Профессор продемонстрировал завидную выдержку. Он взглянул на Сашку, ничем не выдал своих чувств, не издал ни одного упрека в адрес "вшивых апартаментов", быстро зашел в свой номер, повсюду зажег свет, прошелся по комнатам, после чего спросил у меня:
– Вы его обыскали?
– Нет.
– Надо бы… Надо бы! – повелевающим тоном повторил он и, не дождавшись от меня решительных действий, близко подошел к официанту и приказал: – Ну-ка, малец, выверни карманы и расстегни рубашку!
Сашка подчинился. На пол выпали дверной ключ, шариковая ручка, огарок свечи и зажигалка. Курахов мельком взглянул на предметы и снова зашел в номер.
– Свои вещи узнаете? – спросил я.
– Не-ет, – едва разжимая зубы, протянул профессор. – Не узнаю… Да не стойте вы там, сейчас разбудите весь свой бомжатник! Заводите отрока сюда!
Я легонько подтолкнул официанта в профессорский номер. Не думаю, что Марина продолжала крепко спать в своем номере после того, как Сашка слету приземлился на пол, отчего содрогнулась вся гостиница. Но смелости выглянуть в коридор у нее хватило лишь тогда, когда она услышала наши с профессором голоса. Она высунула заспанное лицо из-за двери, испуганно посмотрела по сторонам и шепотом спросила:
– Что происходит? Что здесь упало?
Ее огненные волосы были распущены и упругими волнами лежали на обнаженных плечах. Марина была в ночной рубашке, босая, и я мимоходом заметил, что в неглиже, помятая теплой постелью, она выглядит намного привлекательнее, чем в черной юбке, сиреневой кофточке и с туго заплетенной косой. Такие красивые густые волосы надо показывать, а не вить из них веревку.
Мы с профессором не успели махнуть на нее руками, чтобы она поскорее закрылась, как в коридоре появился озабоченный ночным переполохом отец Агап. Батюшка спал на своем топчане не раздеваясь, и потому пришел по всей форме – в брюках и рубашке, причем в движении его было столько решительного порыва, словно батюшка намеревался сходу вступить в бой с нечистью.
– Что за шум? – женским голосом возвестил он о своем появлении.
– Идите почивать, батюшка! – сдержанно, но твердо попросил профессор, прикрывая за собой дверь номера, где бледный, с дрожащими руками, на диване сидел Сашка.
– Мне показалось, – сказал священник, глядя то на меня, то на Курахова, – что здесь происходят не совсем хорошие дела.
Марина переступала с ноги на ногу и ежилась на пороге своего номера. Отец Агап увидел ее и нахмурил брови:
– Ну-ка, немедленно оденься, негодница! Как тебе не совестно в таком виде появляться перед мужчинами!
– Ей не надо одеваться, – вмешался профессор. – Ей надо закрывать двери и ложиться спать. Как, собственно, и вам… Марина, я к тебе обращаюсь!
– Я испугалась, – прошептала Марина, пряча свои роскошные плечи и ночнушку за дверью и, подняв каштановые глаза, взглянула на номер отчима: – Там кто-то есть.
– Вы можете рассчитывать на мою помощь, – обратился к нам батюшка. – Я чувствую: здесь творятся небогоугодные дела. Десять минут назад назад кто-то поднялся сюда по пожарной лестнице.
– Это я поднялся, батюшка, – поспешил объясниться я. – Так, знаете ли, быстрее и удобнее добираться до кабинета, особенно если учесть, что Валерий Петрович запер изнутри входную дверь ножкой стула.
Курахов, несколько озадаченный моей откровенностью, отвесил легкий авторский поклон.
– Нет, неправда, – едва слышно отозвалась за моей спиной Марина. – Здесь кого-то били. Я слышала, как кто-то бежал, потом упал. Папочка! – обратилась она к отчиму в весьма неожиданной манере. – С вами все в порядке? Скажите честно, с вами ничего не случилось?
Профессора даже покоробило от такого обращения. Не поворачиваясь к падчерице, он процедил сквозь зубы:
– Марш спать!
– Нет! Нет! – громче запротестовала Марина. – Вы от меня что-то скрываете! Вас били, да? На вас покушались? Папочка, родненький, я боюсь за вас!!
Кажется, еще немного – и у девушки начнется истерика. Отец Агап, уже не замечая непотребного вида своей подопечной, распростер свои объятия, принимая трепетную душу.
– Успокойся, дитя мое! – ласково приговаривал он, гладя девушку по голове. – Мы сейчас во всем разберемся. Помолись богу и ложись спать. Утро вечера мудренее.
