Статной красавице исполнялось девятнадцать лет, и по такому случаю на праздничный обед собрались все Романовы. Из не принадлежащих к их фамилии присутствовали тобольские узники – Долгорукий с Татищевым, Боткин с Виленкиным и Герарди с Голицыным. Приглашён был и генералитет из числа главных освободителей Москвы – Марков, Дроздовский, Слащёв, Келлер и Шокоров. Дутова и Каппеля тоже непременно позвали бы, но они отсутствовали. Один не вернулся из Оренбурга, второй до сих пор пребывал на Урале.
Разумеется, все пришли с подарками. При их вручении не обошлось без недвусмысленных намёков со стороны «черногорочек». Мол, если бы не бедственное финансовое положение, они бы не поскупились, а ныне – увы… И отделались одна черепаховым гребнем, а вторая – симпатичным зеркальцем в перламутровой оправе. Что и говорить – щедро. Цена обоим дарам даже при нынешней дороговизне не превышала червонца. От силы двух.
Впрочем, косвенно уязвить скупердяйство старших сестёр через младшую (пусть призадумаются) не вышло. «Новорожденная» столь искренне и простодушно радовалась всякому пустячку, что стало ясно – никому она не пожалуется.
Голицын со своим подарком скромно подошёл последним. В поисках его он загодя обошёл несколько ювелирных лавочек. Кое-что присмотрел, но все торговцы требовали оплату сразу, а у Виталия в карманах было не густо.
…Если бы Фишбаум не походил на своего оренбургского братца как две капли воды, Виталий его и не признал бы, а так всплыли в памяти воспоминания. С них всё и началось. Продолжилось же в заднем помещении, где почтенный Шмуль Лейбович, очевидно, принимал наиболее уважаемых гостей.
Тогда-то Голицын и сделал ему заказ. Правда, о задержке с оплатой предупредил сразу. Мол, не при деньгах нынче. Да и придя забирать вещицу, на всякий случай напомнил, что раньше, чем через год отдать не в силах. И, если можно, без процентов, поскольку цена и без того высока.
Фишбаум в ответ лишь развёл руками.
– Об чём вы говорите? За какие проценты может идти речь?! Таки если б не ваш совет касаемо срочного переезда из Петрограда, переданный вами через моего брата, как знать – возможно, меня бы уже не было в живых, а вы – «проценты»! Что там сейчас творится – это ж боже ж мой! Поэтому за подождать я буду столько, сколько надо, и гораздо дольше – хоть целых два года, лишь бы… погромов не приключилось.
– Не волнуйтесь, – кивнул Голицын и, припомнив помогавшего ему в Оренбурге братца Наума, намекнул: – Особенно, если и вы, в свою очередь, станете мне помогать.
– Но чем может помочь маленький торговец блестящими побрякушками солидному господину, сидящему так высоко, что снизу и не разглядеть?
– Именно потому и сможете. Сверху тоже не особенно видно, что творится внизу. А знать охота. Во избежание.
– Не понимаю. Вы же по сути капитан корабля. И об чём ему может сообщить мышка, робко сидящая в трюме?
– Например, об образовавшейся в днище дыре. Как правило мышки узнают о ней гораздо раньше всех остальных. Мне ведь безо всякой конкретики, в самых общих чертах, лишь бы представление иметь. Дескать, течь появилась. И, разумеется, обязуюсь никогда и ни при каких обстоятельствах не раскрывать свой источник информации.
– Ну если в общих чертах и не раскрывая источника… – Фишбаум согласно кивнул и хитро улыбнулся. – Но тогда светлейшему князю придется ко мне часто захаживать и непременно что-то покупать.
– За покупать тяжко, – возразил Голицын, торопливо припоминая уроки Виленкина касаемо особенностей «одесского языка». – Увы, с моим жалованием не разгуляешься. А вдобавок я не краду, конфискованное к рукам не прибираю и мзду тоже ни от кого не принимаю. Так стану заходить, запросто, по-приятельски.
