Дом в Пасадене был длинным, крытым черепицей, L-образным, с каминами в двух его концах. Перед фасадом аккуратными рядами были высажены кусты роз, большая зеленая лужайка простиралась от дома до прямоугольного бассейна, полного шумной детворы. Все это были подростки, они перебрасывались волейбольным мячом, шутками, дружескими колкостями и совершенно не обращали внимания на лежавшую у края бассейна великолепно сложенную женщину в черном бикини. Загорая на утреннем солнце, она, казалось, забыла обо всем на свете. Ее светлая кожа была густо намазана маслом для загара, лицо прикрывала большая соломенная шляпа; рядом с шезлонгом высилась стопка полотенец. Грудь загоравшей едва помещалась в лифчике бикини, ниже тонкая талия переходила в чувственно-округлые бедра и стройные ноги. У нее была фигура королевы красоты, как и почти двадцать лет назад, когда она приехала из Буффало. Джейн Адамс было тридцать девять лет, но на ее теле почти не отразилось рождение троих детей.
Она приоткрыла один глаз, большой и голубой, посмотрела, все ли в порядке с детьми, а затем снова погрузилась в дремоту. На Джейн не было никаких украшений, кроме узкого золотого обручального кольца и простых золотых серег в форме обручей, однако дом имел явно богатый вид, а в гараже стоял «мерседес»-универсал, ее машина, и «вольво» – для домработницы и детей. Муж Джейн уехал на работу на своем «мерсе»-седане. Свидетельством зажиточности был и бассейн – большой даже по стандартам Пасадены.
– Эй!.. Ловите!..
Мяч вылетел из бассейна и упал рядом с шезлонгом. Джейн почти с детской грацией вскочила и, поправляя одной рукой верх купальника, бросилась к мячу. Молодежь в бассейне, как обычно, загляделась на нее, к неудовольствию ее сына. Джейсона всегда раздражало, когда его друзья глазели на мать так, словно она их ровесница. К счастью, большую часть времени на ней было достаточное количество одежды. Джейн не увлекалась глубокими декольте или разрезами на платьях. Как правило, она одевалась довольно скромно – носила традиционные оксфордские блузки, скромные юбки и легкие босоножки. Похоже, она недостаточно ценила свою внешность. Джейн была симпатичной женщиной с милым лицом и теплой улыбкой, которую всем дарила. Волосы у нее были рыжие, глаза – большие, голубые и невинные.
Она отбросила мяч обратно ребятам и крикнула им:
– Ленч есть будете?
Но подростки снова увлеклись игрой. Она всегда делала для них массу сандвичей и держала в холодильнике запас газировки и мороженого. За восемнадцать лет материнского стажа Джейн изучила, что дети любят больше всего. Теперь Джейсон осенью должен был поступить в колледж Санта-Барбары, а обе дочки – продолжить учебу в старших классах средней школы. Старшая из них, Александра, усиленно выпрашивала себе собственную машину. Она заявляла, что «вольво» – слишком большая и старомодная, а ей нужно что-то более спортивное, вроде автомобиля, который отец подарил месяц назад на восемнадцатилетие Джейсону. В сентябре он поедет в Санта-Барбару на «триумфе». Александра считала, что ей бы такая машина тоже подошла.
Джейн улыбнулась про себя и снова вытянулась в шезлонге. Типичные для подростков желания, но как это далеко от ее собственной юности, проведенной в Буффало. Когда она училась в старших классах, то чуть ли не замерзала, пока добиралась до школы. Потом, в шестнадцать лет, она на свой страх и риск уехала в Нью-Йорк, работала там, пока не собрала денег на дорогу до Лос-Анджелеса. Лос-Анджелес… Голливуд… земля ее мечты… Здесь она завоевала свою первую корону на конкурсе красоты – тогда ей было семнадцать… затем работала манекенщицей… официанткой… наконец получила маленькую роль в фильме ужасов. Свои «вопли» она довела до совершенства и считала, что вполне удачно начала карьеру, когда познакомилась с Джеком Адамсом. Ей было только девятнадцать, она в него по уши влюбилась.
