Хотя ни одного Тимофеева поблизости не было, Борис говорил в трубку исступленным шепотом, в надежде не испортить впечатление о себе этим нелицеприятным разговором. Круглый год, в любое время суток и при любых обстоятельствах он боялся своего авторитетного отца. Боялся буквально до трепета в коленках. Даже находясь так далеко, он чувствовал влияние отца и ничего не мог с этим поделать. Его отец был сделан из кремня, сродни норвежским скалам – такой же высоченный и обледенелый.

О Фаине он и не обмолвился.

– Пап, я недавно вспомнил наши прошлые каникулы, в Ялте. Давай и этим летом туда съездим, а? Ну ты постарайся, чтобы получилось. Тебе же самому очень понравилось, я знаю. Ладно, заканчиваю. Маме и Славке большой привет. Приеду после сессии на пару дней. Пап, я тут работу себе подыскиваю, уже пора над этим задумываться. Я же не такой недальновидный, как Славка, к примеру, и забочусь о будущем. Пока что – методистом, а курса с четвертого можно будет и преподавать, по возможности. Я был уверен, что ты одобришь. Ну, до свидания. Приеду домой – сообщу обо всем подробно. Передам, передам обязательно. Они недалеко, на кухне. Мы до сих пор ужинаем, представь себе. Засиделись вот так. Да!

Он положил трубку и, приплясывая, вернулся за стол:

– Новиковы всем скопом передают Тимофеевым большой, горячий привет.

– Спасибо, Боренька. Будешь еще чаю?

– Нет, тёть Маша. Перебор.

Он остался на кухне, как и обещал, и вымыл всю посуду, не слушая возражений Марианны. У него в голове складывались интересные планы на ближайшие дни, окрашенные в самые радужные тона, и он мог позволить себе немного поблагородничать.

А перед сном он замечтался. Вспомнил прошлое лето, когда они, Новиковы, всей семьей проводили отпуск в Крыму, в Ялте. Их было пятеро: отец, мать, Борис, Славка и младшая сестричка, Варвара. Это было прекрасно! Они ездили на машине. Увидели весь Южный Берег. Чуть не задавили однажды, в каком-то селе, чью-то корову, которой вздумалось перейти дорогу перед их машиной. Они долго спорили и выбирали по карте, куда им поехать. В конце концов, начали с Никитского ботанического сада. Сфотографировались там в разных местах, но особенно много – рядом с удивительной магнолией, небольшой, без листвы, но с крупными, прекрасной формы и окраски, цветами. В Ялте они немедленно попали в дорожную пробку, еле-еле из нее выбрались, проехали мимо красивой розовой церкви и заблудились в поисках моря. Едва не попали в аварию. Все это сопровождалось смехом и шутками-прибаутками, даже со стороны сурового отца. В конечном итоге они выбрались-таки на набережную пешком, рядом с гостиницей «Ореанда» и парусником «Эспаньола». «Сибирской язвой пахнет», – на полном серьёзе сказал Славка. «Чем?» – в ужасе переспросила мать. «Шашлыком», – невинно хлопая глазами, пояснил Славка. Хохмач он, младший брат Бориса, погодок. Студент медицинского института, будущий хирург.

От причала отходил красивый, белый корабль под греческим флагом. Назывался «Ренессанс». Умеют же за границей придумывать названия для кораблей! Не то что у нас – «Теодор Нетте», «Максим Горький», «Федор Достоевский», «Михаил Светлов»… Никакой романтики. Проводив корабль дикими криками и поистине обезьяньими прыжками, они поели мороженого и спустились к морю, к воде то есть, на пляж, купаться. Незабываемые ощущения! Никакого сравнения с рекой. Умирающая из года в год, обреченная на медленное высыхание Волга никогда уже не даст такого впечатления – в море живая, движущаяся, дышащая во всю свою мощь не просто вода, а лениво ласковая стихия, перед силой которой не способна устоять никакая твердь. Она живет сама и дает жизнь другим, даже просто купальщикам. Новиковы чувствовали это каждым квадратным сантиметром кожи. Из них выходила отрицательная энергия и вливалась небывалая бодрость и радость – Борису чудилась в этом чуть ли не напрямую связь с космосом. И так странно было видеть на территории Советского Союза обыкновенные, свободно растущие пальмы – если бы он не потрогал их собственными руками, ни за что не поверил бы в их существование. А в очередной поездке по Южному Берегу, через несколько дней, они остановились недалеко то Артека, решили полюбоваться знаменитой Медведь-Горой, Аю-Дагом. А шалуны и хулиганы Славка с Варварой перепрыгнули через парапет и своровали где-то поблизости с десяток кисточек винограда, который они съели во мгновение ока, так это было здорово. Виноград был винный, мелкие и очень сладкие, до липкости во рту, ягоды так плотно прилегали друг к другу, что деформировались, а внутри каждой кисточки, оказывается, живет паучок.

И хотя степная часть Крыма, признаться, это заунывная, выжженная жестоким южным солнцем степь, как хорошо было бы вернуться туда следующим летом!

Неожиданно мысли Бориса приняли радикально иное направление: а ведь еще лучше было бы раздобыть достаточно денег и поехать летом туда с девушкой! Черт возьми, как же он раньше до такой сенсации не додумался! Только представить себе Фаину, днем в одном мини-купальничке, на фоне лазурного моря, золотого песка или раскаленной серой гальки, а ночью и вовсе без ничего, в белых лучах лунного света… На юге ночи темные, как успели заметить Борис и его брат, хоть глаз выколи, и темнеет поздно, но зато в считанные секунды, будто на землю опускается непроглядный черный занавес. И небо там совершенно другое, непрозрачное и черное, а звезды не одинаково белые, а разноцветные… Какая Фаина сможет устоять перед столь красочной перспективой? Нипочем не устоит и принцесса крови. Ведь она будет там с ним, с Борисом Новиковым.

Отсюда вопрос: где взять деньги на поездку? Сумма понадобится немалая. Машины у Бориса пока нет, прав на вождение тоже. Придется ехать поездом. Впрочем, купе – это неплохо, а раз уж мечтать, так лучше всего о люксе двухместном. Больше суток в таких комфортабельных условиях, рядом с красавицей подругой… ммм, просто голубиное гнездышко. Не меньше пятидесяти рублей за один билет, насколько он слышал. Затем – жилье. Ох, летом на юге эта статья расходов самая кусачая. Пансионат для влюбленной парочки никак не подойдет, у всех на глазах пропадает всякая романтика от поездки вдвоем. Уединиться можно будет только сняв комнату, или времянку (так называют на юге летние домики), за весьма ощутимые деньги. Зато какие это сулит наслаждения! Не описать словами!

На этом моменте на губах Бориса появилась легкая улыбка. Он позволил себе мысленно расслабиться и помечтать о девушке, какова она в любви, точнее, какова она будет в любви после наиприятнейшего курса, который он, Борис, ей преподаст, потому что у верующей девушки не может быть никакого опыта общения с молодым человеком, и за этот курс она должна будет оставаться ему благодарна по гроб жизни.

Если бы чьи-нибудь мысли можно было подсмотреть, и если бы Эдгар подсмотрел эти мысли, его передернуло бы от отвращения.

Вдоволь наглядевшись на картины ночного счастья с Фаиной, Борис продолжил свои подсчеты. Больше всего денег уйдет, конечно же, на питание и развлечения. Фрукты-овощи на юге относительно недороги, но одной грубой клетчаткой сыт не будешь, да и лучше прогнозировать с запасом, чем в недодачу. Да и просто так гулять по городу – с ума сойдешь от скуки. Надо же и в кино побывать, покататься на катере, в Луна-парке, экскурсии разнообразные, танцплощадки, кафешки со сладостями и мороженым – копейка за копейкой в таких заведениях текут не останавливаясь. Плюс к этому фотографии на память.

Каникулы будут незабываемые!

Но чтобы их осуществить, нужно тысячи две или три рублей. Легко сказать. Родители на эту авантюру не согласятся ни за что. Отец еще и Фаину заодно уничтожит, чтобы неповадно было впредь. От такой мысли у Бориса по спине пробежали мурашки. Нет, к родителям по этому поводу обращаться не стоит. Придется выкручиваться самому.

Для получения таких денег обычные люди работают в поте лица целый год и при этом урезают свои потребности до минимума. Борис же не привык себя ни в чем ограничивать, и потребности у него отнюдь не минимальные. Гонорары за рассказы его избаловали и приучили жить на широкую ногу.

– Хм… – призадумался Борис и пошутил сам с собой: – Написать штук шестьдесят рассказов сверх плана – и я обеспечен выше головы.

Вдруг у него прекратилось это глупое хмыканье. Он даже приподнялся на локтях в постели. Как же он сразу не додумался, дурачина-простофиля! Ответ лежал на поверхности с самого начала, он его не замечал только из-за своей постыдной несообразительности. Написать не много рассказов, а один роман – большой, толстый, на какую-нибудь интересную, еще никем не освещавшуюся тему. Проблем возникнуть не должно, так как писать он может вещи совершенно необъятные, до бесконечности, и имя он себе уже заработал, Россо Даниэляна все знают и любят, и в первую очередь – редакторы. Условия для творчества созданы самые благоприятные, пиши не хочу. Ох, какой же он осел, что не додумался до этого раньше. Не было бы потеряно столько времени.

Придя к такому решению, он откинулся на подушку и вздохнул полной грудью. Ему стало так спокойно и хорошо, будто он уже написал свой роман, издал его и получил гонорар в полном объеме. Приятно же, в конце концов, чувствовать себя королем этого грешного мира! Он заранее облизывался, как наевшийся мышек кот.

Спал он сном младенца.

А утром удивился, как это его осенила идея на трезвую голову. Обычно такое случалось только после выпивки.

Проснулся он бодреньким и активным. Встал пораньше, чтобы пораньше приступить к делу. Позавтракал вместе со всеми, чем удивил Эдгара, который окончательно убедился, что накануне произошло что-то очень важное, о чем Борис не хочет пока распространяться. Ну и не надо. Надоест секретничать – сам все выболтает.

После завтрака он оделся, прихватил свой рассказик и отправился на почту, потому что не имел ни желания, ни настроения видеться с редактором лично – у него теперь новое направление деятельности, и жалко было портить энтузиазм подробностями газетной внутренней политики. А в уме он уже выстраивал по пунктам план действий по написанию романа. Пункт А – выбрать тему. Написать надо много. Страниц пятьсот, никак не меньше. Борис усмехнулся: такой книгой слона можно убить! Изведешь на такую ерунду массу макулатуры, ради которой безжалостно рубят бесценные леса, кстати, испортишь зрение, недоспишь, стучанием машинки доведешь до бешенства всех домочадцев – и за все эти гадости получишь кругленькую сумму денег, порцию заслуженной славы и каникулы на юге с понравившейся девушкой.

Отправив рассказ, Борис задержался возле киоска Союзпечати и долго изучал его содержимое. Какие темы нынче наиболее актуальны? Ясно как божий день – какие-нибудь разоблачения и связанные с этим скандалы, и желательно погромче, с именами, приводящими в священный трепет. Этим страна самозабвенно зачитывается. Ладненько, Борис подбросит им, читателям то есть, бомбочку – в ушах до следующего Нового года звенеть будет. Он знаком с такими механизмами и технологиями написания. Андре Моруа сказал об этом: «На двадцатом томе ваше благосостояние обеспечено». Борис не читал Моруа, но действовал в буквальном смысле так, как тот писал в «Письмах незнакомке». И Эдгару не следовало советовать ему почитать, так как даже наилегчайшую, почти неуловимую иронию в свой адрес Борис воспринимал как оскорбление.

С собой у него были деньги, поэтому он заскочил в специализированный магазинчик и запасся канцтоварами. Ощутив в руке их тяжесть, он проникся к себе уважением – вот, он решил трудиться, а не ограбить кого-нибудь для получения денег, хотя, наверное, ограбить кого-нибудь было бы тоже весьма интересно. Выброс адреналина, острота эмоций, борьба с ситуацией. Но нет, ограбление он оставит на потом. Сейчас у него более важное дело. Более реальное.

Он сложил покупки в целлофановый пакет и заскочил еще в продуктовый магазин в поисках кофе, но не нашел. Чертыхнулся про себя: когда же закончится этот проклятый дефицит! Нельзя же по любому поводу обращаться к отцу!

Кофе, и даже, к своему великому удовольствию, растворимый, он нашел, как ни странно, в небольшом ларечке возле остановки троллейбуса. Без особых раздумий он купил тут и бутылку водки, которую, во избежание неприятных разборок, спрятал во внутренний карман своей теплой зимней куртки с меховой подкладкой и меховым воротником. Какое же это будет творчество без выпивки? Никакого творчества не получится, это подтвердит любой писатель.

Отсюда до Подновья было совсем близко, Борис пошел пешком, не спеша, через дворы. Здесь было немудрено заблудиться новичку – сплошные ряды многоэтажных коробок, дворы-колодцы, куда ни глянь, везде одно и тоже, поистине лабиринт Миноса. Но Борис, поначалу действительно пугавшийся этих каменных джунглей, к третьему курсу пообвыкся, изучил тут все тропинки-дорожки и неплохо ориентировался. Он прямо-таки взял нужное направление, как радио-робот, и извилистыми путями, среди сугробов, пошел туда. Заодно он выбирал себе наиболее приемлемый сюжет для написания. Разоблачительный и непременно скандальный. Разоблачать сейчас модно политических деятелей, каких-нибудь проворовавшихся коррупционеров. Прекрасно, Борис знаком с политиками лично – как-никак отец у него политик, да и Тимофеев тоже. Борис с детства окружен политиками со всех сторон, как же ему не знать их до самой изнанки. Но политик-коррупционер для нынешних времен – персонаж достаточно банальный. Поэтому скандал надо выбрать небывалый, о каком еще никто не осмеливался говорить. Что-нибудь грязное, отвратительное до тошноты. Что же это может быть? Наркотики? О нет, к ним все привыкли, это даже не бросится в глаза. Лучше выбрать тему интимную, любовный роман, от которого мурашки бегут по коже и волосы встают дыбом. Соблазнение детишек? Борис приостановился. Мысль леденящая, на самом деле, и потому удачная, но… Борис скривился от сожаления – такой сюжет не пропустят в печать никакие цензоры, слишком уж нагло, даже для новейшей советской литературы, и даже если бы это написал признанный мэтр, произведение было бы обречено на смерть. А жаль, ведь на этой ужасающей линии можно было бы вырваться вперед, в лидеры, подобно «темной лошадке».