Марина отрицательно крутила головой, прижимаясь лицом к нательному кресту батюшки.
– Нет! – сквозь слезы говорила она. – Я не могу больше так жить! Эти угрозы, эти обыски, эти ночные драки…
– Марина, иди спать! – снова повторил Курахов.
– Господь нас не оставит, – обещал батюшка Марине, но она не верила, крутила головой, и плечи ее все еще дрожали.
Внезапно дверь профессорского номера распахнулась, и на пороге появился Сашка. Лицо его было перекошено судорогой злобы, и без того маленькие и невыразительные глазки превратились в щелочки, белая рубашка со скомканным воротником была расстегнута до пупа. Сашка сжимал кулаки и крутил головой во все стороны, глядя на нас:
– Ну что вы здесь собрались?! Что вы все от меня хотите?! – крикнул он. – Оставьте меня в покое! Я никого не хочу видеть!! Убирайтесь вон!!
Голос его сорвался, слезы хлынули из глаз-щелочек. Он повернулся и снова кинулся в кабинет профессора, с грохотом захлопнув за собой дверь.
Марина, оторвавшая лицо от груди священника, обалдевшими глазами смотрела на противоположную дверь.
– Иди спать, – тихо сказал ей отец Агап, и Марина послушалась, руки ее сползли с груди священника, она повернулась и растворилась во мраке своей комнаты. Дверь за ней тихо закрылась.
– Бедная девочка, она так переживает за вас! – сказал профессору отец Агап.
– Все ее переживания не стоят выеденного яйца, – ответил Курахов. – Девушки в таком возрасте всегда чрезмерно мнительные. Она ожидала увидеть страшного злодея, а увидела малолетнего хулигана. Тем лучше, не будет так сильно волноваться… Вся в мать!
Я выразительно посмотрел на священника, который не торопился уходить.
– Батюшка, было бы хорошо, если бы вы тоже пошли спать.
– Что сотворил этот молодой человек? – спросил отец Агап.
– Мы разберемся, – уклончиво ответил профессор, теряя терпение.
– Может быть, есть смысл мне с ним поговорить, помочь ему очистить душу, снять с души камень греха, если таковой имеется?
– Поговорите с ним утром, – возразил я. – А сейчас оставьте нас.
– Воля ваша, – произнес отец Агап, глядя то на меня, то на профессора, который уже минуту стоял у двери своего номера, держась за ручку. – Воля ваша, – повторил он со скрытым намеком. – Не судите, да не судимы будете. Спокойной ночи!
Он поклонился и пошел по коридору. Мы с профессором молча проводили его взглядами.
– Не устаю восторгаться вашими, так сказать, постояльцами, – ехидно произнес Курахов. – Конечно, это очень похвально, что вы не требуете документов, но некоторая осмотрительность, на мой взгляд, не помешала бы… Впрочем, не буду вмешиваться в ваши дела.
Мы вошли в номер. Курахов тотчас закрыл дверь на замок.
– Выпьете чего-нибудь? – спросил он так, словно мы были в комнате вдвоем.
Я отрицательно покачал головой.
– Вы правы, – согласился со мной профессор. – Ваша работа требует абсолютно ясного сознания. А я позволю себе глоток коньяка.
Он подошел к шкафу, извлек из бара початую бутылку и плеснул немного в бокал.
– Ну, что, хлопчик? – беззлобно сказал он Сашке, который, сжавшись в комок, сидел на краю дивана. – Придется тебе во всем сознаться. Зачем ко мне в номер лазил?
– Я ничего у вас не украл! – с вызовом ответил Сашка и отвернулся к окну.
– А что ж тогда ты здесь делал?
Сашка не ответил. Профессор, прохаживаясь по комнате взад-вперед, поймал мой взгляд и развел руки в сторону, мол, что я вам говорил – молчит!
– Собственно, мне и так все ясно, – сказал он, отпивая из бокала. – Я хотел лишь предоставить тебе возможность во всем сознаться самому. Но ты упрямишься и делаешь себе хуже.
– Я у вас ничего не украл! – повторил Сашка.
– Конечно! – охотно согласился профессор. – Ты не украл лишь по той причине, что не смог найти то, за чем пришел… Имей ввиду! – громче сказал профессор и погрозил пальцем. – Нам все про тебя известно. И про твои связи с Владом Уваровым, Ириной Бершовой… Ну, как? Дальше будешь упрямиться?
– Я не знаю, о ком вы говорите, – огрызнулся Сашка.
