Фуникулер из лежащего в долине городка Сиерре поднимается вдоль горного склона до Кран-Монтаны почти вертикально.
Скользя над заснеженными виноградниками и городками Вантон, Шерминьон, Моллен, Рандонь и Блуш, за четыре километра пути он поднимает пассажиров более чем на девятьсот метров всего за двенадцать минут.
Вне туристического сезона фуникулер обычно почти пуст. Большинство людей поднимаются в гору на машине или на автобусе. Но сегодня, когда дороги почти встали из-за пробок, он набит битком.
Элин Уорнер стоит с левой стороны набитого вагончика, рассматривая все, что ее окружает: налипающие на окна жирные хлопья снега, громоздящиеся друг на друга сумки, прямо в слякоти на полу, и тощих подростков, толкающихся у двери.
Ее плечи напряжены. Она уже и забыла, какими бывают дети в этом возрасте: эгоистичные, не замечающие никого, кроме себя.
Ее щеку задевает намокший рукав. Элин вдыхает запах сырости, сигарет, какой-то жареной еды и мускусно-цитрусовый аромат дешевого одеколона. За этим следует хриплый кашель. И смех.
С громкой болтовней в дверь вваливается группа мужчин со спортивными сумками North Face за плечами. Они отодвигают стоящее рядом с ней семейство в глубь кабинки, прямо на нее. Элин чувствует горячий пивной перегар на своей шее, ее касаются чьи-то руки.
И ее тут же охватывает паника. Сердце колотится, гулко стучит в грудной клетке.
Когда же это закончится?
Прошел год после дела Хейлера, а она все никак не может выкинуть его из головы и из своих снов. Элин все так же просыпается посреди ночи, на мокрой от пота простыне, и сон стоит перед глазами как наяву – рука сжимает ей горло, влажные стены надвигаются, пытаясь раздавить.
Потом она барахтается в соленой воде, которая заливается в рот, в нос…
Возьми себя в руки, твердит себе Элин и силой воли переводит взгляд на граффити на стенке фуникулера. Не позволяй кошмару тебя контролировать.
Взгляд пляшет по нацарапанным на металле буквам:
Мишель 2010
Всем чмоки
Элен и Рик 2016
Следуя взглядом по надписям до окна, она вздрагивает. Ее отражение… на нее смотрит сама боль. Она так исхудала. Слишком сильно.
Словно что-то опустошило ее изнутри, выгрызло самую ее суть. Ее скулы заострились, слегка раскосые серо-голубые глаза стали больше и заметнее. Даже копна взлохмаченных белокурых волос и размытый шрам на верхней губе не смягчают внешность.
После смерти матери она только и делала, что тренировалась. Десятикилометровые пробежки. Пилатес. Тренажеры. Поездки на велосипеде по побережью, от Торки до Эксетера, под пронизывающим ветром и дождем.
Это было уже слишком, но она не смогла бы остановиться, даже если бы захотела. Только это у нее и осталось, единственный способ изгнать из головы навязчивые мысли.
Элин отворачивается. Пот щекочет затылок. Глядя на Уилла, она пытается сосредоточиться на его лице, на знакомой щетине, темнеющей на подбородке, на не поддающейся приручению темно-русой шевелюре.
– Уилл, что-то я…
Он вздрагивает. Элин уже видит намек на будущие морщинки на встревоженном лице, сеточку линий вокруг глаз, легкие складки на лбу.
– Ты хорошо себя чувствуешь?
Элин качает головой, от слез щиплет в глазах.
– Нет.
– Из-за этого или… – шепчет Уилл.
Элин понимает, что он хочет сказать: Айзек. Виновны оба – и Айзек, и паника. Они переплетены и связаны.
– Не знаю. – В горле встает комок. – Я все прокручиваю в голове… Ну, сам понимаешь, вдруг это приглашение, ни с того ни с сего. Может, зря мы приехали. Мне нужно было получше все обдумать или хотя бы поговорить с ним по душам, прежде чем позволить ему сделать бронь.
– Еще не поздно. Мы еще можем вернуться. Я скажу, что у меня проблемы на работе. – Уилл с улыбкой поправляет очки указательным пальцем. – Это будет рекордно короткий отпуск, но какая разница?
Элин выдавливает из себя ответную улыбку, тонкую истощенную линию по сравнению с прежней. С какой легкостью он смирился с переменами, с новой нормой.
Теперь она полная противоположность той Элин, какой была, когда они познакомились. Тогда она была на подъеме, как понимает сейчас. То была кульминация ее тридцати с хвостиком лет.
Она только что купила первую квартиру неподалеку от пляжа, на верхнем этаже старого викторианского особняка. Маленькую, но с высокими потолками и крохотным квадратиком с видом на море.
С работой все ладилось – ее повысили до сержанта и дали крупное дело, очень важное, а мать поправлялась после первого курса химиотерапии. Элин считала, что постепенно справляется с горем по Сэму, но теперь…
Теперь ее жизнь бьется в конвульсиях. Элин не узнала бы себя сегодняшнюю.
Двери закрываются, толстые стеклянные панели сдвигаются. С резким толчком фуникулер трогается и набирает скорость, удаляясь от станции.
Элин закрывает глаза, но становится только хуже. Каждый звук, каждый толчок многократно усиливается под закрытыми веками.
Она открывает глаза и видит мелькающий в окне пейзаж – расплывающиеся полосы заснеженных виноградников, дома, магазины.
Голова плывет.
– Я хочу выйти.
– Что? – поворачивается Уилл. Он старается подавить в голосе раздражение, но Элин все равно его слышит.
– Мне нужно выйти.
Фуникулер въезжает в туннель и погружается в темноту. Какая-то женщина взвизгивает.
Элин медленно и осторожно вдыхает, словно предвкушая грядущую катастрофу. Кровь словно отказывается двигаться по телу, но в то же время приливает к коже.
Еще несколько вдохов. Медленно, как она научилась. Вдох на счет четыре, задержать воздух, а затем выдохнуть на семь.
Но этого мало. Горло сжимается. Дыхание становится поверхностным и быстрым. Легкие сражаются, отчаянно пытаясь втянуть в себя кислород.
– Твой ингалятор, – напоминает Уилл. – Где он?
Элин шарит в кармане и вынимает его, нажимает на кнопку. Уже лучше. Она нажимает еще раз и чувствует, как поток газа ударяет по нёбу и достигает гортани.
Через несколько минут дыхание восстанавливается.
Но как только в голове проясняется, они тут как тут, стоят перед мысленным взором.
Ее братья. Айзек. И Сэм.
Образы сменяют друг друга бесконечным потоком.
Милые детские лица, щеки в брызгах веснушек. Одинаковые широко посаженные голубые глаза, только у Айзека взгляд холодный и пронзительный, а у Сэма искрится кипучей энергией, которая всегда притягивала к нему людей.
Элин моргает, но не может избавиться от мысли о том, когда в последний раз видела эти глаза – пустые, безжизненные, погасшие.
Она отворачивается к окну, но не может прогнать образы прошлого: улыбающийся Айзек, такой знакомой ухмылкой. Он поднимает ладони, но пять растопыренных пальцев в крови.
Элин вытягивает руку, но не может до него дотянуться. У нее никогда это не получалось.