Как оказался здесь я не совсем понял: несколько часов назад я сел в поезд в Арсеньеве, куда перегнал на гарантийный ремонт Ка-52, который замучил техников своими отказами: то одно, то другое, то третье. И ехать недалеко, до Хабаровска-2. Нас отвели для получения новой техники туда, а так, последнее время, базируемся в других местах, немного западнее, есть там такая территория «404», и там требуется частенько работать по земле. А техника имеет противное свойство: «изнашиваться». Вот нас и отвели, дескать, на отдых. Мало того, что не домой, так еще и четвертый месяц никак не можем объявить, что перевооружение закончилось. На голове у меня солидная шишка, но кому из нас она принадлежит я еще не разобрался. Мой «визави» – лейтенант-летчик-истребитель, впрочем, по документам он стал лейтенантом четыре дня назад, хотя служит уже давно, с 1938-го, девять лет. Сам я – полковник, заканчивал Качу, был истребителем, затем пришлось переучиваться, когда вертолетчикам понадобились «истребительные навыки», уходить из армии и потом возвращаться: предложили поработать испытателем под Москвой, а с 2009-го года машина, которую мы готовили, была задвинута в то место, через которое у нас гланды удаляют. Так как со здоровьем все нормально, то пригласили в Торжок, готовить кадры для подобных машин. Несколько командировок по «горячим точкам». В итоге, принял вертолетный полк в конце 2021 года. Два года отбарабанили, затем прилетели в Хабаровск и несколько застряли. Но почему все о себе да о себе? Так молчит лейтенант. Судя по всему, придется мне одному выкручиваться. Едет в Улан-Удэ переучиваться на новую технику. Зовут Андрей, 20-го года рождения. С наградами не так густо, но есть интересные: французский орден «Кавалера ордена Почетного легиона». Насколько я понял, воевал он в 1-м ГИАК, если с французами пересекался. Тут же сплошная секретность: В/Ч-номер, П/П-номер. Завалюсь я на этом, если не очухается. Едет из Владивостока, четверо суток назад в летную книжку внесена запись о том, что им были сбиты два «РБ-29М». Ничего себе! Ладно, едем в Улан-Удэ, будем выручать парня. А что со мной произошло – я не знаю. Полный провал в памяти. Помню, что сердце закололо, вышел в тамбур, душно стало в вагоне. Утром стало известно, что шишка не моя, «подрезали» лейтенанта ночью в тамбуре, куда он покурить вышел. Проводница его подобрала, в свободное купе положила, перенесла его вещи. Все-не-все, я не знаю, но меня она успокоила, спросив не сперли-ли у меня денежный аттестат. Аттестат был на месте, поэтому в Хабаровске, стоять там будем долго, можно зайти в сберкассу и получить. Что я и сделал. Пересекли Амур, в Арге в купе появились два милиционера НКПС, которые принесли полевую сумку, подписанную моей новой фамилией. В ней оставались какие-то бумаги. Спросили о деньгах, я показал аттестат, с которого во Владивостоке снято 700 рублей. Удивительное дело, «мент» вытащил из кармана и отсчитал эту сумму.
– Обидчик твой уже покойник, а денег в сумке было много. Они ему ни к чему, а тебе пригодятся.
С меня он попросил только расписку. Еще я расписался в протоколе, который они составили. Трое суток до Улан-Удэ ехал спокойно, потом начал немного волноваться. Все-таки, между нами хренова туча лет, другие уставы, другой сленг, который в авиации весьма распространен. Но, появилась небольшая надежда, что лейтенант жив, просто ударили его качественно. Ничего, двадцать семь лет, молодой еще, оклемается!
Утром на четвертые сутки, прибыл в Улан-Удэ. Парнишка еще постанывает у меня в голове, но мысли пока бессвязные. Делать нечего: на площади у вокзала стоит «лучший друг летчика», длинноносый зеленый автобус, изготовленный из автомобиля ЗиС. Поднимаюсь и спрашиваю у водителя:
– Вы не подскажете: как попасть вот сюда? – я показал свое предписание.
– Я туда не еду, мы на Уду, это в другой стороне. А автобус на «Сокол» будет через полчаса. Обычно вон там встает. Там навес есть. Подожди его там.
