К концу длинной речи у Игоря запершило в горле, и он еще хлебнул кофе. На печенье и конфеты они даже не смотрели. Осипов задумчиво вертел свою чашку на одном месте.
– Слушай, ну ты меня озадачил, – наконец, произнес он. – Допускаю, что все это правда, потому что это вполне возможно, а ты размышлял об этом больше меня. Мне, признаться, такое в голову не приходило, но логика в этом есть, поэтому… Бедный Сенечка. Я даже не представляю, где он может сейчас находиться, Игорь. Ты погоди, я на минуту.
Он вышел из кухни и вскоре вернулся с блокнотом в руках, который он тщательно перелистывал. Игорь вопросительно на него посмотрел.
Он пояснил:
– Мне самому еще никогда не попадались дела о сектах, и я не знаю, с какой стороны к ним подступиться. Но в прокуратуре есть следователь, он недавно приехал из Москвы, так вот про него говорят – настоящий спец по всяким «неформалам». Вроде бы он буквально уничтожил одну большую группировку сатанистов до самого основания. Хотя – если хочешь знать мое мнение – это сродни организованной преступности, похоже на гидру: на месте одной отрубленной головы вырастает две.
Игорь заметил с тревогой:
– Ты настроен пессимистически.
– Так и есть. Вот, его телефон.
– Сегодня воскресенье.
– У меня и домашний телефон есть. Но рассказывать ему будешь сам. Я немного не в себе, да и сведения все у тебя… Звонить?
– Конечно. Сеню надо найти как можно быстрее.
Они перекочевали в комнату и сели на диван. Осипов подвинул к себе телефон, снял трубку и вдруг засомневался:
– Ты точно уверен, что это секта?
Игорь воскликнул раздраженно:
– Господи, Осипов! Я бы все на свете отдал, чтобы это было не так! Но мой лучший друг и одноклассник берет у Сени Шевченко какую-то книгу почитать, а через несколько дней он уже лысый, чужой и грозит уйти из дома, если ему будут мешать! Дай сюда телефон, я сам позвоню твоему специалисту. Как его зовут?
– Тихо, не мешай. А то собьюсь.
Следователь был дома, чему они не удивились – все-таки воскресенье и полдень. Звали следователя Максим Петрович Булатов. Он не стал обсуждать детали по телефону и предложил им приехать к нему домой, не очень далеко, на проспект Гагарина, возле Дворца Спорта и гостиницы «Ока», и поговорить более обстоятельно. Голос у него был тихий и спокойный, противоречащий напряженному состоянию Осипова и Игоря, и он обнаружил не показное знание предмета. Особая сложность таких дел связана с тем, что невозможно провести разоблачение напрямую – так всегда наносится вред простым людям. Теоретически существует система образования и функционирования таких организаций, но чтобы их ликвидировать, к каждой из них нужно иметь индивидуальный подход. Как правило, основная идеологическая деятельность их протекает тайно, поэтому о ней никогда ничего не бывает известно, и следовательно, им нельзя предъявить не только доказательств или улик, но даже и самих обвинений. Кроме того, любое, пусть и незначительное соприкосновение с этой областью жизни чревато грандиозными неприятностями и постоянным риском абсолютно для всех вовлеченных в это, начиная с идейного вдохновителя и заканчивая случайным прохожим, встретившимся с кем-нибудь из так называемых «посвященных». Это – огромная черная дыра, которая всасывает в себя всех, кто к ней неосторожно приблизился. Это – фантастический преобразователь, который навсегда изменяет душу и тело человека.
Да, Максим Булатов знал в этом толк. Осипов присмирел, но отнюдь не собирался отпускать Игоря одного на эту встречу. А Игорь, собственно, не возражал. Две головы – хорошо, а три – лучше, и вообще, чем больше народу возьмется за дело с умом, тем больше шансов достичь положительного результата.
Перед уходом они все-таки напились кофе с печеньем и конфетами. Осипов зевал до слез. Игорь, глядя на него, тоже начал зевать и отчаянно захотел спать. Поэтому он рассвирепел:
– Вот Сенька Шевченко! Вечно он создает проблемы, причем не себе, а другим! Вот только попадись он мне. Накостыляю по шее.
Осипов переоделся. Он тоже про себя обещал устроить взбучку глупому мальчишке, как только он отыщется. Черт побери, вокруг него кипят такие страсти. Люди не спят ночами, а ему – хоть бы хны! Заварил кашу, а окружающие его спасай, иначе он погибнет. Что за манера перекладывать решения на посторонние плечи.
Спать хочется.
– Я читал, одной из самых ужасных пыток средневековья была такая, когда человеку не давали спать, – подливал масла в огонь Игорь. – Даже хладнокровнейших еретиков инквизиция раскалывала буквально в течение…
– Игорь! – простонал Осипов, запирая входную дверь. – Умоляю, ни слова о сне!
– Ладно. Пошли.
Во дворе было необычайно оживленно. Сперва ни Осипов, ни Игорь не обратили на это внимание, целиком и полностью поглощенные своими мыслями. Но вот, уже почти выбравшись из толпы, они удивились тому, что все дружно глядят вверх, задрали головы, как будто там грядет солнечное затмение. Осипов и Игорь тоже глянули туда, скорее машинально, чем из любопытства, и тут же застыли, пригвожденные к месту зрелищем, которого еще не видывал этот двор. Там, наверху, на крыше, стоял человек. Его фигура на такой высоте казалась крошечной, на фоне неба и яркого солнца – хрупкой и прозрачной. Она лепилась на самом краю парапета, балансируя и раскачиваясь, как канатоходец, но не уходя с парапета. Это было ужасающее и вместе с тем чарующее зрелище.
