С техникой Кире вечно не везло.
В ее присутствии перегорали лампочки. Замена батареек в пульте могла привести к поломке. Она перестала пользоваться лифтом, потому что застревала чаще всех. Мир механизмов и гаджетов наотрез отказывался принимать Киру. Годам к двадцати она отчаялась с этим миром поладить, а к тридцати трем смирилась окончательно. Поэтому, когда под капотом заклокотало и «Тойота Камри», проехав по инерции несколько метров, остановилась, Кира лишь обреченно подумала: «Ну вот опять». Опять проблема.
Дорога была пуста. Накрапывал мелкий дождик. Таймер на панели показывал ровно 21:30. Подвешенная к зеркалу заднего вида игрушечная обезьянка – Артем подарил на счастье – крутилась на шнурке вокруг оси, стыдливо пряча глаза: талисман, а не справилась. Динамики исторгали бодрую попсу. Кира выключила музыку, никак не подходящую к обстановке. Сделала десять глубоких размеренных вдохов, как учили ее на занятиях по стрессоустойчивости для фитнес-тренеров, и попыталась завести машину снова.
Под капотом закудахтало. Безобразный звук, не предвещавший ничего хорошего, заставил сердце сжаться, а пульс участиться. Выровнять дыхание больше не удавалось. Кира выждала еще и повторила попытку. «Камри» разразилась клекотом, но не тронулась с места. Кира выругалась.
Она потянула за рычаг под панелью, чтобы открыть замок капота, вышла наружу и встревоженно осмотрелась. Пару минут назад Кира, не волнуясь ни о чем, миновала бетонный въездной знак «ИЛЬИНСК ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ», установленный, похоже, еще в доперестроечные времена. Виды, которые ее окружали сейчас, были под стать знаку, с редкими вкраплениями примет постсоветской эры: вот сварной киоск, прикорнувший под кривошеим фонарем, вот «Пятерочка», втиснутая между хрущевок цвета испорченного желтка. И киоск, и магазин были закрыты. Светофор моргал из последних сил единственным рыжим глазом – того и гляди отключится, – подсвечивая островок вздувшегося асфальта. За пределами островка темнота, казалось, делалась гуще, плотнее, неуютнее. Сильный порыв ветра швырнул в Киру горсть сырого песка, не убранного с зимы, с бряканьем покатил по тротуару смятую банку из-под энергетика. Песчинка попала Кире в глаз. Кира заморгала. Ветер был не по-сентябрьски стылым, но под кремовым плащом ей сделалось жарко. Вдалеке лаяла собака. И больше ни души. Горящий в некоторых окнах свет не прибавлял пейзажу живости, скорее, наоборот: казалось, в освещенных комнатах никого нет.
Отгоняя неуютные мысли, Кира заглянула под крышку капота, повторяя ритуал, который порой наблюдала, проезжая мимо сломавшегося авто какого-нибудь горемыки. Горемыка с видом знатока заглядывал в моторный отсек своего коняги, и почему-то верилось, что поломка устранится сама собой. Кира посветила айфоном. По тюленьему боку двигателя стекала черная жижа. Масло? Антифриз? Расширительный бачок казался пустым. Могла ли Кира, размышляя о подходящем к концу путешествии, не заметить, как загорелся красным сигнал термометра? Вполне. Мог сигнал не сработать? И такое вероятно. К чему гадать? В устройстве автомобилей Кира понимала ненамного больше, чем в политической жизни Малайзии, – на то есть автомеханики. Но в ушах, будто голос подкравшегося сзади призрака, прозвучало назидание Артема: «За движком надо следить. Запорешь двигатель, – считай, попала на половину стоимости машины». Кира выругалась крепче.
Оставались два варианта: эвакуатор или помощь друга. Прагматизм – ни в коем случае не эгоизм, так она себя убеждала, – взывал воспользоваться помощью друга. От Рязани до Ильинска час пути… Хорошо, полтора. Артем еще не спит. Да и разве не предлагал он ей великодушно: «Звони в любое время, если что стрясется, Кир. Я всегда тебе рад»? Правда, он говорил это до нее: «Давай не будем все портить, Тём. Останемся друзьями». Они и остались, Артем сам согласился. Настоящими друзьями, без пресловутой френдзонщины. Кира в это искренне верила.
Артем Протасов был, как говорят, «на все руки». (С этим «на все руки» подружки ей весь мозг вынесли: «Не курит, не пьет, бизнес строит, чего тебе еще надо, дура?» – «От лохушек слышу».) Сейчас Тёмкина навсерукость ой как пригодилась бы. Двигатель вряд ли починит, но хоть отбуксирует до Рязани. Размышляя так, Кира прицелилась мизинцем в айфон – остальные пальцы были вымазаны в саже, а она, разумеется, забыла надеть перчатки. Ткнула пальцем в экран – ничего. Ткнула сильнее, и айфон выскользнул из вспотевшей ладони. Она попыталась поймать, но сделала только хуже. Айфон отскочил от бестолково суетящихся рук и провалился в моторный отсек. Застрял среди мешанины автомобильных потрохов. Свет айфоновского фонарика издевательски разливался из-под патрубков и шлангов. Кира попыталась достать – кисть не пролезала. Попыталась поддеть подобранной с тротуара веточкой, но проклятый гаджет провалился глубже, окончательно став недосягаемым. Кира замарала плащ, саданулась теменем о крышку капота, вздумавшую опуститься, и улицу огласил поток ругательств, который не посрамил бы и прапорщика со стажем.
Вот только улица оставалась безлюдной.
Кира захлопнула капот и неосознанно прижала грязную ладонь к губам, не ощущая вкуса копоти. Подбородок дрожал. Как и пальцы.
Одна. Ночью. В чужом городе. Без связи.
Беспомощная.
Не давая этому непривычному чувству перерасти в панику, Кира забрала с сиденья сумку, закрыла «камри», не утруждая себя включением аварийки – а смысл? – и медленно направилась к центру города вдоль перешептывающейся шеренги плешивой сирени.
Она снова и снова перебирала в уме варианты. Это успокаивало. Помогало отвлечься от чувства заброшенности.
Вариант номер раз: попросить у первого встречного мобильник и позвонить Артему.
Вариант номер два: переночевать в гостинице. Что, один фиг, утром вернет ее к варианту номер раз.
Вариант номер три: найти автовокзал и уехать в Рязань. Спать она будет дома, но проблема с машиной останется.
Значит, вариант номер раз. Кажется легким, не правда ли?
Однако с первым встречным не заладилось.
Он вообще не спешил показываться, встречный. Кира миновала несколько кварталов однообразных хрущевок, одутловатых из-за нескончаемой мороси. Фонари горели через один. В стоках прела осклизлая листва, чей запах навевал неизъяснимую тоску, самые грустные воспоминания. В ветвях жмущихся к домам худосочных деревьев путались, как в паутине, редкие освещенные окна. За морщинами бесцветных занавесок изредка проплывали сутулые тени. Размеренное «гав-гав, гав-гав» скучающей собаки не становилось ближе. Из расщелины подворотни грянул хохот, развязный и оскорбительный, окатил проходящую мимо Киру, как из помойного ведра. Она переложила из сумочки в карман перцовый баллончик и ускорила шаг.
Первым встречным оказался таджик, поджарый, верткий и щетинистый. Из-под кепки блеснули глаза, в смешливом рту – золотой зуб. Он поравнялся, и Кира крепче стиснула баллончик во внезапно взмокшем кулаке. Таджик прошел мимо. Кира решила искать второго встречного.
Свернув за угол, она наткнулась на автобусную остановку. Под просевшей крышей павильона тучная цыганка громогласно тараторила по мобильнику. Из знакомых слов Кристина угадала только попеременно повторяющиеся «четыре» и «гниль». Мимо промчался до отказа набитый молодняком «солярис», обдав Киру тугой волной воздуха и оглушительным босяцким рэпом. Кира неосознанно потерла руки, будто очищаясь от скверны. И продолжила путь.
Из дворов вышла дама в стеганой куртке и с йорком на поводке. Первый встречный с третьей попытки, наконец-то! С колотящимся сердцем Кира припустила за ней:
– Простите, пожалуйста, добрый вечер. Могу я вас спросить?
Дама с собачкой степенно плыла по тротуару, глухая к мольбам.
– Прошу прощения. – Кира нагнала хозяйку йорка. – Извините за беспокойство.