Я со скучающим видом наблюдал за этим беспомощным допросом и терпеливо ждал, когда профессор выдохнется. Впрочем, я недооценил его возможностей: Курахов, кажется, намеревался играть в буржуина и Мальчиша-кибальчиша всю ночь. Вскоре я понял, что профессор лишь тянет время, заполняет пустоту, прекрасно понимая, что, в отличие от него, я начну работу не с середины, а с начала, то есть, прежде чем задавать вопросы официанту, задам их профессору.
– Упрямится! – вяло возмущался Курахов, поглядывая на меня и явно ожидая поддержки. Но я хранил принципиальное молчание. Допрос не выносит постороннего присутствия, как кухня не терпит двух хозяек одновременно. Либо я и только я буду задавать вопросы, либо профессор.
– Нам все известно! – продолжал Курахов, и это была настолько безобразная игра, что мне стало дурно и захотелось выйти на воздух. – Нам известно, что этот псевдо-священник с фальшивой бородой связан с вами. Так это? Отвечай, голубчик, или завтра утром пойдешь в милицию.
Сашка молчал. Мне стало ясно, что если разговор будет продолжаться в том же духе, то официант очень долго не произнесет ни слова.
– Ну, все, хватит! – потеряв терпение, сказал я. – Он уже засыпает, как, в общем, и я. Пусть идет к себе!
– Что значит – идет к себе? – нахмурился Валерий Петрович. – Я не вижу следов раскаяния на лице этого молодого человека! Вы посмотрите на него – он чувствует себя героем!
Но я уже поднял Сашку с дивана и подтолкнул к двери.
– Иди к себе, – сказал я и напомнил: – Завтрак должен быть накрыт вовремя.
– Ну, знаете ли, – покачал головой профессор. – Ваши методы работы заставляют меня усомниться в уровне вашего, так сказать, профессионализма.
Я выпроводил Сашку за дверь. В коридоре он поднял на меня глаза. Это был взгляд побитой собаки. Мне совсем некстати стало жалко парня.
– Ничего не бойся, – приободрил я его и даже улыбнулся. – Все будет хорошо.
Сашка поморщился, словно ему стало больно от моих слов, тряхнул головой, повернулся и побрел по коридору. Я постоял еще некоторое время, прислушиваясь к его шагам по лестнице.
Тихо скрипнула дверь напротив. Всего на мгновение из щели на меня глянули широкие, полные ужаса глаза Марины. Дверь захлопнулась, и этот звук показался мне чрезмерно громким, словно это был пистолетный выстрел.
– Ну, куда вы там пропали? – услышал я недовольный голос Курахова.
Я вернулся в комнату. Покачивая ногой, профессор сидел в кресле и играл бокалом с коньяком.
– Вы зря это сделали, – сказал он. – Я почти расколол мальчишку. Еще минута – и он бы во всем признался.
– Сомневаюсь, – ответил я, опускаясь на то место, где только что сидел официант. – На ваши вопросы даже при большом желании тяжело ответить.
– Конечно! – воскликнул профессор. – А что вам еще остается делать, как критиковать мои вопросы – свои-то вы не задавали.
– Прежде чем о чем-то спрашивать у него, я хотел бы сначала выслушать вас.
– Меня? – удивился профессор, словно я сказал нечто из ряда вон выходящее. – А что вы хотите услышать? Кажется, на берегу я рассказал вам все.
– Вы мне ничего не рассказали. А всякая история начинается с предыстории. Я не знаю сути проблемы: от чего вообще весь сыр-бор начался. Я не знаю элементарного – кто вам угрожал, что от вас требовали, чьи фамилии вы здесь называли, какие отношения сложились у вас с Мариной в последнее время и еще многие-многие вопросы.
– А не слишком ли много ли вы хотите узнать?
– Минимум, Валерий Петрович! Самый минимум! В милиции, да будет вам известно, зададут в десять раз больше вопросов.
Курахов призадумался. То, что я хотел узнать, в его понимании представляло тайну, и он мучительно думал, как бы поменьше этой тайны мне выдать.
Минутное молчание, которое повисло в комнате, дало возможность уловить тихий звук, доносящийся из коридора. Профессор, не придав ему значения, снова плеснул из бутылки в бокал и уже собрался было что-то сказать мне, как я выразительно прижал палец к губам, на цыпочках подошел к входной двери и присел у замочной скважины.
Дверь напротив медленно приоткрылась. Марина, уже одетая в свой скромный наряд, выглянула в коридор, посмотрела по сторонам, затем тихо вышла и прикрыла за собой дверь. Она пошла по коридору в ту сторону, откуда этой ночью пришел я – к пожарной лестнице.
Был пятый час утра.