На душе у Плетнева было скверно, хуже не бывает. Уже вечерело, операция, как он знал, закончилась в 4 часа, прошла она удачно. В коридоре перед операционной он успел перемолвиться буквально двумя фразами со Светланой. У той был вид растерянный, но глаза улыбались.
– Доктор совершил чудо, он волшебник…
– Между прочим, это его дело. Его учили этой профессии. Одних учат убивать, других учат возвращать людям жизнь – у каждого своя профессия.
Светлана помрачнела.
– Я бы этим не гордилась.
– А я и не горжусь, я свое сделал. Ну, так когда мы встретимся? В котором часу за тобой заехать? Я понимаю, что ты не оставишь Игорька, посидишь какое-то время, но отдыхать-то все равно надо. Так что, как обычно?
– Знаешь, Антон, у меня могут возникнуть некоторые непредвиденные обстоятельства на сегодня, поэтому я думаю, что будет лучше, если мы нашу с тобой встречу перенесем ну хотя бы на завтра.
Антон ничего не ответил. Он постоял, кивнул и ушел.
И вот уже вечереет, часы показывают шестой час. Положив подбородок на руль, он уже не меньше часа следил за дверьми госпиталя в надежде увидеть Светлану. Чувствовал, что устал от ожидания.
Нет, что-то не то происходит на свете, в чем-то он снова допустил крупную ошибку. По правде говоря, он был не в себе. Мысли путались, и он сам чувствовал, что его заносит в сторону. Он прекрасно понимал, что всякое доброе дело заслуживает благодарности. Дело же, которым занимался он последние дни, заслуживало особой благодарности. И он ее получил. Больше того, столько, что до сих пор, по большому счету, не мог опомниться. Но одновременно и другая мысль гвоздем торчала: те некоторые права, которые, как ему казалось, он уже получил на эту женщину – прекрасную, невероятную! – он уже готов был распространить гораздо дальше, в чем, как он сейчас понял, и заключалась его очевидная ошибка.
Существовало объективное препятствие: в клинике лежал больной мальчик, ради которого эта женщина существовала и сама, и готова была благодарить всех, кто оказывал ей помощь в его спасении. Черт возьми, не хотелось бы так думать, но наверняка существует особый разряд людей, которые такого рода формы благодарности делают своей профессией. Это, конечно, очень грубо, очень не хотелось бы думать о Светлане именно так, но резкие перепады ее настроения, ее внезапное неприятие его участия, как будто он был посторонний человек, неожиданные препятствия, которые возникали, когда речь заходила о встречах, – все это указывало на то, в чем Плетнев боялся оказаться правым.
Да, он помог ей в очень серьезном деле. Он поймал бандитов, ограбивших ее, он вернул все деньги, которые ушли на лекарство для ее Игорька. Но, может быть, она решила, что так и должно было быть? Она была удивительна, она была невероятно прекрасна до того момента, когда они поехали на Кожуховскую набережную за проклятыми редкими лекарствами, а затем привезли их в клинику. И, выйдя от доктора, она сказала Антону, что большего для нее не смог бы сделать даже сам Господь Бог. Ну да, в такие минуты люди бывают наивно откровенны и сами верят тому, о чем говорят. Но ведь затем же была ночь, эта сумасшедшая, невозможная ночь, когда Плетнев буквально терял сознание от переполнявшего его счастья.
Антона поражало, что он вот так, почти лежа грудью на баранке руля, до галлюцинаций ощущал в руках сумасшедшее тело Светланы. Его жесткие пальцы, привыкшие к железу и ружейной смазке, с потрескавшейся кожей ладоней, вдруг с поразительной нежностью ощутили наяву тугую напряженность чуточку шершавых ее икр, глубокую, проникающую жажду горячих бедер, неожиданную жесткость и силу изогнувшейся в страстном изгибе спины. Это было что-то невероятное, дьявольское, как бред наяву, потустороннее, невозможное. Но оно же было – оно стонало и билось в его жестких тисках, оно млело и растворялось на губах от бесконечно длящихся поцелуев.
Могло показаться, что эта женщина отдавалась мужчине в первый и последний раз в жизни, желая испить одновременно и страсть и боль, отдавалась мужчине, которого боготворила, после чего должен был остаться мрак и тяжелое отсутствие каких бы то ни было физических ощущений.
И все это чудо было в его руках только что. Ну… недавно.
Изголодался ты, Плетнев, по крутой женской ласке, ишь, чего уже мерещится! Но ведь было же, – с жаром возражал он себе. – Или приснилось?
Чудо держал в руках, тискал, и оно стонало от страсти, казалось, чтоб так влюбиться, нужны были безумные силы и желания. Но и то и другое исполнялось немедленно, мгновенно, будто две души, как и два желания, переполнявших их, сливались каждый раз воедино.
И все оказалось-таки сном, отдающим бредом. Но как же руки? Они-то ведь все помнили!..
Горбясь от давившей на плечи тоски, он продолжал уже с болезненным упрямством ждать. И дождался. Совсем стемнело, когда Светлана вышла из дверей и в ожидании остановилась на ступеньках широкой лестницы. Кого она ждала? Его? Он быстро дважды мигнул фарами, как мигал вчера. Она должна знать и запомнить. Но она продолжала стоять в каком-то странном отчуждении. Плетнев вышел из машины и только тут заметил, что стоящий через один от него большой черный автомобиль точно так же дважды призывно мигнул фарами.
Светлана продолжала стоять, словно в задумчивости, и не торопилась бежать к Плетневу, а решительно направилась в сторону. Тогда он, широко шагая по ступенькам, сделал попытку преградить ей путь, успел, взял за руку, посмотрел в сумрачное лицо. Или темнота делала его таким.
– Что-нибудь случилось? Ведь вроде уже все в порядке. И доктор твой говорил, что никаких эксцессов не ожидается.
Она молчала, понурив голову, будто не знала, что ответить. И, наконец, вздохнув, сказала:
– Понимаешь, обстоятельства несколько изменились…
– Какие еще обстоятельства? Что случилось? Ну, говори же, не молчи! Или ты считаешь меня вообще посторонним человеком?