Ждать пришлось довольно долго, но водитель разрешил пройти в салон, и через час остановил автобус возле штаба. Там меня задержали ненадолго, тот же автобус забросил меня на еще одну площадку в Иволгинске. Рядом находился колхоз «Красная иволга», военный городок носил название по этому колхозу. (Позже на месте старых казарм остался небольшой полигон и стрельбище.) Именно там находилась покрытая металлическими плитами ВПП, три казармы и центр переучивания «Сокол». Еще две площадки находились на востоке и на севере от самого поселка «Сокол». Но там базировались поршневые самолеты Ла-9 и Ла-11. Два реактивных самолета «МиГ-9» были спрятаны в ангарах в Иволгинске. Вот такая секретность! В штабе меня уже оформили, вопросов особо не задавали. Здесь базировалась учебная эскадрилья 117-го ЗАП. Я доложился о прибытии комэску.
– Да, мне уже звонили. А ты в курсе: на что подписался?
– Нет, не особо. Направил меня сюда командарм 10-й.
– Считай, что сослали. За какие грехи?
Я передал ему летную книжку.
– С сорок третьего года и двадцать шесть боевых? А самолеты-то кто сбивал? Ведущие дарили?
– Разрешите не отвечать на некорректные вопросы?
– Интеллигент, што-ле?
– Где-то так, по большому счету.
– Интеллигент, значит, интеллигент, ничего, обломаем. – пообещал «красивую жизнь» комэск. Но направил его жить не в казарму, к которой бывший старшина давно привык, а в Иволгинск, на квартиру. Красивым словом «квартира» – это строение было не назвать. Знаете, что такое: саман? Это глина, перемешанная с соломой, из которой делались необожженные кирпичи. Затем они подсушивались на солнце, и укладывались в стены. «Раствором» служила жидкая глина. Лес здесь, в степи, почти не растет. Большая часть домов в поселке была такой. Сверху это сооружение было накрыто толстым слоем соломы. Вдоль «короткой стены» были сложены местные дрова: кизяк. Это сено, пропущенное через корову. Колхоз был животноводческий, коровы находились почти круглый год на свободном выпасе, в стойлах стояли только удойные коровы. Травы здесь растут хорошо, коров много, местные жители собирали кизяки и складывали это дело в стопочку на солнечной стороне дома. Этим и топились, на кизяке готовили пищу. Хозяйка, вдовая молодуха, с явным интересом рассматривала «меня». Война закончилась, в колхозе, в основном, одни женщины остались. Из мужиков было несколько инвалидов, тоже пользующихся популярностью, несколько подростков, и довольно большое количество стариков. До войны «Красная иволга» была процветающим колхозом.
– Ну, лейтенант, давайте знакомиться? Марина меня зовут. – она выставила на стол казанок с картошкой, и ловко счищала с неё кожуру, изредка поддевая её ножом.
– Меня зовут Андрей.
– И «неженатик», как все, сюда приезжающие? Потом выясняется, что жена где-то там есть.
– Нет, Марина, не женат. – это я знал точно, среди документов была и справка о смерти, и собственноручная биография. Хозяйка еще раз изучающе посмотрела на меня, вышла в сени, вернулась, держа под фартуком солидного размера бутыль с самогоном. Гоняли за него крепко, но все равно гнали. Но на стол бутылку она не поставила. Мне самому пришлось доставать из чемодана банку американской тушенки и «казенку», водку с белой наклейкой и залитой сургучом пробкой. Водка котировалась выше. Хозяйка даже повеселела, жилец оказался «не жадным».
– Сюда-то какими судьбами? Надолго?
– На переучивание, и ненадолго. Месяца два-три.
– Все так говорят, а остаются навсегда. – хмуро сказала Марина. Чуть позже выяснилось, что три человека, проживавшие в той комнате, в которую меня поселили, остались здесь на кладбище колхозном. Топливо на «МиГе» должно было иметь немецкую присадку, сделанную из метилового спирта. Этой присадкой травились технари, пытавшиеся ее перегнать, а из-за ее отсутствия взрывались двигатели. Она детонационные свойства повышала. Тогда я этого не знал, но насторожился, так как второй человек мне говорил, что дело не совсем простое. Дело в том, что немецкие двигатели летали на синтетическом бензине в смеси с метиловым спиртом. А такое топливо в стране не производилось. Смесь изготавливали «на коленке» техники, проверяли детонационную стойкость, и заправляли самолет. А там – как повезет. При недостаче спирта двигатель взрывался, при избытке – останавливался. Именно поэтому реактивная техника в Германии в конце войны применялась редко. С двигателями работали, через некоторое время сумели перевести их на ТС-1, потом на «четверку», и даже на «восьмерку». Но это было «потом».
