Я как в воду глядел – интуиция не подвела и затишье, образовавшееся после взятия Москвы, действительно вскоре закончилось. Впрочем, для меня самого оно и без того было, мягко говоря, относительным.
Помимо затеянной ликвидации Хитровки меня всё время отвлекали по разнообразным вопросам, то есть кроме своих дел хватало и «чужих». В кавычках, разумеется, поскольку ну какие они чужие?
К примеру, не раз приходилось помогать тому же Герарди, который чуть ли не через день захаживал ко мне «посоветоваться». Это он так деликатно выражался, хотя на самом деле требовалось найти выход из очередного щекотливого положения.
Например, как быть с оружием? Его в Москве расплодилось видимо невидимо. С одной стороны желательно провести его изъятие, причём подчистую, с другой – отродясь такого не делали в Российской империи. Во всяком случае касаемо револьверов и пистолетов. Чай, в свободной продаже находились. Да и с остальным… Устраивать повальные обыски в поисках мосинок, гранат и прочего нереально. А сами если сдадут, то одну винтовку из десяти. От силы.
Пришлось изобретать новые правила. В ходе совместного обсуждения пришли к выводу, что для активизации процесса нужен стимул. В смысле не только кнут, но и пряник. То бишь издать указ, что за всё сдаваемое оружие, кроме револьверов и пистолетов, обязательной сдаче не подлежавших, власти обязуются выплатить законопослушному населению денежку. Причем в золотом эквиваленте. К примеру, за каждую мосинку полуимпериал. Разумеется, стоила она на самом деле гораздо дороже, семнадцать довоенных полновесных рублей, но ведь и золотая пятёрка на дороге не валяется.
А дабы поторопить народ, пометить в том же указе, что оплата будет производиться только в ближайший месяц. Те же, кто не захочет сдать, при обнаружении такового после истечении срока, тоже получат, но штраф, а то и тюремный срок.
– Хватит ли денег, чтобы каждое ружьишко золотом оплачивать? – кисло осведомился Герарди.
– А мы эти денежки за счёт оставляемых у людей пистолетов и револьверов компенсируем, – нашёл я приемлемый выход и, недолго думая, предложил ввести для них не просто платную регистрацию, но двух видов.
Одну, разрешающую только хранение пистолета дома, чтобы хозяину было чем достойно встретить грабителей. Другую же, дающую право на ношение, сделать вдвое дороже. Причем заодно наложив на владельца дополнительные обязательства.
Дескать, защищать себя или нет от уличных налётчиков – его право, но прийти на помощь гражданам, подвергшимся такому нападению – его обязанность. А ещё он должен оказывать всяческое содействие правоохранительным органам, если они от него таковую потребуют. С нарушителя оных требований на первый раз немаленький штраф, на второй – такой же, но в трехкратном размере, на третий – в десятикратном и изъятие оружия.
Герарди осталось только головой удивлённо покрутить. Дескать, ловко закручено. И Москва вычищена окажется, и почти без убытка для казны. А вдобавок ещё и граждан в обязательные помощники полиции получится привлечь.
Но едва удавалось до конца разобраться с одним вопросом, возникал новый и на следующий день Борис Андреевич вновь представал пред моими ясными очами.
Не отставал от него Солоневич, который отчего-то в первые дни после взятия Москвы несколько загрустил. Причина выяснилась быстро. Оказалось, Иван Лукьянович решил, будто созданный в Оренбурге Агитационный комитет, главой которого он являлся, был создан исключительно на время военных действий, а потому доживает последние деньки.
Своими мыслями он поделился со мной. Услышав такое, я, не выдержав, расхохотался. Смеялся недолго, но от души, до слёз, настолько нелепым мне показалось его предположение.
Успокоившись, сказал:
– Нет уж, милок. И не мечтай. Комитет мы и впрямь наверное расформируем, но только для того, чтобы на его базе создать аналогичное министерство. Или постой. Тогда ты станешь подчиняться премьер-министру. Не пойдёт, – я потёр переносицу и выдал. – Пусть сохраняется прежнее наименование, дабы он по-прежнему оставался в ведении Регентского совета. А в нем – ну ты понял. Так что улизнуть не думай – буду тебя тиранить как и прежде.
