Умственное и душевное состояние человека, который в половине двенадцатого ночи внезапно обнаруживает, что он оказался в сердце гигантского города без гроша в кармане и без крова над головой, не может не оставаться ошеломленным некоторый срок. Первой более или менее осмысленной мыслью Сэма было вернуться и попытаться забрать свои полкроны у бродячего менестреля. Но после краткого размышления он отбросил этот план как взыскующий идеала, но на практике неприменимый. Его знакомство с вокалистом было мимолетным, но достаточным, чтобы обнаружить, что тот не принадлежит к тем редчайшим возвышенным натурам, которые возвращают врученные им полкроны. Вокалист был стар и дряхл, но до подобного маразма он еще далеко не созрел. Нет, выход следовало искать в чем-то совсем другом, и Сэм в глубоком размышлении медленно направился в сторону Чаринг-Кросс.
Он далеко еще не впал в безнадежное отчаяние. Наоборот, его настроение в данный момент можно было бы назвать оптимистичным, ибо он сообразил следующее: если эта катастрофа была назначена Судьбой с начала времен – как, наверное, и было, хотя гадалка о ней не упомянула, – то вряд ли для нее можно было бы выбрать более подходящее место.
Только что завершился банкет выпускников Райкина, из чего следовало, что эта часть Лондона кишит людьми, которые учились с ним в школе и, без сомнения, с восторгом выручат его кратковременным заемом. В любую секунду он мог наткнуться на доброго старого школьного товарища.
И почти сразу же наткнулся. Вернее, старый школьный товарищ наткнулся на него. Он как раз оказался перед театром «Водевиль» и остановился, взвешивая, нет ли смысла перейти улицу и посмотреть, не будет ли охота удачнее на той стороне, и тут ему в спину ударило твердое тело.
– Простите! Прошу прощения! Прошу! Прошу! Прошу!
Голос этот несколько лет отсутствовал в жизни Сэма, но он узнал его, еще не успев восстановить равновесия. И ликующе обернулся к полноватому краснолицему молодому человеку, который не без труда подбирал шляпу с мостовой.
– Извините, – сказал Сэм, – но вы удивительно похожи на моего знакомого по имени Дж. У. Брэддок.
– Я – Дж. У. Брэддок.
– А! – сказал Сэм. – Это объясняет ваше сходство с ним.
Он с теплой радостью оглядел своего былого соседа по кабинету для занятий. Он в любое время был бы рад увидеть старика Брэддера, но именно в это время он был особенно рад его увидеть. Как мог бы выразиться сам мистер Брэддок, он был обрадован, восхищен, доволен, счастлив и в полном восторге. Уиллоуби Брэддок, подтверждая приговор двух щеголей, был явно под некоторым влиянием винных паров, но Сэм не исповедовал пуританство, и его чувств это не оскорбляло. Главное, что в мистере Брэддоке произвело впечатление, заслонившее все остальное, была лежавшая на нем печать богатства. Все в мистере Брэддоке говорило о свойстве, бесподобнее которого нет, – о том, что он принадлежит к такого рода людям, которые дадут взаймы пять фунтов и глазом не моргнут.
Тем временем Уиллоуби Брэддок завладел своей шляпой и теперь небрежно водрузил ее себе на голову. Лицо у него побагровело, а глаза, всегда чуточку выпуклые, казалось, торчали, как у улитки, и притом у очень пьяной улитки.
– Язлрчь, – объявил он.
– Прошу прощения? – сказал Сэм.
– Я сказал речь.
– Да, я об этом слышал.
– Вы слышали мою речь?
– Я слышал, что вы произнесли речь.
– Как вы могли слышать мою речь? – спросил мистер Брэддок, очень заинтригованный. – Вы там не обедали.
– Да, но…
– Обедать там вы не могли, – продолжал логично рассуждать мистер Брэддок, – потому что фрак был обязательным. А вы не обязательны. Я вам одно скажу: говоря строго между нами, я понятия не имею, кто вы такой.