Ноль реакции. Даже псюшка не повела ухом, трусила себе и трусила, повиливая мохнатой жопкой.
– Простите…
– Женщина! – рявкнула собачница, резко оборачиваясь. – Я же сказала, я не справочное бюро! У других спрашивайте! Что непонятного? Непонятного – что?!
Она натянула поводок и двинула на другую сторону улицы, свирепо впечатывая ножищи в крошащийся асфальт.
«Придется быть избирательней», – поняла, справившись с замешательством, Кира.
На перекрестке домá подрасступились, заморгали вывески, прокатила «шестера» без заднего бампера. Возле помятой, точно изжеванной бегемотом урны прикуривал от спички седовласый интеллигент в очках и потертом кашемировом пальто «Хуго Босс». Спичка отказывалась загораться в волглом воздухе. Кира подошла и предложила зажигалку – таскала в сумочке на случай пикника.
– Премного вам благодарен, – сказал Хуго Босс, блаженно затягиваясь.
– Не за что. – Кира убрала зажигалку и отказалась от предложенной «Короны». – Можно воспользоваться вашим мобильным? Мой… э-э… недоступен. Я попала в… э-э… историю, и мне надо позвонить другу. Я вам возмещу.
Хуго Босс с наслаждением глотнул еще дыма, выпустил в воздух облачко гари и остался стоять с задумчиво приоткрытым ртом. Теперь она разглядела его глаза за стеклами очков: оловянно-безжизненные. Глаза человека, долго и бесплодно скитающегося впотьмах.
Наконец губы Хуго Босса пришли в движение, и Кира услышала:
– Они же не зря молчат про коллайдер, ученые эти, в говне печенные. Частицы там, бозоны, мюоны. Кварки, шкварки. А на самом деле за пространства заглянули, а там ничего, ни материи, ни энергии, а лишь он, и умер он давнехонько, и гниет, и в пространства просачивается по экспоненте. Ученые эти моченые как заглянули, так и поняли – и с ума как один сошли. А он уже стал анти-он. Все же матрица, симуляция. Страшно? Да, страшно. Скверна-то – она до каждого дотянется, хоть живого, хоть мертвого, и вывернет, и переиначит. И конец всему, и ужас без конца. А голоса, голоса-то! Думаешь, когда по телефону звонишь, то с человеком разговариваешь? С телефоном ты говоришь, его это голос, коробки диавольской. Передразнивает он да переваривает. А твой голос украден, им украден, и блуждает средь пространств в ужасе, его напитывает. Через телефон-то он к каждому подберется. Думаешь, кто телефон изобрел? Белл этот, Попов, Герберт Уэллс? Анти-он его нашептал, метастазой выблевал и телефоном на поводке держит вас, как собачонков.
Кира попятилась. Ступня соскользнула с бордюрного камня, подвернулась, и Кира лишь чудом не упала под колеса проезжавшей машины. Неопределенного от грязи цвета «логан» просигналил, не сбавлял ход: «Бэ-э!» – будто баран проблеял. Она перебежала через дорогу, озираясь на Хуго Босса: вдруг сорвется и ринется следом; полы пальто хлопают, а под полами – мачете.
Но чокнутый просто стоял и докуривал свою гнусную сигарету. Стекла его очков заволокло дымом или испариной, словно он плакал.
К такой-то матери прохожих, решила Кира, выдохнув сквозь зубы. Она найдет полицию, или больницу, или еще какое круглосуточное учреждение, где не откажут в помощи. Дадут позвонить, и она распрощается уже с этим гостеприимным го…
И тут Кира увидела. На бугристом, цвета забродившей мочи боку очередной хрущевки, под алым козырьком, точно в пластмассовом кокошнике, явившийся из старых и для кого-то добрых советских времен – телефон-автомат.
Звуки улицы стихли, словно в уши набилась вата. Очертания домов, худосочных кустов, аляповатых билбордов смазались и поблекли. Ярким и зримым оставалась только густо-красная, как сок раздавленной вишни, огромная раковина с покоящимся меж створок сокровищем. И Кира не пошла – ее понесло, как тонущего подхватывает течение и несет на глубину. А может, сам дом придвинулся: на, сними трубку. Позвони.
Она ступила под козырек, и тот словно сжал ее в гладких глянцевых объятиях. И вправду гигантская раковина. Кажется, такие называются тридакнами, подумала Кира. Когда в них случайно попадает нога ныряльщика, створки смыкаются, и человек может захлебнуться. Она потянулась к трубке и замерла в необъяснимом смятении. Таксофон не выглядел новым – разумеется, – однако сохранился отменно. В городе лунатиков и шпаны его не расколотили, не сдали на цветмет, и это поражало. Правда, кто-то нацарапал под кнопками загадочное: «КОРГОЛГОН». Что бы это значило? Кира нахмурилась.
«Мы подумаем об этом позже, сис».
Но она все медлила. Чем дольше медлила, тем эфемернее казалось происходящее. Словно время пустилось вспять, и вот она снова маленькая девочка с косичками, мама называет ее «моя конфетка», подружки рассказывают страшилку: если на таксофоне в полночь набрать 666, ответит дьявол. Он расскажет, когда и как ты умрешь… и куда попадешь после.
Она одернула себя: вернись на Землю, ты не хочешь тут стоять до утра!
«Может, он вообще не работает».
Не попробуешь – не узнаешь.
Кира сняла трубку и еще до того, как приложила к уху, почувствовала: опасения оправдались. Просто кусок пластика на шнуре в металлической оплетке, прохладный и отполированный чужими ладонями так, что кажется сальным. Она повесила трубку на рычаг, разочарованная.
Или обрадованная?
– Монетка нужна.
Кира чуть не подпрыгнула. Обернулась – под облезлой когтистой акацией белела тощая фигура. В первую секунду Кира приняла подкравшегося за карлика. Сощурилась – пацан лет двенадцати, лобастый, белобрысый, остроносый. Голова наклонена вправо так низко, что почти касается плеча. На левой стороне шеи – язва, от которой Кира поспешила отвести взгляд. В остальном обычный пацан, руки в карманы. Разве что одет не по погоде, в голубую растянутую футболку и шорты. Улыбка одновременно участливая и лукавая. Кира осторожно выдохнула воздух, набранный для крика.
– Ты чего подкрадываешься?
Белобрысый пацан пожал левым плечом.
– Не замерзнешь так?
Белобрысый шмыгнул носом и помотал головой: не-а.
– А он точно работает? – кивнула Кира на таксофон.
– Работает, – заверил пацан и повторил: – Монетка нужна.
– Сколько? – На панели никаких подсказывающих надписей не было. Только «КОРГОЛГОН».
– «Двушка». – Пацан обтер нос тыльной стороной ладони.
– Два рубля? – Кира не спешила лезть в кошелек. Хоть пацан и мелкий, но… Они тут совершенно одни. Хуго Босс докурил и исчез из кадра.
– Две копейки, советских.
– Издеваешься? – насупилась она.
– Не, – ответил белобрысый. У него был скрипучий стариковский голос, и Кира вновь задумалась: точно ли перед ней ребенок? Ледяной палец тревоги мазнул по всему хребту до самого копчика. – Проверьте сами. Две советские копейки. Я могу продать. У меня есть. Пятьсот рублей.
Каков наглец!
– Ха-ха, – сказала она. – Иди домой, простудишься. Нечего детям на ночь глядя одним шляться.
Белобрысый направился к таксофону, покачивая бедрами. Мышцы Киры напряглись сами собой. Но пацан всего лишь вытащил из кармана джинсов руку и сунул ей под нос раскрытую ладонь. На ладони лежал медный кругляш. Кира увидела герб, серп, и молот, и надпись «СССР» по ободку и опять ощутила, что соскальзывает в прошлое.
– Что за схематоз?
– Слушайте, вам шашечки или ехать? – В скрипучем голосе звучало нетерпение. Какое-то… голодное. Киру передернуло. От ладони пацана отчетливо пахло медью и потом.
– Полагаю, что ехать. Давайте так, – деловито предложил белобрысый. Между его губ мелькнул белесый язык, словно пацан хотел облизнуться, но сдержался. – Я отдам вам монетку. Если дозвонитесь, с вас пять сотен. Соглы?
– Если не дозвонюсь, уши оторву. Соглы?
Пацан не убрал руку, и Кира сочла это согласием.
Осторожно, чтобы не коснуться ладони белобрысого, она взяла монетку. Двушка была теплой и влажной – будто живая. Кира поборола желание бросить ее обратно.