Лицо Солоневича просветлело, но лишь на миг. Нахмурившись, он озадаченно протянул:
– Что и далее под вами ходить – так оно только в радость. Не заскучаешь. Одно невдомёк, Виталий Михайлович. Заниматься-то чем станем? Окончательная победа – вот-вот. Народ и так за государя. К чему людей сызнова той же кашей кормить?
– А ты слыхал поговорку: «брюхо старого добра не помнит»?
– Само собой.
– Она и агитации с пропагандой касается. Память у людей тоже время от времени освежать надо. Но ты не переживай – теперь тебе, как главному шеф-повару, помимо каши столько всяческих новых блюд готовить придётся – о-го-го. Так что первым делом ищи себе хороших поварят, чтоб могли и первое приготовить, и второе, и десерт.
– Без них управлюсь, – отмахнулся Иван.
– Пупок развяжется, – хмыкнул я. – А ты мне, брат Лукьяныч, нужен здоровёхонький и… с завязанным пупком. Да ты сам посуди…
Говорил я недолго, но расстарался, яркими сочными мазками нарисовав общие контуры предстоящих работ Комитета. В связи с многочисленными задачами, я наметил его резко расширить, введя кучу отделов. Разумеется, по делам печати, на особицу цензурный, а кроме того по делам кинематографии, военный, отдел пропаганды истории страны, религиозный и много прочих.
Словом, работы получалось выше крыши. Одна молодёжь чего стоила, про которую я тоже не забыл. Так и не созданный большевиками ВЛКСМ (не успели) – по моему мнению гениальная идея. Обязательно нужен похожий Союз, даже в названии. Разве вторую и третью буквы ликвидировать и пожалуйста: Всероссийский союз молодёжи.
И пионерию тоже внедрить в жизнь, притом вообще ничего не меняя. Жаль, я текста присяги не помню, сам-то лишь по рассказам старших с ним знаком, но ничего страшного – Лукьяныч заново сочинит. Разве октябрят можно не вводить. Или организовать нечто вроде скаутов, которых сделать кандидатами в пионеры. Разумеется, ритуалы изменить, традиции позже сами собой появятся, обязательно систему поощрений придумать. Словом, возни хватит.
Чем больше Солоневич слушал, тем лоб его всё сильнее покрывался испариной. Наконец, не выдержав, он взмолился:
– Виталий Михайлович, смилуйся! Тут не пупок – сам в три узла завяжешься, ан всё одно – и четверти не успеть.
– Потому и сказал про поиск поварят, – невозмутимо напомнил я. – И брать на посты начальников отделов лучше всего не чинуш-бюрократов, а людей творческих, из числа наиболее уважаемых в своей сфере. Так к Комитету доверия больше будет. А у подчиненных уважения к начальникам. Причем подлинного, то бишь внутреннего.
Помимо прочего порекомендовал назначать их не сразу, но с испытательным сроком. А то мало ли. Вдруг он как творческий человек – Великая личность, но как руководитель и организатор – не ахти. Пусть пару-тройку месяцев походят с приставкой и. о.
И ещё один совет подкинул. Мол, при назначении на партийность, тем паче бывшую, внимание обращать, но постольку-поскольку. То, что к нам прибился поэт Сергей Бехтеев, который убеждённый монархист, прекрасно. Но качество его стихов не стало бы хуже, если бы он он был республиканцем. Да пусть даже эсером. Словом, надо научиться отделять политические убеждения человека от его таланта и отталкиваться в первую очередь от последнего. Если он велик, то можно даже бывшего анархиста принять. А то и большевика.
– Уж их-то вовсе ни к чему, – угрюмо пробурчал Иван.