– Ну, хорошо, – решительно ответила она, – я скажу тебе всю правду. Игорьку предстоит еще одна, более сложная операция. И доктор обещал сделать все, что от него зависит. Антон, я понимаю, о чем он говорит, и вынуждена объяснить тебе, если это еще непонятно, что жизнь сына мне дороже всего на свете. Прости меня. Ну, так получилось. И ты сам не можешь отрицать того, что моя благодарность тебе была бесконечна.
– Бесконечного, Света, ничего не бывает. Все однажды кончается, просто надо об этом говорить честно, хотя бы между друзьями. Мне жаль, что так получилось. От тебя здорово припахивает коньячком.
Ну да, правильно, она же обмолвилась вчера, что доктор в ответ на ее резонный вопрос: «Сколько он сам возьмет за операцию?» – усмехнулся и сказал: « Если все пройдет отлично, на что я стопроцентно надеюсь, мы с вами вдвоем разопьем бутылочку прекрасного коньяка. Вот это и будет вашей благодарностью. На том и покончим и расстанемся друзьями».
– Ты меня прости, Антоша, но мне это надо, мне это очень нужно, Антон. Если ты поймешь, о чем я говорю, постарайся простить меня.
Значит, врал доктор. Коньячком в таких делах не отделаешься, судя по той мрачной решительности, с которой Светлана собралась уже броситься в его машину, словно спасаясь от глупых и ранящих душу вопросов Антона.
Он повернулся и пошел к своей машине, не попрощавшись, даже не кивнув. Она осталась на лестнице, но недолго. Усевшись за руль, Антон увидел, как усиленно и настойчиво замигали фары черного автомобиля, после чего Светлана, словно делая решающий шаг, быстро направилась к нему и впорхнула в уже открытую для нее дверь, а не села в нее, как нормальная женщина.
Первая мысль Антона была проследить, куда они едут. Он мог, конечно, предположить, но очень бы этого не хотелось. И тогда, когда черный «мерседес» боком прошел мимо него и вырулил на трассу, он не шевельнулся, а так и остался за рулем.
Неожиданно «мерседес» остановился, вышел водитель и направился к нему. А вот это было уже что-то новенькое! Мужчина, в котором Антон узнал доктора, подошел к его окошку, постучал в стекло, чтобы водитель открыл, и серьезно сказал:
– Вы извините, Светлана, вероятно, забыла вам напомнить…
Он уже зовет ее Светланой, вспыхнуло в мозгу Плетнева.
Он молчал. Доктор непонимающе посмотрел на него и добавил:
– Ведь это же вы обещали ей достать то редкое швейцарское лекарство, которое я написал на бумажке, или она вам не передавала моей просьбы?
– Не помню, по-моему, она мне ничего не передавала от вас.
– Но ведь от этого же будет зависеть дальнейшее лечение. Неужели вам безразлична судьба Игорька?
– Доктор, вы мне напомнили одного моего старого знакомого. Я, видите ли, волею судьбы был заброшен в Центральную Африку, где осуществлял роль военного советника в одной из воюющих армий, поддерживающих дружбу с Советским Союзом. Так вот, в нашей бригаде, где, как вы пони–маете, лишних и ненужных быть просто не могло, нашлась-таки одна сволочь, которая пыталась использовать наше боевое умение в своих целях. Скажу вам, доктор, довольно низменных, даже вспоминать неприятно.
– А к чему весь этот разговор, к чему ваш рассказ?
– А к тому, доктор, что мы того мерзавца забыли в джунглях. Ну, случайно, так получилось. Командир, им был я, получил взыскание от начальства. А потом местные ребята из взвода разведки указали нам место, где находился обглоданный труп, судя по волосам, белого человека.
– Не понимаю вас. Это какое-то живодерство? И вы этим гордитесь?
– Нет, не горжусь, доктор. Но я неожиданно обнаружил между тем сукиным сыном и вами некоторое неприятное сходство. Тот тоже совершал добрые дела, используя при этом запрещенные приемы, которыми не должен гордиться мужчина.
– Что вы хотите этим сказать?
– Ну, если вы до сих пор не поняли, объясню проще. Я люблю Светлану, доктор. А вам она нужна для обыкновенной утехи. Очевидно, это и было условием вашего договора об удачной операции. Поэтому очень советую вам самому позаботиться о редком швейцарском лекарстве, и, если вы его не достанете и мальчику станет плохо от этого, вы сами можете себе представить, что тогда с вами произойдет.
Доктор засмеялся:
– Интересный вы тип. И вы что же, собираетесь меня в джунгли отправить на перевоспитание?
– Нет, доктор, вам этого не понадобится. А Светлане скажите, что Плетнев всегда держал свое слово, если давал его людям, даже таким, которые ему не нравились. Это не условие сделки, это жизнь, доктор. А теперь отойдите от моей машины, потому что ваши глаза и ваши пальцы могут еще понадобиться другим вашим пациентам.
Антон закрыл стекло и тронул машину. Доктор побежал к своему «мерседесу» и быстро уехал.
И снова в голове Антона, как старая, затертая магнитофонная запись, прокрутилась фраза Светланы: «Ты знаешь, Антоша, я безумно тебе благодарна, я никогда не испытывала такого счастья с мужчиной, которое пережила сегодня с тобой. Но у меня Игорек, и я ничего не могу с этим поделать. А доктор обещал вернуть его к жизни…»
Да что тут непонятного, черт возьми? Ну конечно, ведь доктор будет делать операцию, и он обещал ей лично постараться, но зачем тогда этот базарный разговор о лекарстве? Подонок он, этот докторишка, и не стоит о нем больше думать. Вот Светку жалко. А ведь такие планы могли возникнуть.
Вот теперь уже Антон полностью осознал, что все задуманное им было абсолютным бредом, сумасшествием, помутнением ума. И сам он выглядит, как полный дурак, который понастроил себе множество никому не нужных воздушных замков. Из них даже мыльные пузыри не получатся. И уже прекрасно понимая свое полное фиаско, Плетнев вдруг дернулся: догнать, посмотреть, может быть, все это бред и любезный доктор просто взялся довезти ее до дома, может быть, коньячком все и кончится?