– Но тогда за меня неизбежно возникнут подозрения, – загрустил ювелир.
– А мы будем считать, что я сделал вам ещё один и весьма дорогостоящий заказ, но нужных камней до сих пор не поступило. Лады?
Лицо Фишбаума печально вытянулось. Да и во взгляде его появилось разочарование. Ну да, такое поведение для него нонсенс, из ряда вон. И какой ему резон иметь дело с таким идеалистом? Никакого. Значит, следует его как-то обнадежить, ибо такая проныра нужна. И Виталий, склонившись к самому уху Шмуля, заговорщически шепнул:
– Дабы вам, сударь, стало кое-что понятно, перечитайте на досуге поэму Гоголя «Мёртвые души». Особенно место, рассказывающее о начале службы некоего господина Чичикова на таможне. И как он её продолжил впоследствии.
У самого выхода Голицын спохватился и, повернувшись к стоящему позади ювелиру, добавил:
– Но, возможно, у вас ко мне появится нечто безотлагательное. Тогда советую припомнить добрую русскую поговорку: дорога ложка к обеду, а потому немедленно ко мне.
– Хотел бы я знать, кто меня пропустит? – хмыкнул тот.
– Это верно, – согласился Голицын. – А вы напишите записку и передайте через охрану. Текст укажете такой, – он улыбнулся, вспомнив «Новые приключения неуловимых», Бубу Касторского, и процитировал: – Буэнос-Айрес шлимазл бесса ме мучо. Подпись не обязательна.
– Странная фраза, – вырвалось у Фишбаума.
– Самое то. Зато вам спокойно – ни имени, ни фамилии. И вообще заглядывайте, хотя бы изредка. Кошерного изобилия не обещаю, но чай с бараночками, кофе, мёд и прочее найдётся. И… спасибо за колье, – и он с лёгкой грустью покосился на газетный свёрток, в котором скрывался изящный футляр синего бархата.
С грустью, поскольку великолепное колье с сапфирами, где на каждом камешке была вырезана микроскопическая прописная буковка «М», хоть и стоило тех денег, кои заломил за него Фишбаум, но их как-то предстояло отдавать. Пусть через два года, как ненавязчиво намекнул ювелир. А с каких шишей?
Правда, проблема могла быть благополучно разрешена буквально через два дня, когда Шмуль, передав записочку со странным паролем, выдал Голицыну ответную просьбу. Дескать, у него появилась возможность открыть нечто вроде развлекательного клуба. Хозяин по сходной цене продаёт помещение, притом и ранее служившее точно в таких же целях. Словом, всё готово – въезжай, открывайся и…
Но ему бы хотелось иметь определенные гарантии от властей, что его новую лавочку не прикроют. И заторопился с пояснениями.
Мол, если бы сия затея в чем-то нарушала законы Российской империи, он бы и в мыслях не держал обратиться к светлейшему князю. Тем более, «Мертвые души» он перечитать успел и прекрасно понимает, что нужная пора для умного таможенника ещё не настала.
Суть в ином. Не взирая на то, что он собирается дозволить в клубе только коммерческие игры, то бишь разрешённые российским законодательством, возможны всякие препятствия со стороны должностных лиц. Потому и желательно подстраховаться. Тут-то ему и может понадобиться заступничество светлейшего князя.
Взамен же Фишбаум посулил Голицыну уйму всяческих выгод, в том числе и касаемо поступления любопытной информации. Звучало логично. Простой человек и впрямь играть в клуб не придет – нет у него таких денег. Следовательно, соберется сплошь темная публика и, стало быть, полиция сможет узнавать множество всяческих небезынтересных для себя вещей. Да и руку на пульсе столицы держать будет гораздо легче. Том тайном пульсе, за который намекал князь.
Это меняло дело. Правда, Виталий на всякий случай все равно проконсультировался с Герарди. Оказалось, и впрямь всё законно.