С «хозяйкой», естественно, об этих технических проблемах никто не разговаривал. Я, краем уха, от отца, знал об этой проблеме: он переходил на реактивную технику именно в это время, начинал еще в Ростоке, где стоял их полк, а на этом аэродроме было много реактивных «Ме-163, 262» и «Не-162». Первые подлёты на этой технике он выполнил там. Потом их перебросили на Дальний Восток, а первый полет на «МиГ-9» он выполнил уже в 1948-м. Уже на модернизированных двигателях под наше топливо. Мне повезло меньше, мне предстояло летать на BMW-003 и JUMO-004, причем не на тяжелом керосине, а на смеси бензина и спирта. Фактически, эта смесь использовалась для двигателей: BMW-003, но каким-то образом именно ее рекомендовали немцы, и первые года все летали на нем. Потом обман вскрылся, но это было позже. Хозяйка быстро охмелела, ей бы вообще не пить, да еще «гости» появились. Соседки зашли на огонек. Их она водкой не поила, на них и самогон ей было жалко тратить. Соседки довели даму до постели, а я выпроводил их из дома, хотя слышал, что они уселись на лавочке под окнами спальни Марины и долго лузгали там семечки, ожидая продолжения банкета. Скорее всего, такие-же вдовы, как и сама Марина. Я уже видел десятый сон, когда заскрипела дверь, и на меня сверху навалилась дама. Типа, что ж ты делаешь, подлец, раззадорил и в кусты? Да не раззадоривал я тебя! Все было тихо и мирно. Соседки приходили, они тебя раздели и баиньки уложили.
– А с ними-то что не ушел?
– Да не люблю я пьяных баб. Не интересно.
– Козел! – сказала Марина, обиделась, но не ушла. Легла рядом, немного поворочалась и уснула. Уже позже комэск признался, что её квартира числилась квартирой покойников, поэтому он меня туда и сослал, не понравился я ему с первого раза. Позже мы нашли общий язык с ним. И с Мариной – тоже. Вышла замуж она перед самой войной, муж ушел на фронт еще в 41-м, она родила мальчонку, который через год умер, скарлатина. В начале 45-го муж был жив и воевал в Венгрии. Потом письма перестали приходить, но и похоронки не было. С 1946-го числилась вдовой. Никаких преимуществ это не давало. Трижды влюблялась в постояльцев, все погибли. Помирились мы с ней утром, после завтрака, было воскресенье, и мне на службу идти не требовалось. Марина встала рано, корова в хлеве замычала, требуя, чтобы ее подоили. Я встал следом за ней, но после того, как она вышла из комнаты. Оделся, умылся. Вошла хозяйка с крынкой молока.
– Молочко свеженькое будешь, Андрюша?
Я кивнул, она налила молоко в большую кружку. Отрезала два крупных куска хлеба и села рядом.
– А ты?
– Я уже пила. Тебе наговорили на меня?
– Кто?
– Летчики и соседки.
– Я знаю о тебе только то, что ты сама сказала. Соседки твои уложили тебя спать, а сами долго сидели под окнами. Они у тебя открыты были.
– Ты ко мне не входил?
– Нет, ты пришла ко мне ночью.
– Я на тебя обиделась!
– Почему и зачем? Я, вроде, ничего не сделал.
– Вот именно, а мне этого хотелось. Ты думаешь, что это нужно только вам?
– Я ничего не думаю. Водка была лишней, тебя с нее развозит. Соседок обругала: «Зачем приперлись?»
– Да разговоры пошли, что все, кто селится у меня оказываются на кладбище. Они и пришли посмотреть на нового кандидата в покойники. Ведьму из меня спешат сделать. А я не ведьма. Просто жить хочу, и не одна.
– Насколько я понял, у них те же проблемы. Нет?
