Мать твою мать
Осень в Губахе наступала быстро: солнце куталось в облака, небо заплывало серо-синими красками, и вот уже хмурая мгла пугала настроением. Воздух мгновенно холодел, словно не было никакого лета.
Ася попыталась открыть дверь ключом, но поняла, что дверь закрыта изнутри на засов. Позвонила. Открыла мать, молча ушла в зал. Странно все это. Мать должна быть на работе. Ася стянула сапоги, бросила портфель на обувную полку и не снимая пальто прошла в комнату. Отец с матерью сидели на диване в противоположных сторонах, напротив в кресле сидела красивая женщина с бледно-голубыми глазами, кольцами химзавивки.
Лет десять назад Ася была в пионерском лагере на берегу реки Косьва. Рано утром дежурные вызвали на пост, где ее ожидал брат Саша. Позвал кататься на моторной лодке. В лодке были три женщины, одна девочка и лодочник. Девочку Ася знала, они были одного возраста. Девочка училась в четырнадцатой школе и откликалась на «пончик». Она идеально обладала всеми атрибутами для насмешек: толстая, в очках, сутулая, дылда. Но при этом хорошо дралась, дорого одевалась, ни с кем не дружила. Тут же, на лодочной скамейке был накрыт условный стол с охотничьими колбасками, открытыми консервами, красной рыбой. Тишину реки нарушали бесконечные тосты, байки, смех. Выяснилось, что так шумно и радостно праздновался день торговли. В памяти Аси сохранилось много моментов с того праздника. Но самым неприятным оказался тот, когда изрядно развеселившийся лодочник разогнал лодку. Она неслась на пяточке, высоко задрав нос. Пустые банки и бутылки катались по дну, пассажирки визжали, держались за борт.
– Ему больше не наливать! – орала одна, стараясь перекрыть рев мотора. Яркий рубин на перстне оттенял ее бледные опухшие пальцы. Грязные ногти, которыми она впивалась в доску скамейки, ломались.
В ответ смеялись, а лодочник в азарте закладывал очередной резкий вираж.
Первым из лодки выпал Саша, его сразу накрыл бурун. Лодка ушла далеко вперед, а Сашина маленькая голова поплавком качалась на волнах, глаза трезвые, будто и не пил. Он судорожно махал руками в холодной воде, отплевывался, пытался плыть. Следом в воду свалилась девочка, и сразу прыгнула женщина, видимо, мать.
Оставляя шлейф сизого дыма в тумане брызг, напуганный лодочник вернулся, подрулил к людям, заглушил мотор. Все в тревоге, лица напряжены, губы сжаты.
Первой стали вытаскивать девочку.
Лодку качнуло, чудом не перевернулась. Двое для противовеса ринулись на другой борт.
– Саш, помоги Надюше…
– Надюша, руку давай…
– Катенька… сюда садись…
В конце концов выбрались все. Ася разобралась, что девочку зовут Катя, мать – Надя или Надюша. Катю закутали в ватник. – Не больно? – постоянно спрашивала Надя у дочери. – Не больно, – отвечала та, а глаза переполнены страхом и ужасом. Один глаз прикрывала мокрая прядь, второй – с прыгающим взглядом, готовый разрыдаться. А может уже рыдал, но на мокром лице не видно.
Наде кинули на плечи большой газовый платок. Завернулись вдвоем с Сашей, выпили по стакану водки. Надя подняла со дна лодки полоску красной рыбы, сполоснула за бортом, откусила, остаток отдала Саше. Боялись, что замерзнут, но к водке добавилось солнце, оно работало вовсю, старательно выжигало речную влажность и свежесть.
Все сидели молча. Когда лодочник завел мотор, все одновременно вздрогнули, обернулись.
– Хорошо искупались? – лодочник пустил в небо струю дыма. – Только быстро.
Все дружно засмеялись.
Было понятно, что таким манером он пытался просить прощения. И у него получилось.
– Я не умею плавать, – призналась Надя.
– Брось заливать! – Хохот дружно перешел в истерику.
Асю повезли обратно в лагерь. Вода шла вдоль борта ровным тугим потоком. В небе висел жаворонок, заливисто прося мотор утихнуть, дать людям услышать его песню. На другом берегу от лагеря поднимались высокие ели, превращая гору в хвойную шапку – зеленью играли макушки, молодыми гусеницами светились шишки…
Ася узнала ту женщину, которая сидела в кресле, это была Надя или Надюша.