Тогда-то еврей, уже прощаясь, чуть помявшись у двери, робко заикнулся про колье. Дескать, светлейший князь может вообще не забивать свою голову такими пустяками, как оплата. Через десять лет либо через двадцать – неважно. А если его светлость вовсе забудет за свой долг, то… ещё лучше. Какие в самом деле между добрыми знакомыми могут быть счёты? Вот он, Фишбаум, к примеру, уже успел забыть. Старческий склероз, будь он неладен.
Намек был ясен, однако Голицын хоть и поблагодарил, но мысленно поклялся деньги ювелиру все равно отдать. Понимал – глупость. Развлекательный клуб, а по сути казино, притом чуть ли не единственное в Москве, если не считать Английского клуба, принесет её владельцу такие деньжищи – за месяц десяток колье можно купить. Если не за неделю.
И тем не менее. Лучше пусть Фишбаум будет ему должен, чем наоборот.
Иными словами, проблема всё равно осталась, разве отсрочка растянулась, притом весьма надолго, что уже хорошо.
Зато реакция Марии на подарок превзошла все его ожидания.
– Это… мне?! – пролепетала она.
Находчивый в обычное время Голицын даже не смог подыскать остроумный ответ, настолько его потряс её взгляд, устремлённый, казалось, в самую его душу. Нашёлся он чуть погодя, но увы, к тому времени вмешалась одна из «черногорочек», успевшая подсмотреть чем так шокирована новорожденная.
– Что значит истинный кавалер, – пропела Стана-Анастасия и весьма выразительно посмотрела на своего супруга.
– Но ты же знаешь… – смущённо буркнул Николай Николаевич.
– Я всё знаю, – вздохнула она. – Мало того, я ещё и всё вижу.
Вне всяких сомнений, она этим не ограничилась, упорно продолжая доводить супруга до нужного градуса накала. И своего добилась. Несколько погодя, уже изрядно подвыпив, внук Николая I разродился тостом.
Сидя рядом с Марией и весьма сконфуженный от такого соседства, Голицын пропустил мимо ушей начало речи бывшего великого князя. Он даже не понял, отчего сидящие притихли. Но едва до его ушей долетело продолжение, как он встрепенулся.
– Истории, в том числе и российской, известно немало случаев, когда безвестные холопы становились всевластными временщиками при слабых безвольных царях, безжалостно расправляясь с истинно верными его слугами. Сами же при этом они втайне от всех готовили собственное восхождение на престол, – вещал великий князь в наступившей тишине. – Посему, Алексей Николаевич, позвольте мне на правах вашего деда, пусть и не родного, поднять сей тост за то, чтобы у вас хватило мудрости отличить агнцев от козлищ, пусть и рядящихся с присущим им коварством в овечьи шкуры.
Сказано было предельно ясно. Да и сам Николай Николаевич, произнося свою речь, смотрел не на юного императора – на Виталия. Притом с презрительной усмешкой и явным вызовом, отчётливо читаемым в глазах, налитых кровью от бешенства.
Но каково же было удивление Голицына, когда Мария Фёдоровна, сидевшая справа от побледневшего Алексея, успокаивающе накрыла руку внука своей ладонью и невозмутимо произнесла:
– Мой сын Мики за годы командования своими буйными черкесами перенял у них немало горских обычаев, о каковых подчас рассказывал мне. Есть у них и застольный, когда говорят «Алаверди», дабы желающий мог дополнить произнесённый тост. Надеюсь, вы позволите мне, ваше императорское величество, ныне воспользоваться оным?
Алексей настороженно посмотрел на неё и нехотя кивнул. Та мило, как она умела, улыбнулась, благосклонно поблагодарив кивком головы, и продолжила:
– Я хочу поднять свой бокал за то, что у нашего государя не впредь, а ныне, уже сейчас, хватает мудрости. И тому я вижу наглядное подтверждение за этим столом. В противном случае светлейший князь Голицын-Тобольский, являющийся одним из главных спасителей моего внука и внучек от неминуемой гибели и внесший неоценимый вклад в восстановление Российской империи, сидел бы где-нибудь с краю. А то и вовсе в комнате для слуг. Вы же, Николай Николаевич, находились бы подле государя.