А потом напала апатия. Зачем догонять? И задатки сыщика, заложенные в нем, сказали: « Ты свое получил и на большее не надейся. Сделал доброе дело – получил добро в ответ. Поблагодари тетю, простись с ней и скажи, что, когда ей будет снова плохо, она может опять возвратиться за его помощью, – уж, видно, так устроены некоторые тети». Жаль, что они так прекрасны при этом…
Но холодный голос рассудка остановил. Не мучайся и не валяй дурака. У тебя своя жизнь, у нее – своя. У нее больной сын, у тебя сорванец Васька, чуть помладше Игорька. Антону думалось, что его такой внезапной вспыхнувшей любви к Светлане будет достаточно для того, чтобы примирить и сблизить эти две противоположные, противостоящие силы. Сильный должен заботиться о слабом. Слабый делает сильного еще сильнее. Если отношения замешаны действительно на любви, то… То ни черта не получится. Нету ни силы, ни воли, ни желания.
Что же делать? Темно. Ехать? Куда? Сашка занят. Они с Филиппом решают сегодня французские проблемы той девчонки, которой целое государство мешало сделать простое доброе дело. Но они молодцы, у них получилось. В агентстве наверняка все разошлись. Сева и Демидыч давно по семьям. Алевтина, как обычно, наводит последний марафет среди бумажек. Может, Щербак задержался?
На всякий случай набрал номер. Николай оказался на месте. Спросил, как дела, как успехи на боевом фронте спасения младенцев.
Прозвучало шутливо, но Плетнев мрачно ответил:
– А никак. Все закончилось, закончилось полным фиаско, если иметь в виду длительный процесс. А так, в принципе, ну что ж, каждому свое.
– Ты хочешь сказать, – усмехнулся Щербак, – что каждый уже получил свое и все пошли домой?
– Ой, Коля, скажи, а ты не мог мне оказать одну дружескую услугу?
– Что надо сделать? – немедленно спросил Щербак.
– Ты не занят?
– Я не занят, я совсем не занят. Вот сейчас Алевтина пойдет домой наконец, я запру агентство и свободен как ветер, если такой ветер, как я, тебя может устроить.
– Давай встретимся где-нибудь в центре, чтоб посидеть, перекинуться. Или можно здесь, в районе Хамовников. Тут же всякие забегаловки, пивнушки. Посидим, поболтаем, пивка попьем.
– А-а-а-а-а, – протянул догадливый Щербак, – все понятно, все с тобой понятно. Наверное, Элкины прелести все-таки не дают покоя нашему герою? А ты что, хочешь пригласить ее провести с нами вечер?
Плетнев подумал: «А в самом деле, почему нет? Почему действительно нет? Почему не эта толковая баба, добрая и сердечная, которая смотрит на него с восторгом и от коленок которой глаз невозможно оторвать? Ну, так что ж, если она дома, если она одна, если она свободна, то, разумеется, и у нее обязательно появится подобное желание, то все возможно».
– Знаешь, Коля, ты там заканчивай свои дела, садись в свою тачку и жди моего звонка, а я сейчас договорюсь с Элкой, и, если все будет удачно, мы просто выберем какое-нибудь уютное местечко, где и встретимся. Не возражаешь?
– Полностью – за, но с небольшим дополнением. Я просто уверен, что у Элки есть такая же, как она, умопомрачительная соседка, против присутствия которой я бы никак не возражал.
– Итак, я перезваниваю, выясняю диспозицию и объявляю пункт сбора, а ты, чтобы не терять времени, двигай в нашем направлении. Я, кстати, недалеко от Элки, в Хамовниках. Идет?
– Подходит такой вариант, все равно делать нечего. Только не забудь о приятной подружке.
Плетнев немедленно перезвонил Элеоноре Владиславовне, так он величал Элку официально. Спросил, как здоровье, свободное время имеется ли? Нет ли тупой потери времени в ожидании гостей или еще каких-нибудь вещей, которые бы удерживали ее прочно дома? Элка долго молчала, потом со смехом ответила, причем ответ был интересен сам по себе:
– Кажется, нам не повезло, и не повезло основательно, не так ли, дорогой?
– Так, – вынужден был сознаться Плетнев.
– Ну, так в чем же дело? Я предвидела и такой случай. Помнишь, я тебе еще в самом начале сказала: не клади глаза туда, куда не надо. Ты посмотри, рядом с тобой чего? А ты начал мне про какие-то коленки, нес какую-то ахинею, что не видишь дороги из-за них, что они тебя отвлекают, но разве в этом было главное? Слушай, Плетнев, ты получил то, что хотел? Ты остался этим доволен? И все правильно. Светка – такой человек, ей дело важнее. Будь на твоем месте не ты, а кто-то другой, кончилось бы тем же самым. Я слишком хорошо, хотя и не так давно, знаю эту смиренную наивность. Но твой звонок-то чем вызван? Ты что, действительно хочешь меня видеть? Неужели?
– Знаешь, Элка, мне чего-то здорово сегодня на душе тяжко. И вот я подумал если: есть тяжесть, если есть неподалеку один, второй, третий друг и мы можем, собравшись вместе, эту тяжесть не то чтобы разделить на троих, но сбросить на время вместе с пивной пеной, сдуть – и все. Так почему б нам этого не сделать? Как ты посмотришь на такой вариант?
– Что ж, вариант меня вполне устраивает. Тем более что я собиралась пригласить тебя на хороший обед. Я одна, совершенно одна и совершенно готова к любым… Ну, ты знаешь, к чему я готова. Я всегда готова. Да, кстати, слушай, Антон, а тебе обязательно каких-то гостей надо?
– Да нет, дело в том, что я с Колей разговаривал, пообещал, что мы сегодня с ним после работы по кружечке пивка перекинем, ну так, немного стресс сбросить, все-таки день был сумасшедший, сама знаешь. Ну, а потом еще этот не самый приятный финал, а потом…
– Ага, значит, обо мне ты вспомнил потом, когда все было уже расписано, рассчитано, и уже все было готово, но планы сорвались. Некрасиво, Плетнев, ох, как некрасиво по отношению к женщине, которая относится к тебе не так уж, в общем, и плохо.
– Согласен. Каюсь.
– Этого мало, Плетнев. Ты ведь знаешь, что я тебя глубоко уважаю и отчасти, могу искренне в этом сознаться, люблю, Плетнев.
– Вот это другой разговор. Любовь – это приятная тема.
– Короче, чего ты хочешь? Ты рвешься ко мне или ты хочешь меня куда-то утащить?