Фигура что-то крикнула сверху, но с такой высоты ничего нельзя было услышать.
– Прыгнет! Прыгнет! – зашелестела толпа.
Прыжок с крыши девятиэтажки – на это надо было решиться, но несчастный мог сорваться оттуда в любой момент и без необходимости прыгать.
– Пусть вызовут пожарных, – приказал Игорь Осипову. – Или сам вызови.
А сам заработал локтями, проталкиваясь к подъезду.
– Ты куда? – удивился Осипов.
– Наверх.
– Зачем?
– Это же Сеня!
– Что? Откуда ты знаешь?
– А больше некому! Поторопись с пожарной машиной!
Игорь активно пробирался сквозь толпу и никак не мог придумать, чем удержать Сеню на парапете до того, как он услышит свое оправдание. Лифт, как всегда, ехал очень медленно. Зато дверь на крышу оказалась без замка, ручка была прикручена проволокой, которую любой мальчишка осилит в два счета. Игорь подтянулся на руках и очутился на крыше. Он двигался осторожно – не спугнуть бы Сеню – и прислушивался, не едут ли пожарные. Не может быть, чтобы до сих пор никто не додумался вызвать пожарных, «скорую помощь» и милицию.
Сеня увидел его раньше, чем он увидел Сеню.
– Не подходи! – раздался визг у него за спиной. – Не подходи, я спрыгну!
Игорь резко повернулся и замер, протянув вперед руку:
– Не делай глупостей. Слезай оттуда.
Его голос, в отличие от Сениного фальцета, звучал достаточно ровно. Снизу не доносилось ни единого звука – слишком высоко. Сеня стоял на краю парапета, боком к пропасти, и старался туда не смотреть. Он был жалок до невозможности – худенький, сутулый, серый, с похудевшим лицом и диким блеском глаз. У него тряслись руки, ветер трепал его куртку и брюки, и от этого казалось, что он трепещет, как осиновый лист, и его вот-вот унесет с очередным порывом.
– Не подходи! – крикнул Сеня еще раз. – Спрыгну!
– Спокойно, Сенечка, – ответил Игорь. – Я не подхожу. Я стою на месте. Пожалуйста, сойди вниз. Хотя бы на одну минуту, Сенечка, мне надо тебе кое-что сказать.
– Я все знаю и без тебя!
– Ты ничего не знаешь.
Игорь медленно продвинулся на шаг вперед, не спуская взгляда с Сени.
– Не шевелись! – кричал тот вне себя.
Игорь не шевелился.
– Я знаю все! Я убил отца Александра!
– Нет, глупый!
– Да! Его убил Плескач, а я всегда с ним! Уходи отсюда! Я – убийца!
– Да нет же! Выслушай меня! – Игорь неосторожно бросился к нему, он в ответ оторвал ногу от парапета и повис над бездной, его лицо в этот момент сияло каким-то торжеством, словно он был так могуществен, что мог диктовать условия целой планете. Игорь в ужасе остановился и сложил руками примирительный жест:
– Я стою! Я не двигаюсь! Вернись на парапет, пожалуйста. Не прыгай, пока я тебе не скажу, что произошло вчера. Ты можешь подождать немного… с прыжком?
Сеня улыбнулся и поставил ногу обратно на парапет. Он тяжело дышал, но, очевидно, не боялся смерти в том виде, как он ее себе представлял. Он был перевозбужден близостью и реальностью смерти и не контролировал себя, но он не был безумен. В таком состоянии было бесполезно взывать к логическому мышлению, поэтому Игорь пробовал воздействовать на его чувства.
– Сеня, ты ошибаешься. Тебя там не было.
Труднее всего было оставаться неподвижным, когда хотелось подбежать, схватить дурака и стащить его с парапета в безопасное место.
– Ты врешь!
Но при малейшем движении Сеня заносил ногу над краем и со все большим усилием возвращал ее обратно. При этом ему доставляло противоестественное удовольствие видеть, как Игорь слушается его команд – прямо-таки не Игорь, а дрессированный пудель.
– Не вру. Я видел Плескача и его банду, это правда. А тебя там не было. Спустись вниз, пожалуйста.
– Врешь. Вот я сейчас спущусь вниз и меня сразу поймают, повезут в тюрьму за убийство! Я что, по-твоему, идиот?
Игорь чуть было не ответил: «По-моему, да».
– Ты не идиот, Сеня. Ты просто болен. Никто не собирается везти тебя в тюрьму. Тебя не за что везти в тюрьму. Спускайся.
– Ни за что! Я убил его!
– Да никого ты не убивал! С чего ты, в конце концов, взял, что отец Александр убит?
– Мы с Плескачом его убили!
– Тебя там не было! И отец Александр не умер! Он жив, ты меня слышишь? Он тоже знает, что тебя там не было! Спускайся же, Сеня.
– Что ты говоришь!
Игорь подвинулся еще на шажочек ближе.
