В пылу агонии у меня возникает непозволительное желание.
© Даниил Шатохин
Вдох-выдох. Умышленная заморозка всех внутренних систем. Шаг, другой, третий… И я замираю посреди непонятного для меня оборудования. Сердце принимается усиленно качать кровь. Крайне затруднительно этот процесс сейчас происходит, потому как это жизненно важное вещество стремительно испаряется из моего организма.
Мощные и отрывистые удары в груди. Стойкий свистящий гул в голове. Разрастающееся чувство паники. А за ним, как следствие, все те ощущения, что я познал с Динь-Динь и успел за пару приходов люто возненавидеть: «вертолеты», тошнота, холодный пот и гребаная дрожь в руках.
Врач отвечает на приветствие, которое Чарушина толкает за нас двоих, но, по факту, еще на нас внимания не обращает. Глядя в монитор, набивает что-то на клавиатуре.
Машинально ловлю Маринкин перепуганный взгляд. И сердце куда-то вниз сваливается. Желудок распирает странным жжением. Дрожь плавно переходит на ноги.
У меня колени трясутся… Сука, у меня, блядь, трясутся колени!
Охреневаю, безусловно. Но времени на перестройку нет. Со всеми этими ощущениями мне приходится примиряться буквально на ходу.
Сам не знаю, что и зачем делаю. Выбрасываю руку скорее по привычке. Ловлю прохладную ладонь Чарушиной – двести двадцать вольт по венам. И плевать, что она до последнего шипела, чтобы я не смел заходить с ней. Похрен на все ее ядовитые: «С тобой не хочу!» Вижу, как ее размазывает, и у самого нутряк в хлипкое желе превращается.
– Чарушина? – спрашивает врач отстраненным тоном, в то время как в моем онемевшем теле закипает кровь.
– Да… – отзывается Маринка едва слышно.
Бросая на меня последний взгляд, резко отворачивается. А я, заметив в ее глазах слезы, в очередной раз дышать прекращаю.
Затяжная пауза. Бесполезная.
Вдох-вдох. С отбойными ударами сердца пытаюсь понять, по каким причинам отличительно стойкую кобру Чарушу так беспрецедентно щемит и так тотально расшатывает.
Ответов я, конечно же, не нахожу.
Откуда мне, блядь, знать, о чем она думает и что переживает? Откуда?!
Я не ведаю путей, которыми можно пробраться к ней в душу и в мозг. Но, черт возьми, именно этого мне сейчас безмерно хочется. Прочесть каждую ее мысль. Прочувствовать каждую эмоцию. Испытать за нее каждое ее, мать вашу, ощущение.
На хрена? Разве мало мне своего?
Маринка выдергивает руку, вроде как осмелев, решительно подходит к столу, за которым сидит врач, и аккуратно пристраивается на край стула.
Я медленно перевожу дыхание и приказываю себе оторвать от нее взгляд. Прочесывая им потолок, натужно тяну носом кислород и бездумно кусаю онемевшие губы. Широко расставляю ноги, ныряю ладонями в задние карманы джинсов и, вдавливая ступни в пол, ловлю равновесие.
– Вас должны были предупредить, что в моем случае невозможно провести исследование интравагинальным датчиком, – шелестит Чарушина тихо.
Несмотря на ее явное нежелание посвящать меня в эти подробности, расслышать мне удается каждое слово. Однако расшифровать смысл это не помогает. Я прогоняю эту фразу несколько раз, неосознанно хмурюсь, но сказанное так и остается мной непонятым.
– Первый день последней менструации? Продолжительность цикла? – спокойно выдает в свою очередь по сути такой же мужик, как и я.
Вот только он точно знает, что делать со всей этой информацией.
– Пятнадцатое июня, – бормочет Маринка еще тише. – Двадцать три дня.
Меня бросает в жар. Даже воздух, который я вдыхаю, задолго до того, как попадает мне в легкие, еще на пути странствия через слизистые вдруг становится раскаленным. Распространяется по груди горючим облаком. Плоть будто когтями изнутри продирает. В глубокие раны быстро всасывается этот радиоактивный яд.
Качнувшись на пятках, не отрывая взгляда от потолка, шумно выдыхаю малую часть распадающихся канцерогенов.