Более приемлемым на таком фоне выглядит инцест – пусть и не так шокирует, но все равно скандально. Борис с заметным сожалением решил остановиться пока на этом. Может быть, чуть позже, в процессе работы, его осенит идея получше. И название надо придумать броское, чтобы сразу запомнилось. Неважно, будет ли оно хоть мало-мальски связано с содержанием. Главное – удивить и запомниться сразу. «Смертельный номер»? Нет, это что-то шуточное, цирковое, балаганное. «Город в огне»? Ой, нет, Макаревич пел что-то похожее. «Город мертвецов»? Город… Мертвецов… Что за город? Почему мертвецов? Его вдруг заклинило, он встал неподвижно и в ту же секунду забыл обо всем на свете. Он увидел очень близко, в нескольких шагах от себя, ничего не подозревавшую Фаину, которая шла к себе домой из продуктового магазина и несла сумку с хлебом, макаронами и подсолнечным маслом.

Если в прошлый раз даже в ночной темноте и сквозь алкогольные пары она показалась ему воплощенной богиней, то теперь, при дневном освещении и на трезвую голову, он просто остолбенел перед ней. Она была одета в старенькое коричневое пальто в клетку, похожее на те, какие носят старухи, в пушистой ярко-желтой шапочке из мохера и стоптанных серых сапогах, способных выдержать еще самое меньшее две зимы. На роскошном, слепящем фоне снега вид у нее был неказистый в этом одеянии, но, несмотря на это, любая актриса, или певица, или фотомодель, неважно – наша или зарубежная, и в подметки не годилась Фаине, настолько девушка была хороша, неправдоподобно хороша. Борис понимал в тот момент, что бывают на земле женщины, из-за одного взгляда на которых мужчины напрочь теряют голову и бросаются в бездну. Он понимал это впервые в жизни, так как испытывал такое же состояние, глядя на Фаину. Ни одна из знаменитейших красавиц мира, а Борис знал их наперечет, не шла с ней ни в какое сравнение. Такие создания не родятся обычным путем и от обычных людей. Может быть, такими появляются на свет наследницы сказочных королевств, небесные ангелы или прекрасные лебеди? Ей очень подошла бы пушистая белая шубка, хрустальные туфельки и бриллиантовая диадема. А под шубкой – вечернее платье из серебристой парчи. А под платьем…

Она приближалась. На ее лице было неземное спокойствие и легкая грусть, в общем, привычное для нее положение вещей. Но Борис, почти никогда не сталкивавшийся в жизни с искренностью дитяти, мысленно расцвел, как цветочная клумба под весенним солнцем – он вообразил, что будет победителем в не начавшейся пока схватке, освободит ее из плена, в котором она до сих пор пребывает, несомненно, страдая от этого плена и вырываясь на свободу, на свежий воздух, к парням, и поэтому должна будет ухватиться за него, своего спасителя, руками и ногами, словно утопающий за соломинку.

Но все его ожидания и – что греха таить – надежды на немедленное свидание были тут же разрушены с нездешней бесцеремонностью. Девушка прошла мимо него и не только не поздоровалась, а совсем не посмотрела в его сторону, будто он и не существовал вовсе, и не стоял тут, перед ней, как последний придурок – девочка его просто не помнила и не узнала. Какое разочарование для признанного дамского любимца! Пакет неожиданно выпал из его пальцев и всей своей немалой тяжестью утонул глубоко в рыхлом сугробе. Борис вздрогнул. Вот черт! Эта хрущобная вонючка корчит из себя пеннорожденную Афродиту, на хромой козе не подъедешь, а он и попался, лопоухий кретин! Да здесь, в этих дворах, везде расставлены сети-ловушки, капканы на такого, как он, зверя – с положением в обществе и при деньгах, разумеется. У Фаины здесь гораздо больше шансов за счет ее внешних данных – товара, который оторвут с руками за любую цену. Ну ничего, еще посмотрим, кто кого. Он проследил, в какой подъезд какого дома она вошла, огляделся на ориентиры, запомнил их, еще раз поклялся отомстить и только тогда поднял из снега пакет с канцелярскими принадлежностями.

От злости и одновременно удовольствия (ведь он теперь знает хотя бы, в каком доме она живет) энтузиазм у него заметно усилился. Даешь Южный Берег Крыма! Даешь всемирную славу писателя будущего! Даешь «Город мертвецов»!

Кстати, а почему все-таки «Город мертвецов»?

А кто его знает. «Город мертвецов», и всё тут.

В этом же дворе, в противоположном его углу, Бориса вдруг окликнул знакомый голос. Он услышал его не сразу, так как думал о другом, и остановился он без особого восторга, не желая отвлекаться от ближайших планов. Это была девушка весьма недурной наружности, и вдобавок явно радующаяся от встречи с ним. По крайней мере. Каждая черточка ее лица сияла ему навстречу. При определенном усилии он вспомнил Раю Белову.

– Приветик, как дела? Я как раз думала, куда это ты пропал, не звонишь, прямо ума не приложу, – щебетала она легкокрылой райской птичкой, играла на его глазах всем своим многоцветным оперением.

– Мне некогда, – ответил он и устремился дальше, и через двадцать четыре секунды ровно Рая Белова выветрилась из его головы, как досадная помеха вышеупомянутому энтузиазму.

Он явился домой свежий, как огурчик, вприпрыжку поднялся к себе в спальню и ни с того, ни с сего стал горланить песню, так что у Эдгара в комнате умолкла музыка – Эдгар, видимо, был ошеломлен. Борис расхохотался. Ему нравилось быть ходячей сенсацией в этом доме. И вообще, это оказалось здорово – быть сенсацией. Очень скоро он станет настоящей сенсацией, открытием советской литературы, Россо Даниэлян, и тогда…

Даешь Южный Берег Крыма!

Ордынские

Итак, начинался 1991 год.

В отравленном воздухе пока не чувствовалось дрожания грядущих перемен, этих чутких струн связи прошедшего с тем, что еще должно произойти. Даже настороженное ухо не могло уловить колебаний седого времени, маятника, отсчитывающего бесстрастно и бесконечно золотые и серебряные эпохи наравне с эпохами бездарности, серости и цинизма. А кто стоял в центре и прислушивался с особым тщанием – возможно, слышал рокот мотора первого танка, подкатившего к зданию Верховного Совета (в обиходе – Белый дом), гул взволнованной толпы, а то еще, быть может, и слова бессмысленных лозунгов и ультиматумов.

Но все менялось. Заметно похудели многие кошельки. Магазины выставляли на полки все меньше товаров. В ужас приводили сообщения местной печати о крысиных хвостах в палках колбасы, все быстрее терявшей аппетитный аромат. Рынки и прилегавшие к ним места наводняли импортные вещички, в основном недоброкачественные. Кто-то уже подумывал, что так жить нельзя, что что-то должно произойти. Обязательно.

Неизменной оставалась лишь церковь. Идеалистически настроенный отец Александр был в этом убежден. Вдобавок он отождествлял церковь с верой, а вера, по его мнению, это понятие надфилософское и способна не меняться протяжении веков. Храмы все так же заброшены, непопулярны, даже презираемы. Люди уже много лет сторонятся святых мест и святых ликов, сурово и с жалостью взирающих на их гадкую жизнь. Кто знает, может, и терзают некоторых угрызения неумолимой совести. Совесть беспощадна. Господь милосерд. «Тогда почему так много, абсолютное большинство людей не хотят спасти свои заблудшие души?» – недоумевал отец Александр. Если некоторые и заглядывают иногда в церковь, то как в музей. На стенах ведь роспись, вокруг стоят изящные блестящие подсвечники. Иконы и Животворящий Крест украшены живыми цветами. Потрясает воображение иконостас, исполненный в стиле барокко – это была единственная законченная вещь в новом храме. Чем не музей? Можно прийти, посмотреть на древний ритуал, соблюсти традицию в том, чтобы поставить свечу, и будто бы перенестись в прошлое. Но это – лишь стремление к внешней эстетике. «А вера? – продолжал недоумевать отец Александр. – Куда мы растеряли веру? Веру, оживляющую давно окаменевшие сердца, творившую чудеса, веру, покорявшую весь свет? Сегодня она отступает даже перед собраниями баптистов и прочей ересью! Что уж говорить о чудесах!»

Священник сидел за столом, сжимая руками голову. Он ожидал слушателей воскресной школы. Мысли следовали одна за другой, и они были так неприятны. Пальцы мяли длинные русые волосы. Глаза, опущенные на расшитый бисером пояс, наливались слезами. И он еще молод, и храм его еще молод, храм этот еще даже не до конца родился, выражаясь образно. А каково сейчас старым развалюхам, требующим ремонта, обновления, омоложения? «Так не может продолжаться дальше!» – стонал отец Александр, все ниже склоняя голову.

Темнело. Люстра освещала его фигуру в черной рясе и шапочке. Одинокий и бессильный, он нагнулся над столом, где стопочками лежали духовные книги. Невзирая на прочитанные миллион раз молитвы, отгоняющие беса гордыни, отец Александр втайне и от самого себя мечтал оказать влияние на умы и возродить в людях духовность. По его мнению, такой мечтой должен быть одержим каждый священнослужитель, чтобы его земная жизнь не была прожита зря.

Открылась высокая узкая дверь левого притвора.

– Можно?

– Да, да, Фая, заходи! – отозвался отец Александр.

– Я первая? – спросила девушка.

– Как видишь… Твой папа не придет?

– Ну что вы, батюшка! Конечно, придет. Вы ведь знаете, как он любит вас слушать.

– Садись.

Фаина пробралась между двумя рядами столов и лавок и устроилась в уголке. Расстегнула тяжелое коричневое пальто, вытащила из рукавов руки. На голове ее была ее желтая пуховая шапочка с белой полоской, под верхней одеждой виднелся теплый свитер и длинная темно-серая юбка. Одежда простая и неброская. Свитер, шапочка и шарф, а также варежки и носки девушка вязала сама, сама же сшила юбку, а пальто было ей подарено кем-то из прихожан – обноски. Волосы у нее были волнистые, очень блестящие, будто металлические, белые, на извивах отливающие золотисто-желтым цветом. Эту роскошь Фаина прятала под шапкой и пальто. Но большие ярко-синие глаза, темно-русые ресницы и брови, темно-розовые с влажным блеском губы и нежные, как заря, щеки спрятать было некуда, разве только под мусульманской паранджой. И никакая нищета и религиозность не могла скрыть крохотные ручки и ножки и неосознанную, скромную грациозность, которая не бросалась в глаза, но уж если бывала замечена, то буквально сводила с ума тех, кто способен был оценить красоту и естественность. Взгляд у нее был по-детски наивный, что почти уже невозможно встретить среди старшеклассниц.

Отец Александр смотрел на нее с теплотой и надеждой. «Фаина, – думал он. – Одна из немногих избранных, которые веруют по-настоящему. Она, ее вера способна изменить мир. Это точно». А Фаина не думала об этом, она ждала своего отца и начала беседы, глаза были устремлены за окно, в небо, а губы слегка улыбались, в этом выражении лица не было ни капельки мечтательности, только религиозное вдохновение, сродни жертвенности. Такое выражение лица, должно быть, имели блаженные и юродивые. С таким выражением на лице погибали мученики, не чувствуя боли.

Открылась дверь левого притвора. Вошел Петр Николаевич Ордынский, отец Фаины. Как стрелка компаса всегда стремится показать направление на север, его глаза сразу остановились на дочери, уже готовой слушать про Иисуса Христа. Щеки девушки горели. Внешне она была точной копией своей матери. Точь-в-точь такой, внешне, была ребячливая Рита, когда они встретились, когда решили пожениться. И на свадьбе она безуспешно пыталась придать себе серьезный вид: из-под вуали и золотисто-белой челки из синих глаз то и дело искрилось веселье шустрой задиры.

– Здравствуйте, Петр Николаевич! – священник встал ему навстречу и мирским жестом протянул руку.

– Здравствуйте, отец Александр, – ответил Петр Николаевич. Его пожатие было не слишком крепким, но надежным.

– Садись, папа, – сказала Фаина, подтягивая полу пальто и освобождая место рядом с собой. Он сел без старческого кряхтения, без дрожи в руках и ногах и опускания головы, а между тем он был уже не молод.

Нет, кроме внешности, у Фаины нет ничего материнского. Она вовсе не задира, не умеет шустрить, и все ее веселье носит чисто религиозный характер. Конечно, в течение ее сознательной жизни она только и делает, что верит в Бога, по примеру отца, который не смог бы без посторонней помощи пережить утрату горячо любимой жены. После смерти Риты (произошел несчастный случай, она попала под машину) он сломался, начал сильно пить, совсем забросил малютку-дочь. Фаюшку забирала из яслей добросердечная соседка, она же и кормила ее ужином и укладывала спать. Она-то и решилась на очень откровенный разговор с Петром Николаевичем, посоветовала ему обратиться к врачу. Тот наотрез отказался и наговорил ей гадостей. Но через несколько дней, услышав плач дочери, вдруг переменил выводы, пришел просить прощения. К врачу он обращаться боялся – как бы не выгнали с работы, узнав, что у него нелады в душевном плане. Соседка с радостью поспешила сообщить: один священник в кафедральном соборе по образованию психолог, и все приходят к нему за помощью, когда их постигает несчастье. Сначала Петр Николаевич вроде бы вновь раскипятился, а по зрелом размышлении вновь сделал вывод, что соседка права. Да и иного выхода он не видел. Священник и впрямь оказался чудодеем, Петр Николаевич нашел утешение в православной вере и стремлении помочь людям. В Фаюшке он теперь видел как бы отражение ее матери. Радовался, наблюдая, как она растет чистой, как горный хрусталь, в этом растленном мире. Слова старого священника получили необыкновенный отклик в ее сердце, она росла фактически при церкви. Все, казалось, было хорошо.

– Как у вас дела? – спросил отец Александр.

– Благодарю вас, как обычно. Пенсию снова задерживают. Приходится идти на маленькие лишения, – улыбаясь, ответил Петр Николаевич.

Отец Александр с пониманием кивнул головой и ничего больше не сказал. А что он мог сказать. Его сочувствие ясно и без слов.