– Отойди, пожалуйста.
Пацан убрал руку в карман и отступил. Отдалился – снова этот эффект исказившегося пространства. Пофиг, как это работает, главное, пусть новый знакомец отдалится достаточно далеко. Пытаясь вспомнить, как звонить по таксофону на межгород, Кира сняла трубку и опустила монетку в прорезь.
– Я готов помочь, – незамедлительно раздалось в трубке.
Она едва не отшвырнула трубку, словно гадюку, очнувшуюся от ночного оцепенения. Это был инстинктивный, первобытный порыв, ничем не объяснимый: голос как голос, чуть надтреснутый и доброжелательный, как у заботливого дядюшки. Обволакивающий – подсказал ум нужное слово.
А еще бестелесный и далекий, будто проталкивающийся сквозь сырые толщи земли, выходящий на поверхность с бурлящей грязью.
«Думаешь, когда по телефону звонишь, то с человеком разговариваешь? С телефоном ты говоришь, его это голос. Передразнивает он да переваривает».
– Это колл-центр? – спросила Кира. В горле пересохло, и вопрос вышел едва слышным. Но собеседник ответил:
– Я тот, кто помогает.
Потерянный взгляд Киры невольно вернулся к загадочному слову на панели.
КОРГОЛГОН
Она откашлялась.
– Наверное, линии запараллелились. – «Твой голос украден и блуждает средь пространств. Его напитывает». – Вы можете повесить трубку? У меня одна попытка, чтобы позвонить другу. Моя машина сломалась, и мне надо решить эту проблему…
– «Тойота Камри» две тысячи девятого года выпуска, номер О484ЕС 62, бежевая…
Ее обдало жаром – словно трубка харкнула кипятком. Мозг, казалось, расплавился, шипя, стек по горлу и ошпарил скукожившийся желудок. Вишневый козырек накренился – вместе со стеной, вместе с прячущимся в ночи двором.
Голос зазвучал деловито:
– Проблема в следующем. Охлаждающая жидкость понемногу ушла через трещинку в расширительном бачке. Кроме того, из строя вышел датчик температуры. Мотор закипел, и повело головку блока цилиндров. Тебе следует проверять состояние автомобиля чаще.
Кира закусила губу до соленого привкуса. Жар не унялся, но способность думать вернулась.
– Откуда… Что вы сделали с машиной?
– Я помог. «Камри» полностью исправна. Возвращайся и убедись. Даже антифриз залит. Считай это бонусом, Кира.
Вот тут-то она и бросила трубку. Та лениво качнулась на рычаге, как висельник на ветру. Кира отпрыгнула из-под козырька, будто таксофон мог начать трезвонить – громче и громче, оглушительнее и оглушительнее, разрывая мрак, поднимая мертвых из могил. Суетливо попятилась. Обернулась.
Пацан околачивался на прежнем месте – возле акации. Улыбка, вызывающе-нахальная, желтела в свете подъездного светильника, тягучем, как желчь.
– Ты! – Кира предостерегающе выставила указательный палец. – Это что за развод?!
Пацан смачно шмыгнул носом и сглотнул.
– Если вы что-то сделали с машиной… – Прозвучало глупо, Кира и сама это понимала и, хуже, не знала, как закончить. Оглянулась через плечо. Таксофон висел себе на стене как ни в чем не бывало. Вновь обратилась к пацану: – Заявлю на вас в полицию.
– За што-о?! – протянул белобрысый. За притворным возмущением таилась плохо скрываемая насмешка.
Да и черт с ней. Кира устремилась прочь, изо всех сил стараясь не сорваться на бег. Испуг показывать нельзя, хоть ты тресни. Она надеялась, что ей это удается.
Ей никогда прежде не было так страшно.
– А лавэ?! – Теперь пацан, похоже, вознегодовал искренне. Кира не среагировала, и вдогонку ей прилетело: – В следующий раз дороже выйдет!
На обратном пути она прокручивала в голове разные версии случившегося и ни одну из них не находила убедительной, кроме самых фантастических. Думалось туго. Мысли путались, тяжело ворочались под черепом, как ком слипшихся пищащих крыс. И вкрадчивым навязчивым фоном просачивался в сознание голос, словно дождевая вода сквозь худую чердачную крышу: «Я готов помочь. Я помог, Кира».
Она все-таки побежала.
Брошенная машина послушно дожидалась владелицы. Кира ввалилась в салон и захлопнула дверцу. Сплела на груди руки, пытаясь унять дрожь. «Камри» остыла, но на Кириных висках выступила испарина. Полы плаща забрызгало грязью. Нестерпимо тянуло оглянуться и проверить, не затаился ли кто на заднем сиденье. Она заставила себя смотреть перед собой.
– Никаких истерик этой ночью, сис. Вдох… и выдох. Вдох… выдох.
Размеренное дыхание – такое еще называют «квадратным» – помогло. Паника отступила.
А значит, пора действовать.
«Бред. Это так не работает. Если движок накрылся, пробовать бесполезно».
Кира вставила ключ в замок зажигания.
«Крутить будешь до второго пришествия».
Она повернула ключ на пол-оборота. Приборы на панели вспыхнули.
(Возвращайся и убедись сама, Кира.)
Она повернула ключ до конца.
Вместо клокотания обезглавленной механической курицы, которое повергло Киру в отчаяние совсем недавно, салон наполнило привычное ровное «ж-ж-ж».
– Слава богу! Слава…
«Как он сумел?» – оборвала хвалу незваная мысль.
– С движком все было в порядке! – отрезала Кира. – Ему надо было просто отдохнуть.
«Он назвал марку и номер „камрюхи“. Как и твое имя. Тот, Кто Помогает».
– Я об этом не думаю! – выкрикнула она. – Ничего не знаю! Ничего не было!
Машина тронулась. Что-то брякнуло под капотом, прокатилось под днищем, хрустнуло под задним колесом. Айфон. Твою мать!
Но Кира не остановилась даже ради того, чтобы подобрать симку. Прочь из этой дыры, немедля, и забыть все, как дурной сон!
Она промчалась сквозь городишко, не тормозя на красном, не сбрасывая скорость. Вспомнила, что задолжала белобрысому пять сотен, лишь когда указатель «ИЛЬИНСК» остался в зеркале заднего вида. Решила:
– Без обид, мелкий, но нет. Возвращаться не буду. Не обнищаешь.
«У меня зазвонил телефон, – отозвался внутренний голос. – Кто говорит? – Корголгон».
Она поежилась. Ну и слово – будто пальцы клацают по пластиковым кнопкам. Засело в мозгу, как заноза.
Весь этот городишко – заноза.
«Передразнивает он да переваривает».
Сто десять на спидометре.
«У меня зазвонил Корголгон…»
«А твой голос украден, им украден».
«У меня зазвонил…»
Человек с рюкзаком шагнул на дорогу из разверзшейся над ней тьмы. Кира вывернула руль и вдавила педаль тормоза, но человек все равно вырос за стеклом молниеносно и ошеломительно, точно скакнул прямиком в салон, на сиденье пассажира.
Удар.
«Камри» дернулась, как норовистый жеребец, противящийся наезднику. Стреноженная, замедлила бег. Замерла. Конус света подслеповато всматривался в ночь, но находил лишь ломоть сырого асфальта с выцветшей разметкой. «Дворники» нехотя, со скрипом, мазнули по стеклу. Правая фара помаргивала.
«Это не со мной», – подумала Кира и повторила мысль вслух, словно так можно было отменить свершившееся.
Дорога пустовала. Никаких камер – кругом мертвая глушь. Никто не видел Киру. Если она нажмет на газ, то и не увидит. Главное, не мешкать и – больше, больше газа.
Она заглушила двигатель – умиротворяюще урчащий – и вышла под морось. Объятый пламенем желудок бултыхался, как маятник в кислоте. К голове прилила кровь. Уши пунцовели. Ноги, которыми она легко жала шестьдесят кило (по десять раз три подхода) сделались бескостными. Шатаясь, Кира обогнула «Камри», моля небеса, чтобы бродяга выжил. Оглушенный, пусть покалеченный – но живой.
Бродяга лежал на обочине, сложив ладони на животе и раскинув обутые в берцы ноги. Приподнятая голова клонилась к плечу, отчего Кира невольно вспомнила белобрысого торговца «двушками». Бродяга будто спал, натянув вязаную шапочку на самые брови. Вот только подушке он предпочел сигнальный столбик. «Устал мертвецки».