– К чему! Надо пользоваться тем, что есть, – отрезал я. – И вообще, лишь бы хорошо работал, пользу стране приносил, а сидя на кухне пусть ворчит и мечтает о новой революции…
Но видя, что Солоневич со мной не согласен, хотя и молчит, приобняв его за плечи, мягко пояснил:
– Пойми, Ваня. Это простые люди могут жить по правилам порядочности. А ты – государственный муж, которому такая роскошь недоступна. Сейчас империи для скорейшего восстановления крайне необходимо единение всех сил. Абсолютно всех. А чем достигается единство? Наличием общего врага и общей цели. С первым у страны полный порядок, даже с лихвой, одной немчуры за глаза, а вот с последним, точнее с путями к ней, разногласия. И самое простой способ их ликвидировать – не давая никому опомниться, включать всех в свои ряды. Пусть топают в общем строю – такое невольно сближает. А там, глядишь, свыкнутся. Посему и следует привлекать всех, даже если некоторые из них ранее запачкались. Лишь бы не в кровушке, а остальное – ерунда. К тому же, если поразмыслить, – добавил я, заговорщически понизив голос – мы отчасти тем же большевикам благодарны должны быть.
Иван изумлённо вытаращился на меня, решив, что ослышался.
– Да, да, – невозмутимо подтвердил я. – Ведь они, по сути, выполнили за нас всю грязную кровавую работу. Я про решительную расчистку общества и империи в целом. Суди сам. Благодаря их фанатичной ненависти к инакомыслящим мы сейчас можем позволить себе слегка ослабить гайки той же цензуре А ведь ослабили-то мы их, если разобраться, отнюдь не до конца и если б сами начали где-нибудь в шестнадцатом году закручивать их до нынешнего состояния, журналисты с редакторами облили бы нас грязью с ног до головы, обзывая тиранами, сатрапами, держимордами и диктаторами. Зато ныне мы выглядим поборниками демократии и свобод. И так во всём, что ни возьми, начиная с сурового отношения к преступности, ужесточения законов и предоставления широких прав полиции.
– Да уж. Представляю, как те же корреспонденты раскудахтались, если бы какую-то из партий пару лет назад объявили преступной и поставили вне закона. Причем с наказанием только за одно пребывание в ней вне зависимости от своих деяний. Шума и криков до небес. А ныне будто так и надо, – задумчиво протянул Солоневич.
– Вот, вот, – кивнул я. – Да и с земельным вопросом тоже целую вечность продолжали бы дискутировать. И не с ним одним. А главное, отношение народа к верховной власти сменилось. Причем радикально, с точностью до наоборот. Когда в последние годы было такое, чтоб любые слова царя воспринимались на «ура»?
– И не говорите. Сплошь и рядом охаивали, чтобы государь ни сказал, – негодующе поддакнул Иван. – Зато ныне… Но при чём тут большевики?
– Так оно тоже из-за них. Благодаря их воинствующей пошлости, беззастенчивой лжи, властолюбию и беспредельной жестокости, люди воочию увидели, какой может быть власть, до каких пределов бесстыдства и мерзости дойти. Потому царь и стал народным избавителем. Кому в голову придёт не слушаться мессии, который пришёл и изгнал дьявола?
– Впору тому же Ленину с Дзержинским и Троцким памятник поставить, – усмехнулся Солоневич.
– Напрасно иронизируешь, Ваня, – упрекнул я его. – Памятник, конечно, перебор, но после взятия Петрограда я, сколь есть моих сил, буду отстаивать, дабы оставили захоронение их вождей на Марсовом поле. Врагов надо уважать. Особенно когда они уже мёртвые.
Солоневич негодующе крякнул. Прошлось добавить, что и нашей власти будет от него немалая польза. Посадить в один из близлежащих домов хорошего фотографа и пусть фиксирует желающих возложить цветы на могилку. А рядышком наблюдателя с пачкой фотографий большевистского руководства. И подле дежурную группу захвата. Да, поначалу в основном подставные людишки цветочки возлагать станут. Но когда убедятся, что к таковым никаких репрессий со стороны полиции нет, то и сами потянутся. А далее дело техники: слежка, выявление конспиративных адресов и цап-царап.
– Ну ежели так, – неуверенно протянул Иван. – Дай-то бог.
– Он даст, – без тени улыбки заверил я. – Можешь не сомневаться, – и тут же пожалел о сказанном, поскольку Солоневич некоторое время молча смотрел на меня, словно видел впервые, но говорить ничего не стал. Лишь перекрестился и ушел.
Чтобы назавтра прийти вновь. За очередным советом.
Нет, моя помощь отнюдь не была своего рода манией величия. Я вовсе не считал, будто без меня не управятся, не догадаются, не сделают так, как надо и вообще всё мигом развалится и пойдёт вразнос.