Через некоторое время вся элита собралась. Их было пятнадцать взрослых и девять детишек. Среди взрослых прихожан слушателями воскресной школы были также певчие, художница, делавшая в храме роспись, и бригада строителей, возводивших на храме купола. У всех были светлые. Озаренные благодатью лица. И несмотря на то, что январский мороз покрывал рисунками окна, в церкви было тепло. По крайней мере, холода никто не чувствовал. Все взгляды были устремлены на отца Александра, который воодушевленным высоким голосом читал им Евангелие от Луки и рассказывал о нем. Слушатели были очень внимательны. Они готовы были слушать про Иисуса Христа бесконечно, особенно в исполнении отца Александра. А уж если бы можно было узнать Его проповеди не в написанном кем-то виде, а непосредственно так, как Он их произносил!

– «Но вам слушающим говорю: любите врагов ваших, благотворите ненавидящим вас, благословляйте проклинающих вас и молитесь за обижающих вас».

Отец Александр время от времени поднимал взгляд от книги и осматривал собрание. Он видел восторженные улыбки, люди словно в экстазе внимали словам Священного писания. Дети округленными глазами буквально пожирали святого отца, и ни одному из них почему-то не приходило в голову побегать и пошалить. Они вырастут такими же, как Фаина. А сама Фаина поставила локти на стол, на сдвинутые кулачки положила подбородок и смотрела то в глаза отца Александра, то куда-то над его головой, словно видела там сияющий нимб и не могла отвести от него взор. Ее глаза блестели, из губ вылетали едва заметные облачка от горячего дыхания.

– «Всякому, просящему у тебя, давай, и от взявшего твое не требуй назад. И как хотите, чтобы с вами поступали люди, так и вы поступайте с ними. И если любите любящих вас, какая вам за то благодарность, ибо и грешники любящих их любят. И если делаете добро тем, которые вам делают добро, какая вам за то благодарность? Ибо и грешники то же делают».

За высокими стрельчатыми окнами, собранными из разноцветных стеклышек, сгустились сумерки. Все казалось очень ярким и блестящим от сильного света люстры. Стало холодно. Дети начали кутаться в курточки, пальто и шубки. Шапка Фаины съехала на затылок, открыв белые приглаженные волосы, будто светящиеся под лучами лампочек люстры, напоминающих очертаниями заостренное пламя свечи. Девушка до того заслушалась, что не заметила холода, хотя открытые ушки ее мгновенно порозовели.

– «Не судите, да не судимы будете, не осуждайте, да не будете осуждаемы, прощайте, да прощены будете…»

Тут отец Александр увидел, что дети вот уже несколько минут озабоченно трут варежками отмерзшие и онемевшие носики, а родители, отвлекаясь от Писания, натягивают им шапки поглубже. «Это уже не чтение», – с разочарованием подумал он, дочитал до конца главу и закрыл книгу, вложив между страницами пасхальную открытку вместо закладки.

– На сегодня хватит, друзья мои. Пора расходиться по домам, иначе вы здесь совсем замерзнете. Продолжим в следующее воскресенье. До свидания, Бог с вами.

Отец Александр благословил присутствующих. Пока гасили свет, дети подходили к нему и, прощаясь, целовали ему руку и получали его личное маленькое благословение. Для этих детишек он, посредник между Богом и людьми, был чем-то вроде ангела, спустившегося с небес на землю и переодевшегося в черную рясу простого священника. Он так убедительно рассказывал им о Царстве Божием, словно сам там побывал и видел все собственными глазами. Не может быть, чтобы это оказалось неправдой, они так привыкли ему верить. Он был живым гарантом в подтверждение своих слов, за ложь спросится именно с него.

В это время люди подходили к нему и спрашивали совета, несмотря на то, что почти все его прихожане были старше по возрасту и с куда более богатым жизненным опытом. Вот тут отец Александр чувствовал себя неловко, так как пока не успел захряснуть в церковном догматизме и осознании своей правоты, единственной правоты на свете. Но в помощи он никогда никому не отказывал, делал все, что было в его силах. А иногда даже приходилось идти на нарушение устава, чтобы только совесть его была спокойна, и он не сообщал об этом вышестоящим лицам, иначе мог бы подвести доверившихся ему людей. От этого он чувствовал себя вдобавок виноватым и недостойным, но по-другому поступать не мог. А если честно, то и не хотел зачастую.

Прихожане выходили во двор, там прощались и расходились. Остались только четверо – Ордынские, священник и староста, который жил в большом доме неподалеку от храма. Отец Александр запер дверь, вышел с Ордынскими на улицу, запер калитку и отдал ключи старосте. Священник и Ордынские жили в соседних девятиэтажках, поэтому всегда после воскресных занятий возвращались домой вместе. Отец Александр был в зимней куртке, длинные русые волосы завитками ложились ему на плечи.

– Ну что ж, пойдемте, друзья мои.

– Вы опять без шапки, отец Александр? – с сочувствием спросила Фаина.

– Да, Фая, я привык

– Вы можете простудиться.

– На все воля Божья, Петр Николаевич.

– Береженого Бог бережет, – наставительно произнес Петр Николаевич. – Вы уж, пожалуйста, носите шапку в такой холод. Ведь если вы заболеете, подумайте, сколько народу останется без пастыря.

– Вы правы, пожалуй, – нехотя согласился отец Александр. – Завтра надену шапку.

Они не торопясь шли домой. Говорить не хотелось. Каждый размышлял о своем. Погода была прекрасная, легко дышалось морозным, чистым воздухом. Отец Александр, уверенно шагая по дороге, что-то шептал, и неожиданно повернулся к Фаине:

– Фая, я видел, ты перед уходом сказала несколько слов Милочке, и она заплакала. Я могу узнать, что ты ей сказала?

Она с готовностью откликнулась:

– Да, конечно, батюшка. Я сама хотела вам рассказать, но вот только сейчас вспомнила. Вам надо серьезно поговорить с Милочкой и ее бабушкой, чтобы больше такого не повторялось. Их класс водили на экскурсию на Речной вокзал, им было очень интересно, учительница много всего им сообщила, а в конце они все купили себе мороженое. Милочка тоже. Это меня возмутило, и я сказала ей, что она не ценит страданий Спасителя, распятого на кресте, раз способна совершить грех и даже не заметить этого.

– Какой такой грех? – не сразу понял отец Александр. – Милочка же совсем ребенок!

– То есть как это какой грех? Батюшка, ведь сейчас рождественский пост, а она оскоромилась!

Отец Александр засмеялся:

– Ах вот оно что! Фая, Милочке всего семь лет. Порция мороженого – это не так страшно по сравнению с ложью или мелким воровством, которые иногда бывают свойственны детям в ее возрасте. Не стоит так беспокоиться из-за этого.

– Батюшка, ну как же не беспокоиться, – всерьез разволновалась Фаина. – Ведь она может с детства привыкнуть, что грехи будут сходить ей с рук, неважно по какой причине!

– По отношению к ребенку это слишком жестоко, Фаина, – мягко возразил отец Александр. – Вера должна не пугать детишек с самого начала, а привлекать их.

– Ну, не знаю, – протянула она. – Я думаю по-другому.

Петр Николаевич от удивления даже стал спотыкаться. Вот так его ангелочек! Похоже, ее вера начинает приобретать гипертрофированные формы, а значит, где-то они все, ее воспитатели, допустили ошибку, которую он теперь не знал, как исправить.

Дальше они молчали. Фаина нисколько не смущалась тем, что вызвала неудовольствие священника – у нее имелась собственная система ценностей, и никакие священники на нее уже не влияли. Отец Александр был мрачен.Наконец, они вошли во двор, образованный четырьмя девятиэтажками, они возвышались сторонами квадрата или прямоугольника, совершенно закрывая собой небо. Двор угрожающе молчал и еще более угрожающе темнел. Какие-то хулиганы камнями разбили даже те фонари, которые способны были светить.

– До свидания, Петр Николаевич, до свидания, Фаина! С вами Бог.

Перекрестив в темноте две черные фигуры, он услышал ответные слова прощания и почти ощупью отправился в дом напротив. Хотя он знал эту догу наизусть, он то и дело на что-то натыкался и проваливался с утоптанной дорожки в сугробы. Р-р-раз! И он, пролетев не меньше метра, буквально утонул в снегу с головой. «Что за люди живут здесь?» – яростно прошипел он, с трудом, после нескольких неудачных попыток, поднимаясь на ноги и ощупывая отмерзшими пальцами ту вещь, из-за которой он упал. Сначала он не мог понять, что же это такое, а потом догадался. Всё те же хулиганы, решившие повторить подвиги Геракла, выворотили высокий бордюр – он отделял тротуар от детской площадки. Между тем этот бордюр десять лет мирно покоился на своем месте и вдобавок был покрыт метровым слоем снега, но для наших хулиганов нет ничего невозможного.

Отец Александр поднялся и тут же успокоился, с помощью специальной молитвы. Дальнейший путь обошелся без происшествий. Он благополучно добрался до квартиры и лег спать.

– Зря ты набросилась на Милочку, – упрекнул Фаину Петр Николаевич.

– Я на нее не набрасывалась, папа, – пожала плечами она. – Она и сама должна понимать, что согрешила и достойна наказания.

– Это же не такой ужасный грех, чтобы наказывать за него семилетнего ребенка.

– Грех не имеет степени тяжести, – безапелляционно заявила Фаина. – И за любой, даже самый ничтожный грех последует неотвратимое наказание.

– Кто внушил тебе подобную чепуху?

– Никто не внушил. И это не чепуха.

Петр Николаевич замолчал. Словами возражать было бесполезно. Петр Николаевич был не на шутку озабочен.

– Ты так и не рассказала мне, что было на той вечеринке, куда тебя звала твоя подруга.

Вдруг она остановилась и воскликнула:

– Папа! Когда же, наконец, ты перестанешь нападать на Раю! Я знаю, в ней много недостатков, но нельзя же вычеркивать человека только за это!

– Милочку ты вычеркнула не задумываясь, хотя она ребенок и ничем себя не запятнала.

– А Рая запятнала? Папа, к Милочке должны предъявляться совсем иные требования, потому что она считает себя верующей и состоит в нашей общине.

– Понятно, – задумчиво протянул Петр Николаевич. – Но я спросил тебя, что было на той вечеринке. Похоже, ты уходишь от ответа.

Теперь на Фаину было жалко смотреть. В глазах ее стояли слезы, которые она и не намерена была скрывать, а губы дрожали от обиды.

– Папа, неужели ты действительно мне не доверяешь? От тебя я такого не ожидала. Ничего там особенного не было, обычная вечеринка. Они пили всякую всячину, танцевали, заигрывали друг с другом. Я в этом не участвовала, потому что это мне не нужно. Они еще и гадали, прости Господи, я боялась, что от этого греха дом провалится в преисподнюю. Какой ужас! Я еле-еле дождалась конца. Папа, я так не люблю это сборища, и не хотела я, видит Бог, я не хотела туда идти! Но Рая меня так просила, я не смогла отказать.

– Понятно, – ответил Петр Николаевич. – И много там было «их»?

– Не очень. С десяток, наверное, я не помню точно. Что я их, считала, что ли? Папа, мне очень неприятно вспоминать тот вечер. Давай больше не будем говорить об этом

– Ладно.

– Завтра разбуди меня, пожалуйста, пораньше. Я пойду в читальный зал. Позанимаюсь немножко. Ты на меня не обиделся? – вдруг спохватилась она, заглядывая ему в лицо.

– Нет, дочка, что ты.

Они уже были возле своего подъезда. Фаина остановила Петра Николаевича за рукава и обеспокоено заговорила, все еще плача, но уже не от обиды.

– Папа, я очень люблю тебя. Честное слово, я сделаю все, что в моих силах, чтобы не огорчать тебя. Прости меня, пожалуйста. Прости меня.

Тут уже слезы навернулись и ему на глаза.

– Да я не сержусь на тебя, Фаюшка.

В библиотеку Фаина ездила всегда, когда ей выпадала свободная минутка, и допоздна засиживалась в читальном зале. Дело в том, что в читальном зале она обнаружила несколько огромных книг, посвященных русской иконописи, с самыми разнообразными репродукциями на каждой странице. Фаина приходила туда с альбомом и горсткой углей и упражнялась в копировании. Художница, расписывающая храм отца Александра, хвалила Фаину и давала ей уроки. Петр Николаевич радовался, что у дочки обнаружился талант. Когда-нибудь и она станет писать иконы, хотя, отец Александр говорил об этом с заметным сожалением, консервативные представители православия не позволяют делать это женщинам, девушкам. А у Фаины была дерзновенная мечта – создать серию икон исконно-русских святых, начиная с Владимира Святославича и княгини Ольги.

Спать Фаина легла в обычном состоянии, но засыпала плохо. У нее было слишком мало жизненного опыта, чтобы разобраться в самой себе, но она делала такие попытки и даже худо-бедно анализировала свое состояние. Плохо спать она стала совсем недавно – со времени празднования Нового года у Эдгара Тимофеева. Значит, именно тогда произошло что-то, из-за чего она до сих пор не успокоилась и не пришла в себя. Но в тот день, а точнее, в ту ночь, произошло много всяких неприятностей, и осадок после той вечеринки действительно еще есть в душе, и очень трудно определить, от чего конкретно появилось это странное, непроходящее беспокойство. Может быть, это из-за Раи Беловой?

К Раисе Фаина относилась очень хорошо. Не то чтобы любила, как любят закадычные подруги – таких подруг не было ни у той, ни у другой девушки. Просто Фаина не считала Раю Белову безнадежно погибшей и видала в ней массу достоинств, которые, быть может, оставались тайной и для Полины Михайловны. Больше того, Фаина Рае безоговорочно доверяла, как будто в благодарность за то, что Рая с ней дружит. В школе и во дворе к Фаине относились как к прокаженной. Всегда ей вслед или в лицо раздавались красочные эпитеты и прозвища: «Святоша! Проповедница! Апостольша! Церковная крыса!» Причем это были самые безобидные из ряда подобных кличек. Люди не терпят рядом с собой качественно иных особей того же биологического вида и клеймят их позором, поэтому Фаина была заклеймена со всех сторон. Ее внешность и ее душа в таких условиях не имели никакого значения. А Рая не гнушалась общаться с нею, появляться с ней на людях и пускать к себе в гости, а ведь Раиса Белова была привередлива в выборе знакомых.