Спотыкаясь на каждом шагу, Кира подбежала к лежащему и присела возле. Взяла, замирая, за руку. Ладонь была влажной и прохладной. Пульс на запястье не прощупывался. Глаза путника – совсем юного, и двадцати нет, – были закрыты. Рот, напротив, приоткрылся. На губах вздулся и повис пузырик слюны – последний выдох. Из уха вяло струилась тоненькая струйка крови. Единственные видимые подтверждения увечья.
Кира выронила руку парня и впилась пальцами в свое лицо, оттягивая щеки, как тот беззвучно вопящий тип с картины Мунка.
«Я убийца!»
«И не поспоришь», – молча поддакнул мертвый парень. Отчего-то Кире вспомнилось, как в детстве она случайно наступила на хомячка. Хомячок выжил, хотя и охромел, но у нее все равно долго не прекращалась истерика. Не то чтобы Кира его сильно любила, но отобрать у кого-то жизнь… Самый страшный, непоправимый кошмар!
Непоправимый?
«Ты спятила?! Это не движок и даже не хомяк – это ж человек!»
«У меня зазвонил…»
– Прекрати!
А что она теряет? Если не выгорит, поедет и сдастся копам. Как ни ужасно, но это правильно. Правильно! Но сперва…
Она обошла лежащего и подхватила его под руки. Оторвала от земли. Прикинула: килограммов под восемьдесят в этом парне, считая с рюкзаком. В пояснице кольнуло. Да, это не становую в спортзале делать.
Кира сняла рюкзак и, лихорадочно озираясь, поволокла парня к машине. Его ноги в камуфляжных штанах выводили по асфальту шуршащие загогулины. Свесившаяся на грудь голова мотылялась, как боксерская «капля» под ударами. В ментовских фильмах преступники постоянно перевозили врагов – или их тела – в багажнике. На деле затолкать парня в не самый вместительный багажник оказалось непросто. Часть хлама пришлось перетащить в салон. Туда же Кира закинула рюкзак парня. Захлопнув багажник – словно гроб, – привалилась к крылу, всасывая сырой воздух сквозь клацающие зубы и борясь с тошнотой. Она выблюет сердце, если не справится.
Она справилась. Опять.
Ощущая себя Винсентом Вегой, Кира плюхнулась за руль и покатила обратно в треклятый город.
Спустя несколько минут она миновала указатель на въезде и дремлющий пост ДПС. Город – постылый знакомый, которого она покинула спешно и неучтиво, – встретил ее насупленным ожиданием: «Вернулась, голубушка?» На Киру нахлынуло дежавю. Перед глазами словно запустили в обратном направлении уже виденный – и пугающий – фильм.
Она припарковалась недалеко от перекрестка в безлюдном сквере, который, похоже, и днем не пользовался популярностью у жителей, и поспешила в знакомый закоулок.
Кира нисколько не сомневалась, что застанет стража таксофона на месте, и угадала. Белобрысый топтался под кустом, словно выпавший из гнезда птенец-альбинос.
– Вот. – Она на ходу отсчитала деньги. – Тысяча. За прошлый раз и… Мне нужна еще монетка, короче. У тебя есть?
– Пять сотен, – заявил белобрысый. Язва на его шее, казалось, стала больше, сочнее, безобразнее. Вздувалась, как жабий зоб. Из бордово-сизой мякоти росли гроздьями кожистые блямбы, похожие на присосавшихся клещей.
– Пятьсот и пятьсот. За тот звонок и за новый. Всего – тысяча. У вас в школе арифметику не проходят?
– Я же говорил: в следующий раз будет дороже, – с ленцой напомнил пацан. – Еще пять сотен сверху. Или я пошел.
– Стой! – Кира опять вынула кошелек. – Н-на!
Белобрысый взял аккуратно сложенные купюры и протянул ей монетку. Теплую и влажную, как водится. В этот раз он облизнулся не таясь – с причмоком. Киру передернуло.
Она кинулась к алому пластмассовому кокону таксофона, косясь, не увязался ли пацан за ней. Но тот остался в заскорузлых объятиях акации и равнодушно ковырял носком ботинка трещину в асфальте. Она прижала трубку к уху, одновременно надеясь услышать – и не услышать – ответ.
Автомат проглотил монетку, и голос произнес:
– Я весь внимание, Кира.
Она поняла, что сработает. Ноги подкосились от ужаса.
– Я… Я… Этот парень… Кот… который…
– Который сам бросился среди ночи под колеса, – подхватил голос. – Какая неосмотрительность! Ты, разумеется, не виновата в случившемся.
– Да, – согласилась Кира со всем сказанным сразу.
– И каково же твое желание?
Голос вкрадчиво вползал в ухо щекочущим насекомым. Оно пробиралось по ушному каналу прямо в мозг и ползало в извилинах, перебирая мохнатыми лапками. Кира представила, как втыкает палец в ухо, будто гвоздь, чтобы раздавить жука; розовый ноготь прорывает барабанную перепонку и погружается в податливую сырую мякоть.
– Итак? – напомнил о себе Тот, Кто Помогает.
– Пусть он оживет, – проговорила она одними губами. – Парень, который…
– Который сам бросился под колеса великолепно работающей машины, – повторил голос напевно. – Павел Чичерин, для друзей Паха, двадцать два года, человек многих профессий. Готово. Он жив. Поторопись, если не хочешь, чтобы он опять умер от разрыва сердца: в багажнике душно, темно и жутко.
– Спасибо… – прошептала Кира вопреки желанию. Благодарить этот голос, алчный и верткий, было сродни богохульству.
– Обожаю помогать. Хлебом не корми! Доброй ночи и до…
Она швырнула трубку на рычаг, чтобы не слышать «до встречи», и кинулась в сквер.
Старушка «камри» смиренно дожидалась под волглой гривой рябины. В доме неподалеку одиноко горело окно, будто страдающий конъюнктивитом циклоп подсматривал из своей холостяцкой берлоги за происходящим.
Кира затаила дыхание над багажником. Уставилась на крышку, точно намеревалась прожечь ее взором. В висках пульсировало. Сама собой рука медленно поднялась к голове. Указательный палец вошел в ухо. Начал погружаться. Заныло внутри черепа. Пялился из-за веток свихнувшийся циклоп. А больше ничего не происходило.
Поэтому, когда по крышке багажника ударило изнутри – мощно, истерично, – Кира едва не завизжала.
– Сейчас! – Она выдернула палец из уха – глухое «чмок!». Захлопотала в поисках ключа. – Сейчас, сейчас.
Второй удар. Похоже, берцей.
Она отыскала ключ и открыла багажник прежде, чем Чичерин – Паха для друзей, Павел для прочих – разнес крышку к херам. Бродяга уже поджал для этой цели ноги.
– Уф! – выпалил он, таращась из-под съехавшей на брови шапочки. – Что произошло, на? Я думал, в могиле прикопали, типа заживо. Ничего не помню. Где я?!
– Ты в порядке. – Кира всхлипнула, прикрыв рот ладонью. – О слава богу! Ты в порядке!
– То есть я в сквере валялся, – проговаривал Паха наспех состряпанную Кирой историю. Он сидел на бордюрном камне и порой сплевывал между расставленных ног. – Под скамейкой. Да?
– Да. – Кира решила, что чем ответ короче, тем правдоподобнее.
– В отключке. Типа жмур. Да?
– Да.
– И ты меня решила до больнички довезти. Да?
– Да.
– Одно не вкурю. – Паха стянул шапочку и потер бритый череп. Морщины – следы непосильных раздумий – побежали от лба аж до темени. – На кой ты меня в багажник сунула?
– Запаниковала.
– Запаниковала.
– Вдруг полиция увидит.
– Вдруг, да?
– Да.
Разговор делался все более неловким. Кира ощутила: еще один вопрос, и она проколется. Но морщины на черепе Пахи разгладились, и Кира расцепила пальцы заведенных за спину рук.
– Одно не вкурю, – повторил Паха и сплюнул. «Не очень-то ты догадливый», – подумала Кира. К счастью. – Я в Щипки шел. Живу я там ща… у одной. Шел в Щипки, а очутился здесь. Эт как?
Она горячо замотала головой:
– Понятия не имею! Сам не помнишь?
Паха смерил ее долгим взглядом. Будто невидимым липким языком провел от кончиков сапог до бровей. Захотелось достать влажную салфетку и вытереться.