Теперь их разделяло расстояние около десяти метров. Преодолеть его и схватить Сеню прежде, чем он спрыгнет вниз, сумеет только какой-нибудь натренированный сотрудник какого-нибудь спецподразделения. Игорь не рисковал.
– Успокойся хотя бы на минуту, Сенечка, и раскинь мозгами. Отец Александр жив. Тебя не было там, мы там тебя не видели. У тебя нет никаких оснований прыгать.
– Ты все врешь.
– Глупый. Какой мне смысл врать?
– А такой! Посадить меня в тюрьму! Не дождетесь! Нашли дурака!
– Сенечка, успокойся, пожалуйста. Ну неужели ты не можешь подумать об этом? Ты бы сразу все понял и спустился.
Думать Сеня действительно уже не мог. Его замкнуло, он жил своими последними ощущениями, а разум был уже мертв.
– Сеня, ты посмотри на меня. Ты меня узнаёшь? Я – Игорь Белояр, слышал про такого? Мы учимся в одном классе. Ты часто приходишь ко мне в гости, когда показывают хоккей или футбол.
– Ты что, спятил? Я прекрасно тебя знаю!
– Тогда вспомни и скажи мне, я хоть раз тебя обманывал?
– Понятия не имею! Все умеют обманывать и притворяться!
Игорь вдруг тоже почувствовал панику, словно и он стоял на краю парапета и глядел вниз, на колыхание толпы, собравшейся во дворе.
– Я не притворяюсь, Сеня.
В это время на крышу поднялся еще один персонаж – Осипов. Ни Игорь, ни Сеня его не заметили, он спрятался и выжидал удобный момент для вмешательства.
– Не подходи!
– Не подхожу. Не бойся меня, Сеня.
– Я не боюсь тебя!
– Тебе никто не желает зла, Сеня. Умоляю, сойди вниз.
– Ни за что!
Игорь по-прежнему не спускал с него глаз и пытался незаметно придвинуться еще ближе, и заодно брал себя в руки. Пробудить процессы мышления у Сени в голове не получилось пока, но не годится и самому терять контроль над собой. Должно быть, это заразительно. Нет, надо срочно сконцентрироваться.
Внезапно Сеня опустил голову и провел рукой по глазам. Его лицо исказила гримаса, он стал говорить более связно.
– Другого человека я не слушал бы даже. Но ты, Игорь, меня поймешь. Для меня нет дороги дальше. Я не могу жить. Впереди у меня ничего нет. С самого рождения я совершал одни только ошибки, и каждая ошибка запутывала меня больше и больше в эти сети. Ты думаешь, я умру, когда спрыгну туда? Нет, я не умру. Потому что я уже умер. Может быть, я и не рождался вообще. И не жил никогда.
– Это не так.
– Так. Сравни хотя бы нас с тобой. Ты – супермен. А я – неудачник, наркоман, убийца. Разве ты не видишь? Я давно сошел с ума. Я теряю память и исчезаю с лица земли.
– Суперменов не бывает.
– Бывает. У меня нет будущего, Игорь. Я разрушен, и душой, и телом. Я не человек, а зомби.
– Ерунда. Тебя можно вытащить.
– Я один.
– Нет.
– Я никому не нужен!
– Сеня, не малодушничай. У тебя есть младшая сестра, которая без тебя просто погибнет, потому что за нее некому будет заступиться. Ты способен оставить Людмилку в таком же одиночестве, какое кажется тебе сейчас?
Теперь между ними было чуть больше пяти метров. Их уже можно было преодолеть в доли секунды и схватить Сеню. Проклятие, где пожарные? Если бы внизу что-то менялось, Сеня это заметил бы, а он по-прежнему стоял на парапете, скрюченный от отчаяния, как вопросительный знак. В лицо ему светило солнце, от которого он ничем не мог загородиться, и оно безжалостно обнажало Сенину боль и разочарование.
– Я больше не могу, Игорь!
– Тихо, Сенечка. Спустись сюда. Все будет хорошо. Мы тебе поможем – отец Александр, я, Осипов. Плескач отправится в тюрьму, а ты забудешь обо всей этой дикости и начнешь жить заново. Спускайся.
– Нет! Все кончено!
– Представь себе: сейчас внизу наверняка стоит Людмилка, смотрит сюда и дрожит от страха. Сеня, ты жестокий, если заставляешь ее переживать это.
Служебные машины всё не появлялись из-за нерасторопности зевак – они не торопились звонить в соответствующие инстанции, чтобы во время их отсутствия не произошло что-нибудь, самое интересное.
– Не подходи ко мне!
– Не подхожу.
– Ты все это придумал, но меня этой сказкой не успокоить. Тебе и Осипову я не верю. А отец Александр, даже если и жив, тоже солжет во имя спасения, что будто бы меня не было. Я же знаю, что я там был! Я опомнился там, неподалеку от трупа и от вас с Осиповым, и все видел и слышал. Нет, Игорь. Это конец.
– Конец бывает только в конце, Сеня, а для тебя еще не все потеряно! Ну зачем ты заставляешь всех страдать.
– А я? По-твоему, мне так легко? Я всю жизнь находился в состоянии шока! Мне надоело! Надоело равняться на других и сравнивать себя с другими! Надоело терпеть этот кошмар! У меня темнеет в глазах от усилий, и я больше не могу!
Игорь протянул к нему руку:
– Спускайся ко мне, пожалуйста.
– Не подходи!