– Такие же, только они похоронки на мужей получили. Я – нет. 10-го мая 1945-го года пропал без вести, вышел из госпиталя в городе Печь, в часть не прибыл. Война же кончилась! До сорок шестого у меня никого не было, хотя на постое стояли летчики из ЗАПа. Пять лет никого не было, я Николая ждала. Потом поняла, что жду напрасно. А тут вместо ЗАПа устроили переучку. Миша, он обходительный такой был. А меня уже просто трясло, я же пять лет без мужика. Говорил, что любит, что женится. Женат он был. Уехал к ней. Потом замполита поселили, Волочкова. Он и сейчас здесь. С ним мы дружили, но не более того. Потом к нему Валя приехала, с ней тоже дружим. А переучка началась, трое подряд, все молодые. Все «сергеи». Красавцы, слов нет! И один за другим. Все здесь лежат. Тебя, Андрюша, привел Прохоров, учти, сам он на «МиГах» не летает. Там что-то не так, двигатели взрываются. Машка Завьялова с инженером вашим спит, живет он у нее. Она говорит, что смертники вы все. Ты этого, видимо, совсем не знаешь. Я же хотела тебе все отдать, а ты меня не взял.
– Марина, давай не будем об этом. Эти все дела решаются на трезвую голову. Иначе: «не бывает некрасивых женщин, бывает мало водки». Слышала такое?
– Слышать – слышала. Я что, не красивая?
– Красивая. Если что-то получится, то получится, но, без водки. Пойми меня правильно.
– Я тебя поняла. Вот именно такой мужик мне и нужен. Я – нашла, то, что я хотела.
Ну что ты с ней сделаешь? Только то самое. Она раззадорила себя этими мыслями, у нее все получилось почти мгновенно. И у меня появилась подружка. Кстати, «моего визави» это тоже коснулось: тело-то его! Заговорил!
Сон прервал голос дежурного по СКП: «Боевая тревога! Дежурному звену – взлет!». Шлемофон, лежавший на бедрах, схвачен двумя руками, «косичка» с «папой» СПУ привычно брошена на правое плечо, краги в руку и бегом! Выскочив из «комнаты отдыха», имевшей отдельный выход, «последний старшина-летчик» побежал к стоянке. «Звена», как такового, не было. В комнате должны были находиться четыре летчика, но никого не было. Технари уже запустили двигатели четырем машинам, но от СКП бежал только один летчик. Его машина стояла второй в ряду. Доклад техника, правая дверь «Кинг кобры» открыта. Левая рука привычно отклоняет заглушку на борту, помогающую забраться на дорожку на плоскости. Затем старшина исполнил «Пируэт»: в «кобру» садятся задом, а затем вбрасывают в кабину ноги, при этом левая нога должна быть выше правой, чтобы перебросить её через вал винта. Вот полковые шутники и прозвали это движение «пируэтом». Следом за ним на крыло впрыгивает Кузьма, техник. Он помогает набросить ремни парашюта, и подает плечевые справа. Три щелчка на замке парашюта, затем поясной. Плечевые просто наброшены. Щелчок «пап-мамой», поворот ручки подачи кислорода, левая рука прижимает маску ко рту, и старшина «закусывает удила», проверяя поступление кислорода. Правая рука возвращает кран на место. Эта же рука вверх до плеча, пальцы показывают знак «Закрывай». Кузьма откинул щеколду, и помог закрыть дверь, но не спрыгнул, как обычно, а стоит, держась за форточку. Наклонился куда-то к хвосту, затем сунул записку старшине и спрыгнул с крыла. Старшина прочел писульку: дежурный написал только позывной «сурка», так что, у командира полка небольшой запой, задание придется выполнять одному.
– Я – первый, добро на взлет!
– Первый, взлетайте!
Дежурное звено еще со времен войны, ставилось так, чтобы взлетать с места. Старшина подал руками сигнал убрать колодки, Кузьма нырнул под крыло и вынырнул с противоположного борта с двумя тросиками в правой руке, на которых болтались два упора. Прибавлен газ до полного, отданы тормоза, и «кобра» побежала по полю. Отрыв, рукоять уборки в верхнее положение. Планшет на коленку и слушаем задание: Курс 195, эшелон 120, следовать к Славянке. От Славянки вправо к Хасанскому. По данным перехвата, из Бусана вылетело два борта. Следуют в квадрат 02-34. Как поняли, приём?
– Понял, ноль два тридцать четыре. Опять «Мэрид леди» летит.
– Ноль-ноль-ноль. – передал дежурный, приказывая замолчать.