– Не помню, – буркнул он наконец. Морщины вернулись было на его лоб, но тотчас разгладились. – Как думаешь, это, мож, инсульт?
– А ты сам как вообще?
Паха повел плечом. Сплюнул.
– Нормас. Чан трещит чё-то. Звон в ухе… Слуш, подкинь до поворота на Щипки, будь другом. Село это. Тут от города пять верст.
– А автобусы туда ходят? Могу тебе дать на билет.
Очередной плевок.
– Да автобусов до утра не будет, на. Я потому и пехом. А такси, «Яндекс» этот, туда не повезет, там, типа, связи нет, рассчитать тариф не получится.
Кира посмотрела на него пристальнее. Ну, простой парень, неотесанный. Дерзкий – глаз не отводит. Становится ли он от этого опасным? Вовсе нет. Но дело в другом. Она не хотела изменять своему принципу: незнакомцев не подвозить.
– Меня Пахой звать, – представился парень.
– Карина, – соврала Кира, думая, что и так сделала для Пахи слишком много.
«Сбила, например», – ядовито напомнил внутренний голос.
«Но ведь и оживила», – возразила ему она.
Вот и подлинная причина ее сомнений. Парень дышит. Парень плюется. Парень вытирает сопли рукавом. Не киношный зомби, бездыханный и кровожадный, а обычный человек. Просто воскресший. Живое свидетельство чуда… Пугающего чуда, о котором хочется поскорее забыть.
– Так я запрыгиваю? – Паха поскреб затылок. – Или мне на скамейке ночевать?
«Мы в ответе за тех, кого оживили», – подумала Кира и сдалась:
– Садись. Раз пять верст…
Дважды уговаривать не пришлось. Паха сграбастал рюкзак, сорвался с бордюрного камня и шастнул к машине:
– Спасибо, мать!
Она тут же пожалела о своем решении.
Увы, поздно. Паха втиснулся на переднее сиденье и обхватил рюкзак длинными руками, точно паук добычу. Шапочку опять натянул до переносицы, и Кира задумалась: бритый череп – это у Пахи стиль такой? Или он солдат на побывке? Или из мест не столь отдаленных?
Она уселась рядом, завела мотор – тот работал как надо, хоть здесь без сюрпризов, – и стартовала с места резче обычного.
– Тачка зачетная, – одобрил Паха.
Кира не ответила. Пассажир слегка напоминал Данилу Багрова, и она взмолилась: пусть военный, пусть он будет военный!
Вскоре обрыднувший до тошноты город остался позади, и Паха попытался реанимировать беседу:
– Я б себе такую тачку взял, на.
Кира смолчала. Паха не сводил с нее глаз.
Огни Ильинска в зеркале заднего вида превратились в трепещущие искорки. Канули во мрак.
Когда у ее виска раздался сухой щелчок и обжигающе холодная сталь коснулась кожи, Кира пришла в ужас – но не удивилась.
«Сама виновата, дура».
Лезвие выкидного ножа плашмя оглаживало кожу виска, словно Паха размазывал по тосту талое масло.
– Съедь на обочину и тормози, на.
Кира сбросила скорость, но не остановилась. Трясущиеся руки, казалось, вросли в руль. В горле пересохло. Ну просто ночь трясущихся рук и сухости в горле! Не отставали от рук и ноги – тоже дрожали, и эта дрожь через педаль передавалась машине.
– На обочину, сказал, на!
Нож чуть развернулся, и Кира, охнув, отпрянула – лезвие легко вывело царапину под нижним веком. Кира ударила по тормозам, и ее бросило вперед. Попутчика, к счастью, тоже, иначе прощай, глаз.
– Полегче, на! – рыкнул Паха.
Она развернулась к нему, глотая воздух открытым ртом, и Паха схватил ее за волосы свободной рукой. Лезвие ножа скакнуло к подбородку. Лицо Пахи маячило перед ее лицом, бледное и твердое, как костяная маска идола.
– Глуши. Глуши! – Он дернул Киру за волосы. – Ты тупая, на, все по два раза повторять?! Глуши!
Она повернула ключ, и двигатель «камри», волшебным образом починенный, покорно умолк.
– Вынай.
На этот раз повторять не пришлось. Не сводя с Киры глаз, Паха сцапал ключ из ее взмокшей ладошки. На ничтожный миг нож отдалился от лица – о слава богу! – но сразу вернулся к подбородку, едва Паха сунул ключ в карман куртки. Зубы Киры стучали, нижняя челюсть колотилась о верхнюю, будто ставня на ветру.
– За-за-за… – Она чувствовала себя на грани срыва. Шестое чувство предостерегало от слез, но с ножом у горла поди не разревись.
– Я о тачиле такой всегда мечтал. – Паха лыбился жутко: половиной рта, да и та стремилась не вверх, а вбок, оголяя ряды коренных зубов, блестящих от слюны. – Почем брала, на? А мож, насосала?
– Забирай, – сквозь сдавленную глотку протолкнула слово Кира.
Кулак крепче стиснул пучок волос.
– Гри, насосала?
– Да.
– Не, на. – Паха покачал лезвием перед ее носом. Кира скосила слезящиеся глаза, наблюдая, как плавает вправо-влево тусклая сталь, гипнотизируя. – Скажи: «Я насосала».
– Я насосала.
Машину ей продал со скидкой Артем. До этого Кира рассекала на кредитной «фабии», и кредит она выплатила с собственных заработков.
Паха разжал кулак и выскочил из «камри», матерясь и стряхивая с ладони налипшие волосы. Кира налегла на дверцу, успела приоткрыть, но проворный грабитель, обежав авто, распахнул дверцу сам и схватил девушку за плечо. Рванул.
– Вылазь!
Она забилась в ремнях, как стрекоза в паутине, а Паха все выдирал и выдирал ее из кресла, держа нож в кулаке, точно пику.
– Дай отстегнуть! – пискнула Кира.
Паха ослабил хватку. Она отстегнула ремень с первой попытки – поразительно! А еще нащупала под тканью плаща маленький цилиндрик, о котором совсем забыла.
Паха выволок ее на дорогу.
– Сумка моя…
– Теперь моя! – отрезал он.
Вопреки надеждам Киры, Паха не отпустил ее, а потащил вокруг машины к задней правой дверце, умело заломив за спину руку – ту, что могла дотянуться до перцового баллончика. Толкнул на крыло, открыл дверцу. Навалился на Киру сзади.
– А жопа крепкая у тебя. Орешек!
У Киры подогнулись ноги.
Паха швырнул ее на заднее сиденье – перед внутри, зад снаружи. К нему-то он и прижался незамедлительно промежностью, в которой быстро деревенело пульсирующее и огромное. Кира почувствовала это даже сквозь слои одежды и в который раз подумала про пластмассовую трубку таксофона.
«Корголгон».
Суетливая пятерня завозилась у вздрогнувших бедер, комкая полы плаща. Кира вспомнила, что женщинам, попавшим к насильнику в лапы, советуют описаться, но сейчас ее мочевой пузырь, как назло, закупорился намертво. Она стиснула зубы.
– Насосала, значит. – Голос Пахи сделался сиплым и
(бестелесным)
далеким, будто доносился
(из телефона)
с края земли. – А мы, пацаны, горбаться на такие тачки, на. Соска, на.
– Да! – выпалила Кира истошно. Шершавые пальцы Пахи добрались до поясницы и неумело заскребли по коже, пытаясь стянуть с Киры легинсы. – Хочешь, и тебе отсосу?! Только отпусти!
Пятерня замерла.
– Давай, – без раздумий согласился Паха. – Тока без фокусов. Если укусишь, я всю красоту тебе попишу!
Он отпустил ее и даже помог развернуться и сесть.
– Я та-ак отсосу! – посулила Кира, пыхтя.
Паха завозился с ремнем на джинсах. Нож куда-то исчез из его клешни. Отлично!
Она выхватила баллончик, выпростала руку и выпустила струю в полные мальчишеского изумления Пахины зенки.
Паха попытался заслониться – но поздно. Струя достигла цели. Паха пошатнулся. Шлепнул себя ладонью по глазам, пытаясь стереть жгучую жижу, но сделал только хуже. Несколько брызг угодило на щеки Киры, но она не испытывала в эту секунду ничего, кроме упоения восторгом.