– Не подхожу. Только спускайся.
– Не могу!
Игорь устал бороться с ним на расстоянии и ждать подкрепления, поэтому он мысленно сконцентрировался и решил начать подготовку к прыжку.
– Сеня, все, что ты мне сказал, не имеет смысла говорить на крыше девятиэтажки. Ради Бога, я же вижу, что у тебя есть все шансы выкарабкаться и зажить новой жизнью, без всяких Плескачей, наркотиков и прочей дребедени. Ты не один. У тебя есть друзья, которые всегда тебя поддержат в трудную минуту, и Людмилка, которую именно ты должен поставить на ноги, так как у нее-то действительно никого больше нет, только старший брат. Ты запутал свою жизнь еще и тем, что не доверял нам, мне и Осипову, хотя доверял Плескачу, а это, согласись, немножко странно. Но, Сенечка, еще не поздно все исправить. Плескач рано или поздно будет взят и получит по заслугам. Не надо думать, что никто не пожалеет о тебе, если ты умрешь. Но ты ведь не умрешь, правда? Отец Александр нам не простит, если ты умрешь.
Сеня молчал и корчился от боли на краю парапета.
– Спускайся.
Игорь сгруппировался для решающего прыжка, как вдруг с резким звуком, звуком пушечного выстрела, захлопнулась от сквозняка дверь, ведущая сюда. По крыше разнесся ее грохот и писклявое треньканье примотанной к ручке проволоки. Сеня весь встрепенулся, даже подскочил в попытке повернуться в другую сторону:
– Кто здесь? Не подходи!!!
Окончание его крика доносилось уже не с парапета и стремительно удалялось вниз. Сеня не удержал равновесия и сорвался. Впечатление было такое, словно из проектора выдернули слайд. Мгновение назад он стоял вот тут, перед глазами, и нет его, он исчез за краем парапета, и не существует силы, которая могла бы вернуть его обратно. Через несколько секунд убийственной тишины толпа завопила, заулюлюкала, забилась в истерике и отхлынула от крови, как от огня.
А на крыше царила полнейшая тишина, только ветер дул в уши.
Осипов покинул свое укрытие, подбежал к парапету и глянул во двор. И негромко ругнулся – там прибыли уже милиция, врачи и целых две пожарных машины, и занимались своими делами.
Еще чуть-чуть – и Игорь стащил бы Сеню с парапета.
Осипов повернулся к Игорю. Тот замер, как соляной столб, на половине подготовки к прыжку, с полусогнутыми коленями, с протянутыми руками, всем своим существом устремившись вперед, за Сеней, и взгляд его широко раскрытых глаз тоже замер – на той точке, где минуту назад находился Сеня.
О Господи, его нет.
Господи, неужели его действительно уже нет?
Дверь снова дала о себе знать – это забирались на крышу работники милиции. Осипова они знали лично и приветливо с ним поздоровались, а вот фигура Игоря их озадачила. «Наш с погибшим друг, – шепотом пояснил Осипов. – Он пытался убедить его сойти с парапета. Не успел. Но, ребята, это было ужасно. Давайте уведем его отсюда».
Игорь не сопротивлялся, когда его уводили с крыши, но каждую секунду оглядывался туда, где стоял Сеня, и сам был бледный и холодный, как труп.
Немного о любви
Когда Борис Новиков привел Фаину к себе в гости, то есть домой к Тимофеевым, о ней была наслышана уже вся улица. Борис был увлечен как никогда. Имя девушки он повторял даже наедине с самим собой. Ее образ преследовал его везде. Он видел девушку во сне – а до встречи с ней он вовсе не видел снов. Мысленно он разговаривал с ней в ее отсутствие и забросил свой «Город мертвецов», который до того семимильными шагами продвигался вперед.
Было одно «но» в этом радужном состоянии – теперь Борис не снимал маску и в полном одиночестве. Он осознавал свою влюбленность, но яростно этому сопротивлялся и уверял себя, что ничего подобного не происходит, а то, что он испытывает к Фаине – не более чем придуманный им с самого начала спортивный азарт и привлекательность борьбы. Ему было стыдно признаться в любви, так как он считал любовь непростительной слабостью, недостойной мужчины. Но, разумеется, при Фаине он в эти подробности не вдавался. Со стороны их отношения напоминали хождение борцов по кругу в ожидании нападения и с подготовкой собственной атаки, и оба пристально следили друг за другом. А на самом деле Фаина просто смирилась с присутствием в своей жизни Бориса и надеялась своим равнодушием его разочаровать очень скоро, избавиться от него и вернуться на круги своя. А уж он лез из кожи вон, обхаживая ее. Но не забывал и об осторожности, прежде всего не подходил к ней слишком близко и, тем более, не прикасался к ней и пальцем, чтобы не вылететь с треском в самом начале матча.
В гости к Тимофеевым – громко сказано. Они встретились возле школы в субботу, в короткий день, так как в этот вечер Петр Николаевич хотел отметить какую-то годовщину, и день Фаины был расписан по пунктам, и в каждый из пунктиков напросился Борис. Пункт А: сходить в магазин за продуктами. Пункт Б: приготовить обед на большое количество человек, поскольку Петр Николаевич пригласил на ужин несколько знакомых и друзей. Пункт В: Фаина и Борис тоже приглашены, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Поэтому Борис сразу после лекций помчался к Фаининой школе, пока она не ушла, и забежал домой – оставить книги и сопровождать далее Фаину, не отвлекаясь на окружающих.