– Ваше императорское величество… – попытался встрять бывший великий князь, но куда там.
– Вы своё произнесли, а теперь говорю я, – зазвенел сталью её голос и тут же вновь смягчился при обращении к внуку. – И хотя лета ваши, Алексей Николаевич, не столь велики, но вы успели не просто много чего повидать, но, что гораздо важнее, многому научиться. Признаться, я тому немало поразилась во время нашей первой после длительной разлуки встречи, и весьма рада оному. А посему пью за уже обретённую вами мудрость и чтобы впредь она вас никогда не покидала.
Слова её оказались столь неожиданными для Николая Николаевича, что он на некоторое время застыл, изумлённо таращась на Марию Фёдоровну и ничего не понимая. Остался он стоять и далее, когда все уже пригубили из своих фужеров, а не принадлежащие к семейству Романовых и вовсе чуть ли не демонстративно опустошили их до дна. Наконец он спохватился, тупо посмотрел на свой фужер и молча поставил его на стол, плюхнувшись на своё место.
– А это правильно, Николай Николаевич, – вновь раздался голос вдовствующей императрицы. – Я вижу, вас тоже не покинули остатки мудрости. В конце концов, вы – князь императорской крови, и ни к чему вашему высочеству, – чётко выделила она каждое слово в его новом титуле, – уподобляться какому-нибудь пьяному сапожнику. Куда благороднее, почувствовав, что выпил лишнее, просто отставить очередную рюмку и деликатно выйти из-за стола, дабы освежиться. Ничего, что я тут раздаю свои советы без вашего дозволения, государь? – ласково осведомилась она у Алексея.
– Напротив, ваше императорское величество, – раздался во вновь наступившей тишине звонкий голос юного царя. – Я минутой ранее и сам хотел порекомендовать Николаю Николаевичу то же самое. Так сказать, во избежание. Просто в силу своего возраста не решился на это и от всей души благодарен вам за помощь.
«Вот так воспитываешь, воспитываешь, учишь, учишь, и думаешь, что перед тобой орлёнок, а он уже, оказывается, оперился, – мелькнуло в голове Виталия. – Да не просто, а на крыло встал. Теперь бы мне для полноты счастья самому с князем потолковать… за холопов и… козлищ». И он задумчиво посмотрел на уходящего, а если попросту, изгнанного из-за стола.
– Государь, позвольте мне проводить Николая Николаевича, – подал он голос.
– Это излишне, – моментально отреагировал тот, а Мария Фёдоровна добавила:
– К тому же, светлейший князь, у меня к вам имеется ряд неотложных вопросов. Уж больно любопытство разбирает. Скажите, вы и впрямь можете белке со ста шагов в глаз угодить?
Стало понятно, что с «проводами» ничего не получится. К тому же горячая ладошка соседки ласково, но настойчиво накрыла его руку, сжимающую нож. Да ещё шепот. Еле слышный, но вполне отчетливый: «И впрямь ни к чему. Довольно с него». Интонации ласковые, вкрадчивые, как не прислушаться.
Голицын сожалеюще покосился на закрывшуюся за Николаем Николаевичем дверь. Увы, у князя не получилось даже шарахнуть ею со всей дури. Хотел, попытался, но лакей успел придержать.
А впрочем, и хорошо, что не дали проводить. Всё равно начистить ему рожу нельзя – не принято такое у князей, а дуэль… О ней и мечтать не стоит.
– Белке никогда не пробовал, – вежливо ответил он.
– Безобидная зверюшка, зачем обижать. Но поверьте, если враг станет угрожать государю или вам, равно как имениннице или её сёстрам, будьте уверены, промаха не дам.
– Учитывая, что ваши слова, судя по рассказам Алексея Николаевича, никогда не расходятся с делами, теперь я спокойна, – улыбнулась Мария Фёдоровна, и застолье… пошло своим чередом.