– Я бы предложил такой вариант: тут где-то неподалеку есть у вас какой-то кабачок, не то чайный дом, не то кофейня, где можно выпить и немножечко перекусить. По-моему, где-то на углу Комсомольского проспекта и какой-то из Фрунзенских улиц. Не знаю, у вас там полно всяких забегаловок. И все это я предлагаю только с единой эгоистической целью – не заставлять тебя в день моей великой печали заниматься хозяйственными заботами. Горевать так горевать, но чтоб дым столбом, чтоб дуракам завидно стало. А там решим. Или, может быть, в районе Лужников? Выбери сама и скажи. Ты мне, а я перезвоню Щербаку, который сидит уже на гвоздях от нетерпения. И вообще, я думаю, нам нужно немножко оторваться, отпустить вожжи, а потом, если удастся, и продолжить вечеринку в более тесном кругу. Кстати, мой друг Николай Щербак почему-то высказал уверенность, что у Элки, этой прекрасной Элки, не может не оказаться симпатичной подружки. А если таковая есть, ты ж представляешь, веселья вдвое и вообще всего вдвое. Как ты посмотришь на такую философскую постановку вопроса?
– Как смотреть на такую постановку? Кадрите, ребятки, кадрите, мальчики! Ладно, сейчас загляну к Галке, и если она дома, то можете быть уверены – скучно не будет.
– А она хоть ничего?
– Нахал! Так про женщин не говорят! Она не просто ничего, она очень даже ничего.
– А почему же я до сих пор о ней не слышал?
– А потому что ты, наглец, немедленно положил бы глаз на нее. А так я была в полной уверенности, что ты не спустишь глаз с меня.
– Хитра, хитра. Ладно, девушка, все понятно. Тогда я тебя прошу вот о чем: быстренько прозондируй свой вопрос, назови мне место встречи, я перезвоню Николаю. Ему от центра ехать долго, да и мы не будем торчать без дела. Я на телефоне, жду твоего звонка.
Плетнев невольно двигался в направлении дома, в котором проживала в Хамовниках Элеонора Владиславовна, и поэтому ее звонок застал его почти у ее подъезда.
– Я здесь, – ответил он. – А ты готова?
– Мы готовы. А где твой кавалер?
– Мой кавалер будет готов там, где вы назовете место.
– Мы едем в домик на Комсомольском, я тебе покажу. Там хорошие ребята, они меня знают, обслуживают легко и быстро.
– Прекрасно. Эксцессов не предвидится? Я имею в виду события национального порядка. Я ведь знаю, как реагирует Северный Кавказ на благодатные и роскошные формы Южной России. Говоришь, хорошие ребята, и тебя знают?.. Но, с другой стороны, могут же им не понравиться кавалеры. Они, поди, и драку затеять захотят. А в такой день это было бы очень неуместно.
– Да перестань, нормальные ребята, обслуживают хорошо, знаю я их прекрасно. Все там будет спокойно.
– Ну, я на тебя полагаюсь. Так спускайтесь, я звоню Николаю.
Они вышли из подъезда, Плетнев выбрался из машины, поздоровался с приятной женщиной, которая назвала себя Галей. Нет, ну конечно, ни в какое сравнение с Элкой она не шла. Элка – это свое–образная кариатида, это образец женщины в лучшем понимании смысла этого слова. Женщина, в которой есть все: разум и все, что к нему положено.
А Галя была поспокойнее, потемнее, постройнее, ну, наверное, тоже хорошая девушка. Вспомнил тут же Антон, что Света ему также поначалу показалась худой и нескладной, невзрачной. Но после первого поцелуя еще в машине… у-у-у-у, как поплыли его глаза! Куда он сам поплыл! А дома вообще было нечто. Она показала, какой должна быть настоящая женщина, благодарная мужчине. Вряд ли мужики часто добиваются такой благодарности. Но он тут же перевел взгляд на возбужденную Элку и глубокомысленно изрек: «Хотя…»
– Ты о чем? – немедленно откликнулась Элка.
– О перспективах, дорогая! О чем может думать одинокий сыщик, не имеющий ни приличной семьи, ни достойного жилья?
Когда они подъехали к кафе, возле него уже стояла серая «девятка» Николая Щербака и он медленно прохаживался около нее. Поздоровались.
– Я знаю эту забегаловку, – сказал Щербак. – Почему вы выбрали именно это помещение?
– Тут у Элки знакомые, – сказал Плетнев.
– Знакомые знакомыми, – пробурчал Николай, – но слава нехорошая, это я вам могу сказать совершенно точно. Пару раз мне приходилось здесь бывать по острой оперативной надобности.
– Да? – испугалась Элка. – А что тут творилось?
– Ничего-ничего, – ответил Щербак, – только национальный вопрос решается довольно часто и довольно скверно, неграмотно.
– Ну, тогда, может, сменим место? – предложил Антон. – Мне бы сейчас не хотелось подвергать даже подозрению опасности вас обеих, девушки.
Вмешался Щербак:
– Если хотите, я сейчас покажу вам неподалеку одно хорошее местечко, где мы действительно спокойно посидим. В районе Усачевского рынка, там есть прекрасное вечернее кафе, есть музыка, вряд ли появится охота танцевать, но дамы так прекрасны, что мы можем не удержаться.
– Поехали, танцор-любитель, – сказал Антон.
Кафе, в которое они вошли, было действительно симпатичным, уютным. Они сели в уголке, сделали небольшой заказ для начала, чтобы потом посмотреть, как будет разрастаться аппетит и будет ли разрастаться, добавить или, наоборот, сократить необходимость поедания общественного продукта за счет домашней еды, которой, как уверяла Элка Антона, у нее всегда было богато. Оно и видно, по фактуре не скажешь, что девушка голодала.
Официант записал заказ и исчез, чтобы больше не появиться. Так, во всяком случае, получилось. В ожидании заказа завязался оживленный разговор. Щербак рассказывал какую-то очередную историю Галке, и та, склонившись к нему, слушала Николая. А Элка во все глаза наблюдала за Антоном. Причем во взгляде ее было написано не столько любопытство, сколько злорадство. Причем злорадство счаст–ливое: так смотрит кошка на птичку, у которой уж перебиты лапы и переломаны крылья. И вот птичка дергается, дрыгается, а кошка прекрасно знает, что никуда та не улетит, не ускачет никуда и удовольствие ее может длиться бесконечно долго. Поняв эту ее нехитрую мысль, Антон улыбнулся, небрежно и якобы нечаянно положив руку на ее колено, сказал:
– Знаешь что, а ведь ты была действительно права. Наверное, нет необходимости задерживаться в общественных местах, когда можно спокойно продолжить более интимный разговор в более интимной обстановке.