Двадцатитрехлетний Джек был типичным американцем. Он окончил Стэнфордский университет и работал в брокерской фирме отца. Джейн до того времени не встречала столь красивого, со сложившимися взглядами мужчины. На четвертом свидании он пригласил ее к себе домой и познакомил с родителями, предварительно проинструктировав, что надеть, что говорить и как себя вести. У них был чудный кирпичный дом в районе Апельсиновой рощи. Джейн благоговела перед ними и перед Джеком, таким взрослым, зрелым и великолепным в постели. Джек был воплощением покладистости, пока не стал требовать от Джейн отказаться от актерской карьеры. Но карьера актрисы всегда была тем, о чем она мечтала; Джейн знала, что со временем получит действительно стоящую роль и справится с ней. Но Джек не хотел об этом и слышать. Он ненавидел ее образ жизни, друзей, фильмы, в которых она снималась, терпеть не мог все, чем она занималась. Правда, отношение к тому, как она занималась с ним любовью, было совершенно другим. Когда Джек укладывал голову между ее ног, в гнездышко из золотистых кудряшек, которым она так щедро с ним делилась, то понимал, что никогда ее не бросит, что бы ни говорили его родители. Они считали Джейн бродяжкой, мать Джека даже один раз назвала ее шлюхой, но Джек все равно не расстался с ней, зато заставил отказаться от своих мечтаний. Из-за него она забыла об осторожности: ей не было и двадцати одного года, когда она оказалась в положении. И этим все кончилось. Джек не позволил бы ей сделать аборт. Хотя она и разузнала адрес специалиста по абортам в Тихуане, но тут же все, рыдая, рассказала Джеку. Он немедленно сделал ей предложение, и две недели спустя они обвенчались в небольшой церкви неподалеку от дома его родителей.
На этом закончились ее фильмы ужасов и актерская карьера. Она стала миссис Адамс, супругой Джона Уолтона Адамса-третьего, а еще через шесть месяцев родился Джейсон, улыбчивый крепыш с густыми, рыжими, как у мамы, волосиками, которые в первый год торчали ежиком. Малыш был такой очаровательный, а Джек – так нежен с ней, что Джейн почти не тосковала по покинутому ею миру. Первые пять лет замужества у нее в общем-то и не было времени тосковать. Александра родилась, когда Джейсону исполнилось два года, а Алиса еще двумя годами позже. Александра оказалась похожей на Джека, Алиса же – ни на кого, кроме разве что матери Джека. Семья получилась идеальная, и Джейн с радостью окунулась в заботы о ней. Дети не давали покоя днем, а Джек – ночью. Казалось, он никогда не насытится женой. Порой он не мог утерпеть и брал ее в ванной, пока дети смотрели телевизор или ужинали. Он изнывал, дожидаясь ее в постели, и каждую ночь они занимались любовью, даже если Джейн была слишком усталой, чтобы думать, разговаривать или есть после целого дня кутерьмы с детьми. Порой ей казалось, что у нее совершенно не остается времени для себя, но ее это не огорчало. Она хотела быть идеальной женой, идеальной матерью и делать всех довольными и счастливыми. О себе Джейн думала редко и была просто благодарна судьбе, что, приехав из далекого Буффало, стала госпожой Адамс. Лучшей роли она для себя не искала и, лишь когда дети пошли в школу, стала тосковать по всему, что бросила ради Джека. К тому времени ей было двадцать семь лет, но она выглядела почти так же, как десять лет назад, особенно когда поздним вечером плавала обнаженная в бассейне. Джек наблюдал за ней, затем гасил свет в доме и тоже нырял в воду, к супруге. Джейн не следовало беспокоиться, что дети могут подсмотреть, ей вообще не нужно было ни о чем беспокоиться. Джек сам беспокоился обо всем: об их счетах, их жизни, – говорил ей, с кем надо встречаться, что нужно делать, что надеть. Он кроил ее по своему представлению об идеале, и единственным, что не соответствовало этому представлению, была ее любовь к своей прежней работе. Иногда Джейн заводила разговоры о возвращении к актерскому труду, но муж не желал об этом слышать.
– Это не твое амплуа. И никогда им не было, – говорил Джек жестким тоном. – Это мир бродяг и бездельников.
Джейн не нравилось, когда ее супруг так высказывался. Она любила мир Голливуда и все еще скучала по некоторым из ее давних друзей, с которыми Джек запретил ей встречаться, вплоть до того, что, увидев, как она однажды писала рождественскую поздравительную открытку своему агенту, выбросил ее, сказав:
– Забудь об этом, Джейн. Все это кончилось.