Правда, наутро состоялось небольшое продолжение истории. После завтрака у императора, где помимо него присутствовали лишь его сёстры и бабуля, когда Виталий встал из-за стола, Мария Фёдоровна невинно сообщила:
– Да, чуть не забыла. Оказывается, Николай Николаевич успел, подобно ранней пташке, упорхнуть из Москвы. Очевидно, устыдился своего вчерашнего конфуза. Куда направился, не ведаю, но догадываюсь, что далеко. Видимо, в те края, где нет метких стрелков, жалеющих безобидных зверюшек и безжалостных к хищным зверям. Впрочем, вам, светлейший князь, мое сообщение малоинтересно, ибо у вас так много неотложных дел, – равнодушно выдала она, но в её взгляде, устремлённом на Голицына, отчетливо читалось предупреждение: «Не сметь!»
Оставалось понимающе кивнуть и подтвердить вслух:
– И впрямь, ваше императорское величество. Столько забот, столько хлопот. Я из-за них даже в Особом совете ни разу не появился, хотя чуть ли не две недели, как председателем назначен. Вот прямо сейчас туда и направлюсь, – и, на всякий случай, не особо надеясь, откровенно добавил: – Хотя, боюсь, мало чего там пойму. Одно дело – врагу в глаз из винтовки попасть, а совсем другое – экономику с финансами обсуждать. Боюсь, тяжко придётся.
Взгляд Марии Фёдоровны мгновенно смягчился, и она, довольно кивнув, ободрила:
– Ничего, ничего. На Руси говорят: глаза боятся, да руки делают. Управитесь.
Стало понятно, что намёк не сработал. Никто его от сей должности не освободит. Попроси он прямым текстом – тогда да. Та же вдовствующая императрица первой бы подняла вопрос на Регентском совете. И решили бы всё деликатно, без ущерба для самолюбия. Скажем, в связи с переводом на иную работу.
Но себя-то не обманешь, зная, что попросту не справился. Стыдоба! Ангел называется!
Впрочем, нет худа без добра. Доселе отчаянно оттягивая свой визит на совещание Особого совета, Виталий форсированными темпами заканчивал начатые в первые дни приезда в Москву неотложные дела, успешно добивая их.
Чего стоила одна операция по ликвидации Хитрова рынка и Кулаковки, со всеми их подземными притонами в «Сухом овраге». Задействованы были, помимо полицейского руководства, аж два армейских полка, осуществлявших оцепление.
Причём многочисленных обитателей ночлежных домов и подвалов не просто шерстили, не оставив в них ни единого человека, но вдумчиво рассортировав по соответствующим категориям. Инвалид? В работный дом. Малолетка? В детский дом-интернат. Для матёрых рецидивистов гостеприимно распахнулись тяжёлые двери всех главных тюрем Москвы, включая Губернскую, Исправительную, Центральную пересыльную и даже Военную[7].
Судя по восторженным откликам газет, мероприятие удалось на славу. Один из журналистов почти в сталинском духе написал: «Жить стало лучше, жить стало спокойнее». И добавил, что такого покоя от преступного элемента Москва не знала даже в последнем довоенном году.
Одновременно с сортировкой уголовного народца принялись за благоустройство территорий. Капитальное. При этом оказалась полностью разрешена ещё одна проблема – безработица. Пока ряд фабрик продолжали стоять, их рабочим предложили потрудиться на гигантских стройках. Фронт работ оказался столь обширен, что местных даже не хватило – пришлось везти из близлежащих лагерей для военнопленных тысячи немцев, австрийцев и венгров.
Кроме того, Виталий не забыл своих разговоров со Щавельским, которые они не раз вели по пути в Москву. Особенно про церковных иерархов, кои государю не помощники. И другое его утверждение: в умелых руках церковь может стать весьма серьёзным союзником для светской власти.
