит Генри.
Мотаю головой.
– Тогда зачем этот цирк? Ты решила убиться? Неподалеку мост есть.
– Я д-до него не д-д-добежала, – подрагиваю и сильнее сцепляю пальцы: ткань хрустит и трещит. В кончиках пульсирует ток, виски сжимает от понимания, что я попалась. Шарм у Генри – настоящая паутина, я теперь не выпутаюсь.
– Совсем свихнулась? – Темная бровь приподнимается. – Лера, так поступают только маленькие девочки без головы на плечах.
Адреналин в крови закипает, получается лишь выдать на одном дыхании:
– Я же самоуверенная дурочка – кроме себя, никого вокруг не вижу и в жизни ничего не понимаю, – хочу оттолкнуть его, но не могу разорвать крепкие объятия.
– Глупости! Я просто спровоцировал тебя! – Генри тянет меня из тесного угла, но руки не размыкает, прячет от холода своим широким телом, пытается завернуть в себя, как в одеяло.
Чтобы выйти из укрытия, нам приходится прижаться друг к другу еще плотней. Его тепло приятное и не отталкивающее, от этого подкашиваются ноги.
– Ох и место выбрала, здесь же вонь жуткая, – ворчит Север. Его руки не дают упасть и согревают спину сквозь шелк платья.
– Я н-не успела выб-б-рат-ть получше, – заикаясь, говорю я и растягиваю задубевшие губы в улыбку. – А зачем провоцировали?
Он улыбается, накрывает крепкими руками, прячет от мороза. Генри тоже дрожит, а я виню себя за то, что вынудила его рискнуть собой. Глупо получилось.
– Понравилась ты мне, я же говорил. – От его слов меня качает. Да врет же! Но Генри не перестает откровенничать: – Надо было проверить почву: рыхлая она или болотистая.
– И? – вжимаюсь в его плечо. Мы медленно идем мимо витрин с игрушками, я еле ступаю, потому что ноги от холода превратились в два бревнышка.
– Держи, Золушка. – Север протягивает мне туфли, а я отшатываюсь. Вряд ли смогу туда впихнуть деревянные от мороза колодки. – Что? Не твой фасон?
– Матушка постаралась, – опускаю глаза и растягиваю ненавистную юбку окоченевшими пальцами.
– Ну, она, видимо, хотела, чтобы ты выделялась в толпе ярким малиновым пятнышком. Пойдем, Лера, а то заболеешь, – широкая ладонь зазывает и качается перед лицом. – Ну же!
– Я не хочу назад. Не заставляй… – впервые перехожу на «ты» и замечаю в глазах цвета крепкого чая блеск победы. Но он тут же гаснет, будто на смуглое лицо Севера наползла маска равнодушия.
– Тогда ко мне? Здесь недалеко. – Генри наклоняет немного голову, черные волосы рассыпаются по высокому лбу, а я пытаюсь прочитать его эмоции. Ни единой, словно он сделан из камня. Только теплого камня. И так хочется согреть возле него руки, но я прячу задубевшие ладони за спиной.
Меня грызут сомнения и страх. Не влезу ли я в петлю еще больше? Шарм давно заплел душу, как мощные лозы актинидии, но есть еще мизерная возможность уйти. Попросить подвезти меня к тете Лесе? За пару недель вся магия мужчины выветрится, и я попытаюсь жить дальше. Но как же папа? Получить возможность помочь самому важному человеку и отступить в последний момент? Да и Валентина задушит своими обвинениями, подкинет новую змею мне в кровать.
– Обещаю вести себя прилично, – говорит Север и легко касается моих волос на плечах, пропускает указательный палец в завиток и дает ему спружинить.
Я непроизвольно отступаю. Это «прилично» меня и пугает. Его «хочу тебя» – правда или проверка? И мне слишком приятна его близость, да и Генри не кажется испорченным мажором, как я представляла.
– Так, – неожиданно фыркает он, выбрасывает туфли в снег и подхватывает меня на руки. – Пока мы будем болтать, ты лишишься ног, а я буду виноват. Твоя же мать меня потом и сожрет.
– Она будет только благодарна, – понимаю, что ляпнула лишнее. Утыкаюсь в широкое плечо и прячу глаза.
Как же тепло в его руках, как же хочется замереть в этом мгновении, пока он не разобрал, что я ему совсем не подхожу.
– Неродная тебе? – тихо спрашивает Генри и уверенно шагает по дороге к частному поселку. Прижимает меня к себе, как что-то ценное.
Страшно, что будет дальше, но я не сопротивляюсь. И сил нет, и желания.
– Мачеха, – мое дыхание проникает сквозь тонкую ткань его рубашки, и я чувствую, как Генри вздрагивает.
Обнимаю мужчину за шею и стараюсь укутать своей меховой накидкой, чтобы передать ему хоть немного тепла. Он мягко улыбается на этот жест, но почему-то мне кажется, что на его губах застывают печаль и боль.
Золотистый взгляд сползает по моему лицу на губы, и я пялюсь на Генри, не в силах отвести глаз. Высокий лоб, выраженные поперечные морщинки, скос ровного носа и слегка посеревшая от холода смуглая кожа. От света фонарей темные волосы кажутся с синим отливом. Тонкая линия губ прячет белую нить ухоженных зубов, а ресницы прикрывают глаза цвета сухой травы.
Морозное дыхание стягивает кожу, обвожу языком обветренные губы и замечаю взгляд Генри.
– Тогда не позволим ей злорадствовать, – говорит он хрипловато и, сворачивая к охранному корпусу, стучит ногой по воротам.
Знаю, что галерея – это его дом, только вход в жилую часть с другой стороны.
Я любуюсь мужественным углом чисто выбритого подбородка Севера, а он строго бросает в сторону:
– Игорь, набери Егора: пусть валит домой!
– Да, конечно, – отвечает кто-то, а меня от слабости неожиданно накрывает темнотой.
Я прижимаюсь к Генри и почти задыхаюсь от терпко-мускусного запаха его кожи.