Ночью Фаина спала только наполовину, вертелась с боку на бок не переставая, и вдобавок ей снился кошмар. В раннем детстве ее, бывало, мучили кошмары – то ей снилась смерть матери, хотя она вовсе не помнит мать и знает ее лишь по фотографиям, то она видела распятие Иисуса Христа и просыпалась вся в слезах. Но то были другие кошмары, этот же, вопреки обыкновению, случился с ней самой, то есть главным действующим лицом кошмара была она. Ей снилось, что она сидит на лавочке, во дворике возле церкви отца Александра, стоит нежаркий, даже прохладный летний день, всё вокруг зеленое, и светит ласковое солнышко, и дует такой же ласковый ветерок – в общем, райская идиллия. Фаина именно так и представляла себе рай. И вдруг позади нее поднялась какая-то тень. Она была так ужасна, что Фаина вся оцепенела и не могла пошевелиться, и одна лишь мысль о том, чтобы обернуться и посмотреть на эту тень, разглядеть ее как следует, приводила девушку в панику. От этой тени веяло удушающим жаром и запахом дыма, словно это был огромный, всепоглощающий костер. Но, как ни странно, Фаину тянуло к этому костру, к этой тени, и это-то пугало ее больше всего. Она бросилась бежать, буквально со всех ног, и как всегда бывает во сне, ноги вдруг стали ватными. Тяжело дыша, Фаина изо всех сил пыталась спастись, рвалась вперед, а получались у нее лишь нелепые прыжки и никакого продвижения. Земля притягивала ее, как сильный магнит – крошечную булавку. Она шлепалась на асфальт, поднималась, помогала себе руками – хваталась за какой-то штакетник и подтягивалась, и все без толку. Тень настигала ее и обволакивала всюду жаром и гарью, словно кокон, и у Фаины волосы начинали шевелиться от ужаса.

Петр Николаевич раскрыл окно и включил лампу. Дочь, вопреки обыкновению, еще не проснулась, а библиотека открывается в девять часов. Каникулы скоро закончатся, а она не хочет терять ни одного свободного дня. Холодный воздух и свет разбудили Фаину. Она, едва открыв глаза, резко села в постели и схватила Петра Николаевича за руку испуганным движением.

– Что такое, Фая? – взволнованно спросил он.

Ее лоб покрыла испарина, глаза были расширены, а щеки – бледные и даже чуть-чуть желтоватые.

– Что случилось, дочка?

Фаина невероятным усилием воли пришла в себя.

– Нет-нет, ничего, папа… ничего… просто нехороший сон… нехороший сон… нехороший сон…

Она так задумалась, что повторила слова «нехороший сон» три раза. Иногда с ней такое бывало.

Петр Николаевич присел рядом с ней.

– Фая, ты вся мокрая. Тебе нездоровится? Может, сходишь сегодня к врачу? Ты в последнее время какая-то странная, правда.

– Я совершенно здорова, папа! – отчаянно воскликнула она. – Я же сказала тебе, что это просто страшный сон. Сон, понимаешь?.. Ладно, уже поздно. Я пойду умываться.

И, боясь, как бы чуткий отец не заподозрил неладное, она соскользнула с постели. Он удивленно проводил ее глазами. Накинув ситцевый халатик поверх маленькой, еще с восьмого класса, байковой ночной рубашки, девушка направилась в ванную. Чтобы побыстрее проснуться и успокоиться, она умылась ледяной водой. Глаза, еще минуту назад застланные туманом, быстро прояснились, на щеки вернулся румянец. Она наивно улыбнулась своему отражению в зеркале. Неожиданным даже для себя самой движением кокетливой женщины она коснулась волос, подобно короне возвышающихся надо лбом. И тут же устыдилась этого жеста, хотя была одна, ее никто не мог видеть. «Надеюсь, папа не заметил, как я испугалась сна. Ну конечно, не заметил. Ведь я почти сразу успокоилась», – так простодушно полагала Фаина. Ребенку всегда кажется, что вокруг него – сказка, в которой все происходит согласно его желанию. Фаине хотелось верить, вот она и верила, и думала: «Он не заметил». На самом же деле он, разумеется, все заметил и решил разобраться.

В кухне он уже поставил на стол тарелку с макаронами и стакан горячего чая. Фаина села и стала торопливо завтракать. Ей уже пора было выходить. А макароны, как назло, падали с вилки и жевались нарочно долго. Отец сидел тут же, напротив нее, и не спускал с нее любящих глаз.

– Ты изменилась, Фаюшка, – произнес он.

Она замерла, не поднеся ложку ко рту. Щеки ее стыдливо зарделись, словно ее уличили в каком-то постыдном поступке, она опустила глаза. Макароны по одному падали в тарелку.

– Папа, я понимаю, это плохо, но я не виновата в этом. Обещаю тебе, что исправлюсь. Постараюсь исправиться. Давай поговорим об этом вечером, ладно? Я опаздываю, – ответила она тихо, быстро доела макароны и бросилась в свою комнату, подтверждая своим поведением самые худшие опасения окружающих, в первую очередь отца. «Вот и до нее, похоже, добрался период взросления, и начались проблемы, – подумал Петр Николаевич. – Придется что-то делать».

На стуле возле кровати лежала одежда девушки, простая, повседневная. Фаина лихорадочно оделась, кое-как прикрыла постель, посмотрела на часы и вскрикнула. Уже половина девятого! Если она сейчас опоздает на автобус, или на троллейбус «единицу», придется, Господи Боже, идти пешком до читального зала, это как раз до обеденного перерыва! Она любила ходить пешком, но сейчас было не до этого.

На ходу надевая пальто, она схватила сумку с альбомом и пачкой углей:

– Папа, я куплю хлеба, не волнуйся! – и бегом понеслась к лифту. Он так медленно ездил, скрипел, как старая яхта в крепкий шторм, и каждая секунда длилась целую вечность. Фаина готова была стучать кулачками в двери.

Стояла холодная, ветреная погода. Сильные порывы срывали желтую шапочку с волос Фаины, она то и дело натягивала ее на уши. На остановке толпилось много народу. Подкладка левого сапога подвернулась и больно терла пятку, но девушка не обращала внимания на боль. «Только бы не опоздать!» – стучался в виски пульс.

Автобус набился до самых дверей. У места, где обычно должен сидеть контролер, оставалась крохотная лазейка. Туда-то и постаралась проникнуть Фаина. Однако на половине дороги на нее навалился какой-то тучный мужчина и больно прижал к вертикальному поручню. Ее нос уткнулся прямо в куртку этого достойного товарища, в спину, между лопатками. Закрылись двери. Это обстоятельство вызвало новое перемещение пассажиров. Образовалось небольшое свободное пространство. Фаина поспешила туда, но вдруг уронила сумку. Цепляясь за спинку сиденья, она нагнулась, чтобы поднять ее. В ее голову уперся локоть весьма видной дамы. Желтая шапка сбилась на бок. Не отпуская сиденья, иначе ее понесло бы в свободный полет по салону вместе с толпой, Фаина поправила ее рукой, в которой была сумка. Углом ее девушка задела широченный, размером с шаль, меховой воротник пальто все той же дамы. Та обернулась. Ее лицо было слишком близко, и на этом раздраженном лице накрашенные тонкие и злые губы изогнулись и сморщились.

– Извините, – сказала Фаина, опуская руку и вторично при этом движении задевая сумкой воротник женщины.

– Ну и молодежь пошла! – раздался на весь автобус ее резкий голос. Фаина смешалась. За столь затасканной фразой послышалось продолжение монолога.

– Девушка, вас когда-нибудь учили вежливости? «Извините»! Никакого элементарного уважения! Эти сегодняшние дети и становятся бандитами и уличными девками. «Извините»! Никакого уважения к старшим! И кто вас только учит?! Я не завидую вашему будущему, девушка. Оно черное и грязное.

Фаина опустила голову, ее щеки и лоб покраснели от негодования. Как такая солидная женщина может говорить подобные вещи, даже не зная ее? Громкие слова падали на ее склоненную голову, как удары кнута на экзекуции. Она испытывала непреодолимое желание провалиться сквозь землю и читала про себя молитву, чтобы успокоиться. К счастью, скоро ей пришлось выйти. До библиотеки оставалось перейти через дорогу и вернуться немного назад по параллельной улице. Это был обычный, банальный подземный переход, один из многих, который Фаине приходилось преодолевать каждый раз по пути в читальный зал.

Фаина, словно маленький несчастный ребенок, боялась подземных переходов. Там было так темно и страшно! Она где-то слышала, что именно в них совершается большая часть уголовных преступлений: насилие, убийство, грабеж. За ночь выпало немного снега, и пара дворников очищала ступеньки перехода. Фаина начала спуск в темноту, снова принимаясь шептать молитву побледневшими губами и трепеща от неразумного, детского страха.

Когда она вбежала в читальный зал, там уже находились посетители – немного, правда, всего лишь горстка по сравнению с размерами помещения и количеством столов. На выдаче книг сидела Ульяна, девушка спокойная, даже зачастую равнодушная. Она давно знала Фаину в качестве читателя и уже не уточняла, за какими изданиями та явилась. Без единого звука, с меланхолично прикрытыми глазами, она плюхнула о стойку четыре тяжеленных фолианта и подала формуляр – расписаться. Формуляр был толстый – Фаина бывала здесь постоянно, но в нем повторялись одни и те же названия. Работницы читального зала относились к этому по-разному. Дарья Валентиновна, Лена и Розочка хорошо понимали Фаину и всегда советовали прочесть новые книги по теме, которые приходили в библиотеку, и вообще, они были милые и доброжелательные. Остальным было безразлично, мало ли заскоков бывает у людей, кроме иконописи. А были и откровенно враждебные библиотекари, считавшие, что людей с таким заметным сдвигом, как у Фаины, вообще категорически запрещено подпускать к книгам – вдруг им взбредет в голову что-нибудь общественно-опасное, так как такие личности, как Фаина, можно причислить к асоциальным. Этих библиотекарей Фаина побаивалась – они явно не хотели выдавать ей литературу, а настаивать она не смела.

Она поблагодарила Ульяну за книги, отнесла их на свое привычное место, где занималась всегда, если оно уже не было занято, а оно очень редко бывало занято, потому что располагалось в укромном уголке и от большей части зала было загорожено стеллажом с книгами и высоким сооружением с картотекой. Потом Фаина разделась в гардеробе, лишь желтый пушистый шарфик из тех же ниток, что и шапка, она оставила на шее – было еще прохладно. И стоило ей сесть за стол, раскрыть книги и альбом для рисования, взять в руку круглую палочку угля – и все проблемы, все страхи и все предчувствия отступали куда-то в необозримую даль, а она погружалась в иной мир, параллельный мир, и жила в нем, как под гипнозом. Тем более что и мысли у нее настроились на радостный лад: была пятница, а в понедельник уже праздник Рождества Христова, расписание служб сместилось, потому и занятия воскресной школы были перенесены на вчерашний день, а Рождество Христово – это такой праздник, что… Фаина очень любила Рождество. Можно было петь в церковном хоре замечательные вещи, рождественские, а папа подарит ей что-то маленькое и симпатичное. Она плакала от радости и просила его не тратиться на подарки, раз они живут в постоянной нужде, она могла бы обойтись и без подарков, но он ее не слушал. Да и рождественская атмосфера создавала вокруг девушки мечтательность и ожидание ребенка в предвкушении счастья, исполнения желаний, воплотившейся сказки. И вот угли рассыпаны по столу веером, Фаина смотрит за окно в небо и слегка улыбается, а лицо княгини Ольги, пока без нимба, – живое, как лицо женщины, о которой слагались легенды.

Часа через три в читальном зале начался час-пик, самый разгар работы, когда сбежавшие с уроков старшеклассники толпой валили в библиотеку. Тут царило особое, книжное спокойствие и священная тишина. Борис Новиков вошел, окинул взглядом окрестности и тут же увидел Фаину. Стеллаж с книгами, отгораживавший этот стол от зала, служил как бы рамкой для стола, и девушка была видна от входа, словно чудесная яркая картина: в окно светило белое зимнее солнце, прямо на Фаину, ее длинные вьющиеся волосы сияли белизной и отливали золотом, она продолжала улыбаться самой себе и глядеть в небо. Борис любовался ею несколько минут и не в силах был оторваться от восторженного созерцания, жалея, что у него нет лучшего в мире фотоаппарата с лучшей в мире цветной пленкой, чтобы запечатлеть это чудесное зрелище. Впрочем, ни одна пленка не смогла бы в точности передать живость момента. Борис буквально терял гоолву от восторга, такой красоты он не видел никогда и не предполагал даже, что она существует в действительности.

Он разделся в гардеробе, поспешил к стойке и записался. Ульяна при виде столь образцового молодого человека рассыпалась в улыбочках и любезностях, но она его не интересовала. Он спеши занять место рядом с желанной девушкой, пока на это место никто не покусился. Ульяна выдала ему несколько свежих молодежных журналов. Борис подхватил их и устремился к цели.

Когда он сел рядом с Фаиной, она отвлеклась от мечтаний, но не обратила особого внимания на неожиданного соседа, только подвинула поближе к себе свои книги, альбом и угольки, чтобы освободить ему побольше места и не мешать, раз уж этот чудак решил посидеть именно здесь.

Видя, что она и не думает проявлять инициативу, Борис заговорил первым:

– Какой интересный рисунок. Это тоже будет икона?

– Это княгиня Ольга, – ответила Фаина, донельзя удивленная тем, что к ней обратились, причем доброжелательно, и смутилась от этого, а на Бориса не посмотрела, наоборот, еще ниже опустила голову. Рисовать она больше не могла, так как его присутствие сбило творческое настроение, поэтому она закрыла альбом и спрятала угольки.

– Ты художница?

– Нет.

– Хочешь ей стать?

– Нет.

Эти настойчивые расспросы начали ее тревожить, она подвинула к себе книги с намерением собраться и уйти. Борис улыбнулся улыбкой иезуита – его стул и он сам не давали ей никакого прохода, она была заперта наглухо в своем укромном уголке у подоконника.

– Но ты станешь хорошей художницей. У тебя получится. У тебя уже получается.

– Нет.

Она на него упорно не смотрела и все более явно беспокоилась, и Борис рискнул прибегнуть к радикальным мерам воздействия. Он сказал напрямую:

– Здравствуй, Фаина. Я очень рад тебя видеть.

Сначала она замерла, будто ее застигли на месте преступления, затем, наконец-то, повернулась к нему и всмотрелась. Через минуту Борис понял, что она прилагает все усилия, но не может его вспомнить.

– Откуда вы меня знаете? – спросила она, и этим окончательно поставила его в тупик. Невероятно, но факт – девушка его не помнила, хотя на новогодней вечеринке он распинался перед ней, как распоследний клоун. В такой ситуации Борис растерялся, но не надолго.

