Отец мой, Гавриил Яковлевич Кротов, был самобытным и активным педагогом. Логика советской эпохи загнала его в лагерь на семнадцать с половиной лет. Даже когда он вышел, лагерь снился ему до конца жизни. А мне до сих пор помнятся наши свидания: трое суток в году, на протяжении которых мы пытались восполнить то общение, которого нам обоим не хватало.
Среди стихов этого цикла есть и написанные в 1974 году, когда до освобождения отцу оставалось ещё два года, и в 1988 году, когда уже прошло несколько лет после его смерти.
Он рядом – родной мой попутчик.
Его взгляд и рука – со мной,
на пути к нему.
В трёхвагонном поезде, как в ковчеге:
кто на свидание, кто на службу, кто отсидел.
Общее дыхание – узорами на стеклах.1
Это ж надо – какое название!
Как было бы смешно,
если бы не дорога – от лагеря к лагерю.2
Вышки, овчарки, охранники.
Горы паутинной проволоки у забора.
Тихо, как в деревне.
Стены этого клуба разрисованы отцом
по мотивам русской истории.
Меня привёл туда приветливый замполит.
Не осталось даже пустого простенка,
где кто-нибудь когда-нибудь нарисовал бы
тебя с красками – под конвоем.
Мордовский мороз, колючая проволока.
Радио разносит по бараку
вольнолюбивую поэзию декабристов.
Встреча двух болтливых сверчков
в квадратной раковине
внимательного уха.
Накурено и жарко.
Но эти светлые глаза
несут свежесть и ветер.
Громадную яичницу с салом
пододвигает ко мне исхудавшая рука.
– Ешь, сынок, а я посмотрю.
Трое суток на свидание с отцом.
Он – год готовился.
Мне – год вспоминать и обдумывать.
Столько порассказано, что не хочется жить.
Не хочется жить просто так.
Только по-настоящему.
Ты оторвал карман от полосатой куртки
и протянул мне – на память.
На память о том, чего не забыть.3
Снимаю сапоги, разматываю портянки.
Что они ищут? чего боятся?
В какой я стране? в какой эпохе?4
Иду от лагеря по узкоколейке.
Вокруг зимний лес, тьма и безлюдье.
Здесь уже не страшно.
Падают снежинки дней и недель.
Пушистые сугробы воспоминаний
о часах и минутах зимней встречи.