– Это твоя новая мама, – указала мать на Надю.
В ее голосе было столько злобы, что на душе стало муторно. Отец кашлянул, сжал ладони коленями.
– Знакомься! – Мать демонстрировала негатив, словно с удовольствием сильной стойкой женщины разрушала свое счастье.
– Чо болтаешь? – разозлилась Ася от непонятной ситуации. – Надое…
– Меня настоятельно просят отпустить отца, – перебила мать. Теперь вместо злобы Ася услышала грусть и усталость. – А я его насильно не держу.
И Надя, и отец молчали. Асе стало интересно, чем отец приглянулся этой особе. Между прочим, Надя довольно значимая фигура в городе, главная чего-то там в ОРСе (Отдел рабочего снабжения), а отец обычный шоферюга, да и старше ее лет на двадцать. Что их объединяет? Где пересеклись? Отец не похож на героя-любовника. Сидит трусливо, позорно ждет решения судьбы. Он казался слабаком в этой ситуации, позволял чужой женщине рушить его семью. На самом деле это подло – пользоваться такой стратегией. А может он и сам не знал, что Надя придет и начнет его настоятельно изымать из семьи. Почему бы отцу не закончить этот театр абсурда. Просто сказать: «Уходи!» – И все! Или это на работе отразится?
– Квартира моя! – в голосе матери булькнули слезы. – Катитесь оба. Без вас проживу! – И уставилась на Асю.
Это вдвойне больно. Ася-то тут при чем? Будто это она все затеяла.
– Ты уже однажды выгнала Сашку с Гульназ, теперь за нас взялась? – В следующую секунду Ася пожалела, что так резко высказалась.
Изображая улыбку, губы матери искривились. Она попыталась что-то сказать, но, видимо, пришла идея получше. Открыла дверцу в серванте, вытащила из аптечки первый попавшийся флакон с желтыми таблетками, опрокинула в рот. Мать не умерла только потому, что отец рванул с места, одной рукой схватил ее за горло, второй стал разжимать зубы. Мать, свернувшись калачиком на полу, брыкалась, царапалась, отец ерзал на коленях. Ася держала ее за ноги, руки.
Суть происходящего Ася помнит в деталях, но затруднится сказать, сколько времени весь это бред продолжался. После удара по затылку мать задохнулась, автоматически открыла рот. Сначала по щеке покатилась желтая жижа, за ней кашица полурастаявших таблеток.
Ася не особо верила, что мать хотела травануться, не такая уж она дура, – скорее напугать. Отец высказался, что она полная идиотка, и такой спектакль опасен для психики, она с ним не согласилась, утерлась подолом халата и заорала гостье выметаться. Выметаться было некому, кресло уже пустовало. Надя пропала тихо, без прощания и аплодисментов.
Ася больше не могла находиться с родителями в одной квартире. Выскочила в коридор и только тут поняла, что некуда идти. Раньше бы преспокойно отсиделась у Веры или укатила к брату на Верхнюю Губаху. Но Саша с Гульназ развелись, теперь у него другая, тоже такая же псевдо-Надя: пришла, забрала, отгородилась. По первости казалась терпеливой, кроткой, с размахом полководца дожидалась капитуляции. Полгода каждый вечер сидела у дверей, на полке для обуви. Ждала с работы. Проходить в комнату отказывалась, приглашение на чай и ужин не принимала, сидела тихо, как привидение. Саша домой не торопился – пьянки, развлечения, девки. Под утро приходил, гнал ее прочь. Она уходила в слезах, а вечером вновь сидела между сапогами и ботинками и уговаривала будущую свекровь ничего не рассказывать матери. Жутко боялась позора. Собственная мать не постесняется ремнем вернуть заблудшую дочь. Будет гнать от Губахи до Нагорной, через весь поселок, охаживая проклятиями и унижениями. Асина мать обещала никому ничего не рассказывать, а отцу обещала большее ее не пускать, но вечером вновь отворяла дверь, освобождала место. Потом за свое унижение новоявленная сноха отомстила по полной. После победы над Сашкой открыто объявила войну семье. Псевдо-Надя быстро рассорила мужа с родителями. Чего уж там наплела, неизвестно, но сработала на славу, сделала Сашку намертво чужим. У бывшей Сашиной жены Гульназ тоже своя жизнь: вышла замуж, родила двух девочек, говорят, стала пить.