Зря Коля Щербак, знавший это заведение, рассчитывал на свободу, тишину и уют. Им надоело ждать, и они решили уйти. Стали подниматься, чтобы отыскать глазами официанта и выразить ему свое недовольство, когда в кафе ввалилась довольно большая группа ребят, торгующих на Усачевском рынке. Черноволосые, горбоносые, они мгновенно заговорили на своем гортанном языке, стали громко кричать, выяснять друг с другом отношения, занимать все столики подряд и посматривать с подозрением на тех, кто им казался лишним. Зато две дамы стали им явно нелишними, и они стали оказывать им пристальные знаки внимания.
Когда Элла поднялась и Плетнев встал следом за ней, один из парней, мимо которых они проходили, остановил ее за руку, дернул к себе и на довольно скверном русском языке сказал:
– Зачэм бэжишь, дэвушка? Тут такие харошие люди собрались, оставайся с нами. Зачэм бежать тебе в такой чудный вечер?
– Отпустите, пожалуйста, я занята.
– Слушай, какие могут быть дела в такой прэкрасный вечер? Ребята, подтвердите, что не может быть плохих дел в такой хороший вечер.
– Ты разрешишь пройти, молодой человек? – сказал Антон спокойным голосом, хотя внутри у него начинала закипать злость. Он переглянулся со Щербаком. Николай все понял и быстро провел Галю другой стороной, мимо тех столов, за которыми сидела черноголовая братия, чтобы выпустить ее наружу и при нужде вернуться на помощь Плетневу.
– А ты вообще кто такой? – сказал этот горбоносый и легко, шутейно толкнул казавшегося щуплым на вид Плетнева, думая, что он отшатнется или упадет, и все рассмеются, и всем будет хорошо, и девушка будет довольна.
В ответ он получил такой сокрушительный удар, что вместе со стулом перелетел половину зала. Все вскочили, вид был угрожающий. Потерпевший вытирал физиономию, медленно поднимаясь, но подняться не успел. Щербак, спокойно проходя мимо, ударил его по затылку кулаком, и тот опять улегся.
Парни, увидев, что они немножко ошиблись, начали принимать боевые стойки. Это не те дети, с которыми легко справиться, это серьезные ребята, поняли они. Кто-то уже нож достал, кто-то взял стул за ножку, раздался шум со стороны кухни, и оттуда выскочил хозяин, крича:
– Немедленно прекратить, сейчас милицию вызываю! Немедленно прекратить, всем прекратить!
Кавказцы поостыли, а Антон и Щербак, повернувшись, медленно пошли к выходу, ведя перед собой Элку. За ними медленно двинулась кавказская масса.
Они вышли, и в этот самый момент подлетела милицейская машина.
– Кто скандалит? – закричал сержант, который выскочил оттуда.
И все кавказцы хором, показывая на четверку, закричали:
– Аны! Аны! Скандал устроили!!! Анны пасуду бьют, всех, абижают, анны националисты. Считают, что все мы здесь сволочи.
Милиция, вероятно, была своя, потому что сержант, подойдя к Плетневу, предложил ему предъ–явить документы. Плетнев достал удостоверение охранного агентства, сержант прочитал внимательно.
– Я не собираюсь его забирать у вас. Давайте проедем в отделение милиции для выяснения обстоятельств. Свидетели есть?
– Свидетелей сколько угодно! Весь ресторан свидетели! – загалдели сверху.
– Я свидетельница! – вмешалась Элка. – Это они на меня напали.
– А вас, девушка, я попрошу убраться и поскорее, потому что вы станете не свидетельницей, а пострадавшей. Уж это я знаю, в каком месте вы находитесь.
– Ничего себе место, центр Москвы! – сказал Щербак сквозь зубы.
– Ну, вам, может, не нравится, а мы здесь работаем, – возразил сержант. – Давайте проедем в отделение.
– Нет уж, давайте мы сделаем таким образом, – возразил Антон, – мы можем ехать за вами, пожалуйста, скажите адрес, какое отделение, мы приедем и дадим любые показания, которые вы от нас попросите.
Вышедший с другой стороны милиционер был в чине капитана. Он был старше, ленивее, толще и свинообразнее, на нетвердых ногах обогнув машину, подошел к Плетневу и закричал, дыхнув застарелым перегаром:
– Что здесь происходит? Всех виновных в машину! Приказываю! Кто таков? Руки на капот!
– Спокойно, капитан! – ответил Щербак. – Нигде пьяных нет, поскольку никто ничего не пил, а вот от тебя несет, как из винной бочки.
– Что ты сказал? – засипел капитан и потянул руку к карману за пистолетом.
Он уже вытаскивал оружие, когда Щербак резким и сильным ударом ребром ладони вышиб пистолет. Тот шлепнулся наземь. Щербак наступил на него ногой. А следующим ударом отправил капитана в нокаут и сказал:
– Баловаться оружием опасно. Особенно в пьяном виде. Сержант, подойди сюда. Давай, помогай грузить твоего кабана.
Оторопевший сержант послушно открыл заднюю дверь машины, и они вдвоем засунули в салон так и не пришедшего в себя капитана. После этого Щербак аккуратно платком поднял за скобу пистолет, валявшийся на земле, и швырнул его на пол салона. Вот тут и наступил момент, когда сержант тоже попытался схватиться за оружие. Это, наверное, от непонимания идиотизма ситуации, в которой он оказался. Но его рукой остановил Плетнев.
– Оружие – это серьезная штука, ею баловаться нельзя. У вас могут быть очень большие неприятности. Мы сейчас вызываем сюда УСБ, ты знаешь, что это такое. Устанавливаем факт пьянства твоего шефа, и после этого ему гарантируем как минимум одну звездочку долой. Не хочешь нам объяснить, давай поезжай и объясняйся с начальством сам, чем вы сегодня занимались. А мы позвоним и проверим. Свободен, сержант.
– Ничего себе заведение! Красота, обслуга, хозяева! – сказал Щербак. – Ну, что будем делать, Антон? Провожать до отделения или ну их всех?