«Одно хорошо: в том углу связи с полком не будет! «Сурок» сейчас протрезвеет, и начнет права качать. Сколько это еще будет продолжаться – одному богу известно!» – подумал старшина, четвертый год подряд летающий ведомым командира полка. Лететь не так далеко, примерно 200 километров, полчаса на крейсерской. Маршрут знакомый, там разворачиваются американские разведчики, отслеживающие перемещения войск и грузов в Северной Корее. Пересекать границу нам запрещено, хотя за ней стоит дружественная армия. Американцы повадились начинать маршрут отсюда, чтобы проследить все поезда на перегоне от Хасана до Пхеньяна. У корейцев, вроде как, авиация есть. Им передали еще до войны с Японией, но опытных летчиков там практически нет. Они еще только учатся.
Ситуация сильно напоминает предвоенные 1940-1941 года, когда немцы из группы полковника Ровеля вели разведку западных округов СССР, а у нас не было высотных самолетов, могущих достать Ju-86 и Ju-88S, как по высоте, так и по скорости. «Kingcobra» совершенно свободно могла достать RB-29M или его собрата FB-29A. На машине, на которой летел старшина, стоял двигатель V-1710-93 с дополнительным свободным нагнетателем. Его высотность (без провалов по двум границам)была выше, а по скорости с ним не могли сравниться ни «Мустанг», ни «Спитфайр», во всяком случае в 1947-м году. С двумя «маленькими» «Но»: только на большой высоте и с незаполненными крыльевыми баками. Поэтому старшина сразу после взлета перевел расход «из крыльевых баков». Первые сто километров шел на высоте 6 000 метров, затем закрыл форточки, зажал их, герметизировав кабину и полез наверх, к самому потолку. Дежурный по СКП майор Маношин, штурман полка, молчал, несмотря на доклад о повороте на Хасан и изменение высотности. Константин Васильевич не пил, и не входил в «когорту» комполка. Будем надеяться на то, что не успеет «сурок» проснуться.
Набрав высоту по полученному приказу, несмотря на то, что до цели было еще достаточно далеко, старшина начал внимательно осматривать носовой сектор. Увы, целей не было видно! Неожиданная помощь пришла по радио.
– «Шестьсот сорок п-п-первый», каскад! – «Каскад» – это флотский авианаводчик.
– Слушаю, каскад.
– Убавляйся, им еще пятнадцать минут сюда ползти, покрутись.
– Понял.
Старшина вновь выложил на коленку планшет, поставил «кобру» на мелкий вираж, и начал считать на круглой логарифмической линейке. Затем перенес точку, отложив радиус средней скорости разведчиков за 15 минут. Изменил, уменьшил, крен, пошел по более пологой окружности.
– Каскад, я их вижу, уточните мою точку относительно нитки.
– Крутнись обратно и выходи на курс через 50 секунд.
– Вас понял.
Переложив машину, старшина смотрел на приборную доску сверху слева. Секундная стрелка лениво перескакивала с одного деления на другое.
– На курсе!
– Отлично, прибавляй, им две минуты до границы. Я сообщу.
Американцы были чуть ниже, а малый газ не давал инверсионного следа. Дымно-ледяные спутные струи двух разведчиков явно проступали на фоне сплошных облаков, характерных для здешнего раннего лета.
– Обрезай и принуждай к посадке! – дал команду авианаводчик.
Обычно этим маневром все и заканчивалось! Когда в хвост паре бомберов сваливается звено «кобр», то амеры, как только обнаруживали истребители, ложились на курс отхода. А в этом случае этого не произошло. У FB-29-10 – двенадцать огневых точек, управляемых как стрелками, так и командиром огневых установок. Увидев одиночный истребитель, с переворотом заходящий им в хвост, ведущий чуть сбросил ход, а ведомый слегка прибавил. Они пошли к крылу крыло, ощетинившись 24-мя крупнокалиберными браунингами. Курс они не меняли, шли по своему заданию. Еще на перевороте старшина понял, что сближаться нельзя, изрешетят. Он убрал обороты и перевел двигатель на нулевой шаг. Это категорически запрещалось, но играя шагом он добился того, что чуть провалился под разведчиков и после этого задрал нос на малом шаге. Почти завис на горке, прибавил обороты и шаг, уравнялся по скорости, и взглянул в открытую таблицу переговоров. Переключился на 16-й канал, и на ломаном английском объявил, что самолеты США, следующие курсом норд в районе озера Хасан, нарушили границу СССР и обязаны следовать на посадку. В ответ раздался хохот и длинная тирада на английском. Старшина переключил станцию и спросил авианаводчика:
– Что говорят?
– Смеются, говорят, что у тебя хотелка не выросла.
– Понял, до связи!