Ася шла по тропинке через пустырь. Раньше здесь в раскатистых юбках малины стояли высокие стройные березы. В первые годы за пять минут можно было набрать стакан ягод – в тайгу ходить не надо. Между березами хозяйки тянули веревки, сушили белье. Со временем березы засохли, малина пропала, зато появился котлован для будущей школы.
У первого подъезда пятиэтажки дорогу заполонила толпа. Много женщин. Внутри круга тишина. На бордюре, скрестив руки, стояли две сплетницы. В основном, говорила одна, вторая поддакивала, кивала. Неожиданно их беседу прервал оркестр. В перерывах между ударами тарелок проскакивали слова: – голубое кримпленовое платье… – ба-бах! –…золотые серьги…– ба-бах! – всю жизнь копила…трое осталось…– ба-бах!… – кольцо-то зачем? Раскопают вандалы… – ба-бах!… Боже! Фотограф? … сын вон, с усами, в синей рубашке, настоящий богатырь.
Асе неловко подслушивать. Можно обойти толпу по газону, но тогда придется обгонять процессию, а это плохая примета. Ася никогда не верила в приметы, но сегодня струхнула, неосознанно добавилось Веркино полнолуние, может, она и права. Скорее всего придется брести за шествием до магазина «Восход».
Есть конечно другой путь – в обход дома, через задворки магазина. Иногда Ася с Верой так ходили в школу, старались избегать встреч с шаромыжниками, которые собирались у «Восхода». Здесь шантрапа покупала сигареты, встречалась, договаривалась. Кучковались по проспектам: «октябрьские», «ленинские», «правдинские», самыми отпетыми были «дегтяревские». На их улицу особо не заходили, знающие огибали, незнающие получали по балде. Сами же «дегтяревские» утверждались везде: устраивали стычки, заходили на чужую территорию. После очередной драки зачинщики быстро исчезали, их место занимали другие, и тоже устроив дебош, пропадали на месяц-полтора.
Как-то незаметно, само собой получилось, что «Восход» стал центром. Сюда же прилипала мелюзга… Это было удобно – подошел к толпе, поделился пачкой сигарет и сразу свой. Еще, наверное, была причина, почему мылились именно здесь: основной поток людей шел через эту площадь, можно случайно-неслучайно встретить любого, здесь же в тамбуре магазина можно было укрыться от непогоды. Единственный минус – тамбур был маловат, быстро наполнялся народом, пропитывался запахом дыма, так что покупатели, кашляя и задыхаясь, протискивались сквозь туман, гул толпы.
До восьмого класса с Асей учился Костя Сидоров. Порой, он реально казался придурошным. Рос телом, но не мозгами, наверное, они отсутствовали. Он срывал уроки, грубил учителям, рисовал на партах и стенах, водился только с хулиганами. Особенно был увлечен скороспелой Галиной Вишневской: щупал по углам, на физкультуре воровал белье, для чувственного созерцания Галининого подполья бросал зеркало на пол. Конечно же старался не только для себя, вовлекал других пацанов. Галина в слезах жаловалась родителям, учителям, директрисе. Мать Сидорова вызывали в школу, она приходила, и всем доказывала, что Вишневская сама виновата! провоцирует дитятку роскошными формами! Самое смешное, что формы у них были абсолютно одинаковыми. Мать Сидорова трубила на всю Губаху, что у заведующей детского сада, кандидата педагогических наук, не может быть такого дурного сына. И еще упрекала учителей, что у них нет подхода к детям.
Глядя на мытарства Вишневской Ася радовалась, что не такая пышная. Далеко не такая. Она бы точно сошла с ума от такого внимания.
Когда Вишневская убежала в другую школу, Костя расстроился, посчитал ее чокнутой. Читать так и не научился, словно боялся сдохнуть от учебы. По настоятельному требованию мамы, учителя дотянули его до восьмого класса. Потом Костя с дружками переместился в училище химзавода и в тамбур «Восхода». Естественно, Ася боялась этой многолюдной толпы, обходила кругами.