Джек хотел, чтобы так было. Очень хотел. Хотел, чтобы она все это забыла… даже любимые роли… своих знакомых… прежние мечты… Алисе было всего три года, когда в супермаркете какой-то мужчина вручил Джейн свою визитную карточку. Он был агентом по поиску талантов и пригласил ее зайти в его офис на экранную пробу. Джейн рассмеялась. В свое время она слышала массу таких предложений, особенно когда впервые прибыла в Лос-Анджелес. Несмотря на настойчивость агента, она так ему и не позвонила и в конце концов выбросила карточку. И все же тот человек взбудоражил в ней чувства, которые она слишком долго подавляла. Однажды она позвонила своему бывшему агенту, просто чтобы сказать «привет!», спросить, как дела. Тот стал умолять ее вернуться к съемкам и сказал, что мог бы найти для нее работу. Спустя шесть месяцев, приехав в Лос-Анджелес за покупками, она зашла повидать его, так, из вежливости. Он заключил ее в объятия и стал умолять позволить сфотографировать. Джейн разрешила и даже потом послала еще несколько других моментальных фотографий. Через четыре месяца поступило настоящее, серьезное предложение. У агента была для нее роль. В «мыльной опере», как он сказал. Роль была идеальной для Джейн. Она пыталась обратить все в шутку, но агент не собирался упускать ее, упрашивал пойти на пробы, «просто ради опыта… ради старой дружбы… для себя самой… чтобы не пропали даром труды прежних лет…» Джейн ночью в кровати обдумывала его слова. Она и хотела попробовать, и в то же время боялась, что скажет Джек, не знала, как начать разговор, как объяснить пустоту, одиночество, которые испытывала, пока дети были в школе. Но Джека интересовало только то, что у нее между ногами. Он бы ее не стал слушать: он вообще с ней не разговаривал – однако испытывал к ней столь же сильное влечение, что и десять лет назад, когда они впервые познакомились. Джейн знала, что должна благодарить за это судьбу. Ее подруги жаловались, что мужья невнимательны к ним, не хотят заниматься любовью, не проявляют к ним сексуального интереса, а она жила с мужчиной, который был просто ненасытен, шептал за ужином фразы вроде: «Я сегодня ночью прое… тебя до мозгов», – что вызывало в ней страх, как бы не услышали дети. Джейн не в силах была с ним говорить. Он понятия не имел, что творится в ее голове, в ее сердце, в ее душе, зато это очень хорошо знал ее агент. Он все прочел в ее глазах в тот день, когда она зашла в его лос-анджелесский офис, и не собирался снова упускать ее. Агент знал, что ей как актрисе есть что предложить и всегда было что предложить, причем не только сексуальную привлекательность. Джейн обладала человечностью, порядочностью, материнской теплотой и в то же время невероятной женственностью и была интересна как для женской аудитории, так и для мужской.
В конце концов Джейн пошла на пробы. Был жаркий июньский день. Она настояла, что наденет черный парик, который накануне купила. Когда Лу, агент, увидел ее уже после отбора, то присвистнул, а затем расплылся в широкой счастливой улыбке. Джейн была похожа на Джину Лоллобриджиду, только смотрелась привлекательнее, богаче и моложе той. И она получила роль. Даже ее парик не вызвал сомнений. С ней были готовы немедленно заключить контракт. Джейн явилась к Лу в офис в слезах и спросила:
– Что же мне теперь делать?
– Приступай к работе, вот и все.
Глядя на нее, Лу чувствовал, как бьется его сердце – не от похоти, а от радости, что удалось найти ей работу. Он знал, что при ее данных с Джейн можно горы своротить, надо только оторвать ее от болвана-мужа.
– Но что я скажу Джеку?
– Скажи, что хочешь снова работать.
Но все было не так-то просто. Она целую неделю мучилась бессонницей и, наконец, отказалась от роли. Не было никакой возможности объясниться с Джеком. Вообще никакой возможности. Он не хотел ее слушать. Он лишь ворковал и стонал, совершая половой акт, и каждый раз, когда Джейн пыталась что-то сказать, переворачивал ее и снова брал. Это было просто наказание. Джек таким образом уклонялся от разговоров с женой. Ему надо было только, чтобы она с ним спала, заботилась о его детях и развлекала его гостей во время званых ужинов.