– Мы виделись у Эдика Тимофеева на Новый год. Я хотел с тобой познакомиться, только ты куда-то убежала, и больше…

– Понятно, – перебила она, сгребла к груди все четыре тома и альбом для рисования. – Извините, мне нужно идти. Выпустите меня.

– Не выпущу, – негромко ответил он.

От такого открытого столкновения она запаниковала и вынуждена была опустить книги обратно на стол. Притом взгляд молодого человека, который он не отводил ни на мгновение, усугублял ее растерянность. Она снова отвернулась, но чувствовала, что от этого взгляда не спаслась, и начала краснеть.

– Впрочем, даже если ты уйдешь сейчас, – продолжил он, – то я не оставлю тебя в покое. Я знаю твой точный адрес, твою школу, эту вот библиотеку, и церковь имени Святой Троицы в деревне Разовка Кстовского района, в двадцати минутах ходьбы от Подновья, там ты всегда бываешь на службах и иногда поешь в хоре. Я знаю все места, где тебя можно найти. Поэтому иди, пожалуйста, я тебя не держу, но скрыться т меня ты теперь не сможешь.

Он встал и освободил проход, даже подвинул стул, чтобы она его не задела второпях. Она схватила книги и бросилась прочь отсюда, пряча лицо и глаза, но безуспешно. Он поймал ее за плечи, а у нее были заняты руки, поэтому она защищалась только словами:

– Пусти меня! – И рвалась во все стороны, от чего он стискивал ее плечи крепче. – Мне больно, пусти!

– Ты никогда не дружила с мальчиками?

С этими словами он отпустил ее. Она прыгнула было в сторону, но этот вопрос оглушил ее. Она так посмотрела, на Бориса, что нельзя было сомневаться в ее ответе.

– Конечно, нет!

Он подошел поближе:

– Почему ты убегаешь?

– Не подходи! Я тебя боюсь! – вырвалось у нее.

– Боишься?

– Не подходи!

На сей раз он попытался взять ее за руку. Эта живописная сцена в углу читального зала уже начинала привлекать всеобщее внимание, поскольку священная тишина сего почтенного заведения была нарушена самым неподобающим образом. Меланхолично прикрытые глаза Ульяны блеснули. Похоже, глупенький молодой человек, привлеченный смазливой мордашкой, решил приударить за этой умалишенной, и получил, или вот-вот получит от ворот поворот. Туда ему и дорога, раз он не понимает, что она тупа, как пробка, и у нее нет глаз, потому что от таких парней не отказываются добровольно.

– Пусти меня!

– Подожди, недотрога!

– Отпусти, видишь, я не убегаю.

Он убрал руки.

– Ты такая красивая, Фаина.

Ей показалось – пламя опалило глаза и лицо, она исчезла из читального зала, прежде чем он успел сказать еще хоть слово.

Фаина неслась по улице, на ходу застегивая пальто и завязывая пояс. Сумка висела на локте и болталась туда-сюда. Фаина была в ужасном состоянии, в полном расстройстве. Как в стоячую тихую воду кинутый камень дает круги и взбудораживает песок, так слова чужого молодого человека подняли со дна ее души все, доселе нетронутое. Ей было действительно страшно. Волнение при воспоминании о нем не проходило и приводило ее в дрожь. Он первый из всех людей земного шара сказал ей – красивая. Это слово повергло ее в настоящий ад, оно жгло ее девственный разум раскаленным докрасна углем. Красивая? Раньше она не задумывалась, красива она или нет.

Точнее, ей было все равно.

Дружба с такой особой, как Рая Белова, научила Фаину только одному: избегать мальчиков и не позволять себе влюбляться, иначе ей прямой путь в преисподнюю. Постоянная боязнь греха заставляла ее ставить немедленный и непробиваемый заслон даже малейшей мыслишке о какой-нибудь земной любви. Нет, нет, нет, нет, никогда, ни за что! Лучше умереть, умереть на месте, пораженной небесным громом, разгневанной молнией от руки архангела Михаила, или его смертоносным мечом. Милость Спасителя не выдержит такой измены со стороны своей кроткой овечки. Поэтому единственное, о чем позволяла себе мечтать Фаина – писать иконы и петь в церкви.

При этом Бориса как такового она не запомнила. Он остался для нее олицетворением греха непрощенного без единой индивидуальной человеческой черты. Она до сих пор не знала, какие у него глаза, губы нос, волосы, но при этом она угадала бы его присутствие в радиусе километра с закрытыми глазами, такое он произвел на нее впечатление – страх, страх и еще раз страх.

Тут она приостановилась и собралась с силами чтобы оглядеться. О Боже, она убежала совсем в другую сторону, отсюда нет прямого транспорта в Верхние Печеры. Ее лицо все еще горело огнем, глаза переливались, как роса. Такого с ней еще не было, хоть хватай снег и остужай лоб и щеки. Она вовсе остановилась и так и сделала, но лицо стало гореть еще сильнее – оно горело изнутри, от самого сердца, а там без перерыва повторялась сцена в библиотеке, от начала до конца, заставляя ее раз за разом сгорать на костре собственной инквизиции. Как хорошо, что ей удалось от него убежать, от этого молодого человека.

О Господи, пожалуйста, нет! Он говорил, что знает все места, где ее можно найти. И о Господи, он их действительно знает. Дом, школу, библиотеку, церковь отца Александра в Разовке. Матерь Божья, помилуй и спаси! Только не это! Снова попасть в костер инквизиции – лучше умереть.

В полном смятении она стояла на остановке, не прячась от резкого ветра и не замечая его. Она так погрузилась в бездну, что пропустила два нужных ей автобуса. Ее глаза выражали отчаяние. Это и в самом деле было отчаяние, так как она вдруг потеряла жизненные ориентиры. А к кому она привыкла обращаться в такой ситуации? Правильно, к отцу Александру. Он ее духовный отец и все на свете знает. Он вернет ей спокойствие и прежнюю, тихую, мирную радость примерной верующей.

В Верхние Печеры она доехала автоматически, все еще ничего вокруг не замечая. И сразу пошла не домой, а к отцу Александру. Дверь ей открыла жена священника, юная и ангельски идеальная матушка Мария. Сам священник сидел в комнате, по счастью, и читал там Соловьева. Вид Фаины поразил его до глубины души, так она не походила на себя, какой она была накануне.

– Фаюшка, что случилось? Ты сама не своя!

– Да, батюшка! Я вам все расскажу.

И вдруг начала плакать. Все пережитое напряжение этого дня прорвалось у нее наружу, слезы текли не останавливаясь, она не успела достать из сумки платочек и промокла насквозь. Отец Александр и сам растерялся и не знал в первый момент, что ему делать.

– Ну, ну, Фая. Спокойно, девочка, спокойно. Плачь, если хочешь. Но недолго, а то забудешь, о чем хотела поговорить.

После этого Фаина заплакала в голос, как ребеночек. Отец Александр отложил Соловьева на стол и со своей обычной мягкой улыбкой принялся ждать, пока к ней вернется дар речи. И впрямь, ей стало стыдно хныкать перед ним. Она вздохнула, сходила умыться, высморкалась. Теперь ее лицо напоминало вымытую дождем белоснежную лилию. Она сидела, не смея поднять на отца Александра глаз.

– Ну вот, молодец, – похвалил он. – А сейчас, надеюсь, ты расскажешь мне о причинах таких слез. Что у тебя случилось?

Она собралась с духом.

– Батюшка, сегодня я с утра пошла в библиотеку, как и было намечено. Все сперва было хорошо. Но потом… Ужасно, батюшка! Потом со мной сел какой-то парень и начал ко мне приставать. Прямо там, в библиотеке. Я думала, что умру от страха. А он еще сказал, что знает все места, где я бываю, даже ваш храм знает! Батюшка, что мне делать? Я боюсь! Я не смогу от него спрятаться!

Это сообщение и священника порядком напугало. Но чуть позже, когда он наводящими вопросами заставил ее вспомнить подробности, от которых она вся раскраснелась, потому что говорить такие вещи было неприлично, он понял, что она несколько преувеличила опасность. Он с облегчением вздохнул и спросил:

– А раньше ты нигде не встречала этого юношу?

Она снова зарумянилась:

– Он упомянул вечеринку на Новый год у Эдгара Тимофеева. Потом я и сама о нем вспомнила, он был там, и был сильно пьяный, подходил, кажется, и ко мне, но в основном заигрывал с Раиской Беловой, даже проводил ее до дома.

– Вас обеих, – уточнил отец Александр.

– Ну, в общем да. Я от них ушла, как только мы вошли во двор.

Отец Александр размышлял недолго, и его ответная речь выглядела очень дипломатично.

– Фаина, тебе шестнадцать лет, скоро будет семнадцать. Это период взросления, и ты не можешь его миновать. Иногда это бывает очень трудно пережить, иногда человеку кажется, будто он умирает, но на самом деле он рождается в новом качестве. Ты взрослеешь, Фаюшка. Ты выросла в очень красивую девушку, и было бы странно, если бы этого никто не заметил. У каждого человека есть свои обязанности перед людьми и перед Богом. Тебе известно, какие обязанности несет женщина, православная женщина. Пойми, Фаюшка, Господь сам сказал: милости прошу, а не жертвы. Поэтому нет никакого смысла в самоистязании. И не надо причислять к числу отъявленных грешников всякого, кто ведет себя, по нашему мнению, предосудительно. Ведь ты совершенно не знакома с этим юношей, а уже заранее осудила его и приговорила к геенне огненной. Это неправильно. Может быть, он сейчас такой, каким ты его себе вообразила, а может быть, ты ошиблась, и его можно спасти, изменить в лучшую сторону. Если бы я убегал вот так от каждого грешника, то мне как священнику и человеку была бы грош цена. Подумай еще раз, ведь Раису Белову ты готова защищать от любых нападок, а этого юношу…

Она снова покраснела и перебила:

– Извините, батюшка, но Раиса – не юноша.

Отец Александр улыбнулся:

– Фаюшка, ты пока еще ребенок. Мне пора собираться к вечерне. Подумай, пожалуйста, над тем, что я тебе сказал, и не стоит вот так категорически отгораживаться от совсем всего мира. Не исключено, что Господь Бог дает нам жизнь в этом мире, чтобы проверить каждого из нас, кто сделает этот мир хоть чуть-чуть лучше.

Фаина кивнула головой, получила от отца Александра благословение и ушла. Говорил святой отец, конечно же, убедительно, и был вроде бы как прав, но Фаину его слова не успокоили, а наоборот, еще больше взволновали. Как же так, выходит, что влюбляться все-таки можно? И даже, судя по его намекам на женские обязанности, должно? Матерь Божья, спаси, сохрани и помилуй! От батюшки она такого не ожидала. Она собирается посвятить себя служению церкви, в частности, иконописи, а вовсе не любви к кому-нибудь и…

И только войдя в свою квартиру и услышав ласковый голос отца, спрашивающий, почему она так рано вернулась, она спохватилась, что утром обещала купить буханку хлеба.

Белояр

От остановки «Подновье» дорога к Волге шла все круче и круче вниз – сначала это был перпендикуляр от большой улицы Родионова, уходившей в Верхние Печеры, потом начинался спуск и самые настоящие виражи. Автомобилисты проклинали эту дорогу кто как мог, а зимой и пешеходы не рисковали спускаться туда не перекрестившись, на всякий случай. Игорь Белояр жил не в самом низу и даже не в середине, но все же гораздо ниже, чем Эдгар Тимофеев, и в их простом домике не было тех удобств, которыми располагали Тимофеевы. У них было печное отопление и баллонный газ, никакого водопровода и канализации. У них – это у Игоря Белояра и у его мамы. Но, несмотря на отсутствие этих удобств, домик у них был милый и уютный, и к ним люди любили заходить в гости, потому что здесь царили две важнейшие составляющие человеческой жизни – любовь и согласие.

Нина Белояр растила Игоря одна. И хотя в слободе Подновье каждый чих непременно становится известен каждому ее жителю, перед Ниной Белояр отступали всякие сплетни. Никто уже не помнил обстоятельств дела, и почему она осталась одна, и откуда она вообще появилась в слободе Подновье. Но Игорь тут родился и вырос, а Нина гордилась им и внимательно следила за его воспитанием. Впрочем, и тут возникали кое-какие проблемы – Нина работала врачом в областном диагностическом центре и иногда вынуждена была оставлять мальчика одного либо брать с собой на работу, такой непредсказуемой была ее профессия. По крайней мере, всем было известно, что ей некому перепоручить присмотр за ребенком – ни одного родственника во всей округе. От такой жизни даже железобетонную женщину может сломать, а Нина Белояр – вот она, сын вырос у нее на руках и теперь она на него не нарадуется, а он с нее буквально пылинки сдувает. И вот соседки вздыхали, одни – от умиления, другие – от зависти.

Троллейбус «1» не спеша катил по улице Родионова в Верхние Печеры. Час-пик был уже позади, поэтому в салоне было свободно. За окном проплывали скучные зимние картины города Горького. Такое бело-серо-коричневое однообразие даже не снилось ни одному художнику. Только люди нарушали это однообразие – самые разные, они были схожи в одном: они все куда-то спешили. Город был похож на потревоженный муравейник, но, в отличие от настоящего муравейника, он никогда не успокаивался. Даже ночью в его темных, мрачных недрах кипела жизнь. И для многих она была ближе и лучше, чем при дневном свете.

Казалось, людей здесь жило больше, чем в Мехико, и сосчитать их было совершенно невозможно.

Игорь знал эту улицу наизусть. За окно он не смотрел – ничего интересного, зато читал купленную с лотка книгу, сидя у окна. Совмещал приятное с полезным. Давно хотел приобрести себе «Горбуна» Поля Феваля, толстенный том, напечатанный мелким-мелким шрифтом, интереснейшая история любви и жизни. Мама, конечно, не имела достаточно времени для чтения и потому доверяла выбору Игоря в книгах, а уж он выискивал в городе (в магазинах или на рынке, с рук) лучшие, любимые произведения мировой литературы. И их семейная библиотека постепенно, но неуклонно пополнялась.

Когда светофор дал зеленый свет, троллейбус проехал перекресток и затормозил на остановке «Подновье». Игорь спрятал книгу Феваля в целлофановый пакетик и спрыгнул с подножки на тротуар. Потом он намерен был перейти улицу Родионова и отправиться домой, но тут его окликнул знакомый голос, высокий и звонкий. Игорь оглянулся и увидел Сеню Шевченко. Сеня был похож больше на хрупкого мальчика – у него были девчоночьи, наивные голубые глаза и светлые волосы, очень коротко подстриженные.