– Ася, Ася, – запело где-то рядом, и Ася остановилась. Нет не сама, какой-то внутренний тормоз застопорил движение. – Ася, Ася. – словно мед, просачивалось сквозь воздух.
Стараясь распознать направление, вслушалась, огляделась:
– Татьяна Сергеевна?!
Теплым днем Татьяна Сергеевна открывала окно и сидела в нем как сказительница в «Гостях у сказки». На подоконнике волшебного окна стояли кружка, чайник, сахарница. Время от времени старушка щипчиками ломала головку сахара, кропотливо собирала осколки в рот, запивала кипятком. Пила негромко, с внутренним урчанием, словно находилась в шкурке кошечки – мурлыканье спокойное, уютное, какое-то сытое.
Из окна первого этажа открывался вид на пригорок, – лопухи, отцветающие ромашки, землистые проплешины. На верхотуре пригорка – забор детского сада, стена веранды, голоса малышни. И над всем этим синее-синее небо, золотое солнце.
Татьяна Сергеевна – пенсионерка по инвалидности, у нее заметный горб, маленькая голова с остатками седых волос, тонкие ручки, ножки. Под густыми бровями ютились крохотные глазки, как хобот мамонта, над губами нависал длинный нос. Из носа торчали седые жесткие волоски. Старушка напоминала бледный полупрозрачный месяц. Ее еще можно было сравнить с полуистлевшим телом, выдернутым из склепа, но нет, такое гнусное сравнение никак не подходило к Татьяне Сергеевне. Странным образом, при всей дисгармонии тела, она выражала невероятную душевную красоту. Обладала способностью восторгаться пустотой, свежестью ветра, запахом сырой земли, щебетом воробья. Она бесконечно всех любила и обожала. Казалось, это был ангел, которого злой волшебник наказал телом горгульи.
Летом Татьяна Сергеевна открывала окно, это слегка освежало ее жизнь, а зимой, в морозы и снегопады, когда снег наваливал выше окон, она отогревала пальцем на стекле глубокие лунки и видела… только темно-синий провал, с отражением комнатной лампочки.
– Куда торопишься? – улыбнулась глазами старушка.
– Татьяна Сергеевна! Здравствуйте! Как ваша спина?
Спрашивать Татьяну Сергеевну, болеет ли она, было так же бессмысленно, как собирать в ладони капельки дождя. Старушка носила в себе несчетное количество болезней, от которых у других людей случались катастрофы и смерти. А она спасалась чудесными пророчествами и исцелялась добрыми мыслями. Непременно добрыми и позитивными.
– А что спина? – радостно воскликнула она. – Болит. Работа у нее такая.
– Хотите компресс?
– Асенька, ляля моя, никогда не откажусь.
Как удачно, порадовалась Ася.
– Асенька, а вот подними мне вон тот листик, – вдруг загорелась желанием Татьяна Сергеевна.
Увядший лист был похож на мышку. От ветра мышка покатилась по жухлой траве. Ася догнала, поймала за хвостик, передала старушке.
– Какая прелесть! – радовалась Татьяна Сергеевна, нежно скользила пальцем по «спине» мышки. – Ты моя ляля. Пи-пи-пи, – сказала мышка. Я малышка-шалунишка. Серым мехом ширк-ширк, голосочком пирк-пирк.
Пока старушка баловала лист-мышку детскими стихами Ася увлеченно собирала букет. К желто-красным листьям рябины добавляла кипрей, ромашку, лопухи. Получилась достаточно внушительная композиция цветов осеннего Урала.
– Красота, красота, – привычно повторяла Татьяна Сергеевна и крючковатым носом вдыхала запахи осени: рябина, земляника, подорожник. Все яркое, спелое, горьковатое, но уже приправленное тленом. – Теперь о лете можно забыть. Пятнадцать месяцев в году зима. А у нас в Крыму сейчас сажают тюльпаны. У них луковицы, как куриные яйца.
Кто осенью сажает? Осенью выкапывают. Ася уверена, что Татьяна Сергеевна оговорилась. Иногда такое бывает у старушек.
– Давай через окно. А то меня заперли.