Но мне казалось глупым заставлять людей ломать голову над вопросами, которые для того же Герарди или Солоневича внове, и ответа на них из опыта прошлой жизни почерпнуть не получится, как ни вороши в голове. У меня же он имелся, поскольку я воочию видел как их решают. Или, по крайней мере, с какой стороны к ним надо подходить. Причём так, чтобы не допустить серьёзных ошибок.
Разумеется, не в силу моего ума, а потому что пожил в другом мире, но так ли важна причина? Главное – я знаю. Так отчего бы не помочь?
И ещё одно. Они конечно и сами додумаются, но – со временем. А есть ли оно в запасе? Это лишь в пословице тот, кто спешит, лишь людей смешит. В жизни же порой с точностью до наоборот.
Самый наглядный пример – нынешняя ситуация в России. Два месяца и мы в Москве. Можно сказать, нахрапом взяли. Причём попутно и львиную часть всей страны. А дошли бы мы до Белокаменной вообще, выступи годом позже? Да что там годом – этой осенью? И если да, то какой ценой, какими потоками крови пришлось бы заплатить за этот путь. Множь нынешние потери на десять, а то и вовсе на сотню.
Так что в нашем случае впору иную присказку вспомнить – промедление смерти подобно. Точнее, многим смертям.
Взять к примеру появление у меня Герарди касаемо намечаемого народного шествия. Вроде бы опасаться нечего. Организаторы – самые что ни на есть почтеннейшие люди. Цель тоже вполне благопристойная – поблагодарить государя за освобождение города от кровожадных варваров. А там как знать. Мало ли кто в неё затешется, за всеми не уследишь. Ведь оружия у людей полно, ибо процесс его изъятия только пошёл.
Запрещать же её нельзя – хороший повод для затаившихся большевичков злобную сплетню про юного царя пустить. Мол, лицемером оказался, а на самом деле, к власти придя и в Кремле засев, к своему народу и выйти не соизволит, ответный поклон отдать не желает.
И как быть? Когда ещё сам Борис Андреевич додумается до несложных, в общем-то мер, могущих в немалой степени обезопасить Алексея от потенциальных террористов? Через месяц? Или через год? А толпа через три дня соберется.
Следовательно, надо помогать, благо, ответ в общих чертах известен. Дескать, нынче же вынесем на обсуждение Регентского совета специальный Указ по упорядочиванию такого рода шествий. В нём будет определено, что организаторы обязаны заранее внести заявку в городскую Думу о цели, времени и маршруте движения демонстрации, с пояснением, что необходимо оно исключительно для того, дабы власть смогла проявить заботу, придав им соответствующую охрану во избежание возможных беспорядков и нападения на безоружных людей.
А ниже будет упомянуто, что в силу военного положения, кое пока не отменено, любые митинги, демонстрации и шествия в центре города воспрещены. И перечень улиц, входящих в центральную часть города.
Завтра принятый Указ опубликуем, причём с развёрнутым комментарием. Мол, непонятно, зачем вообще нужны эти массовые шествия. Достаточно Новый завет вспомнить: «Вера без дел мертва есмь». Остаётся лишь чуть перефразировать, заменив первое слово на «благодарность». В смысле, делами свою признательность доказывать надо.
Делами.
А ежели будущая демонстрация окажется связана с насущными вопросами, которые не решаются вовсе или не так, как хотелось бы, тоже иной выход имеется. И опять-таки куда проще. Достаточно составить письменный список конкретных претензий и негативных фактов, которыми люди возмущены, и вручить его городским властям.
Получится куда эффективнее, а главное – гораздо быстрее. Ведь срок для рассмотрения таких прошений определен краткий – всего три дня. После чего народные представители смогут встретиться и потолковать с думцами, которые к тому времени успеют не только вникнуть в суть, а то и принять кое-какие меры для исправления. Равно как и дать разъяснения по поводу ещё не устранённого: когда и как намерены ликвидировать недостатки.
Ну а если имеются претензии непосредственно к самим городским властям, то в самые ближайшие дни как для членов Регентского совета, так и для самого государя будут определены дни и часы для приёма населения.