– Игорь! – позвал он. – Подожди меня, я сейчас!

Он вытряхнул из карманов куртки остатки семечек, подбежал и поздоровался:

– Привет, Белояр.

– Привет. Ну как, ты говорил с мамой насчет «аляски»?

Сеня вздохнул:

– Говорил. Она сказала: только к следующей зиме.

– Я так и знал, – кивнул Игорь. – Настоящая «аляска» дорого стоит.

Сам Игорь этой зимой носил очень легкую, теплую и красивую куртку «аляску» с оранжевой подкладкой и капюшоном, отороченным мехом, чем вызывал зависть друзей, приятелей, одноклассников.

– Куда это ты ездил? – спросил Сеня с любопытством.

– Да так, – отмахнулся Игорь. – Ходил по магазинам, книжку вот купил. А ты куда собрался?

– Ну… – замялся Сеня. – Есть дела. Только я хотел тебя спросить, ты будешь сегодня смотреть хоккей? По телевизору покажут финальный матч «Известий».

– Буду, а что?

– Можно, я приду к тебе смотреть?

Игорь удивился:

– Конечно, приходи! Вдвоем смотреть интересней. Почему ты спрашиваешь разрешения? Разве я когда-нибудь тебя прогонял?

Сеня страшно смутился, покраснел до ушей и опустил голову. Голос выдал его застенчивость:

– А Осипов никогда не позволяет мне приходить. Хоккей показывают поздно ночью, и он говорит, что уже спит в это время.

Игорь засмеялся:

– Сеня, ты что, дурачок? Кто же просит об этом женатого мужчину? Осипов женился, и у него медовый месяц. Ну подумай сам – у него и на работе забот полон рот, пустит ли он тебя в их уютное гнездышко?

– Когда он был не женат, он меня все равно не пускал.

Игорь снова засмеялся:

– Глупенький, значит он пускал к себе кого-то еще… И уверяю тебя, им было не до финального матча «Известий».

Сеня смутился еще сильнее, из розового стал пунцовым и пробормотал едва слышно:

– Я об этом и не думал…

Игорь покачал головой и с улыбкой напомнил:

– Ну, так приходи, не забудь.

Перешел улицу и начал спуск в Подновье. Сегодня опять не будет нормального сна – репортаж с хоккейного матча, а также церемония награждения, займет полночи. Сам он не очень любил хоккей, больше бокс, или всякую борьбу, или гонки, но не мог отказать Сене в такой малости. В семье у Сенечки был полный разлад, в компанию его чаще всего не принимали, такой он был робкий и слабый, и девушки над ним хихикали. Девушки всегда интуитивно чувствуют, над кем можно безнаказанно хихикать. Надо было хоть чем-то ему помочь, поддержать. Как объяснишь собственному ровеснику, что все это временно, скоро пройдет и забудется, а пока нужно определить для себя цель в жизни и смысл существования. К счастью, сам Игорь в этом плане уже давно все для себя решил.

У семьи Белояр домик был небольшой, но очень уютный. Три маленькие комнатки – гостиная и две спальни, и при этом просторная кухня. Убранство было крайне неприхотливое, почти спартанское, по сравнению с особняком Тимофеевых. При не очень больших доходах Нина и Игорь Белояр вынуждены были экономить и давно привыкли к этому. Но, к примеру, Сеня Шевченко был бы до небес рад и такому скромному убежищу, лишь бы его там любили и понимали.

В пятницу у мамы Игоря в больнице был короткий рабочий день. Поэтому он поставил в печку разогреваться большую кастрюлю супа, чтобы пообедать вместе, а сам растянулся в гостиной на диване с новой книжкой в руках – он ее даже обнюхивал, такую радость вызывала у него покупка, и впрямь приятно пахнувшая морозной свежестью и особым запахом новой, незачитанной книжки. Просто прелесть, что сейчас каникулы, и можно читать что хочешь, заниматься своими делами. Конечно, любой здравомыслящий старшеклассник понимает абсолютно всё о ценности знаний, хорошего аттестата и в будущем – диплома. Но учеба изо дня в день вообще без перерыва утомляет и сводит с ума. Иногда полезно бывает переключиться и на другие дела, никак не связанные со школой. Для Игоря, как и для Эдгара Тимофеева, такими делами являлись чтение и прослушивание любимой музыки. Правда, у Игоря имелись еще и обязанности по дому, от которых он, по возможности, старался освободить свою маму, а летом еще и работа в саду и огороде. Ее Игорь также считал полезной – физический труд укрепляет здоровье, а умственный, как ни крути, здоровью вредит. Еще он любил прогонять плохое настроение с помощью топора, то есть колол дрова во дворе и носил их в сарай позади бани. От такого занятия мигом пропадёт любая меланхолия, кровь побежит по жилам, будто ее пришпорили, а мысли станут ясными, как при свете дня. В отличие от Фаины Ордынской, ему, Игорю Белояр, некому было поплакаться в жилетку и не на кого было переложить свои проблемы. Не на маму же, которая и так натерпелась в жизни и заслуживает полного спокойствия и комфорта. Нет, Игорь Белояр привык полагаться на самого себя и верить в себя. А иначе – зачем вообще быть?

Еще у них жил приблудный пес по кличке Шарик. С высоты своей безупречной родословной чистокровный ротвейлер Тимофеевых Ральф только фыркнул бы при виде этого крупного, но добродушного рыже-белого пса с грустными глазами. Глаза у него были грустные, должно быть, оттого, что такая же беспородная серая полосатая кошка Игоря и Нины, со странным для бывшего трущобного существа именем Джуди, постоянно доставала его своей игривостью и энергией. С теми же претензиями его доставал и хозяин, эксплуатируя несчастного старичка и заставляя его бегать вместе каждое утро. Не то чтобы Шар был очень уж ленив, просто он предпочитал утречком поспать в тепле, а не носиться сломя голову туда-сюда по улице, пугая добрых людей. Но хозяин был настойчив, игривая кошка тоже, поэтому Шарику приходилось-таки бегать регулярно по утрам и играть с Джудиттой каждый вечер, посредством махания хвостом у нее под носом, от чего она раззадоривалась и впивалась в хвост когтями и зубами.

Нина Белояр вернулась с работы уставшая, но довольная. Суп был уже разогрет, Игорь начал наливать его в тарелки, как только услышал во дворе радостный лай Шарика – тот приветствовал хозяйку на свой лад, потому что был очень к ней привязан. К двери бежала мелкой рысью и Джуди – чтобы встретить хозяйку и проводить ее в дом, шествуя перед ней с большим достоинством и покачивая кончиком воздетого кверху хвоста. Это была обычная картина прихода домой Нины Белояр. Игорь заулыбался, видя, с каким облегчением она окинула взглядом эту картину и пошла раздеваться. А Игорь стал разбирать ее сумку. По дороге с работы мама зашла в магазин и купила хлеба, масла, сметаны и полкило колбасы. Сметану Игорь оставил на столе – заправить суп, а остальное убрал. Поставил на печь разогреваться второе – макароны по-флотски. А чай мама заварит сама после обеда.

Она была небольшого роста и хрупкая, брюнетка с короткой стрижкой и глубокими, почти бездонными светлыми глазами, обведенными синевой. Эти глаза обычно имели мягкое и теплое, как бархат, выражение, но с определенного момента неспособны были смеяться, даже улыбаться, вместо улыбки в них появлялась горечь. Но при этом ее глаза светились особым светом, если рядом находился сын.

Она переоделась в домашнее платье, вернулась на кухню и первым делом поцеловала Игоря в висок:

– Ты мой мальчик! Спасибо большое за обед.

– Ерунда. Давай садиться.

Он вынес еду Шарику, плеснул Джудитте в мисочку молока и тоже сел за стол. И тут же заметил – уже не в первый раз – что мама им откровенно любуется. Он удивился и спросил у нее:

– Что? Что-то не так?

– Всё так, – ответила она. – Ты такой замечательный. Я вот иногда смотрю на тебя как бы взглядом постороннего человека и думаю: вот малыш, который родился у меня и был когда-то совсем кроха, не умел еще ходить, сидеть, разговаривать словами, только глядел мне в лицо своими глазками и улыбался беззубым ротиком, а я плакала от того, какой ты малюсенький и слабенький, и вдруг у меня окажется недостаточно сил, чтобы тебя защитить. И вот ты вырос, такой взрослый и сильный, во всем мне помогаешь и заботишься обо мне. Такого ведь не бывает в действительности, только в сказках со счастливым концом, и это меня пугает. Я не верю порой в твою реальность, мой мальчик.

– А, – сказал он. – И поэтому ты по десять раз за ночь заглядываешь в мою комнату? Убедиться в том, что я существую?

– Да, – виновато призналась она. – Я так привыкла все время бояться за тебя, мне трудно переделаться вот так сразу.

– Тогда не переделывайся, – улыбнулся он.

Они прервали разговор и приступили к обеду. Суп был еще свежий, Нина сварила его с расчетом на три-четыре дня. Оба так проголодались, что справились каждый со своей тарелкой в считанные минуты. Это вызвало у них ехидненький смех и несколько замечаний. Та же быстро они уничтожили и по основательной порции макарон. После этого Нина заварила чай из мяты, от чего по кухне распространился аромат своеобразной свежести. Цвет у такого чая был противный, бледно-зеленый, но зато вкус – приятнейший, бодрящий. И Игорь, и Нина любили мятный чай. Часто они заваривали и ромашку. Нина считала это гораздо полезнее обычного чая, особенно зимой, когда организму необходима поддержка. К чаю они нарезали белого хлеба и намазали сливочным маслом. И за чаем продолжили разговор.

– Мне так жаль, что мы не отпраздновали Новый год вместе, – произнесла она расстроено. – Я не хотела брать это ночное дежурство, честное слово. Просто так получилось. Мне напомнили о прежних одолжениях и заменах и проехались на мне, как на оседланной лошади. Я ничего не могу противопоставить открытой наглости.

– Я знаю, мама. Не переживай из-за этого, пожалуйста. Следующий Новый год мы отметим вместе, как хотели отметить в этот раз. Это всего лишь первый праздник в году, а посчитай, сколько праздников у нас еще впереди!

Она вздохнула и отпила чаю из чашки.

– Как встретишь новый год, так его и проведешь. Это примета такая. Вот я и боюсь, что весь год мы с тобой будем врозь, сынок.

– Ты слишком многого боишься, мама. Все будет хорошо, не волнуйся.

Вдруг он засмеялся, да так заразительно – она тоже не удержалась от улыбки:

– Что такое?

– Вспомнил, как провел Новый год я. Если верить твоей примете, то я весь год буду маяться дурью. Представь: мы у Эдика Тимофеева гадали! Это звучит смешно в конце двадцатого века, но мы действительно занимались гаданием, причем не настоящим гаданием, а всякой дребеденью…

– Минуточку, – остановила его Нина. – Что ты имеешь в виду под настоящим гаданием?

Он задумался и протянул:

– Ну… что-нибудь страшное, от которого мурашки по коже. Например, вызывать дух Пушкина или Наполеона, или наводить зеркала – говорят, это тоже очень страшно. А мы – так, развлекались. Писали на листках бумаги всякие предсказания, кидали их в шапку и доставали их по очереди. И представь себе, предсказания писал я! Я был так малодушен, что позволил себя уговорить участвовать в этом шоу. По-другому я назвать это не могу.

Она, в свою очередь, засмеялась:

– Не надо относиться к таким развлечениям свысока, сынок. И вообще, не надо ни к чему относиться свысока. Иначе это приведет к высокомерию, заносчивости, спесивости. Будешь тогда надутый и гордый, как три толстяка, и тебя не будут любить.

– Я понимаю, мама. И все равно, такое гадание – это ведь всего лишь игра. Ну, посмеялись сами над собой и друг над другом, на этом-то и конец. Ни за что я в это не поверю.

– Ну ладно, ладно, – согласилась Нина. – Чушь так чушь. Я же не возражаю. А кроме гадания, что там еще было, на вашей вечеринке? Тебе понравилось?

Игорь подумал немного, затем пожал плечами:

– Даже не знаю, мам. Вечеринка как вечеринка, ничего особенного. Эдик, как всегда, ставил классную музыку. RADIORAMA, новая, самая последняя. Хочу попросить у него послушать. Но вели мы себя банально: танцевали, гадали, запивали компотик и пепси-колу ужасной по качеству водкой и курили дрянные дешевые сигареты.

У Нины расширились глаза, она поперхнулась чаем и закашлялась. Игорь весело на нее смотрел и кивал головой с нарочитой серьезностью:

– Да, да, мамочка, видимо, ты до сих пор пребывала в наивной уверенности. Что мы все примерные мальчики и девочки. Мне очень жаль, но придется тебя разочаровать. Мы очень развратные, буквально сексуальные маньяки, и мы уже пьем горькую, и мы уже курим табак, о котором Минздрав предупреждает, и ничего с нами не поделаешь.

– Какой кошмар! – воскликнула Нина. – И ты говоришь об этом так спокойно, будто это в порядке вещей!

– Это не в порядке вещей, но и пытаться изменить здесь что-нибудь бесполезно. То же самое, что биться головой о стенку. Да, такие вот мы, нынешняя молодежь, но только не надо рассказывать мне сказки, что в ваше время что-то было по-другому.

Но Нина разволновалась и его шутки воспринимала уже не в нешутливом настроении:

– Было, было по-другому, Игорь. Мы не начинали пить и курить так рано. Должно быть, вы развиваетесь еще быстрее нас. Время не стоит на месте.

– Нет, мам, – возразил он. – Это ведь не показатель развития. У многих, кто вчера, строил из себя «старших братьев», мозги явно отстают от всего остального. Просто, мне кажется, так было всегда и всюду, а взрослые часто забывают о собственной юности и потому приходят в шок от таких сообщений.

– Может быть, может быть… – задумчиво пробормотала Нина. – Ты умный мальчик. Надеюсь только, ты не пил и не курил там слишком много.

Он улыбнулся:

– Я не пил и не курил вообще. У меня нет чувства «стадного животного», так что успокойся. Все было нормально.

– Похоже, мне самой надо покурить, – сказала Нина. – Не убирай со стола, я еще налью себе чаю. К нам сегодня кто-нибудь придет?

Она вынула из сумки пачку сигарет и зажигалку и собралась выйти в коридор, покурить. Игорь долил в чайник воды и снова поставил в печку. Подсыпал в подтопок угля, и огонь затрещал оживленнее.