Режиссер сериала подумал, что Джейн просто стесняется попросить больший гонорар. Ей предложили в два раза больше. Лу звонил ей по пять раз в день, и Джейн боялась, что трубку возьмет Джек. Однажды так и случилось. Лу быстро сориентировался, сказал, что ошибся номером, и повесил трубку. В конце концов Джейн сдалась. Дрожа от страха, она положила в сумочку черный парик и пошла на студию для беседы. Там она в тот же день подписала контракт, хотя и боялась своего поступка и реакции на него Джека, который не раз говорил, что если она когда-нибудь вернется к актерству, то он вышвырнет ее вон, и Джейн знала, что именно так он и поступит. Джек еще говорил, что оставит себе детей, дом и все остальное. А для Джейн единственное, чем она дорожила, были дети… и сериал. Самое ужасное было то, что она влюбилась в сериал под названием «Наши тайные печали». Каждый день Джейн, надев черный парик, играла в нем Марсию, а пополудни являлась домой и выслушивала, что дети делали в школе. Вечером она готовила ужин, а утром, до работы, отвозила ребят в школу. И все, включая Джека, думали, что она на общественных началах работает в больнице. Джейн даже рассказывала им небылицы про это. «Больница» стала ее жизнью, но на самом деле этой жизнью был сериал. Ей очень нравилось общение с людьми, волнение, вся атмосфера… Вся группа тоже души в ней не чаяла. Джейн работала под именем Джанет Гоул – так ее на самом деле звали, когда она жила в Буффало, до приезда в Голливуд. Каким-то чудом никто этого не знал. Она избегала журналистов и, хотя сериал из года в год занимал по рейтингам первые места, никому и в голову не приходило, как она похожа на Джанет Гоул из «Тайных печалей». Сериал выходил в эфир «живьем» ежедневно в полдень, и Джейн была совершенно счастлива. Ей предлагали другие роли, порой очень важные, но она все их отвергала. Она не могла позволить себе потерять свою анонимность. Другие сериалы были бы этим чреваты, а в «Тайных печалях» за десять лет удалось ее сохранить, как, впрочем, и черный парик. Даже налоги она платила на имя Джанет Гоул и имела отдельный счет социального страхования, о котором не знал Джек. И никто не знал. Секрет хранился надежно.
Джейн только-только снова улеглась на шезлонг, бросив ребятам мяч, как услышала телефонный звонок. В сериале был двухмесячный перерыв, что пришлось Джейн очень кстати. Она могла больше времени посвятить детям и поехать с семьей на две недели в Ла-Джоллу, как каждый год. Она пошла в дом и сняла трубку.
– Привет, красавица.
Это был Лу. Он часто звонил ей и вообще проявлял о своей подопечной большую заботу. Ему было шестьдесят. Джейн его очень уважала, а он уважал ее «помешательство», как он называл сокрытие ею работы от Джека. Лу не хотел, чтобы она лишилась того, что имела.
– Привет, Лу.
– Наслаждаешься отдыхом?
Его голос показался ей странным, но Джейн знала, что это вызвано постоянным напряжением, в котором он находился, работая со многими звездами, целой армией голодных актеров, жаждавших работы и не дававших ему покоя.
– Я обожаю, когда у нас наступает перерыв. Он дает мне возможность побыть с детьми…
«Опять она о своей семье, – подумал Лу. – Ни о чем другом и не говорит: только о детях, о доме и кухне. Может, и лучше, что она не дает интервью? С ее телом никто бы всерьез ее слов не принял».
– А в чем дело?
Лу сделал паузу, подбирая слова. Он знал, что ей будет больно. Очень. Но он должен был ей сообщить это первым.
– Дела наши не из лучших…
Он решил выложить все сразу, хотя и очень не хотел причинять Джейн боль.
– Они собираются после перерыва отказаться от тебя.
– Что?
Это шутка. Наверняка шутка… Джейн побледнела, ее большие голубые глаза наполнились слезами.
– Ты серьезно?
– К сожалению, да. Новый режиссер хочет придать сериалу новый облик. Четверо из вас по новому сценарию в первый же день погибнут в автокатастрофе. Тебе, конечно, выплатят очень хорошее выходное пособие, я за этим проследил, но вообще это…
Ему не надо было больше ничего говорить, по щекам Джейн и так текли слезы. Новость была самой худшей из тех, что ей когда-либо приходилось слышать. Сериал составлял суть ее жизни – сериал, Джек и дети. Она участвовала в нем на протяжении почти одиннадцати лет…
– На него ушло десять лет моей жизни, а теперь…
В общем-то, так происходило часто, особенно в «мыльных операх». Но для Джейн это была катастрофа. Группа была для нее как семья.