– Видимо, придется провожать, потому что у меня есть сомнения, что в отделении весь этот наш демарш воспримут правильно, и уж во всяком случае они постараются большую часть вины переложить на нас с тобой, поэтому капитана я бы так не бросал.
– Ну давай, – сказал Антон.
Но тогда возникли женщины. Их сыщики не хотели брать с собой. Но те заявили, что обязаны присутствовать хотя бы в качестве свидетелей. Героизм ненужный проявить решили, не догадываясь, чем он может им в конечном счете обойтись.
– Ну, свидетельницы так свидетельницы. Тогда по машинам.
Женщины сели в машину. Антон поправил привычно задравшийся подол Элки, опустив его на колени, и, пригрозив пальцем, сказал:
– Сейчас без глупостей, занимаемся делом.
Она усмехнулась в ответ.
И они поехали вслед за милицейской машиной. Та петляла недолго и вскоре приехала к своему «заведению» на Усачевскую.
Вышедший сержант вопросительно посмотрел на Антона и Щербака.
– Ну, чего, как прикажете докладывать-то? Что вы его избили, что он до сих пор в себя прийти не может?
– Нет, зачем же, мы сделаем проще, мы прямо сейчас пройдем к начальнику отделения, покажем пистолетик, что на полу валяется, заодно пригласим медицинскую комиссию для осмотра капитана на предмет установления наличия в его организме изрядной доли алкоголя. А если ты что-нибудь сжульничаешь, то учти, плохи твои дела. Так что давай-ка начинай вытаскивать его из автомобиля, а мы тебе поможем.
Капитан в это время мычал, пытался отбиваться, сыпал ругательствами, но общими усилиями они его вытащили и поставили на ноги, после чего с большим трудом втроем завели в «дежурку», где опустили на диван. И точно так же, держа в носовом платке скобу пистолета, Щербак спокойно положил его на стол дежурного.
– Вот доставили вашего работничка. Как связаться с вашим руководством? Кто на месте? Где начальник отделения?
– А что, он заболел? На него напали?
Дежурный растерялся, он не знал, что делать.
– Нет, он мертвецки пьян, при этом размахивал оружием, вот пришлось остановить и привезти домой. Вы уж тут давайте, ребята, разбирайтесь. Никуда не годится.
– А вы кто такие?
– А мы те самые случайные прохожие, на которых он напал.
– Но он не мог напасть на случайных прохожих!
– Да вот так получилось, понимаете.
– Ну, в том, что и как получилось, мы разберемся. Давайте, сейчас я позвоню начальнику.
Через минуту со второго этажа спустился начальник отделения, сухо представился: «Подполковник Устинцев», посмотрел удостоверения Щербака и Антона и задумался.
– А зачем вам, ребята, все это надо?
– А он у вас, знаете ли, ведет себя неприлично. Может, он послушно служит хозяину того кабака, потому что примчался сразу, как только разразился скандал. Видно, тот позвонил ему.
– А какой скандал?
– На наших женщин напали несколько аборигенов с Усачевки. Ну, и пришлось нам их, значит, защищать. Причем один там оказался немного пострадавшим. Так вот эти голубчики, сержант и пьяный в дым капитан, приехали как бы на помощь, как бы мы им объяснили ситуацию, капитан не понял, сам выхватил пистолет, начал размахивать и требовать, чтобы все мы положили руки на капот, в то время как азербайджанская, или чья она там, братия дружно кричала: «Канечно, их надо немедленно арестовать! Всех пасадить, ани шовинисты!» Вот такая картина, привычная для Москвы, да, подполковник? Кончилось все это у нас тем, что мы успокоили капитана, уложили его в машину и доставили сюда, сами приехав следом, чтобы выяснить на месте, каким образом пьяный вдрызг капитан оказался на службе? Женщины, которых мы защищали там, в настоящее время сидят в машине и ждут, когда вы их пригласите для дачи показаний.
– Ну, что ж, этого давай…
– Надо, прежде чем давать, – сказал Щербак, – провести медицинскую экспертизу, а то ведь потом скажут, что упал человек нечаянно, нос разбил. А он не по этой причине пострадал.
– Ну, учить-то меня не надо, – сказал подполковник и повернулся к дежурному: – Дежурный, вызови этих самых ребят, чтоб принесли трубочку подышать ему.
– Тут не трубочка, тут бидон нужен, – рассмеялся Щербак.
– Ладно, острить не будем, – сказал подполковник, – давайте ваших свидетельниц и поднимайтесь ко мне в кабинет. А ты шевелись! – крикнул он дежурному.
Не хотелось подполковнику милиции Устинцеву заниматься этим делом, очень не хотелось. Он морщился, что-то искал в ящиках стола, двигал стулья, потом наконец предложил сесть, потом достал несколько листов бумаги, положил на стол и сказал:
– Пусть каждый напишет, как было дело. Самостоятельно, друг у друга не списывать. Пишите все, как было на самом деле, и это будут ваши свидетельские показания.
– Хорошо, – сказал Щербак, – пишите, девушки: «Я, такая-то, была с тем-то там-то…»
– А ты не подсказывай! – воскликнул подполковник.
– Нет, я только форму им подсказываю, а то ж они такого напишут: когда проснулась, когда завтракала… Ты что, подполковник, не знаешь, как бывает обильна женщина в словах, когда речь заходит о серьезных вещах?
Через полчаса исповеди закончились. Как во всяком уважающем себя документе, в каждом из них были проставлены имена, отчества, фамилии, адреса проживания, паспортные данные. Никто и предполагать не мог, что именно эти записи и станут в самом ближайшем будущем причиной больших неприятностей.
Подполковник быстро пробежал глазами листки, все расписались, поставили числа, после чего Антон сказал:
– Ну, теперь мы можем быть свободны? Вы сами разберетесь? Или будем все-таки как-то решать этот вопрос на уровне Управления собственной безопасности? Начальник, ты как считаешь?
Вопрос был поставлен так, понял Устинцев, что дело может закончиться скверно, если этот охранник говорит, что ему несложно решить вопрос с УСБ.
– А для этого, – продолжил Антон, – я сейчас помогу тебе, сделаю звонок Яковлеву в МУР и объясню Владимиру Михайловичу, или заму его, кто там есть, или Пете Щеткину из убойного отдела, и он быстренько разберется, что тут и как, кто должен подъехать, какая комиссия, и сам приедет, чтоб помочь. Тебе это надо?