Еще не осознаю, для чего, но зачем-то запоминаю озвученные Маринкой цифры. Мозг в это мгновение являет собой пульсирующее и бесполезное месиво. Но я собираюсь подумать о том, что скребет черепушку, позже, когда будет возможность успокоиться. Если этот мужик понимает, разберусь и я. Гугл в помощь, как говорится. Не дебил же, пользоваться умею. Коды пишу, конфиги разрабатываю. Ну, не может женская анатомия быть сложнее. Если захочу, осилю. Понять бы еще, на хрена мне это нужно? Я уже задыхаюсь.
– Хорошо. Ложитесь на кушетку, – произносит врач неизменно ровным тоном, не переставая стучать по клавиатуре. – Платье поднять примерно до ребер. Белье немного приспустить, – инструктирует, когда Чарушина устраивается и замирает.
Я невольно спускаю взгляд к ней. Сглатываю, пока она ерзает. И отрывисто вздыхаю, когда, после некоторого замешательства, выполняет указания. Смотрю на впалый живот и рискую допустить, что Маринка ошиблась. Или, возможно, наврала мне. Ну какой, блядь, ребенок? Она непохожа на брюхатую, как ни присматривайся.
Сука… Пусть же это будет розыгрышем.
Я бы… Я бы все отдал, чтобы этого ребенка не было. Чтобы она снова была безраздельно моей. Чтобы мне не приходилось постоянно блокировать мысль о том, как он туда попал.
– Вы тоже, папочка, будьте добры, не стойте посреди кабинета, – толкает вдруг врач, заставляя меня остолбенеть и прекратить дышать. – Присаживайтесь на диван. Он там специально для группы поддержки, – впервые этот сухарь позволяет себе рассмеяться. Мне же реально хреново становится. Меня сбивает с координат. Я теряю цель. Стрелка моего внутреннего компаса, словно под влиянием каких-то паранормальных факторов, начинает беспорядочно и хаотично вращаться. – Все увидите, не переживайте. Лучше мамочки рассмотрите. По ходу исследования я буду подробно объяснять. Можно задавать вопросы.
Маринка издает какой-то короткий сдавленный звук. Я инстинктивно реагирую. Наши взгляды сходятся.
Вдох-выдох. Детонация. Бешеный фаер.
И меня раскладывает.
Мелкими атомами по качающемуся разгоряченному пространству. Раскидываюсь. Вибрирую. Плыву.
– Пожалуйста, Дань… – выдает Чарушина с непонятным посылом.
Не знаю, о чем в эту минуту просит. Поддержать ее? Как-то помочь? Подкрепить это обманчивое восприятие молчанием? Что? Понять не могу. Да и хуй с ним. Суть в том, что Маринка обращается ко мне с просьбой. Я сгребаю все свое дерьмо и, еще не подозревая, на что себя приговариваю, тяжело оседаю на чертов диван.
Вдох-выдох. Сторговавшись с собой, не смотрю на экран. Чтобы это не выглядело странно и не смущало Маринку, скольжу взглядом в безопасной близости вокруг монитора.
– Плод… – произносит врач с растяжкой. Я невольно задерживаю дыхание. Жду что-то вроде: «Отсутствует». Но вместо этого слышу: – Один.
Есть. Есть, блядь. Он есть.
Маринка беременна.
Мать вашу… Она беременна. Моя Маринка беременна.
Я со свистом бью по тормозам. Но меня уже заносит. И я… Вскидываю взгляд и смотрю на экран.
– Головка, ручки, ножки – все у вас уже сформировано, – комментирует врач, окончательно смягчая тон. Я буквально бездыханно всматриваюсь в каждый белый участок, на который он указывает. И я вижу ребенка. Мой мозг, мое сердце, моя душа – все мое тело пылает. От злости, ужаса, боли. Эти ощущения подрывают очередную планку и выходят за знакомую грань. Ничего более сильного мне еще испытывать не доводилось. Но закрыть глаза или отвернуться я уже не могу. – Видите, он вам машет? Активный какой!
– Боже… – в выдохе Маринки трепет и восторг. – Он уже двигается? Он двигается, Дань!
Киваю. Сглатываю собравшуюся горечь. Сцепляю зубы. Зрение замыливается. Все, что я могу сделать против этого – моргнуть.