– Боюсь, что да, – ответил он. – Я видел на остановке Сеню Шевченко, он меня догнал и попросился ночевать.

– Хоккей, что ли?

– Угу.

– Бедный мальчик. Я встречалась на родительском собрании с его матерью. Женщина в совершенно развинченном состоянии и не может удержать под контролем воспитание двоих детей. Ей надо бы обратиться за помощью к психиатру. Не знаю, как они живут в такой обстановке.

– Плохо живут.

– Я пойду покурю.

И она поспешно вышла в коридор, набросив на плечи старую, дырявую шубу. Игорь притащил в кухню новую книгу и возобновил чтение, прислушиваясь к шипению воды в чайнике и к потявкиванию Шарика во дворе – он по-своему общался со своей хозяйкой. Джудитта между тем тоже завершила обед, прыгнула наширокий подоконник и принялась вылизываться и умываться. Она делала это так самозабвенно, что глаза у нее смотрели в никуда, и она не реагировала на провокации Игоря, забавлявшегося этой процедурой. Когда кошка так умывается. Это означает, что у нее превосходное настроение. Ничего удивительного, она ведь съела целую мисочку молока с хлебом. После этого не грех хорошенько вылизать всю шкурку и улечься спать, где-нибудь поближе к печке.

Из коридора вернулась мама, от которой пахло табачным дымом. Она сделала себе еще чая и села напротив сына, размешивая в чашке сахар.

– Мам, – осторожно произнес Игорь, – я что-то сказал не так и тебя обидел?

Она встрепенулась.

– Вовсе нет. С чего ты взял?

– Ты так резко бросилась курить, словно разнервничалась от нашего разговора.

Она улыбнулась и покачала головой:

– Нет, нет, сыночек, наш разговор тут ни при чем. Запомни: ты никогда и ничем не можешь меня настолько обидеть. По крайней мере, я бы сразу тебе об этом сказала, а не стала бы молчать в тряпочку. Нет, дело тут совсем в другом. Сегодня я забыла покурить с утра, на работе нет времени, и мне действительно этого не хватало.

– Мам, курить вредно. Ты же врач, знаешь это не хуже меня.

– Знаю. Но пока что ничего не могу с собой поделать. Я уже лет пять отвыкаю от курения. Очень постепенно. Скоро, я надеюсь, перестану курить вообще. Сыночек, если бы ты только знал!..

Из глаз ее вдруг вырвалась боль, на секунду, он едва успел это заметить и замер от удивления. Но она уже в следующее мгновение взяла себя в руки.

– Игорь, когда ты был младенцем, я выкуривала не меньше трех пачек в день. От меня за километр разило дымом, как от тепловоза. Я была желтая, как мумия, и у меня вылезли почти все волосы. Но наступил момент, когда я приказала себе прекратить, и с тех пор я прекращаю. Теперь я курю одну сигарету в день. Но ты прав, сынок, пора покончить с этом пережитком.

– Мама, ты у меня – молодец.

– Ты у меня – тоже.

Вот этой неожиданной боли в глазах матери Игорь боялся больше всего. Досконально зная мамин характер, он доверял ей безоговорочно, и только чтобы не причинять ей боль, никогда еще не спрашивал ее об отце. На эту тему у них в семье было наложено негласное табу. Игорь молчал, чтобы мама не страдала лишний раз из-за его любопытства, а она молчала, то ли потому, что ей нечего было сказать, то ли потому, что время еще не пришло. А соседки могли сочинять всё, что угодно, от пожизненного заключения мужика до зачатия в пробирке.

Сеня Шевченко пришел задолго до начала репортажа хоккейного матча. Игорь с улыбкой прервал его сбивчивые оправдания и предложил пока сходить в баню и помыться, если хочет, баня теплая. Сеня покраснел и согласился. «Жаль, что у него нет старшего брата, – подумал Игорь. – А то мне все время почему-то приходится быть им, хотя мы одних лет».

Нина, выйдя из своей спальни, приветливо с гостем поздоровалась и поговорила. Игорь представил себе, как приятель смущается таким ласковым к себе вниманием и краснеет. Слабовольный бедняга. Право, ему срочно нужен старший брат.

Для Сени Игорь разобрал кресло, плюхнул туда простыню, плед и подушку, шерстяное одеяло, а также ворох молодежных журналов, чтобы мальчишка не надоедал ему, пока он будет заниматься своими делами. Вынес из своей спальни магнитофон с кассетами, раз уж им придется всю ночь находиться в зале. Обычно Сеня, конечно, ведет себя тихо, как мышь, но, бывает, на него находит желание пооткровенничать.

Посвежевший, пропахший мылом Сеня пристроился на отведенном ему кресле за спиной Игоря, раскрыл журнал с конца, но читал его недолго. Через пару минут он поднял голову и сказал:

– Значит, Осипов женился. А ты почему не женишься?

Игорь повернул к нему такое страшное лицо, что он поспешно поправился:

– Я имею в виду, почему ты не заведешь себе девушку, как тот же Осипов, или Витя Мартынюк. Он учится тоже в одиннадцатом классе и встречается с девочкой на год моложе. Родители его сначала повыступали, а потом смирились.

– И ты хотел бы, чтобы так произошло и с тобой.

Игорь тут же пожалел о сказанной резкости, так как Сеня изумился и огорчился до слез, будто друг ударил его в лицо.

– Нет же, нет! – с отчаянной горячностью принялся доказывать он. – Мне это вовсе не нужно, по крайней мере, сейчас, а если бы и было нужно, то моей маме на это наплевать. Она со мной уже неделю не разговаривает. Не знаю, почему. А ты живешь со своей мамой душа в душу и ведешь активный образ жизни, прямо супермен. И тебя все-таки никто никогда не видел с девушками.

Игорь на него недовольно покосился:

– С чего это ты спрашиваешь? Я что, запрещаю тебе приходить ко мне и смотреть хоккей или Кубок чемпионов? Напротив, приходи, пожалуйста, и хотя мы с тобой, к сожалению для тебя, очень разные по складу характера, я не собираюсь утверждать, что мне твое присутствие неприятно. Понял или нет?

– Понял, – ответил Сеня. – Спасибо. Но все-таки, почему?

– Странный ты, право, – произнес Игорь с усмешкой. – Когда я найду ту девушку, которая мне очень-очень понравится, тогда и буду с ней встречаться. А развлекаться просто так – извини, это не для меня. Свое здоровье дороже. Я же не Витя Мартынюк, в самом деле. Тот-то уж строит из себя Казанову. Хвастун несчастный. Слушай, не мешай мне работать, смотри пока журналы. До хоккея еще целый час. И мама уже легла спать.

– Хорошо, – послушно сказал Сеня, откинулся на подушку и погрузился в чтение журнала. Если что и не терпел Игорь в людях, так это вот такую послушность, покорность, безоговорочную готовность подчиняться приказам. Поэтому он отложил в сторону тетрадь и ручку и повернулся к гостю всем телом, сложив руки на груди.

– Ну что ты за бесхребетник, Семен Шевченко! Тебе уже семнадцать лет, ты не маленький мальчик, так решай же что-нибудь в своей жизни! Или, ты думаешь, какой-то добренький дядя возьмется доказывать за тебя твою пригодность к существованию?

Сеня спрятал глаза под ресницами и уклонился от ответа:

– Ну, не всем же быть такими, как ты.

– Вот и плохо.

– Пиши-ка ты свой конспект, Белояр, а я включу телевизор. Ты не против?

– Не против, – пожал плечами тот. – Он меня не отвлекает. Только негромко, мама спит.

– Очень тихо, – пообещал Сеня. – А что ты пишешь?

– Конспекты по юриспруденции. Я намерен поступить в университет, в Москве.

Сеня с сомнением покачал головой:

– В Москве? Без шансов.

– Поглядим. Откуда ты знаешь, вдруг у меня есть блат.

Сеня засмеялся:

– Блат? У тебя? Ты что, издеваешься? У тебя же нет родственников!

– Зато у меня есть связи. Я каждое лето подрабатываю в прокуратуре. У меня, конечно, нет таких отцов и дядек, как у Эдика Тимофеева, но у меня есть инициатива и трудолюбие. Вот мой блат и гарантия того, что я поступлю на юрфак в Москве.

– Сомневаюсь. Блат – это не инициатива и трудолюбие, а родственные связи или деньги, а именно – много денег.

Игорь не стал спорить, тем более что в общем Сеня был прав. Тот включил телевизор, очень тихо, едва слышно, чтобы не разбудить Нину Белояр. Хоккея еще не было. Сеня вздохнул и вернулся к журналам. Игорь еще немного посидел за столом со своим конспектом, потом, закончив главу, взял «Горбуна» Поля Феваля и прилег на диван, рядом с креслом гостя.

– Это новая? – полюбопытствовал Сеня.

– Да.

– Дай посмотреть… А, французская, художественная, – с разочарованием протянул Сеня. – Я думал, фантастика или детектив.

– Сейчас трудно достать хорошую фантастику или классный детектив. К тому же, я давно мечтал купить «Горбуна». Мне нравится. Следующая вещь, которую я куплю, не загадывая – Юрий Герман, «Россия молодая». Про Петра Первого. Я брал ее в библиотеке и прочитал оба тома залпом, не отрываясь.

– Ты фанатик, – уважительно произнес Сеня.

Игорь перенес из своей спальни простыню, подушку и одеяло и постелил себе на диване – чтобы Сеня не чувствовал себя тут, в чужом доме, одиноким и покинутым. Растянулся и читал Феваля, пока не начался хоккей. А там уж мальчики проявили себя во всей красе. Вскакивали при каждой заброшенной в ворота шайбе, шепотом кричали «гол», как сумасшедшие, и махали руками. Матч был интересным, и тем не менее его безбожно сократили, показали лишь первый и третий периоды, хорошо хоть конечный результат стал им известен. Уснули они быстро, уже через три минуты после того, как они выключили телевизор, их носы дружно сопели, и Сеня еще что-то невнятно бормотал.

В субботу у Нины Белояр был выходной, но все равно она по привычке встала рано. Глядя на мальчишек, улыбнулась и не разбудила. Пусть спят, пока каникулы. А она умылась, покормила зверюшек, Шарика и Джудитту, полила стоящие на подоконнике цветы, почистила и затопила печь, приступила к приготовлению завтрака. Начистила и поставила вариться картошку, спустилась в подпол и достала соленых огурцов, квашеной капусты с морковью и банку вишневого компота. Заварила еще веточку сушеной мяты. И тут послышались знакомые звуки – проснулся и встал ее сын. Через пару минут он появился на кухне, выпил стакан холодной воды и побежал на свою ежедневную пробежку. За ним уныло трусил не склонный к активности Шарик, которого Игорь тормошил и смеялся. Просто чудо – иметь такого сына.

Пробежка длилась, как обычно, около пятнадцати минут. За это время проснулся и Сеня Шевченко. Ребята, фыркая и толкаясь возле умывальника, вымыли с мылом лицо, руки и шею.

Они продолжали толкаться и уже сидя за столом, пока Нина взглядом не показала им, что давно пора угомониться и приступить к еде.

Хотя завтрак был очень вкусный, Сеня ел неохотно, без аппетита. Зато крепыш Игорь после пробежки уплетал за обе щеки и просил добавки. И еще и успевал рассуждать на посторонние темы:

– Мам, хоккей был потрясающий. Было забито восемь шайб! На любой вкус! Давно я не видел такого хорошего хоккея. НХЛовцам такого не увидеть и во сне.

Нина мирно сидела в уголке и улыбалась:

– Милый, ты же не любишь хоккей.

– А НХЛовцев я люблю еще меньше. Я знаю, что ты на это ответишь: что это квасной патриотизм и все такое, а ну и пусть. С какой стати мне притворяться.

– Ты у меня умница. Сеня, ну что же ты ничего не поел. Посмотри на себя в зеркало, ты же прозрачный, как рахитик.

Сеня вспыхнул от смущения, как всегда, когда к нему обращались словесно, и пробормотал:

– Я не голоден, тетя Нина.

Она с укоризной покачала головой.

– Это неправильно, Сенечка.. Нужно думать о себе и о будущем, а если ты плохо питаешься, то велик риск подорвать здоровье. Вы оба сейчас в таком возрасте, когда организм нуждается во «вкусной и здоровой пище». Вас ведь этим летом пошлют на подготовительные армейские сборы. А там не за горами и призыв. Так что, Сеня, очень тебя прошу, ешь всё, пока можно, а то ведь потом не наешься как следует.

Сеня только опустил голову, но потом с любопытством вскинул взгляд своих прозрачных глаз:

– Я не хочу идти в армию. Ни за что туда не пойду, использую любую возможность, чтобы освободиться от нее.

– А я не боюсь армии, – безапелляционно заявил Игорь. – И обязательно буду служить

Нина тут же поперхнулась чаем, а Сеня уставился на приятеля с благоговейным ужасом:

– Сумасшедший! Как можно не бояться армии!

– А чего мне ее бояться? Каждый мужчина должен служить в армии. А я что, не мужчина, что ли?

– Это еще большой вопрос, – недовольно ответила Нина. – Слишком храбрый, в армию собрался.

– О, я слышу голос мамы, – мягко, не по-детски сказал ей Игорь. – Не беспокойся, меня призовут не сегодня, не завтра и даже не послезавтра. К тому времени ты успеешь свыкнуться с этой мыслью.

Нина явно занервничала и выпила чашку чая залпом, словно это была вода. Потом попросила:

– Игорёчек, не надо пугать меня заранее, ладно?

– Ладно, – охотно согласился он.– Кстати, это мое любимое амплуа – пугать. На вечеринке у Эдика я тоже несколько раз напугал всех до полусмерти. Особенно во время гадания. Это было так смешно, что стоило бы, наверное, даже фотографирования.

Сеню потрясла такая ирония:

– Слушай, неужели ты можешь относиться к этому так спокойно?

Игорь терпеливо принялся объяснять:

– Сеня, мы живем в конце двадцатого века, во время расцвета нашей цивилизации, в техногенном мире, в котором скоро не будет ничего невозможного. Это не мир, а просто прелесть. Сейчас даже самый мелкий человечек знает, что чудес не бывает, и судьба тоже понятие весьма растяжимое, и что любое гадание, предсказание, ворожьба, суеверия и приметы – это глупости и шарлатанство, и всему непонятному можно найти объяснение. Научно обоснованное объяснение, я имею в виду, а не какие-нибудь глупости, вроде вмешательства судьбы, или злого рока, или, вот сейчас модно, инопланетян. Никогда в жизни их не видел, и мне даже неинтересно в них верить.