Или взять Солоневича. Ну откуда бедному журналисту знать масштабы этой самой агитационно-пропагандистской работы?! Ему и в голову не приходит, насколько она должна быть всеохватывающей. А ослаблять натиск на умы и сердца людей нельзя. Нынче упустил, недосмотрел – завтра расплачиваться придётся. И кто ведает, какую цену за недогляд платить придётся. Скорее всего, кровавую.
Вот и крутись, Виталька, как белка в колесе. Знай успевай лапками перебирать.
И всё-таки, несмотря на дикую загруженность, я назвал бы эти деньки затишьем.
Первыми каплями дождя, предвещающими грозу, стало прибытие возмущённых делегаций от жителей Тулы и Калуги. Понять их негодование было можно – при взятии городов чехословаки вели себя весьма бесцеремонно, деликатно говоря, позволив себе много лишнего.
Разумеется, не везде. У штабс-капитана Степанова – самого молодого из полковых командиров, после первых трёх расстрелянных мародёров народец поутих. То же самое произошло в полку подполковника Войцеховского, не побоявшегося самолично пристрелить парочку насильников. Полковнику Червинке и вовсе было легко наводить порядок среди соотечественников.
Увы, такими оказались далеко не все командиры. Некоторые смотрели на поведение своих подчинённых сквозь пальцы. А безнаказанность рождала новые преступления, куда хуже прежних.
Дальнейшее же поведение оставленных в городах чешских гарнизонов оправданий вовсе не имело. Кое-где дошло до того, что городом стали заправлять чешские комендатуры, ведя себя так, словно всё и вся зависит от них, а Советы никто и звать никак. Отсюда и возмущение людей.
Едва выслушав представителей, я понял – дело худо. Фитиль тлеет, и если срочно, немедленно, прямо сейчас не принять надлежащих мер, бабахнет так, что мало никому не покажется. И тогда уговорами отделаться не выйдет, придётся прибегать к репрессивным мерам.
Кому утихомиривать народ – на Регентском совете не обсуждалось. И без того понятно, «главноуговаривающему».
Отсутствовал я всего неделю. За это время мне вместе с прибывшими со мною следователями удалось ещё раз выслушать все жалобы, а особо провинившихся взять под стражу. Словом, наглядно продемонстрировать лояльность императорской власти к гражданскому населению. В довершение ко всему часть гарнизонных рот сняли, заменив подразделениями, привезёнными из Москвы.
Но выехать обратно пришлось досрочно, поскольку получил тревожную телеграмму: «Согласно доклада генерала Романовского, и не только его одного, ситуация в Царицыне и вообще на юге резко ухудшилась. Тчк. Ольга».
Едва её прочитав, я понял: громыхнуло. Причем раскатисто, басовито. Да как бы не над самой головой, ибо согласно нашему с Виленкиным и Герарди незатейливому условному коду фамилия Романовского подразумевала Николая Николаевича Младшего. Вот так, простенько и со вкусом, благо генерал такой имелся, а стало быть никаких подозрений текст вызвать не должен.
Прочие слова в коде тоже удручали. «Не только» означало, что к Младшему присоединились и прочие Романовы. А «резко» утверждало, что великие князья от слов перешли к решительным действиям.
Каким именно? Читай название города. Если бы, к примеру, они покатили бочку лично на меня, говорилось бы про Симбирск. Царицын же означал их давление на Регентский Совет. Притом не просто успешное, но и – вообще на юге – успешное сразу на нескольких направлениях.
С одной стороны их выступления следовало ожидать, ибо случилось то, что и должно случиться. Его просто не могло быть. Вот только в сроках я промахнулся, надеясь, что у меня имеется отсрочка. Оказалось же…
А ведь я старался как мог, изображая перед её императорским величеством, то бишь перед Марией Фёдоровной, равно как и перед прочими императорскими высочествами и просто высочествами эдакого простого парня. Словом, норовил всячески оттянуть неизбежный «бунт на корабле». Хотя бы ненадолго, до взятия Петрограда. Но увы, не удалось.
Да оно и понятно. Можно мимикрировать и втереться в доверие к самой оторванной шпане, можно превратиться в кого угодно. Но нельзя стать тем, кем ты не родился. И титул, имеющийся у меня ныне, роли не играет, ибо он получен, а не унаследован. Посему я был есть и останусь для Романовых чужим. Выскочкой.