– Но почему я не ощущаю, как он двигается? Когда я почувствую? – заваливает врача вопросами.
Ее прет это состояние. Ей в кайф.
– Не ощущаете, потому что ребенок еще маленький, – смеется врач. В моем потерянном сознании эти звуки расходятся гулким эхом. – Почувствуете, как только он подрастет. Сейчас у вас десять недель… Девять и шесть дней, если точно. Еще восемь недель, и почувствуете.
– О, Боже… – выдает Чарушина тоном, который лично мне прежде от нее слышать не доводилось.
Слишком растрогана кобра… Слишком. Для меня эти эмоции словно соль.
Моя боль растет. Я полновесно осознаю происходящее.
Внутри моей Маринки ребенок. Ребенок другого мужика. Он трахал ее. Он в нее кончал.
Это осознание рвет меня на куски.
Но самое ужасное происходит дальше. В пылу агонии у меня возникает непозволительное желание. Я вдруг хочу, чтобы этот ребенок был моим.
Эта мысль поражает меня, будто молния. Миллионы молний. Тонкими и яростными расколами тока по всему телу.
– Сердцебиение хорошее. Послушаем, – с трудом распознаю голос врача.
А потом… Пространство заполняют шумные одурело-частые удары сердца. И все внутри меня обрывается.
Я подаюсь вперед, сжимаю пальцами переносицу и закрываю глаза.
Вдох-выдох. Этого вроде как требует мой организм. Но нутряк обжигает. Кровь разгоняется чужеродной ширкой. Я ощущаю, как она бурлит и норовит прорвать вены.
Вскочить и бежать – все, что мне нужно. Бежать от нее, от себя, от отравляющих душу желаний.
Лишь давнее чувство ответственности за Маринку, которое во мне сильнее всего остального, не позволяет бросить ее там. Половину систем отключаю, чтобы досидеть чертов прием до конца и не двинуться башней.
– Что-то не так? – умудряется Чарушина спросить в коридоре, по дороге на выход.
Я сжимаю спрятанные в карманах руки в кулаки. Грубо, якобы безразлично, шмыгаю носом. И продолжаю шагать.
Пока она не останавливается.
– Дань… Дань… – какие-то эмоции в ее тихом голосе подталкивают меня обернуться и застыть напротив нее.
Убежден, что слух меня не подвел. Но едва наши взгляды скрещиваются, Маринка прячется за маской. Я ее пуще прежнего сорвать жажду. Хочется отбросить всякую осторожность. Встряхнуть ее нещадно. Предельно разозлить. Вынудить ее раскраснеться от ярости, разораться, сломаться, залиться слезами, признать, что ей так же, как и мне жаль, что так все получилось. Убедить ее принять все, что у нас было, обратно. Привязать еще сильнее. Заставить любить. Любить так же одержимо, как я ее. До потери пульса, мать вашу.
Но Маринка… Сейчас, несмотря на то, как нас ушатало знакомство с ребенком, она несгибаема. И это, сука, полный пиздец для меня.
Я не могу ее отпустить. Я не могу больше думать, с ним ли она, пока сбрасывает мои звонки. Я не могу выдерживать ее оборону.
Вдох-выдох.
– Второй пункт, Марин, – жестко выбиваю заслуженный страйк. Она напряженно замирает. – Белоснежка и семь ипостасей монстра. Выжить вне цивилизации.
Бурный вздох. Растерянный, но крайне заинтересованный взгляд.
– Что… Что это значит?
– Необитаемый остров. Десять дней. Только ты и весь я, – чеканю с рваными паузами. На каждой из них Чарушина вздрагивает. Но взгляда не отводит. Не протестует. Даже не возмущается. – Никаких законов и правил, никакой морали и никаких, мать твою, долбаных запретов.
– А если кто-то из нас пострадает? Если мне станет плохо?
– Для экстренных вызовов будет связь.
Маринка сглатывает.
Внутри меня разгорается безумный огонь предвкушения. Отголоски подобного пламени я вижу в ее расширенных зрачках. Я уже знаю, каким будет ответ, и бессовестно по этому поводу ликую.
– Хорошо, Дань… – голос Чарушиной срывается. А у меня перед глазами рябит, потому как в груди уже взлетают фейерверки. – Я принимаю.
– Ты не пожалеешь.