Тимофеевы, кроме Эдгара, были дома. Они официально раскланялись. Марианна широко улыбнулась, увидев перед собой ангельское воплощение, а Виктор Егорович восхищенно и мечтательно распахнул глаза… Сама Фаина, смущаясь таким теплым приемом и краснея, протягивала им свою маленькую ручку для приветствия. Виктор Егорович не удержался и как-то по-светски поцеловал эту ручку, точно как королеве. Тут Борис поневоле возгордился своей избранницей, сумевшей понравиться Тимофеевым, особенно Виктору Егоровичу, – сразу заметно… Это была гордость богача, ухитрившегося где-то достать невиданной красоты жемчужину.
– Подожди минутку, я быстро, – попросил он и поскакал по лестнице наверх, в свою комнату, переодеться и оставить учебники и тетрадки.
А Марианна предложила Фаине:
– Посиди, пожалуйста. Если хочешь, я поставлю чайник.
– Ой, нет, не надо, извините, – спохватилась Фаина. – У нас и так много дел, я боюсь не успеть.
Помолчала и добавила:
– Лучше бы Борис не шел со мной. Мне помешает, да и самому никакой пользы. Я просила его не идти, но он не слушается.
Тимофеевы заулыбались.
– Боря не очень тебе помешает, – произнесла Марианна. – Он, конечно, бывает приставучим, но в общем, он просто прелесть. А что будет отмечать твой папа?
– Годовщину свадьбы. Он отмечает ее каждый год, как если бы мама была жива. Наверное, для него она и правда до сих пор жива.
На лестнице появился Борис. Он так торопился, что чуть не кубарем скатился со второго этажа и предстал перед ними радостно-сияющий:
– Я готов. Пойдем?
Фаина вздохнула:
– Пойдем. До свидания.
Последние слова относились к Тимофеевым. Те наперебой стали звать ее приходить еще, и не на минуточку, как в тот день, а посидеть подольше, поболтать, и Борис, куда ты ее прячешь, почему не приводил ее раньше… Борис в ответ на это сделал большие глаза и увел Фаину, которая от смущения стала розовой, как цветок.
– Они хорошие, – сказала она, когда они вышли из дома. – Никогда бы не подумала, что они станут так радушно меня принимать, потому только, что ты меня привел.
– Ты не права, – горячо возразил Борис. – Они всегда такие. Просто ты не замечаешь тех, кого, по твоему мнению, не стоит замечать. Ты сознательно сузила свой мир до размеров личного мирочка. Это нехорошо, твой папа тоже так считает.
Она промолчала.
Они зашли к Ордынским, чтобы Фаина тоже переоделась и оставила свою школьную сумку. Они застали Петра Николаевича, собравшегося куда-то уходить. На удивленный взгляд дочери он объяснил:
– Из Разовки приходили, там надо кое-что исправить в церкви. Так я должен идти, но к вечеру вернусь, и мы поужинаем. Просто немного позже, чем запланировали.
Фаина огорчилась, а Борис обрадовался: у него будет больше времени побыть наедине с девушкой. Она взяла хозяйственную сумку и деньги. Они вышли из дома вместе, но направились в разные стороны. Петр Николаевич – плотничать в Разовку, Борис с Фаиной – в магазин за продуктами.
В гастрономе было много народу. Фаина попросила:
– Подожди меня здесь, пожалуйста.
– Я пойду с тобой, – заупрямился Борис.
Она пожала плечами, мол, твои дела, поступай как хочешь, а я за последствия не отвечаю. Выяснилось вскоре, что она была права, так как он оказался в пренеприятнейшей ситуации, в которую попадал очень редко. Продовольствием как Новиковых, так и Тимофеевых, снабжали главы семейств, минуя розничную торговлю. Два раза в неделю, в одно и то же время, словно по расписанию, Марианна, и иногда Борис и раньше постоянно Эдгар разгружали служебную машину – блестящую белую «Волгу» восемьдесят восьмого года выпуска. И теперь Борис маялся, чувствуя на себе отчужденные взгляды покупателей и продавцов. Он ощущал себя униженным. Его фигура была неуместна здесь. И похоже, Фаина ничего такого не испытывала, в отличие от него, и вела себя спокойно и кротко. Ее темные ресницы были опущены в пол, пока она стояла в очередях, и такие же темные тонкие брови задумчиво напрягались, пока она выбирала покупки. Нежная кожа была бледная и матовая, лицо светилось – она явно принадлежала не к породе обычных людей, думал Борис, глядя на нее. А она будто забыла, где находится она, и где находится Борис, она будто забыла о его существовании. Они обошли все отделы, купили хлеб, колбасу, рис, сахар, сметану, лук, чай в пакетиках, баночку зеленого горошка, яиц десяток и банку сардин в масле. По мнению Фаины, этого должно было хватить для обеда, а на десерт она долго смотрела на развесное сладкое печенье, но со вздохом вынуждена была признать, что на такую роскошь денег у нее нет. Гостям придется предложить, как и хозяевам, хлеб с маслом и вареньем. Борис почувствовал себя круглым идиотом – он не привык отказывать себе в чем бы то ни было, особенно из-за нехватки денег. Но он не успел отреагировать на этот факт, так как ему была вручена одна из двух сумок, и они заспешили к выходу. Точнее, заспешила Фаина, а Борис только старался двигаться в ее темпе. Произошел еще один забавный эпизод, когда Борис уже навострился на ликеро-водочный отдел гастронома, а Фаина прошла мимо, даже не глянув на стройные ряды бутылок со спиртным, чем удивила своего спутника и озадачила: неужели они будут праздновать вовсе без алкоголя? Разве так можно? Что же это будут за празднование такое? Но факт остается фактом. Спиртное не существовало для Фаины, оно не удостаивалось ее внимания как мерзость, гадость и грех непрощенный. Но она с действием спиртного пока не сталкивалась лицом к лицу, поэтому не боялась. А Борис чуть не застонал от разочарования. Однако удержался – вовремя заметил ее косой испытующий взгляд Она не забыла новогоднюю вечеринку у Эдгара Тимофеева!