– Аоэа! – проревел обманутый любитель придорожного минета. Пригибаясь, одной рукой он тер физиономию, а другую тянул вперед – слишком высоко, чтобы достать Киру. Похоже, перцовка дезориентировала врага. Кира никак не могла подняться, чтобы его доконать, – приподнималась и плюхалась на сиденье, пока Паха нашаривал что-то на крыше «Камри». Она приготовилась пшикнуть перцовкой снова, когда Паха наконец нашел искомое и сделал выпад. Костяшки пальцев, стискивающих баллончик, прошила боль, и Кира выронила оружие. Уставилась на пальцы – на расползающуюся в ухмылке пореза кожу и сочную алую
(как козырек таксофона)
плоть под ней.
Паха пятился, сгорбившись, и вслепую, крест-накрест, вспарывал воздух ножом. Из его глотки вырывались монотонные отрывистые стоны:
– А. А. А.
Баллончик откатился к колесу. Когда Кира потянулась за ним, опомнившийся Паха ринулся в наступление. Она вывалилась из машины, отбив об асфальт зад – крепкий, как орешек, да, спасибо одиннадцати годам тренировок, – и подхватила баллончик. Вовремя.
Струя ударила прямиком в пасть Пахи, черную и здоровенную, как дупло дерева. Паха поперхнулся. Из пасти – Дракарис! – пыхнуло ядом, ошпарило порезы на пальцах. Перцовка не остановила задыхающегося Паху. Враг обрушился на Киру, и она успела лишь, поджав ногу, двинуть ему сапогом чуть ниже болтающейся пряжки расстегнутого ремня – крепко, от души.
Паха рухнул на колени, тиская лапами яйца. Бесполезный нож брякнулся на асфальт. Перекошенная физиономия Пахи очутилась прямо перед лицом Киры. Из мокрой пасти капала пена и разило жгучим. Глаза Киры затянуло слезами, поперек горла встал шершавый булыжник. Не раздумывая, она сцапала нож и всадила Пахе чуть повыше ключицы. По рукоятку. В ужасе отдернула руку.
– Су, – произнес Паха отчетливо. – Ка.
С каждым сказанным слогом рукоятка ножа шевелилась. Она была пластмассовой и красной. Сочетание, за ночь набившее оскомину.
– Су. Ка.
Паха откинулся назад, словно намереваясь разглядеть звезды за пепельной ватой облаков, и рухнул навзничь. Его ноги сгибались и выпрямлялись, как у сломанного робота. Из салона через открытую дверцу робко просачивался свет, и в нем насмешливо кривлялись тени.
«Это была самозащита!»
Правая нога Пахи согнулась в последний раз и застыла. Левой он пихал Киру в бедро, добавляя к пятнам подсохшей грязи на плаще свежие.
«Убийца. Су. Ка».
– Да пошел ты вон! – заорала она, срывая голос.
В ответ подошва Пахиной берцы мазнула ее по ягодице.
– Нет уж. – Кира неуклюже поднялась, цепляясь за багажник. – Нет уж, я не сяду из-за тебя, мудачина!
Скособоченная, как марионетка в руках паралитика, она заковыляла к месту водителя. Плюхнувшись за руль, поняла, что ключ остался у Пахи.
Со стоном разочарования и боли Кира вывалилась из машины. Опираясь на «камри», оставляя на стекле кровавую мазню, вернулась к месту схватки.
Дважды покойник лежал неподвижно, раскинув руки, точно для объятий. Из его рта вытекала кровь, густая и черная, собиралась у затылка. Казалось, будто голова медленно тонет в луже гудрона. Кира поползла к трупу на четвереньках, убежденная, что тот вцепится в нее, совсем как в ужастиках, которые они с Артемом порой смотрели.
Но ничего подобного не произошло. Она протолкнула руку в левый карман Пахиной куртки и выскребла оттуда горсть пылевых катышков. Пусто.
Враскорячку перешагнула через тело и в правом кармане нашла заскорузлый от соплей платок, скомканный чек и – ключ от «камри».
– «Су-ка»! – передразнила Кира, распрямляясь. Поясница надсадно ныла и, кажется, не собиралась затихать. – Еще какая, ты, козлина!!!
Пахины глаза, розовые и будто вываренные, повернулись в глазницах и выпучились на нее с немым вопросом.
Пьяно оступаясь и размахивая руками, она метнулась к дверце водителя. Прокатившая мимо фура обдала ее водяной пылью, серебристой в лучах ксеноновых ламп. Фура ехала в Ильинск. Заметил ли дальнобойщик Киру? Заметил ли труп на обочине?
И похер, подумала Кира, падая на сиденье. Она решит эту проблему. Она решит все проблемы разом.
Кира вставила скользкий от крови ключ в замок зажигания, завела и рванула через сплошную. Открытая задняя дверца захлопнулась на крутом вираже. Свет фар – правая продолжала моргать – походя полоснул оставшийся на обочине труп. Рюкзак Пахи кувыркнулся с заднего сиденья.
Она вдавила педаль газа. Шины отплевались дорожной слякотью. За лобовым стеклом качнулась асфальтовая лента. Кровь из порезанных пальцев капала с руля, осыпая полы плаща ржавыми монетками. Обезьянка-талисман скалилась в ужасе. С губ Киры сорвался смешок, потом второй, и дальше они уже выплескивались неудержимым каскадом. «Гык-гык-гык!» – какие-то пещерные звуки, и близко не похожие на смех.
«Камри» неслась к городу. Нагнала и подрезала возмущенно взвывшую фуру.
– Корголгон… – прошептала Кира, сглотнув смешки. Осклабилась половиной рта – да и та стремилась не вверх, а вбок.
– Два косаря, – сообщил белобрысый вальяжно. Потрепанный вид Киры – слово «растерзанный» она категорически отказывалась к себе применять – его нимало не смутил.
– У меня только тыща восемьсот!
– Два косаря.
– Карточку возьмешь? На ней тысяч двадцать!
Кира принялась судорожно потрошить сумочку. Полетели под ноги пудреница, помада, упаковка бумажных платочков.
– Только налик… – протянул пацан. Он явно упивался властью над жертвой.
– Ну нету у меня налика! Бери карту, какая разница тебе?!
– Деньги на карте иллюзорны, – почти по слогам произнес пацан, будто объяснял очевидное малышу. – Это не деньги, а тень от них. Бестелесное крадет удачу.
Кира подобралась. Ее глаза сузились. Уловив чужое намерение, белобрысый шагнул назад.
– Ты меня не догонишь, – заверил он.
«Ах ты дохляк!»
Кира заставила себя успокоиться – насколько это было возможно.
– Мне правда очень нужно позвонить, – сказала она. – Последний звонок! Я клянусь!
Пацан точно этого и ждал.
– Меняю на поцелуй, – произнес он. Его полупрозрачные губы растянулись в легкой улыбке. В темной щели рта по-лягушачьи заворочался язык.
– А харя не треснет?
Белобрысый выгреб из кармана горсть «двушек» и продемонстрировал Кире. Целое сокровище! Она проглотила ком вязкой слюны. Пацан сжал пальцы в кулак.
– Эй!
Кулак разжался. Кира вылупилась на монетки, как завороженная.
– Черт с тобой! Давай, быстро! – «И пусть это будет твой последний в жизни поцелуй!»
Она наклонилась к опрокинутому набок лицу белобрысого. Ноздри Киры щекотнул кислый парнóй выдох. Она представила, как этот мерзкий дух протухшего сыра врывается ей в рот, а за ним следом – верткий склизкий язык, и почувствовала поднимающуюся из желудка горечь. Так ли уж сильно отличается предстоящее от того, на что рассчитывал Паха, потерявший от возбуждения голову?
– Не-не, – осадил пацан, гадко ухмыляясь. – Не в губы. Сюда.
И он нежно коснулся кончиками пальцев россыпи пунцовых волдырей на своей шее.
– Да ты охерел?!
Белобрысый сжал кулак и выпростал руку вбок. Опустив глаза, Кира увидела под кистью решетку канализации. В голове поплыло.
– Они действительно тебе нужны? – преувеличенно ласково спросил пацан.
– Да! – гаркнула Кира. «Вот как чувствуют себя нарки, когда им обещают дозу». – Да, да, да!
Лицо белобрысого окаменело.
– Ну так целуй, – приказал он.
В беспамятстве Кира подалась к нему, стараясь не смотреть на пурпурные гроздья, проросшие сквозь больную плоть, как поганки в сыром погребе.