– Мне это нежелательно, – ответил подполковник.
– Ну, если нежелательно, разбирайся в этом деле сам, а мы поехали. Всего тебе доброго, подполковник, ты против нас зла не держи, но все-таки этого дурака постарайся наказать. Нельзя вести себя на людях в таком пьяном свинском виде, –да еще размахивать «пистолью». Ты ж представляешь, один выстрел, и что пошло бы? Резня пошла бы! Потому что эти чурки, которые там орали на крыльце, они же, обрадованные поддержкой, ринулись бы давить, а мы бы не дали, и там столько крови пролилось бы, что твоему капитану на годы это откликнулось бы.
– Ладно, я обещаю разобраться, и, если вам угодно, вы лично получите официальный ответ.
– Нам неугодно получать официальный ответ, потому что мы к этому делу не хотим иметь ни малейшего отношения. Это твои собственные личные дела, подполковник, и ты их должен решать, как считаешь нужным. Я сам майор, спецназ, был в шкуре милицейской, спецназовской, прошел всякие огни, воды и медные трубы, мой напарник тоже майор спецназа из ГРУ, тоже знает, как надо общаться с теми, кто ведет себя непристойно, ну, ты сам понимаешь. Мы бы не церемонились, но в данном случае решили не поднимать шума, чтобы на твою, подполковник, голову не сыпались лишние шишки. Все, пока, мы пошли.
– Ладно, ребята, всего доброго.
На том они расстались, не думая о тех неприятностях, которые еще ожидали их впереди, а пока они были счастливы, что все наконец закончилось и можно будет использовать дальнейшее время… да все можно, потому что устали и очень соскучились, оказывается, друг по другу.
Еще один вопрос они упустили, чрезвычайно важный – они забыли, зачем собрались, а в том плане первым пунктом стоял ужин, но от нерасторопного официанта и наглых усачевских ребят не только аппетит пропал, но и возникла необходимость самозащиты, и та энергия, что уже не так бурно кипела в мужиках, потребовала срочного пополнения. Но против предложения Антона снова найти приличную точку, где их не побеспокоят, категорически возразил Щербак. Он сказал, что на его голову сегодня приключений достаточно, попутно поинтересовавшись, нет ли у Гали какой-нибудь легкой закуски, потому что «тяжелую» выпивку он собирался прикупить в любом из попутных магазинов, не нужен был никакой дурацкий кабак с его неприятностям. Галка не только не возражала, но, напротив, приветствовала это своевременное решение: ей тоже порядком осточертела эта история. Элка хотела предложить всем отправиться к ней, где уж чем-чем, а обедом все будут обеспечены, но, еще не открыв рта для того, чтобы произнести фразу, увидела взгляд Антона и поняла, что он заранее не одобряет того, о чем она еще не сказала. Элка промолчала, что ж, в конце концов это даже лучше, потому что если гулянка затянется, то что же ей лично достанется? И они разъехались каждый в своем направлении, хотя жили в одном доме, но маршруты выбрали разные, как, отъезжая, сказал Щербак, улыбаясь, чтобы больше не путаться сегодня друг у друга под ногами.
– Ну, а мы – что? – спросил Антон.
– Как что? – Элка посмотрела на него с изумлением. – А куда ты можешь деваться, кроме как ко мне? Где ты можешь спрятаться?
Элка еще днем наготовила вкусностей – обед в полном наличии, всякие разные жарености, копчености, варености, компоты, сладости и прочее, прочее. Понятно, отчего и формы такие: когда человек не отказывает себе в удовольствиях, это удовольствие так и прет из всех складок его платья.
Антон пошутил по этому поводу, Элка не обиделась, она уважала свою полноту и всячески ею гордилась. Они не торопились приступить ни к трапезе, ни к желанным объятьям, скажем так, хотелось немного прийти в себя, отдышаться, как заявила Элка. Но долго она сама не выдержала. Сверкая изо всех сил глазами, она решительно обхватила Антона обеими руками, развернула его к себе лицом, чтоб глаза в глаза, и, словно бы демонстрируя сильное волнение, хотя оно вполне могло быть и естественным, произнесла со страстным придыханием:
– Ну, теперь рассказывай, подробно рассказывай, как ты получил по морде от этой сучки?
– Ну, Эллочка, тебе-то это зачем?
– Нет, унижение мужчины есть возвышение женщины! Но ты не бойся, ты не унизишься передо мной. Но, сказав правду… услышав твою правду, я тебя еще больше буду уважать.
– А какую правду ты хотела бы услышать?
– А я хотела бы услышать, о чем ты подумал, когда увидел, что она идет не к тебе, а к другому мужику? Что в тебе вспыхнуло? Вот что б ты хотел сделать? Убить его? Зарезать?
– Ничего… Мне вдруг стало очень грустно, оттого что если и наметились какие-то мысли в отношении ее дальнейшей судьбы, нелегкой судьбы, я это прекрасно знаю, у меня у самого растет сын. И у нее – сын. Я много думал за эти несколько часов, может быть, полтора, два дня. Я думал, как, каким образом, да и вообще, могло ли быть?.. То есть произойти соединение людей, фактически несоединимых? Ты понимаешь, ей с Игорем – это морока на всю жизнь. Мой сорванец – это перец такой, что за ним нужен глаз да глаз. Но, может быть, по контрасту у нас с ней и могло найтись то самое единство, которое и любви помогло, и детям дало бы ответственность друг за друга. И вообще, детям надо взрослеть. Ты знаешь, нашим детям давно надо взрослеть, а то они все бесятся, в мальчиков, девочек играют, а на самом деле такое уже творят, что не дай Бог! Вот от этого «не дай Бог» их и надо избавлять. Мой-то три года в детдоме провел, представляешь, характер какой?
– И как же ты? Что-то в роли отца я тебя не очень…
– Ничего, пока справляемся. Там больше Сашкина жена Ирина помогает. Она – прирожденная учительница. Вот ее он слушает, понимаешь? Дядю Сашу вынужден слушать, потому что понимает, что живет в их доме и кто старший в стае, того надо слушать. А ко мне – так… Папаша. «Ну, ладно, пап. Ладно, хорошо», – и ничего не делает. Ему нужна собственная ответственность. Вот я и подумал: может быть, такая ответственность появится… И ночью…
– Ну, про ночь ты можешь мне не рассказывать, я могу себе представить…
– А зачем тебе представлять? – нагло усмехнулся Антон. – Через пять минут ты будешь делать то же самое, и не надо никаких представлений. Все должно быть правдой.