– Ты меня не узнаешь?
– Нет, я тебя не узнаю.
– Возьми себя в руки, Брэддер. Я Сэм Шоттер.
– Шэм Соттер?
– Если тебе больше нравится так, то безусловно. Но я привык произносить «Сэм Шоттер».
– Сэм Шоттер?
– Вот именно.
Мистер Брэддок побуравил его глазами.
– Послушайте, – сказал он. – Я вам кое-что скажу, кое-что для вас интересное, кое-что очень для вас интересное. Вы – Сэм Шоттер.
– Вот-вот.
– Мы учились вместе в школе.
– Учились.
– Милая старая школа!
– Вот именно.
Лицо мистера Брэддока выразило неописуемое восхищение. Он схватил руку Сэма и горячо ее потряс.
– Как поживаешь, дорогой мой старик, как поживаешь? Старина Шэм Соттер, черт возьми! Черт побери! Черт дери! Господи Боже ты мой! Только подумать! Ну, прощай!
И с сияющей улыбкой он внезапно ринулся через мостовую и был таков.
Самое мужественное сердце не свободно от черных минут. Уныние с гиком овладело Сэмом. Нет муки, равной агонии, которую испытывает человек, который намеревался занять деньжат и обнаруживает, что слишком долго с этим тянул. Сутулясь, он побрел на восток. Свернул на Чаринг-Кросс-роуд, а затем по Грин-стрит вышел на Лейстер-сквер. Он апатично плелся по краю площади, а затем, взглянув вверх, узрел выгравированные на стене слова: «Пэнтон-стрит».
Он остановился. В названии ему почудилось что-то знакомое. Тут он вспомнил. «Гневный сыр», этот притон богатства и фешенебельности, в который направлялись эти типусы Бейтс и Тресиддер, находился на Пэнтон-стрит.
Вновь в Сэме взыграла надежда. Миг тому назад его душу снедала тоска, но теперь он расправил плечи и ускорил шаги. Чудесный старина Бейтс! Редкостный старина Тресиддер! Вот те, кто выручит его из этой переделки.
Теперь он ясно видел, какими ошибочными бывают незрелые приговоры, которые мы выносим в юности. Неопытный подросток, он взирал на Бейтса и Тресиддера желчным взглядом. С поспешностью юности он определил их как зануд и поганцев. Да, и даже встретившись с ними полчаса назад после многих лет, он не сумел распознать их природного благородства. И только теперь, шагая по Пэнтон-стрит пружинистой походкой леопарда, идущего по следу, он наконец осознал, какие они замечательные ребята и как они дороги его сердцу. Замечательные товарищи, на большой палец оба. А когда он вспомнил, что, в мальчишеской слепоте к идеальным качествам Бейтса, он как-то шесть раз прошелся по его спине тросточкой, то просто сгорел от стыда и раскаяния.
Найти «Гневный сыр» оказалось нетрудно. Этот новейший из лондонских ночных клубов не страдал ни застенчивостью, ни пугливостью. Его двери стояли нараспашку, и вереница такси высаживала прекрасных дам и элегантных мужчин. Кроме того, чтобы самые последние тупицы могли без труда его опознать, на тротуаре напротив дверей стоял необъятный швейцар, облаченный в великолепную полную парадную форму чехословацкого фельдмаршала. Голову его венчала фуражка, обвитая алой лентой, на которой большие золотые буквы кричали: «Гневный сыр».
– Добрый вечер, – сказал Сэм, резво приблизившись к этой живописной персоне. – Мне нужен мистер Бейтс.
Фельдмаршал поглядел на него холодно. Можно было даже подумать, что Сэм ему антипатичен. Сэм был не в силах понять почему. Сам он, в предвкушении верного заема, готов был любить всех и вся.
– Мистро?
– Мистер Бейтс.
– Мистер Йетс?