Учитывая случившееся с патриархом Тихоном, получалось, что теперь протопресвитеру и карты в руки. Особенно с учётом того, что вместе с ним латыши увезли в Петроград и тех, кто должен был стать в случае чего местоблюстителем патриаршего престола. А это, по сути, трамплин, с которого, говоря спортивным языком, до верхней ступеньки пьедестала рукой подать. Оставалось на первых порах чуточку помочь Щавельскому стать «серебряным медалистом».
По счастью, хватая заложников, стрелки преимущественно хапали народ в рясах, а мирян особо не трогали. В том числе и избранных на Поместный собор. Даже если кое-кто из них находился в Москве.
Списки имелись, и потому Виталий, едва разобравшись с великими князьями, сразу, не жалея времени, объехал с визитами чуть ли не половину из них. После чего поставил перед уцелевшими архиереями, пребывавшими в полной растерянности, вопрос ребром. Мол, разумеется, светская власть приложит все усилия, дабы вызволить из узилища как патриарха, так и прочих заложников. Но пока они там, и неизвестно, сколько будут томиться. А оставлять в столь беспокойное время церковь без руководства – негоже. Отсюда вывод: надо избрать нового местоблюстителя. Кого? Ну-у, вам виднее, но сдаётся лучше протопресвитера Щавельского не сыскать.
Во-первых, тот на протяжении ряда лет успел на деле блистательно доказать свои превосходные организаторские качества.
Во-вторых, человек уже сейчас входит в Высший церковный совет.
В-третьих, является настолько авторитетной личностью, что в своё время его выдвинули в качестве одного из кандидатов на патриарший престол.
В-четвертых, он ныне избран ещё и в Регентский совет.
А в пятых, он уже с императором на короткой ноге. Равно как и с его сёстрами. Потому именно ему будет проще всего в ряде щекотливых вопросов отстоять интересы церкви, предварительно потолковав с государем в неофициальной обстановке.
Увы, но среди тех, с кем он беседовал, оказались и сторонники иных кандидатов. Скорее всего, кто-то из них исхитрился выйти с жалобой на вдовствующую императрицу. Дескать, возмущены столь явным нажимом властей и более чем красноречивыми подсказками. В конце концов, сейчас не прежние времена и церковь стала независима.
Мария Фёдоровна, как женщина умная и деликатная, напрямую отчитывать Голицына не стала. Однако с лукавой улыбкой заметила про некоего пострела, который успел добраться даже до церкви. Словом, везде поспел, кроме… выполнения обязанностей по своей основной должности. Произошло это буквально накануне дня рождения Марии.
А сейчас Виталий окончательно понял: откладывать далее своё посещение заседаний Особого совета нельзя. Ладно его недоброжелатели, но коль о том же самом заговорила союзница, каковой является вдовствующая императрица, значит, пришла пора. В конце концов ангелы – не страусы, и прятать голову в песок им негоже. Поэтому сразу после завтрака он подался в здание Сената, где заседали экономисты и финансисты.
Впрочем, настроение было бодрым. Уж больно его вдохновили последние слова Марии Фёдоровны, догнавшие Голицына у самых дверей.
– Кстати, я смотрю, вы своих снайперских достоинств отнюдь не утратили, по-прежнему без промаха бьёте. Только вместо мишеней по девичьим сердцам. Ох, проказник! – и обернувшийся Виталий подметил на её лице улыбку.
Намек был предельно ясен. На миг стало не по себе. Однако глаза Марии Федоровны в колючки не превратились – уже хорошо. Да и улыбалась она хоть и лукаво, но без тени насмешки. Скорее, доброжелательно и даже как бы не… поощрительно.
Уф-ф! От души отлегло. Одно дело, когда предупреждают о том, что знают твою тайну и выдают увесистую добавку: «Не сметь!» А коль ее нет…
Кто знает, может из вдовствующей императрицы и в этом вопросе тайная союзница получится, если дело дойдет до объяснений и встанут на дыбки старшие сестры.