– Если тебе в головушку придут какие-нибудь шальные мысли, – предостерег пацан, – я пальчики-то разожму. Может, успеешь поймать что. Может, нет.
Напрасное предупреждение – в голове Киры не осталось никаких мыслей. Лишь мучительно колотилось что-то увесистое, оглушающее, жаркое. Она закатила глаза и…
Ее пересохшие губы погрузились в рыхлое и мертвенное, как ведьмина подмышка. Небо окатило жирным запахом грязи. Она скорее ощутила, чем услышала протяжное «О-о-о!» белобрысого. А еще почувствовала, как мясистые чешуйки плоти зашевелились. Это был самый короткий поцелуй в ее жизни, но она почувствовала.
Кира выпрямилась так резко, что заломило в висках. Даже на крик не осталось сил – все были сожраны невообразимым отвращением. Она убьет белобрысого, свернет его цыплячью шею, она…
Она не сделала ничего. Просто стояла навытяжку перед стражем таксофона, забыв как дышать. И что-то настырно тыкалось ей в кулак. Кира опустила глаза.
Пацан пропихивал в ее ладонь заслуженную «двушку».
Кира сцапала монетку.
– Иди, – велел пацан.
И Кира подчинилась. Пошла на негнущихся ногах, как сомнамбула. Окружающее казалось смазанным, будто рисунок на школьной доске, по которому небрежно провели тряпкой. Реальным оставался лишь таксофон, надвигающийся на нее, как кровоточащий айсберг.
Она обернулась всего однажды. Пацан запихивал монетки себе за щеку, одну за другой. И глотал. По его подбородку текли слюни. Кира запоздало вытерла рот рукавом, но вкус скверны на губах только усилился.
«Если сработает, не будет ни поцелуя, ни… Ничего!»
Она шагнула под козырек. Пластмассовые изгибы сомкнулись вокруг нее, как стенки чудовищной матки. Кира сняла трубку и поднесла к уху, словно револьвер.
Монетоприемник проглотил «двушку».
– Опять в беде, Кира? – сочувственно поинтересовался голос. – Как тебе помочь?
– Пусть этого не случится! Поломка движка, тот ублюдок на дороге, отмени это дерьмо, ясно?! – заорала Кира, раздирая связки. – Откатай назад! Пусть приедет Артем и заберет меня! Чтобы этого не было! Ты понял?!
– Я понял, Кира, – кротко ответил голос. – Этого не было.
Руль – не телефонная трубка – вырвался из рук. Въездной знак наскочил из хмари за лобовым стеклом, и Кира инстинктивно вжала педаль тормоза в пол. Едва не треснулась лбом о руль. «Камри» встала. Из колонок долбила музыка: «ВИА Гра» пели про продюсера. Часы на панели показывали 21:25. За надписью «ИЛЬИНСК ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ» дремотно раскинулся город.
Кира расхохоталась. Зажала ладонью рот. Отняла руку – на пальцах ни царапины. Опустила взор – плащ как из химчистки. Она заглушила мотор, вырубила музло и издала победный клич. Снова засмеялась, уже со слезами.
Отдышавшись, Кира выбралась наружу и заглянула под капот. По пластиковым и металлическим внутренностям «Камри» растекался антифриз. Расширительный бачок был пуст. Конечно – Кира загадала вернуть ее в момент до поломки движка. О починке бачка речи не шло.
– Ничего я не загадывала! – отчеканила она. – Я заснула за рулем, и все!
Словно в насмешку, из машины раздался перезвон айфона. Кира втиснулась в салон и, поколебавшись, потянулась за мобильником.
«Корголгон…» – прошелестел вкрадчивый голос в ее голове.
«АРТЕМ» – светилось на экране. Кира выдохнула и ответила на вызов:
– Тёмка, привет! Так тебе рада! Ты прям вовремя.
– Твои слова – бальзам на сердце. – Сигнал был чистейшим. Казалось, Артем сидит с ней рядом. – Как ты?
– Ехала домой, и в дороге антифриз весь вытек, прикинь. Вроде трещинка в бачке.
– Ты так двигатель запорешь.
– Можешь не рассказывать! – хохотнула Кира нервно. – Стою вот, думаю, что делать.
– А охлаждающая, чтоб долить, есть?
– Какие-то остатки в канистре. На них не дотяну. Пойду искать заправку.
При мысли о том, что придется снова посетить Ильинск, сдавило грудь.
– У меня есть. Ты где, скажи. Приеду.
– Ой, не ерунди… – протянула Кира, которой сразу задышалось легче. Надежный друг рядом был ей сейчас нужнее антифриза. – Зачем тебе мотаться на ночь глядя?
– Я тебе в любое время рад, – ответил Артем бесхитростно. – Говори, куда.
– Тебе ехать часа полтора.
– И расстояния не помеха.
– Вот ведь Тёма: решил – и точка… – делано вздохнула она, сдерживая улыбку. – Я на въезде в Ильинск, это у нас в области. Знаешь? Пришлю тебе геолокацию.
– Шли. Я пока раскочегарю ракету.
– Сильно не гони. Асфальт влажный.
– Полечу, не касаясь земли, – сказал Артем и отключился, но Кира не спешила отнимать трубку от уха. Конец разговора означал наступление одиночества.
Наконец она сдалась. Опустила руку, отправила Артему геолокацию и стала наблюдать, как по лобовому стеклу скатывается водяное просо. Старалась не думать, что где-то в ночи идет своим путем Паха Чичерин.
Стук в окно был деликатным, но Кира подскочила в кресле, абсолютно не понимая, где находится, с криком, застрявшим в горле. Казалось, она прикрыла веки на мгновение, поддавшись дреме, – и вот, пожалуйста, в салон уже заглядывает со сдержанной улыбкой Артем.
– Тёмка!
Кира выскочила из машины и повисла на спасителе. Артем ответил на обнимашки одной рукой. Во второй он держал канистру с антифризом.
– Привет, Кир. Показывай, что стряслось.
Дождик кончился, и теперь над дорогой играл сам с собой в догонялки пронизывающий ветер. Щека Артема казалась ледяной, как и шея, – даже под воротником толстовки.
– Ты сосулька совсем! – воскликнула Кира, расплетая объятия. Артем выпрямился. Он был выше Киры на голову, метр девяносто – настоящий здоровяк. Иногда она в шутку звала его Йети. – У меня кофе остался в термосе.
Артем отмахнулся:
– Некогда. Показывай.
Пока он колдовал над капотом, Кира огляделась. Увидела осточертевший въездной знак, убегающую в сторону города асфальтовую ленту, обочину в проплешинах. И ничего больше.
– А ты на чем доехал?
– «Лексус» сломался по пути, – донеслось из-за крышки капота.
– На такси?
– Твоя бы тоже сломалась. – Артем игнорировал вопрос. – Тут все в антифризе. Хорошо, спохватилась вовремя. Но трещинки не вижу. Зальем в бачок и поедем аккуратно. Дотянем. Воронка есть? Воронки нет. Тогда на, свети.
Он протянул ей смартфон. Кира скользнула взглядом по экрану «Гелакси», и ее брови поползли вверх:
– Двадцать минут второго?! Ты пешком шел? Бедня-аш!
– Мы едем или болтаем? – буркнул Артем. – Свети давай.
Он залил бачок, не пролив ни капли мимо («Золотые руки»!), и забрал у Киры мобильник.
– Вроде не каплет. Поехали, проверим. За руль пустишь?
– Да ты вымотан, наверное. Отдохни, уж я доеду.
– Тебя тоже срубает. Задрыхнешь за рулем. А я соскучился по «Ласточке»: как там она поживает с новой хозяйкой? Новая хозяйка за антифризом не следит, а-та-та!
– Ну хвать! – Кира хотела насупиться, но вместо этого хихикнула.
– Садись, серьезно. Я отвезу. И за машиной мне так следить проще.
– Ключи в замке… – пискнула она и прыгнула на переднее пассажирское.
Артем хлопнул крышкой капота, кинул канистру на заднее сиденье и взгромоздился рядом. «Камри» просела.
– Такой у меня чумовой был день, Тёмик, рассказать – не поверишь. – Кира зевнула.
– Ну почему? – Он завел мотор, прислушался. – Время есть. Нам хватит.
– Лучше подремлю, – сказала она, откидываясь.
