Джейн вошла в знакомый съемочный павильон с тяжелым чувством. Она видела лица хорошо ей знакомых плотников, звукооператоров, осветителей, с которыми работала годами. Все они были ей дороги. Она пекла для них печенье, приносила пирожные, вязала какие-то вещицы для их детей. Она любила их всех и нуждалась в них. Нуждалась, потому что чувствовала себя с ними хорошо. Они были ее семьей, как и ее дети. Эти люди были ее единственными друзьями, а теперь она их теряла.
Атмосфера была мрачной, никто в этот день ее не приветствовал. Все знали, что грядет. Жертвы были уже предупреждены. Джейн пришлось подавлять слезы, когда с ней говорил режиссер. Он описал сцену, рассказал о предстоящей «автокатастрофе» и ни словом не обмолвился, как поступает с ней в реальной жизни, что отнимает у нее роль, которую она лелеяла на протяжении десяти лет. В самом деле, это был первый день ее одиннадцатого сезона работы в сериале. Первый и последний. Джейн даже не хотела вспоминать, как все начиналось. Мысленное возвращение к тем дням было для нее невыносимо.
Она пошла наверх, в свою гримерную, и собрала в привезенный чемодан вещи: четыре черных парика, свитер, спортивный костюм, шорты, которые иногда надевала в перерывах, пару тапочек и несметное количество баночек с гримом и бутылочек с лаком для ногтей. Все это она паковала, а сама молилась, чтобы сыграть последнюю сцену и не впасть в истерику. Джейн знала, в какой шок сцена повергнет телезрителей, и, как и Лу, считала, что режиссер совершает большую ошибку. Но слово было сказано: к Рождеству все старые персонажи должны уйти.
Когда Джейн спустилась, штативы были на своих местах, с ними возились осветители. Джейн вдруг возненавидела эти штативы. Она хотела бы стоять здесь подобно им или любым другим предметам… Она чувствовала, что впервые оставляет дом. Легче было покинуть Буффало, чем этот сериал.
На площадке уже находилось человек двадцать пять, декорации были установлены, но, казалось, прошла целая вечность, пока зазвучал сигнал предупреждения, во избежание лишнего шума были выключены кондиционеры, и загорелась надпись, сообщающая, что сериал вышел в эфир.
Сцена получилась еще более кошмарной, чем Джейн опасалась, и когда камера крупно брала ее лицо в момент роковой «автокатастрофы», ее слезы были неподдельными, как и последний ужасный крик. В момент выхода из эфира Джейн потеряла сознание.
Режиссер куда-то пропал, а остальные члены группы проводили ее в гримерную. Прощальной вечеринки не было. Были прощальные слезы, объятия и обещания не терять контакта. Потом Джейн медленно отъехала на своем «мерседесе»-универсале со стоянки, и всю дорогу до дома плакала, пытаясь в то же время сочинить правдоподобную «больничную» историю, которая оправдывала бы в глазах семьи ее вид. Дома ее ждали цветы от Лу, и никого из родных, к счастью, не было. Джейсон жил в Санта-Барбаре в общежитии, а девочки задержались в школе – у них была тренировка. Даже Джек дал супруге передышку: позвонил и сообщил, что ввиду незапланированной встречи вернется домой только в девять.
Джейн несколько часов кряду лежала на кровати, плакала и даже ни разу за весь вечер не подошла к телефону. Ей ни с кем не хотелось говорить. Ее жизнь в сериале отошла в прошлое, карьера окончательно завершилась, именно так, как того хотел Джек много лет назад, грядущая же жизнь представлялась ей совершенно бесцветной, более бесцветной, чем когда-либо. К счастью, она, одетая, спала, когда вернулся Джек. Он в этот вечер слишком много выпил и отключился, не успев приступить к ночному сексуальному ритуалу со своей женой. Джек так и оставил ее, одетую, надломленную и измученную перипетиями дня. Он понятия не имел, что она переживала, что делала на протяжении последних десяти лет или даже кем была.