– А ты не можешь его переубедить?
– Я пытался. Изо всех сил.
Лу не сказал ей, что режиссер решил взять более молодую актрису и троих своих «голубых» друзей. Джейн не имело смысла об этом говорить. Главное, что от нее отказывались.
– В первый после перерыва день ты выйдешь, и на этом конец.
– Боже мой!..
Джейн, сидя за кухонным столом, в открытую плакала. Вошла старшая дочь, удивленно посмотрела на нее и спросила:
– Мам, что-то случилось?
Она молча покачала головой и бодро улыбнулась сквозь слезы. Александра пожала плечами, взяла из холодильника банку «Ап» и снова ушла во двор, даже не оглянувшись на мать. Та, плача, продолжала разговор с Лу.
– Я просто не могу в это поверить.
– Я тоже. Лично я считаю, что он круглый дурак, но поделать мы ничего не можем. Это их право, и, думаю, тебе следует радоваться, что ты участвовала в сериале целых десять лет.
Да, но что теперь? Джейн знала, что никогда больше не найдет ничего подобного. Никакая другая «мыльная опера» не даст ей возможность сохранить анонимность, а Джеку открыться она не могла.
– У меня такое чувство, будто кто-то умер, – горько рассмеялась она. – Наверное, это я.
– Наплевать на них, мы найдем тебе что-нибудь другое.
Джейн стала всхлипывать. Лу внутренне весь сжался от сострадания.
– Я не могу делать ничего другого… ты же знаешь… эта роль была идеальной для меня…
– Значит, мы найдем другую «мыльную оперу», где бы требовалась секс-бомба в черном парике…
Теперь у Джейн их было двенадцать, разного фасона и длины: столько собралось за последние десять лет, – но она была безутешна. Слезы лились рекой. Пришлось вытирать их, а заодно и нос, бумажным полотенцем.
– Я не знаю, что тебе еще сказать, дитя мое. Я ужасно сожалею. Правда.
Он на самом деле сожалел и страшно не хотел, чтобы Джейн страдала. Она не заслужила такого.
– Что же мне делать?
Джейн снова высморкалась. Слезы текли по ее щекам и падали на купальник.
– Уйти с достоинством. Больше ты ничего не можешь поделать. Выйди на один день на работу и попрощайся…
Лу знал, что это будет ужасная сцена. Свободной рукой он сделал пометку в своем календаре. Он хотел в тот день послать Джейн цветы, анонимно, как всегда.
– А я поинтересуюсь, какие есть предложения.
– Я не могу делать ничего другого, Лу.
– Не надо отчаиваться, доверься мне. Через день или два я тебе позвоню.
Джейн закончила разговор с чувством, будто мир рухнул. В каком-то смысле так действительно и было.
Только она положила трубку и утерла слезы, как в кухню ввалилась шумная ватага подростков: Джейсон, Александра, Алиса и их друзья.
– Что сегодня на ленч? – улыбнулся Джейсон, не видя и следа слез, которые его мать только что проливала.
Он был точной копией молодого Джека. Александра тоже была на него похожа, хотя у обоих были рыжие, унаследованные от Джейн волосы.
Повернувшись к ребятам спиной, чтобы они не заметили, что у нее влажные глаза, Джейн достала из холодильника поднос с заранее приготовленными сандвичами: с ветчиной, колбасой, индюшатиной и паштетом. Забрав все это и три упаковки кока-колы, молодежь удалилась, а Джейн со вздохом села за кухонный стол. Все было кончено. Для нее все было кончено. Джек все-таки победил, сам того не зная. И вдруг, словно ему передались ее мысли, она услышала на подъездной дороге шум машины и, выглянув в окно, увидела знакомый серебристый «мерседес» и Джека, который, остановив автомобиль, бодро выскочил из кабины. Он все еще выглядел очень молодо, его светлые волосы скрывали седину, которая уже появилась, Джейн это знала. Спортивный, в хорошей форме, он выглядел гораздо моложе своих сорока трех лет, но в глазах его было что-то недоброе, в линии губ появилась какая-то твердость, которой не было прежде. Джек был внешне хорош собой, однако ему недоставало теплоты, и даже сейчас, войдя в открытую дверь кухни, он не улыбнулся жене, не заметил печали в ее глазах. Да он в них, в общем-то, никогда и не заглядывал.