А ну и пусть. Какое это имеет значение.
На выходе из гастронома он поставил сумки, Фаине сказал:
– Подожди, я сейчас вернусь, – и быстренько сбегал в кулинарию, где выбрал на десерт самый красивый из имевшихся там тортов, так впечатлило его сожаление Фаины по поводу сладкого. Кстати, она, увидев его с коробкой, тут же догадалась обо всем и нахмурилась, начала было упираться. Но он тоже нахмурился и возразил:
– Этот торт не для тебя, и даже не для Петра Николаевича. Он для твоей мамы, ясно?
– Нет. Мне это не нравится.
– А мне очень нравится.
Спорить с ним не было смысла, и она не стала. Они пришли к ней домой в нормальном, даже веселом расположении духа от предвкушения приятных хлопот по приготовлению праздничного обеда. Борису удалось по пути разговорить Фаину, и она объясняла ему, что, почему и как она будет готовить, и в ее тоне не было ни малейшей натянутости, а только милая детская наивность и прелесть, а когда она была такой и не дичилась, Борис просто терял голову.
Петра Николаевича, разумеется, еще не было. Этот факт снова огорчил Фаину и снова обрадовал Бориса – он, конечно, очень уважал товарища Ордынского и испытывал удовольствие, находясь в его обществе, но куда большее удовольствие он получал от общества его дочери. Оставив куртки в прихожей, они ввалились на кухню и принялись вдвоем разгружать сумки и нагружать холодильник. Фаина все еще вела себя раскрепощено, и Борис отвечал ей в тон, но ни в коем случае не перегибал палку – девушка в любой момент могла решить, что товарищ зарвался и его надо поставить на место. За время их знакомства Борис научился ценить минуты, когда Фаина живая, а не чужая и отстраненная.
– Кто придет сегодня в гости? – спросил Борис, подставляя, вслед за Фаиной, руки под кран – чистота залог здоровья.
– Если бы я знала! – ответила она, снимая с крючка полотенце, и они стали вытирать руки, каждый своим концом одного полотенца.
– Как же так, – удивился Борис. – А вдруг продуктов не хватит?
– Хватит, – беспечно сказала она. – Гости обычно тоже приходят не с пустыми руками. Кто приносит пирожки, кто еще что-нибудь. Обязательно испекут и принесут. Это очень вкусно. Впрочем, я сомневаюсь, то ты пробовал пироги или другую выпечку – ты живешь не в таких условиях.
– Опять?! – возмутился он. – Ну, это уже слишком! Тетя Маша печет замечательные пироги, сладкие, с яблоками! Ты относишься ко мне так, будто я из рода вампиров!
– Иногда мне так кажется, – ответила она.
– Просто ты человек предубежденный, – проворчал он. – С чего начнем?
Она по привычке заколебалась:
– Слушай, ну не вмешивался бы ты в приготовление еды, это не твое дело…
Он разозлился не на шутку.
– Фаина, прекрати отстранять меня от своей жизни! Не выйдет. К тому же, я тебе не помешаю. Если ты готова, то начинаем. А то твой папа приведет толпу гостей, а мы тут все еще копошимся.
– Спорить с тобой бесполезно.
– Это точно.
Сначала они приступили к приготовлению салата. Она надела фартук, после долгих уговоров выделила фартук и Борису. Волосы, чтобы не мешали, она заплела в косичку и от этого стала очень взрослой и очень серьезной, но улыбка Бориса придавала им обоим вид детей, играющих в семью. Мундирная картошка, сваренная заранее, еще с утра, была ими почищена и нарезана в первую очередь и высыпана горкой в миску. Пока они ею занимались, на сильном огне кипели яйца, потом хозяйка поставила их под холодную воду, а на удивленный взгляд Бориса объяснила:
– Так их легче будет чистить.
Борис и не подозревал, что существуют такие премудрости в таком, казалось бы, элементарном деле, как варка яиц. И резать их оказалось намного труднее, чем он думал раньше. Но он видел, как косилась на него Фаина, с намерением отобрать у него нож при малейшем намеке на неловкость или недовольство, и он терпел. Даже шутил. С Фаиной рядом ему все нравилось.
– К сожалению, я не помню мою маму, – произнесла Фаина. – Знаю ее внешность по фотографиям. А какая она была … внутренне, в духовном плане, я имею в виду, этого я не знаю. Даже не представляю себе, какая она была, как улыбалась, что ее радовало и что огорчало, на что она могла рассердиться и за что могла похвалить.