– Ну, ладно, не хулигань, не хулигань, все тебе будет. Свисток тебе будет, и все на свете… Ну и что? И вот она вышла, и ты ждал ее, ты сидел в машине, ты волновался, ты раздумывал, а она – что?
– А она вышла и – стоит. Я думал, она меня не заметила и ждет. Я мигнул. А рядом мигнул еще кто-то, и она повернулась не ко мне, а к той машине, которая мигнула тоже. Тут я не выдержал, выскочил, взял ее за руку: «Света, ну что? Как дела? Я все понимаю, есть трудности… Ну а теперь – едем, да? Отдохнешь сегодня, ты можешь отдохнуть. И вдруг почувствовал такое ледяное отчуждение! Она сказала: „Ты понимаешь, дело в то, что…“ Вот это „понимаешь“ и „дело в том, что“ сразу мне все объяснило. Дальше она мне стала говорить о докторе, а я запах коньяка учуял, – когда не пьешь, это ж легко заметить. „Надо, понимаешь…“ Нет, я не подумал о ней плохо, ты знаешь, я подумал, что она, наверное, из породы тех женщин, которые приносят себя в жертву. Жертва обстоятельств. И всякий раз делает это с восторгом, благодарностью, чтобы опять принимать жертвы, опять благодарить и опять принимать… Кликуша, что ли? Черт ее знает! Сектанты какие-то…
– И поэтому ты вспомнил обо мне.
– Ну, я с самого начала говорил, что уж если у кого нет комплексов, то это у тебя, Элка. У тебя на физиономии написано, о чем ты думаешь, а на твоих коленках нарисованы все твои остальные мысли.
– Красиво говоришь… – вздохнула она. – Даже и не знаю, с чего начать… Уговаривать, обнимать, целоваться или… сразу броситься в объятья?
– А давай бросимся?
– А давай! – воскликнула она.
И они бросились, и не пожалели, потому что до того момента, когда раздался громкий стук в дверь, они успели уже насладиться друг другом и второпях перекусить.
Стук раздался в одиннадцать. И не так поздно, чтобы принимать гостей, но и не так рано, чтобы с нетерпением их ждать.
Элка выглянула в дверной глазок и увидела двоих стоящих на площадке мужчин в милицейской форме.
– Здесь проживает гражданка… – Один из них небрежно назвал Элкину фамилию.
– Здесь, а вы – кто, ответьте в свою очередь?
– А мы из милиции.
– А милиции в такое время суток здесь делать нечего! Милиция должна своим делом заниматься.
– Это уж не ваша забота. Совершено преступление. Милиция может задерживать преступника в любое время суток.
– Тогда расскажите, что за преступление?
– А я не буду ничего рассказывать, а если не откроете, мы взломаем дверь.
– Хорошо, у вас есть, надеюсь, ордер на вторжение, обыск или задержание?
Элка оказалась «подкованной» в этом вопросе – ну да, с кем поведешься, и махнула рукой Антону, который, слыша перепалку, быстро одевался, а затем, подойдя к двери, накинул на Элку ее шикарный халат.
– У нас все есть.
– Покажите тогда в дырочку, чтобы я могла увидеть и убедиться, что открываю дверь «родной милиции», – с сарказмом сказала она, – а не переодетым в милицейскую форму бандитам.
Антон прильнул к глазку и махнул рукой: открывай.
– Вот вы-то нам и нужны, Плетнев, – с ухмылкой сказал майор. – Как знали, где вас найти!
– Подсказали? – усмехнулся Антон.
– А это не ваше дело. Вот…
Майор протянул Плетневу раскрытое удостоверение. Одного взгляда было достаточно Антону, чтобы понять: подлинное. А затем майор протянул ему постановление о задержании Плетнева Антона Владимировича.
Причиной ночного вторжения и задержания подозреваемого в преступлении Плетнева А.В. оказалось указанное в постановлении – вот же лихо работают ребята! – избиение и нанесение тяжелейших физических увечий гражданам Абхазии Дзыбе и Султанову, причем последний скончался от многочисленных травм. Избиение со смертельным исходом произошло в присутствии большого количества свидетелей разбушевавшимся пьяным гражданином, который размахивал при этом оружием, грозя всех перестрелять. Причина вполне достаточная для задержания.
– Все это вранье, но, предположим, что кому-то это сильно нужно.
– Так вот, мы вас, гражданин Плетнев, отвезем в сто седьмое отделение милиции и там во всем разберемся. Заявления по поводу потерпевших находятся там.
– Очень хорошо, я еду с вами, – решительно заявила Элка.
– Никуда вы не поедете, у нас нет лишнего места. Если желаете, можете побежать за машиной, – с наглой усмешкой ответил майор, оглядывая полную фигуру хозяйки квартиры. – Если успеете догнать.
– Ты бы все-таки не хамил, майор. Перед тобой не твои обормоты, а женщина. Она может и жалобу на тебя написать в УСБ, например. О недостойном поведении.
Элка начала быстро одеваться, а оба мента, не имея никакой совести, в упор разглядывали ее, пока Плетнев не крикнул:
– Как же вам не совестно, мужики!
Тогда те немножко смутились и отвернулись.
– Иди-иди, умник, – майор показал на дверь.
– Что делать? – она посмотрела на медленно выходящего Плетнева.
– Звони Саше. Ты знаешь его прямой телефон?
– Знаю.
– Вот и звони. Звони по прямому и объясни, что меня повезли в сто седьмое, по обвинению в зверском избиении некого гражданина кавказской национальности и размахивании оружием. Так написано в протоколе задержания. Только обязательно объясни Александру Борисовичу, что все это завязано на хозяине того заведения, где нас так и не обслужили, поэтому нам не удалось выпить ни грамма спиртного. Зато выслушали оскорбления официанта. А когда собрались уходить, на нас накинулась та орава, причем сам хозяин кричал и угрожал больше всех. «Султан» та рыгаловка называется, возле Усачевского рынка. Все остальное и ты, и Щербак прекрасно знаете. Все. За меня не беспокойся, никуда не бегай.
И они ушли.