– Привет, ты какими это судьбами? – улыбнулась Джейн.
Джек, стоя к ней спиной и доставая из холодильника пиво, ответил:
– У меня недалеко отсюда была деловая встреча, вот я и решил заехать домой на ленч.
Он повернулся, оглядел ее от шеи вниз, ослабил галстук и отхлебнул пива прямо из банки. Потом бросил пиджак на стул, и Джейн увидела, как под рубашкой у него играют мышцы. Джек почти ежедневно после возвращения с работы играл в теннис. Они с Джейсоном были великолепны на корте. Джейн так и не стала хорошей теннисисткой, муж и сын терпеть не могли играть с ней.
– Ты сегодня не работаешь в больнице?
– У меня перерыв на лето. Ты забыл?
Она снова улыбнулась. На этот раз Джек ответил ей тоже улыбкой:
– А, да. Вечно я забываю.
Он разглядывал зрелое, сочное тело жены, похоже, потеряв интерес ко всему остальному.
– Загорала у бассейна?
Джек всем их обеспечивал: бассейном, машинами, одеждой; каждый год снимал дом в Ла-Джолле, возил на рождественские каникулы на Гавайи, – но все-таки Джейн казалось, что он очень много недодает, многим не делится. Он всегда был таким отстраненным и никогда не говорил с ней по душам.
– Я приглядывала за ребятами.
Их разговоры почти всегда ограничивались одними банальностями. Джек никогда не рассказывал ей о своей работе, не считал нужным, и редко говорил о своих сотрудниках.
– Ты купила то, что мне нужно к поездке в Ла-Джоллу?
Ранее он вручил Джейн точный список рыболовных принадлежностей, которые хотел в этом году обновить.
– У меня не было времени. Сегодня пополудни этим займусь.
Но вдруг ее охватило чувство, будто мир рухнул. «А разве нет?» – думала она, в то время как Джек подошел и коснулся двумя пальцами низа ее маленьких черных эластичных трусиков. Он нащупал то, что хотел, и погрузил пальцы глубже, причинив ей боль, но она ничего не сказала.
– А на кое-что другое у тебя есть время?
Это был риторический вопрос. Она никогда не говорила ему «нет». Джек уже отставил пиво и освободившейся рукой схватил ее грудь. Целуя жену взасос, кусая ей губы, он спросил:
– Трахнемся?
В последнее время Джейн привыкла к подобной манере. Грубое поведение мужа во время полового акта уже ее не шокировало и не удивляло. Просто Джек таким стал. Когда они только познакомились, все было иначе: он был ласковее, – однако после женитьбы постепенно менялся. Порой казалось, что он одержим тем, чтобы овладеть ею или войти в нее глубже и сильнее. Джек вел себя так, даже когда она была беременна, что иногда вызывало у нее страх, но все как-то обошлось. Врачу она постеснялась тогда сказать о своих опасениях.
Теперь Джек привлек ее к себе, терся об нее, кусал ее нижнюю губу. Потом он на мгновение оторвался и заметил:
– Знаешь, я все-таки рад, что заехал домой. Это лучше ленча в городе.
Джейн рассмеялась, но глаза ее в этот день не улыбались. Джек схватил ее за руку и повел по коридору в спальню, которая находилась в дальнем конце дома. Он сам так спланировал, и Джейн порой думала, что муж так сделал, чтобы дети не слышали звуков, долетавших из спальни родителей.
Когда они вошли в спальню, Джек захлопнул дверь и закрыл ее на ключ. Он никогда не опускал на окнах жалюзи; впрочем, дети и так не могли бы ничего увидеть, находясь в бассейне, да и Джейн с радостью отвела взгляд на деревья, когда он грубо опрокинул ее на пол и сдернул с нее купальник. Расстегнув лишь «молнию» на брюках, он безо всяких прелюдий, без ласк вошел в нее. Руками он, как всегда, грубо мял ей груди, а потом стал кусать соски. Случалось, он кусал их до крови, но на этот раз только теребил, пока Джейн сама не возбудилась и не стала тихо стонать в его руках. Затем, к ее удивлению, он отстранился, некоторое время ласкал ее губами, после чего обеими руками широко развел ей ноги и снова вошел, на этот раз окончательно; издал громкий крик, потом длинный мягкий стон и затих на ней. Удовлетворенный, довольный собой, он напоследок касался пальцами грудей жены и не видел слез, которые медленно текли из ее глаз.