Как только Ася спрыгнула на пол, на нее сразу набросилась шустрая мелкая собака. Ася взвизгнула.
– Екатерина Алексеевна вчера купила, – пояснила старушка. – Сегодня будем придумывать имя.
Щенок увлеченно кружил вокруг Аси, подпрыгивал, вставал на задние лапы.
– Ты ему нравишься, – улыбнулась старушка. – Со вчерашнего дня под диваном сидит. Похоже, привык. Да и как не привыкнуть. Кормят, поят, играют. Только Василий Сергеевич недоволен.
– А Василий Васильевич?
– Внучок счастлив.
Василий Сергеевич – это глава семейства. Молчаливый, кудрявый. Особо примечательно, что форму очков в точности повторяли кудряшки на голове. Когда Василий Сергеевич приходил с работы, Ася всегда сбегала домой. Знала, что он жутко не любил учеников жены, Екатерины Алексеевны, и ученики это чувствовали.
В целом, Василий Сергеевич был неплохим человеком: не пил не курил, не ругался, ходил на работу. Но по пустому холодильнику, простым чулкам, резиновым сапогам Екатерины Алексеевны, было понятно, что семья жила в нужде. Даже если соединить зарплату мужа, жены и пенсию Татьяны Сергеевны, получалось совсем плохо, особенно для городского жителя. В первую неделю месяца Екатерина Алексеевна шла на почту, платила за свет, квартплату, садик. Потом покупала рис, макароны, подсолнечное масло. Сомневаться, какую брать колбасу не приходилось, во-первых, в магазине была только ливерная, а во-вторых, даже на нее не хватало денег. Однажды Екатерина Алексеевна, настраивая домру, пожаловалась Асе, что Василий Сергеевич поменял нелюбимую работу на интересную. – А разве это плохо? – не поняла Ася. – На интересной платят на шестьдесят рублей меньше! – вздохнула от тупости ученицы Екатерина Алексеевна. И тут на домре визгливо лопнула струна, это она в сердцах ее перетянула.
Из чего же, из чего же, из чего же? Сделаны наши девчонки? – сыграла Екатерина Алексеевна на двух оставшихся струнах… – Из чего же, из чего же, из чего же? – сделаны наши мальчишки?
Три раза в неделю Асю ходила в музыкалку: в понедельник на сольфеджио, среда, пятница – на спецу, по домре. У Аси нет ни слуха, ни способностей, ходила в музыкалку только ради Екатерины Алексеевны. Сорок пять минут тренькала на домбре про капитана, который объехал много стран, грызла старые мозоли на подушках пальцев, болтала с учительницей. За четыре года учебы Ася так и не выучила эту пьесу, а у Екатерины Алексеевны не хватило духу Асю прогнать. Учительница всегда говорила еле слышно, не поднимая головы, как будто пела серенаду из глубины сердца. Каштановая челка лезла ей в глаза, она поправляла ее безымянным пальцем. Ноготь пальца был поврежден лопнувшей струной, рос половинкой, вторую часть заполнял красный рубец.
Екатерина Алексеевна имела стальные нервы, поэтому Ася приходила строго по расписанию и была здесь собой – бездарной, бесталанной, немузыкальной. У матери от Асиной бесперспективности нервы рвались в бисер. – У людей дети как дети! – тыкала она пальцем в Могучеву Елену. Елена с экрана телевизора радостно пела, как ей весело шагать по просторам. Детский хор поддакивал … по просторам… по просторам… – Могучева Елена –… И конечно запевать лучше хором… – Детский хор. – Лучше хором! Лучше хором!
Мать еще долго размазывала эту кашу, и надоела до такой степени, что однажды Ася парировала. – У всех матери как матери…Теперь уже Ася стояла перед телевизором. Ее палец сновал по экрану вверх-вниз за знаменитой певицей, которая душераздирающе страдала то на яхте, то на стадионе.
По лицу матери поняла, что ядовитая стрела дочери разорвала ее сердце в клочья…
Татьяна Сергеевна сидела на краю дивана и копалась в старых тряпочках для компресса: цветастые, серые, в полоску. Тут же стояли мрачные бутылочки со снадобьями.