– Мистер Бейтс. Мистер Бейтс. Вы знаете мистера Бейтса? – осведомился Сэм. И таким стимулирующим был ритм мелодии, которой в эту минуту разразился невидимый оркестр, что он чуть было не добавил: «Он медведь, медведь, медведь».
– Бейтс?
– Или Тресиддер?
– Так кто вам нужен-то? – брюзгливо сказал фельдмаршал.
В этот момент на противоположной стороне улицы возникла фигура мистера Уиллоуби Брэддока, который шел с необычайной быстротой. Глаза его были устремлены прямо вперед. Шляпу он потерял.
– Брэддер! – завопил Сэм.
Мистер Брэддок оглянулся через плечо, помахал рукой, улыбнулся улыбкой несказанной нежности и исчез в ночи.
Сэм оказался перед извечной дилеммой синицы в руке или журавля в небе. Погнаться ли ему за этим блуждающим огоньком или избрать здравую консервативную политику и подоить человека, имеющегося в наличии? Как тут поступил бы Наполеон?
Он решил остаться на месте.
– Я с ним в школе учился, – счел он нужным объяснить.
– Хо! – сказал фельдмаршал, приобретая сходство с чучелом старшего сержанта.
– А теперь могу я увидеть мистера Бейтса?
– Не можешь.
– Но он же там, внутри!
– А ты здесь, снаружи, – указал фельдмаршал.
Он отошел, чтобы помочь молоденькой барышне очень легкомысленного вида выйти из такси. И тут кто-то сказал со ступенек:
– А, вот и ты!
Сэм облегченно вздохнул. В освещенных дверях стоял милый старик Бейтс.
Из четырех человек, которые образовали маленькую группу у порога «Гневного сыра», теперь трое заговорили хором.
Милый старик Бейтс сказал:
– Чудненько! Уже думал, ты не явишься.
Барышня сказала:
– Извини, что задержалась, старая подошва.
Сэм сказал:
– А, Бейтс!
В этот момент он стоял чуть в стороне от ядра группы, и его слова пропали втуне. Барышня вошла в двери. Бейтс приготовился следовать за ней, но тут Сэм снова заговорил. И на этот раз никто в пределах солидного радиуса не мог бы его не услышать.
– Эй, Бейтс!
– Ох! – сказал фельдмаршал, потирая ухо. В его голосе слышались упрек и неприязнь.
Бейтс обернулся, увидел Сэма, и на его лице изобразилось потрясение, какое испытывает человек, весело прогуливаясь среди роз, когда перед ним вдруг разверзается жуткая бездна, или выползает страшная змея, или из кустов выпрыгивает свирепый лев. В этот критический момент Клод Бейтс не стал колебаться. Могучим прыжком спиной вперед – запомни он его и сумей позже воспроизвести во время танцев, то снискал бы всеобщее восхищение – он скрылся из виду, оставив Сэма беспомощно глядеть ему вслед.
Большая толстая лапа, отнюдь не сердечно опустившись на плечо Сэма, заставила его очнуться от забытья. Фельдмаршал смотрел на него с отвращением, которое теперь и не пытался скрывать.
– Вали отсюда, – сказал фельдмаршал. – Нам здесь такие не требуются.
– Но я же учился с ним в школе, – пробормотал Сэм. Все произошло столь внезапно, что даже и теперь он не мог полностью осознать, что от него отреклась, так сказать, практически его собственная плоть и кровь.
– И с ним тоже в школе учился? – сказал фельдмаршал. – Да ты кроме Борстала ни одной школы в глаза не видел. Вали, да поживей, пока я полицейского не позвал.
А в ночном клубе Клод Бейтс, подкрепив свою нервную систему виски с содовой, излагал своему другу Тресиддеру повесть о своем чудесном спасении.
– Прямо-таки рыскал у дверей! – заключил Бейтс.
– Ужас! – сказал Тресиддер.