– Это плохо, – посочувствовал Борис.
– Да, – согласилась она. – Но я не могу разговаривать о ней с папой, он сразу расстраивается и становится сам не свой. Поэтому я не знаю, как они познакомились, как поженились, как жили вместе до того, как родилась я.
После яиц они приступили к нарезке соленых огурцов.
– А почему ты никогда не показывала мне ваши фотографии? – спросил Борис. – Мне давно интересно на них посмотреть!
– Не знаю, – пожала плечами она. – Как-то не было случая. Потом когда-нибудь покажу, если ты не передумаешь. Только не вздумай спрашивать у папы – расстроишь его и доведешь до слез.
– Хорошо, не буду. А ты не забудь показать!
С огурцами они справились быстро, как и с луком, и с колбасой. В большой миске возвышалась уже основательная гора крошева. Фаина доверила мужским рукам открыть банку зеленого горошка, слила в раковину воду и высыпала горошек в миску. Смазала салат сметаной, размешала, закрыла крышкой и засунула в холодильник. После этого они уселись чистить картошку для пюре. У Фаины это получалось намного ловчее, но и от Бориса была кое-какая польза.
– Я знаю только, что мама погибла, попала под машину, – продолжала Фаина. – Я тогда была совсем младенцем. Папа вырастил меня. С Божьей помощью, конечно. В Разовке тогда еще не было церкви. Она появилась… Вообще-то я не помню, когда точно она появилась, и когда у нас образовалась община – по-моему, очень давно. Вместо садика папа поручал меня жене отца Виктора, матушке Евгении. Она там смотрела за всеми детьми в общине, и это было гораздо лучше, чем садик. Мы не только готовились к школе, но и занимались полезными делами, и пили чай с вареньем и конфетами, и слушали рассказы о Боге и о церкви.
– Значит, ты с детства растешь в такой атмосфере.
– Да, с такого глубокого детства, что мои самые давние воспоминания связаны с нашей общиной.
Но Борис все еще не понимал:
– Минуточку. Что за община, если в Разовке еще не было церкви?
Фаина вздохнула от его тупоумия:
– Церкви, то есть храма, правда, не было. То есть она была когда-то, а потом ее разрушили. А община осталась. Люди собирались в доме старосты, продолжали сохранять традиции православия и добиваться возвращения церкви в деревню. Наконец, им разрешили устроить что-то вроде молельного дома и прислали священника, а несколько лет назад появилась возможность и храм восстановить. То есть не воссоздать его таким, каким он был раньше, а построить на его месте новый. Ну, ты его видел. Маленький такой, новенький, красивый.
– А отец Александр? – ревниво поинтересовался Борис.
– А что отец Александр? Он наш священник, мы его любим, уважаем и почитаем.
– И ты тоже его любишь?
– Я – в первую очередь.
– Понятно, – скрипнул зубами Борис.
Дело в том, что, хотя они встречались еще не так долго, у него успел развиться в отношении Фаины инстинкт собственника. По его мнению, Фаину открыл он, а посему она принадлежала ему, целиком и полностью. И каждый представитель ее общины, на его взгляд, покушался на девушку. Они, конечно, не были такими красавчиками, как Борис, но зато обладали в глазах Фаины неоспоримым преимуществом – они верили в Бога. А позиции Бориса были довольно-таки шатки. Он зависел от воли Фаины, а они – нет. Больше того, это она от них зависела и им подчинялась.
Вместе с картошкой она вымыла и поставила вариться рис. На этом их основная работа заканчивалась – в готовое пюре надо будет выложить сардины в масле, а в рис накрошить вареных яиц и смазать маргарином. Но Борис и Фаина из кухни не ушли. Они продолжали сидеть за столом, в фартуках, глядя друг на друга: Борис – ласково, Фаина – недоверчиво, но не испуганно. А чего ей бояться – у себя дома, да еще на кухне, где так много оружия защиты, если, конечно, она решится им воспользоваться. Да и он, Борис, вроде бы и не собирается нападать. И вообще, он стал вести себя не так несносно, с тех пор, как она позволила ему за ней ухаживать. Это странно – надо держать ухо востро.
– Где ты училась рисовать? – спросил Борис.
– Нигде, – ответила она. – Знаешь, в школе никто никогда не замечал, что у меня, может быть, есть какие-нибудь способности. Учитель рисования ничем меня не выделял среди других. А может быть, даже скорее всего, тогда во мне не было никаких способностей. Они проявились только в те дни, когда храм в Разовке начали восстанавливать. Для росписи к нам прислали художницу с высшим образованием, она училась где-то в академии, в Москве. Кроме того, она еще и хорошо поет в нашем хоре. Я смотрела за ее работой, и вдруг… Наверное, именно это и называют вдохновением! У меня как будто открылись глаза, я очень ясно увидела, что хочу изобразить и как это сделать. Наша художница одобрила мои попытки и с тех пор помогает мне, всегда подсказывает. Я поняла, что это – мой путь. Он приближает меня к Богу, может быть, даже лучше, чем молитва. Я мечтаю когда-нибудь создать цикл икон для разовского храма.
Она помолчала, и ее личико омрачилось.
– В чем дело? – поинтересовался Борис.