Ася не видела разницы в лоскутах, но по оценкам Татьяны Сергеевны от цвета и размера зависел характер знахарства, его сила и энергетика. Сегодня выбрала обветшалую наволочку с выцветшими цветочками. Всю ту часть тряпки, которая придется на гребень спины, щедро промокнула жидкостью: запахло спиртом, купоросом, бензином.
Спина старушки походила на лист капусты: бледная, с кривым выпирающим позвоночником и острыми ребрами. Повязка легла парашютом, краями прилипла к груди, животу. От холода кожа покрылась мурашками.
Пока Ася накрывала спину пленкой, тянула дырчатую майку к пояснице, которая делала тело еще горбатее, собака радостно вылизывала Асе лицо. Язык у собаки горячий, шершавый. Бултыхался ремешком, оставлял на коже бесцветные слюни.
– Должно быть, ты не понимаешь, как это опасно? – погнала Татьяна Сергеевна собаку с дивана и тут же прочитала целую лекцию.
Теперь Ася узнала, что собаки являются переносчиками паразитов. Важно знать о стригущем лишае. Ася прекрасно его помнила, могла любому слить ощущения в подробностях. Потом пошел рассказ о паразитах. Самым агрессивным был эхинококк, его личинки образовывали в организме людей паразитарные кисты. Потом о раке. Потом о сердечно-сосудистых заболеваниях. Потом еще о каких-то кошмарных болезнях. Асе надоело это слушать, захотелось сбежать. И тут ей на радость пришла Екатерина Алексеевна, удивилась присутствию Аси.
– Пригласила через окно, – призналась Татьяна Сергеевна.
Наверное, Екатерина Сергеевна приготовилась поругать мать за неосмотрительность, но в присутствии ученицы сдержалась.
– Сейчас будем делать коктейль, – радостно объявила она. – Ася, ты любишь коктейль?
Ася честно призналась, что не знает про коктейль.
– Никогда не пила? – не поверила учительница.
Ах, значит его пьют? Хорошо хоть не брякнула, с чем его едят?
– Это так вкусно!
Кто бы сомневался!
– Сейчас сделаю. Мороженки купила. – Екатерина Алексеевна вытащила из сумки пять бумажных стаканчиков.
Честно говоря, Асю взбесило, как учительница обошлась с мороженым. Смешала с молоком, налила в кружку.
– Ну как? – По глазам видно, что Екатерина Алексеевна ждала Асиного восторга. А Ася чуть не плакала. Зачем надо было портить мороженое? Эти взрослые странные. А еще учительница! Ну вот повезло купить мороженое, быстро ешь, давись слюной, наслаждайся. Почему жизнь так несправедлива? Купить жесткое мороженое – это удача, а пить его растаявшим – это неудача. Мороженое в магазины привозили в деревянных коробах. Иногда во время перевозки мороженое таяло и тогда его никто не покупал. Зачем? Ведь это уже не мороженое. Сегодня четвертый день полнолуния, и, наверное, оно сказалось и на Екатерине Алексеевне.
В прихожей появился Василий Васильевич. Екатерина Алексеевна обрадовалась сыну, поцеловала, вручила стакан с коктейлем. Пока он наслаждался, помогла снять с плеч ранец.
С Асей он поздоровался голосом молодого мужчины, с бабушкой участливым и душевным. Непонятно, откуда у первоклассника столько внутреннего тепла и очарования. Он больше похож на ангела: кудрявый, белый, воздушный. Потом, может – да и наверняка израстется, – огрубеет, зачерствеет, поссорится с родителями. Около «Восхода», за пачку «Астры», «Беломорканала» его примут шестым, за «Мальборо» рангом выше. Потом станет хуже: восстановить прежние отношения с родителями окажется в сто раз сложнее. И все из-за обиды, порой пустяшной, порой неразрешимой. Не, с Василь Васильевичем такое не может произойти.
В дверь позвонили. Ася ожидала увидеть Василия Сергеевича. Но на пороге объявилась Вера.
– Я так и знала, что ты здесь! Здрасти, Екатерина Алексеевна, здрасти, Татьяна Сергеевна, привет, Василек. До свиданья, Екатерина Алексеевна. До свиданья, Татьяна Сергеевна. Пока, Василь Васильич.
Схватила Асю за руку, потащила на улицу.
– Я пойду, – попрощалась Ася.