И своим мне не стать. Никогда. Каких бы важных услуг ни оказал.
Тем более, в данном случае моя услуга скорее из разряда медвежьей. Да, да, ведь они твёрдо убеждены, что власть большевиков скоро и так бы пала. И тогда наступила бы реставрация. А во главе её кто? Правильно. Дедушка нынешнего императора Николай Николаевич Младший или двоюродный дядюшка Алексея Кирилл Владимирович. Оставшаяся парочка – родные братья вышепоименованных. Ах да, ещё про одного кандидата забыл, Александра Михайловича. У него и вовсе два в одном, ибо он не просто дедушка, но, по супруге своей, Ольге Александровне, родной тётке Алексея, ещё и дядюшка.
А тут я влез, семью Николая II спас. Да вдобавок корону на юного Алексея напялил. Экий пакостник!
Так что я для Романовых не просто чужак, но и враг.
Да, справедливости ради следует сказать, что не для всех. Есть тут пятеро иных, которые ко мне питают самые искренние тёплые чувства. Среди этой пятёрки один вообще мой воспитанник, а другая… Впрочем, насчёт неё промолчу. Словом, они – мои и всецело за меня.
Но обольщаться не стоит. Во-первых, помощи мне от них особой ждать нельзя – дети. Не по годам – по жизненному опыту. То есть полной картины происходящего они не видят. С ними самими ещё нянчиться и нянчиться.
Во-вторых они для всех остальных Романовых в силу своего необычного воспитания точно такие как и я. Только статусом из-за своего происхождения обладают несколько иным, повыше. Опять же и враги из них несерьёзные. Посему они скорее изгои.
Внезапно нахлынула усталость. Не та, что после трудового дня, когда напахался будь здоров, но глядишь на творение рук своих и радостно на душе. Тут иная, свинцовая, тягучая, тоскливая – весь день строил домище, а к вечеру глядь – замок-то на песке воздвигнут: покачиваются стены, скрипит что-то на крыше. Но хуже того, что и фундамент поплыл. А ты стоишь, как дурак, и понятия не имеешь, за что хвататься в первую очередь.
На миг даже некая паскудная мыслишка появилась вообще бросить всё. Устал, надоело. Ну сколько можно?!
Вот только нельзя мне. Да, я – чужак, но для этих, а не для России. А в ней ещё Марков и Шапошников, Каппель и Дроздовский, Слащёв и Деникин. Да разве одни вояки?! А Виленкин с братьями Солоневичами, Шавельский с отцом Питиримом, крестьянин Миленин и старый казак Мамай, не говоря о прочих, поверивших?
И для Лаймы с Людмилой эта страна тоже родная. А Осипенко за неё вообще жизнь отдал. И маленький корнет. И Коссиковский с Бояринцевым и Безобразовым, и прочие офицеры конвоя, земля им пухом. А сколько наших солдат на пути в Москву погибло, мир их праху?
Опять же детушки малые у меня на руках, которые в изгоях пребывают. С ними как быть? Случись что и после очередного мятежа или переворота – неважно – им первым достанется. По полной программе. Да, невиновным, так что с того? Наказывать-то станут кого попало, кто под руку первым подвернётся, ибо русский бунт и впрямь бессмысленный. И в живых сестричкам с братцем не бывать, поскольку бунт вдобавок ещё и беспощадный.
Словом, собирай, Виталька, остатки сил воедино, ибо труба зовёт. Причем выезжай немедленно, ибо имя старшей сестры Алексея в качестве подписи означало, чтобы я бросал всё и срочно возвращался в Москву. В литерном, то бишь без остановок.
Тем не менее теплилась в моей душе надежда, что Виленкин попросту перестраховался, так подписавшись. Как знать, вдруг возникшие вопросы лишь кажутся неразрешимыми, а на самом деле для меня, вооруженного кое-какими знаниями XXI века, пусть и не пустяковые, но вполне решаемые.
Тем более ухудшилась-то ситуация в Царицыне, то бишь в Регентском совете, а там у меня большинство. Разве с братьями Константиновичами отношения испорчены, но прочие-то никуда не делись.
Получалось, друг Абрамыч точно перестраховался. С этой уверенностью я и катил в Москву. Но увы…