– Я бы на твоем месте не была столь категорична, – вмешалась, Нина. – Ты у меня рационалист, оказывается. Но отнюдь не всё в мире, к счастью, можно подогнать под единую, даже рационалистскую, мерку.

Игорь немного подумал и ушел от спора:

– Я не буду возражать только потому, что доверяю твоему жизненному опыту, хотя у меня совсем другая точка зрения. По крайней мере, я не могу положительно оценивать то, что тринадцать великовозрастных балбесов вместо того чтобы направить свою энергию на общественно-полезные дела, развлекались на Новый год гаданием и буквально изнывали от трепета, что же им там достанется.

– Какой ты жестокий, – шутливым тоном отозвалась Нина. – Не по годам жестокий, Игорёчек, надо же хоть чуть-чуть снисходительнее относиться к слабостям своих ближних, Иначе можно легко нажить себе врагов и прочие неприятности.

А Сеня на это промолчал, только всем своим видом выразил, что ему пора идти, дома ждут и т. п. Нина в очередной раз покачала головой и не стала его удерживать. Зато Игорь, покосившись на него и как будто не понимая его состояния, тут же вызвался идти вместе – «сходить в студию звукозаписи насчет кассеты, которую отдавал туда две недели назад», студия находится в Советском районе, и с остановки можно уехать даже без пересадок, и потому им по пути. Сеня поёжился под таким откровенным напором, но тоже возражать не стал, из боязни, потому что Игорь сильнее. Так они вместе собрались и вышли из дома, попрощавшись с Ниной Белояр – она стояла у окна, смотрела им вслед и ласково улыбалась. Но Сеня-то был уверен, что эта улыбка предназначалась только и исключительно Игорю, милому, любимому сыночку. На него, Сеню, никто никогда так не смотрел и никогда уже не посмотрит. У его матери другие проблемы.

На улице было холодно, ветрено. На обледенелой сплошь дороге снег носился маленькими смерчами и норовил попасть мальчикам в лицо, причем не отдельными снежинками, а сразу целой горстью, словно ветер лепил снежки самостоятельно. Небо было низкое и непрозрачно-серое. Ребята кутались в воротники и шапки и карабкались из Подновья к улице Родионова, по крутой горе наверх. Игорь очень легко преодолевал подъем. Казалось, он даже не стал дышать чаще. А вот Сеня заметно запыхался, он при каждом шаге раскачивался из стороны в сторону и каждую минуту отдувался.

Игорь молчал, пока крутой подъем не закончился, только косился на Сеню, будто не знал, с чего начать разговор. Но вот крутой подъем перешел в пологий, а затем и вовсе сошел на нет, и Игорь, приостановившись и набрав в грудь воздуха, сказал:

– Сень, у меня к тебе вопрос. Если не хочешь, не отвечай, но по-моему, это очень серьезно. Я несколько раз видел тебя в компании с этим мордоворотом, Плескачом, у вас во дворе, и с вами была Людмилка в каком-то ужасном виде, который не принимают даже откровенные проститутки. Ради Бога, Сеня, если только у тебя есть глаза – ведь ты видишь, что за подонок этот Плескач, а Людмилка еще ребенок глупый.

Сеня поморщился от досады и тоже остановился, чтобы перевести дух и собраться с силами.

– Да что я, по-твоему, круглый идиот? Я не разрешаю Людмилке приходить вместе со мной, но она меня не слушает. Она, я так думаю, просто влюбилась. И даже, наверное, знаю, в кого – в Романова Дюмона. Она вокруг него вьется, как муха возле сахара.

– Этого товарища я не знаю, – задумчиво произнес Игорь. – А тебя-то что занесло к волкам в стаю?

– Они не волки, – негромко ответил Сеня. – Не надо так говорить, ведь ты их не знаешь, ты ни разу даже не разговаривал с ними.

То, что Сеня решился возразить, было само по себе достойно удивления, а то, что возразил он именно Игорю, который превосходи его практически во всех составляющих личности, было вдвойне удивительно. Но Игорь не удивился.

– Странно, – сказал он. – Ты их защищаешь, как своих друзей, а они между делом громят ларьки и нападают на прохожих по ночам. И не надо говорить мне, что это неправда.

Сеня не стал говорить ему, что это неправда. Он долго молчал, потупившись и краснея и бледнея попеременно, затем ответил еще тише:

– А может быть, так было нужно.

Игорь был так потрясен, что молчал до неприличия долго. Затем покачал головой и протянул:

– Ну, дорогой мой, тут я тебя не понимаю совсем. Если это фатализм, то вовсе не к месту, и прости меня, но на мой взгляд, Плескач и все его приспешники не похожи на ангелов небесных.

– Они и не ангелы, – беспечно сболтнул Сеня. – Они каратели.

– Кто? – переспросил Игорь, изменившись в лице. – Как ты их назвал?

Тот вдруг с необычайной ловкостью повернул разговор в другое русло. Если бы Игорь не был знаком с Сеней с детства, то не поверил бы в такую изворотливость.

– Игорь, ну что ты взялся читать мне мораль. Как вы мне все надоели. Кстати, раз уж ты такой поборник спокойствия на ночных улицах, поговори со священником из Разовки, с отцом Александром, тут вы точно найдете общий язык. Хочешь, я тебя с ним познакомлю?

– Я с ним знаком, – холодно произнес Игорь. – Сеня, ты уходишь от серьезного разговора, следовательно, чувствуешь свою неправоту и без моих слов, но либо полагаешься на свои собственные силы, либо не видишь для себя никакой опасности. Значит, продолжать этот разговор бесполезно. Как хочешь. Единственный мой совет, дружище, запри дома Людмилку и не выпускай ее из комнаты, пока она не поумнеет.

Сеня смотрел на него очень странно – с сознанием уверенности и даже снисходительности. Игорь был окончательно сбит этим с толку.

– А где ты познакомился с отцом Александром? – спокойно поинтересовался не похожий на самого себя Сеня.

– Неважно, – ответил Игорь, не сводя с него глаз. – Пока. Еще увидимся.

Повернулся и ушел на остановку троллейбуса, а Сеня глядел ему вслед с такой улыбкой, словно это он, а не Игорь Белояр, являлся самым сильным. Игорь сразу почувствовал эту перемену в робком, забитом мальчике, но посчитал лучше не озадачиваться чужими проблемами раньше времени, тем более что и сам Сеня воспринял в штыки его попытку вмешаться. Ну и ладно. Как ему будет угодно.

С отцом Александром Рудаковым Игорь познакомился на экскурсии по Печерскому монастырю. Тогда они поспорили на тему, кстати, чудес, но спор не перешел никаких границ, оставшись в рамках цивилизованной дискуссии. В результате каждый остался при своих, но Игорь время от времени забегал к отцу Александру в гости – полистать какую-нибудь книгу из обширнейшей, доставшейся в наследство библиотеки священника, и их спор продолжался, хотя они уважали мнение оппонента, но не могли допустить, чтобы столь чтимый оппонент придерживался ложных, по их сведениям, взглядов. Нина была тоже знакома с молодым священником. Несмотря на то, что она не верила в Бога, он никогда не отказывался выслушать ее и помочь, если это было в его силах. Больше того, он не скрывал ни от кого свое восхищение этой женщиной, а его жена вообще смотрела на нее как на нечто неземное, пусть и не безгрешное, но отмеченное печатью.

Сеня стоял там недолго. Даже не стал дожидаться, пока подойдет троллейбус и увезет Игоря с остановки. На Сеню вдруг напало уже знакомое состояние – сознание уплывало куда-то далеко, и он больше не мог даже ощущать, где он находится и что с ним. Вот уж поистине гипнотическое забытье – ведь в это время он вышагивал по улице, но не домой, что было бы естественно, а дальше в Печеры, вглубь массива. Его, как и многих привыкших к улице подростков, видимо, привлекали подвалы, так как он спустился в один из них, в торце большой, длинной девятиэтажки, а перед этим не забыл оглянуться, словно Штирлиц, и при этом находился в своем странном забытьи. Забытье преследовало его в последние дни все чаще, и всё большие куски действительности выпадали из сознания, и он ничего не мог с этим поделать, только с завидной регулярностью каждый день исчезал в этом подвале, будто это была его земля обетованная.

А Игорь Белояр до студии звукозаписи так и не добрался. Встретил в троллейбусе приятеля и уехал совсем в другую сторону.

– Привет правоохранительным органам! – поздоровался Игорь. – Осипов, тебя никогда не застанешь дома, но запросто можно застать в общественном транспорте, причем в таком маршруте, каким ты сроду не ездил. Какими ветрами тебя сюда занесло?

– Белояр! – просиял Осипов. – Мы и правда давно не виделись.

– Не просто давно, – уточнил Игорь. – Последний раз мы виделись осенью, на мой день рождения. Ты пришел к нам первым и подарил мне часы. А после этого исчез, как человек-невидимка.

Осипов почесал за ухом.

– Действительно, – согласился он, – это недопустимо, жить на одной остановке и не видеться месяцами. Но, понимаешь, я совсем закрутился – работы по горло, и семья у меня теперь…

Игорь засмеялся:

– Ты говоришь так, будто у тебя теперь уже жена плюс десять-двенадцать детей плюс дедушки-бабушки плюс прадедушки-прабабушки, как в образцовом восточном клане. Да ладно, не смущайся. Это очень хорошо, что и только Натку ты воспринимаешь как целую семью и несешь за нее ответственность.

Осипов не на шутку разволновался:

– Ты себе не представляешь, Игорь, как я за нее переживаю. Ее родители так возражали против нашего брака, говорили, что мы еще слишком молоды, что у нас нет никакого будущего, я, право же, чувствовал себя совершенно безнадежным.

– Я знаю.

– Я и так ждал, пока она закончит этот свой техникум, сколько же можно еще ждать? Мы ведь любим друг друга и уверены в этом. Они просто считают, что мы слишком молоды даже для такой уверенности.

– Я знаю, Осипов. Ты молодец, что добиваешься своего и настаиваешь на этом. И все-таки, куда ты сейчас едешь?

Осипов снова просиял:

– Представь себе, мы решили купить свой собственный дом и съехать наконец-то с казенной квартиры, так я ее называю. Ты ведь знаешь, это почти что общежитие.

– Да уж знаю.

– И вот, я продал машину, родители обещали помочь, и мы еще перед Новым годом выбрали себе маленький домик. В Сормове.

Игорь присвистнул:

– Сумасшедший! Это же на краю земли! Как ты будешь ездить на работу?

– Да уж как-нибудь. Все равно лучше, чем мыкаться по углам, как раньше. Свой дом представляешь?! И вот еду туда, проверить, как Натка с мамками клеят на стены новые обои. Поехали со мной, я тебе все покажу.

– С удовольствием.

Вот так Игорь оказался далеко от студии звукозаписи. А пока они добирались до Сормовского района, разговор у них зашел совсем о другом. Об отце Игоря. Как ни странно, именно с Осиповым, хорошим знакомым, но вовсе не закадычным другом, он мог спокойно говорить на эту тему. В самом деле, ситуация сложилась более чем непонятная: Нина Белояр ведь женщина очень чуткая и не может не понимать, как больно Игорю не иметь отца как такового, ни живого, ни мертвого. Ее молчание не имело объяснений. И тем не менее она молчала.

– Да знаю я, что он мертв, – резко сказал Игорь.

– Что?

– Я видел ее на кладбище у могилы, о которой я понятия не имел. Хотя это выглядит некрасиво, и звучит плохо, но я ее выследил. Я не выдержал, Осипов. Увидел, что она куда-то собралась идти и при этом стала как хрустальная статуэтка, тронь ее – и разобьется на мелкие кусочки. И не выдержал, пошел следом. На памятнике написано имя: Белояр Вадим Владимирович и даты жизни. Я их запомнил с первого же раза, как только прочитал. Он родился восьмого августа сорок девятого года и умер девятого сентября семьдесят второго года. Он был совсем молодой тогда, не намного старше, чем я сейчас, и на фотографии очень похож на меня внешне. Только волосы у него были светлее.

Игорь немного помолчал, но Осипов был слишком потрясен, чтобы отвечать. Они вышли из автобуса на конечной остановке и пошли пешком по широкой тропе вдоль сугробов по краям дороги.

– Похоже, этот человек действительно был моим отцом. Но он умер за полгода до моего рождения. Мне тогда было всего около ста дней, считая с того момента, как я был зачат, и даже мама, может быть, не была твердо уверена в моем существовании. Сначала я абсолютно ничего не чувствовал возле его могилы, но когда увидел, как он на меня похож был, мне стало жутко. Кем он был и почему так скоро умер – рано или поздно я об этом узнаю. Но в тот момент, признаюсь, мне стало очень страшно.

– И что ты намерен теперь предпринять? – спросил Осипов, обретя дар речи.

– Пока ничего, – ответил Игорь. – У меня нет времени. К тому же, я еще надеюсь, что мама сама мне все расскажет. Я знаю, она все понимает. Только ждет чего-то. Дождется в конце концов, когда я сам начну расследование.

– Если хочешь, я тебе помогу.

– Спасибо, но пока не надо. Я еще не готов к таким разоблачениям.

– Я всегда в твоем распоряжении. Смотри, вот дом. Дым коромыслом!

И впрямь, там кипела работа, а при их появлении три усталые, но довольные собой работницы решили перекурить. Сочинили чаепитие и заставили Игоря к ним присоединиться. В благодарность за это он предложил свою помощь и взобрался на стремянку. С его помощью они быстренько справились с самой большой комнатой в доме. После этого он сказал им, что они напомнили ему героинь старых советских фильмов, и ушел домой, а они в очередной раз убедились, что это самый лучший мальчик в городе, и его мать просто гениальна, раз сумела воспитать такого сына.

Игорь ехал домой в темноте, один, но с хорошим настроением. Жена и мать Осипова и его теща всегда веселили его. В отличие от самого Осипова – к приятелю Игорь относился серьезно. И иногда очень сожалел о том, что к такому возрасту не нашел себе настоящего друга, такого, о каких пишут в книгах. Иногда он даже сомневался, существует ли такая дружба в действительности. Наверное, не существует, потому что он не видел ее собственными глазами, хотя бы на чужих примерах. До сих пор он видел проявления исключительно собственнических интересов. Это и сделало его отчасти скептиком.