– Да так, – ответила она. – Ерунда. А впрочем, нет, не ерунда. Знаешь, некоторые священнослужители, и особенно монахи, я их много уже успела повидать, считают, что женщинам нельзя писать иконы. Когда они мне это сказали, я так расстроилась! Ведь среди них были три праведника, всеми уважаемые старцы. Правда, отец Александр успокоил меня – он сказал, что Господь со временем нас рассудит, и если правда на моей стороне, то я достигну цели. Это меня обнадежило, но не до конца.
– Почему?
– А вдруг в Разовке когда-нибудь появится священник, который думает точно так же, как те старцы? Тогда он, не дай Бог, выкинет из церкви мои иконы, потому что они будут написаны женщиной!
– Этого никогда не будет. Не забивай себе голову кошмарами и не принимай близко к сердцу отношение к тебе кучки мракобесов.
– Это не кучка мракобесов, – заступилась за них Фаина, но не очень решительно. – Они – уважаемые люди. Но… они ведь монахи. А монахи всегда считают женщину существом нечистым. А если точнее – исчадием ада, призванным сбивать праведников с пути истинного.
Борис улыбался тихо:
– Ну вот, а ты говоришь – не мракобесы.
– А откуда мы знаем, вдруг они правы, – заявила Фаина.
Борис не выдержал и усмехнулся. Эту девушку нелегко было убедить в чем бы то ни было, и еще труднее было ее переубедить.
– Фаина, окружающий мир меняется гораздо быстрее, чем твоя любимая церковь. Церковь приспосабливается к темпу жизни с заметным трудом.
– А зачем ей приспосабливаться? – не поняла Фаина. – Ее ценность в том, что в традиционном укладе сохраняется духовность.
Борис покачал головой:
– Заблуждение, Фаина. Духовность не зависит от уклада. В самых традиционных семьях попадаются настоящие чудовища, а на помойках могут вырасти лилии. В жизни людей просто с течением времени, с историческими переменами происходят необратимые изменения. Сейчас трудно представить себе, что когда-то вполне официально женщина не считалась человеком. Поэтому в наши дни цивилизованным людям кажется дикостью то, что до сих пор на гору Афон еще не ступала нога женщины – нечистого существа, а ведь там есть монастыри – замечательные памятники архитектуры. А бедные несчастные женщины лишены возможности увидеть их вживую. По-моему, это уже не традиционный уклад, а мракобесие.
– Отец Александр не такой, – сказала Фаина. – Он относится к женщинам точно так же, как и к мужчинам. И он проявляет уважение к нашей художнице, и одобряет мое желание научиться писать иконы. Это уже несколько лет является моей мечтой – единственной, самой светлой на свете мечтой. Мне кажется, я и мечтать по-настоящему стала только после того, как увлеклась рисованием. Наверное, именно так люди ощущают свое призвание. Это сродни посвящению, знаешь, в том числе и посвящению в монахи. До того я будто блуждала в тумане, и вдруг у меня открылись глаза, и я начала видеть мир, видеть людей. Однажды наша художница послала меня в Сироткино – там когда-то был монастырь, теперь его пытаются восстановить. Там надо было скопировать одну старинную икону, которая уже не подлежала реставрации. Это было очень ответственное поручение, особенно для меня, глупой и самонадеянной девчонки. Надеюсь, я с ним справилась, потому что никаких жалоб не последовало. Вот там-то и были самые счастливые дни в моей жизни! Тогда меня окружали со всех сторон единоверцы, единомышленники, вокруг царила наша вера, и я с утра до вечера занималась своим любимым делом, копировала икону, и ни одно постороннее вмешательство не нарушало эту благодать.
– Явный намек на меня, – заметил Борис.
Она на минуту остановилась, затем не стала увиливать:
– Да, ты прав. Но ведь ты на самом деле являешься вмешательством в мою личную жизнь и мою личную благодать.
Борис почувствовал раздражение:
– Ну да, и там, конечно же, не было ни одного парня, а если они и были, то ты не считала их вмешательством, а, не сомневаюсь, и сама присоединялась к их благочестивой компании, чтобы от них почерпнуть еще чуток благодати, а то своей, как я понимаю, не хватало.
За такое нападение можно было вылететь отсюда с треском, Борис это осознавал, но остановиться не успел, да и не хотел, таким сильным оказалось это его раздражение.
Но, к его удивлению, Фаина вовсе не собиралась выставлять его из квартиры. Она только повыше подняла голову, а ее ярко-розовые губы улыбались с высокомерной снисходительностью королевы.
– Вот-вот, – сказала она. – В этом вся твоя так называемая сила, а на самом деле это слабость. Как будто у меня на уме одни парни. Впрочем, вы, мирские, буквально зациклены на этом. Девушки думают о парнях, а парни – о девушках.
Это спокойствие и уверенность в себе подлили масла в огонь.
– Только не надо утверждать, что ты никогда не задумывалась о парнях!
Она улыбнулась шире:
– Наконец-то, я вижу твое подлинное лицо. Ты подходишь ко мне со своей меркой, как выражается мой папа – каждый судит по себе. Тебе трудно в это поверить, и ты наверняка мне не поверишь, но я действительно не думаю о парнях. И конечно же, в моих мечтах об идеальной жизни для меня нет ни единого парня. Извини, тебя в моих мечтах тоже нет.
Борис прямо-таки остолбенел:
– Что за ерунда! Все девушки думают о парнях! Это нормально!