«Камри» плавно отчалила от обочины. Кира прикрыла глаза, хотя в сон ее уже не клонило. Причина была в другом: она не желала видеть Ильинск. Если не видеть, можно притвориться, что все – обрюзгшие хрущевки, подворотня за перекрестком, скрюченный пацан в летней футболке, губы, утопающие в дряблой бородавчатой плоти, и КОРГОЛГОН – приснилось. Притвориться и в итоге поверить.
Артем молчал. «Камри» скользила ровно, не замедляясь. Кира досчитала про себя до пятисот, прежде чем осмелилась украдкой взглянуть из-за ресниц. За лобовым стеклом прыскали от света фар (правая снова стала целой) сигнальные столбики. Ильинск остался позади. В прошлом.
Она выпрямилась в кресле с чувством, что с плеч свалился не камень, а громадная скала.
– «Ласточка» в порядке?
– Хорошо, – произнес Артем, сосредоточенно всматриваясь во тьму.
Кира с трудом поборола желание обернуться к убегающему вдаль городу. Словно боялась повторить судьбу жены Лота.
– Как выходные провел? – спросила она чересчур беспечно.
Брови Артема сошлись сильнее, – казалось, переносица стремится сжаться в кулак. Кира заметила, что он жует губы. Раньше за ним такого не водилось.
– Хорошо, – раздался наконец не блещущий оригинальностью ответ.
– Я гуляла по Мещерскому, – продолжила изображать беззаботность Кира. – Местами Паустовского. Оч круто. Был йоговский мастер-класс, его вела девочка из Москвы, и…
Впереди полыхнули огни. Распустились неспешно психоделической иллюминацией. Артем подался вперед. Даже в потемках было видно, как до синевы побледнело его лицо. Казалось, он вслушивался – но не в гул двигателя, а в далекое заоконное, неизбежно приближающееся. Наигранная веселость Киры испарилось, уступив место беспричинной слезливой панике. Словно Киру обратно втянуло в прерванный Артемом сон, где в угольном мраке ворочалось увесистое, удушливое, громоздкое. Сон слепца.
«Да что же творится?!»
Иллюминация превратилась в скопление машин. На обочине раскорячилась грузовая «вольво», за которой притаился полицейский автомобиль со включенной мигалкой. Кабина «вольво» была чуть сплющена с левого края – точно фура наморщила лоб, – но в остальном десятитоннка выглядела нетронутой. Второй участнице ДТП, легковухе, повезло куда меньше. Беднягу, смятую посредине, словно ее пробовал на зуб тираннозавр, цеплял тарахтящий эвакуатор. Марку Кира не разобрала. Легковуха была сливово-синей. Совсем как Артемов «Лексус ES». Редкий цвет для авто.
«Камри» ворвалась в зону битого стекла, кусков пластика, растекшегося масла и пронеслась по ней, не сбавляя скорости. Пальцы Артема стискивали руль, вот-вот – и вырвет «баранку» с мясом. Мелькнул за окном содранный номерной знак, застрявший в ветвях придорожных кустов. Кира проводила его глазами. Номера были рязанскими.
Она вжалась в сиденье, чувствуя, как закипает меж лопатками пот. Легкие наполнились гипсом – горьким, шершавым.
– Я люблю тебя, Кира, – сказал Артем. Глухой голос точно доносился из-под оползня. – Никогда не говорил тебе этого, хотя ты и знала. И вот говорю. Потом может не быть шанса.
– Тём… Знаю… Та машина…
– Я никогда раньше не попадал в аварии. За двадцать лет – ни разу. Когда-то все случается впервые.
– Ты… Как?..
– А никак. Разве выживешь после такого? Но я все равно пришел. За тобой. – Внезапно он мучительно скривился. – Зачем ты этого пожелала?!
– Дружочек, что… – Кира давилась словами. Пальцы сплелись, одни ногти впивались под другие, трескались, занозили до крови нежное мясо. Она не чувствовала. – Что ты задумал?
– Я тебя забираю.
– Артем, стой! Артем, куда мы едем?!
– Я тебя забираю. – Он оторвался от дороги и уставился на нее. В иной ситуации такая невнимательность испугала бы Киру не на шутку. Но только ситуация была не иной, а гораздо, гораздо хуже.
– Уже рядом. – Мýка в его взоре превратилась в безбрежное страдание. – Мне очень, правда, очень жаль.
Не глядя на дорогу, Артем вывернул руль вправо. «Камри» увело с дороги. Кира взвизгнула и схватилась за дверную ручку. «Камри» норовисто скакала по буграм скошенного поля. Кира распахнула дверцу, но пятерня, будто выкованная, стиснула локоть, а в салон из зазора между дверцей и стойкой хлынула едкая удушливая вонь, в сравнении с которой «пшик» перцовкой – мопсовый пердеж. Смрад горящих волос, гниющей под палящим солнцем требухи, забродившего гноя оплавил гортань, и Кира почувствовала: сейчас она выблюет собственные кишки. Пищевод стянуло в узел размером с теннисный мяч.
Артем втащил ее обратно. Дверца захлопнулась.
– Прекрати! – Кира поперхнулась и закашлялась, обрызгав его слюной.
– Не могу, – понуро ответил он, возвращаясь вниманием к простирающемуся бездорожью. – Это слово. Оно крутится и крутится в моей голове. И у тебя тоже.
Цепенея от ужаса, Кира поняла, что Артем прав.
А за лобовым стеклом менялся пейзаж. Что-то прямоугольное мелькнуло в лучах фар и скрылось, как и второе прямоугольное, последовавшее за первым. Словно какой-то авангардист раскидал по полю кособокие тумбочки. Когда из темноты вынырнула третья «тумбочка» – со строгими буквами на молочно-белой табличке и стершимся портретом в овале, – Кира узнала в ней надгробье, опоясанное кривой ржавой оградой.
– Здесь завеса тоньше, – пояснил Артем туманно. – Кого-то похоронили на этом кладбище, могущественного и злобного. То, что надо.
Надгробия обступали, набрасывались на прущую по заброшенным могилам «камри», колотили в борта и разбивались о бампер, как трухлявые пни. Левая фара вырубилась. Морозными узорами побежали по лобовухе трещины, и капли возобновившегося дождя, шкворча, испарялись на стекле. Кира визжала. Ей беззвучно вторила обезьянка-талисман, извиваясь в петле. Артем напряженно молчал. Это длилось без конца.
«Камри» остановилась внезапно. По смятому капоту забарабанило, дымясь, каменное крошево. В салоне делалось все жарче. Надорвавшая горло Кира оборвала крик, чтобы глотнуть опаляющего воздуха.
Сквозь трещину и испарину на стекле она увидела.
Надгробия обступали машину, словно воины, сомкнувшие щиты. На границе и без того скверной видимости волочились, упираясь в могильные холмики длинными узловатыми лапами, какие-то твари, похожие на гигантских отечных ленивцев. Их шишковатые головы изможденно болтались, их нижние губы, отвисшие и будто вываренные, безвольно шлепали по памятникам. Создания не спешили покидать полог ночи, скрывающий их безобразные анатомические подробности, и Кира выдохнула почти с благодарностью.
После воплей в ее голове остался звон. Комариным писком свербел в ушах. И – разрастался, превращаясь в нечто до боли знакомое.
– Да, – подтвердил Артем.
Кладбищенская земля забурлила. «Камри» качнуло. В подбрюшье машины ударило – требовательно, нетерпеливо, зло. С металлическим стоном автомобиль просел, погружаясь в кипящую грязь.
– Там не ад, – продолжил Артем. – И уж точно не рай. Кажется, их вовсе не существует. Есть лишь бездна меж пространствами.
Надгробия потекли, как нагретый пластилин. Осыпался бурой окалиной камень. Сквозь разломы в нем проглядывало алое, гладкое, сочное. Звон разрастался. От него гудели стойки, дребезжал руль, нестерпимо ныли зубы. Слезы лились безостановочно. Заложило нос.
– Зато там мы будем вместе, – донеслись до Киры сквозь оглушительный трезвон слова Артема.
Медленно утопающую в земле, как в болоте, «камри» окружали раскаленно-рубиновые козырьки таксофонов. Звон автоматов превратился в канонаду. Таксофоны тянулись к бездонному небу, попирали брюхатые тучи пластмассовыми куполами. Волна грязи залила капот, ударила в стекло – будто смыкались вокруг машины сморщенные коричневые губы великана, похороненного заживо. «Камри» застонала человеческим голосом.
Пальцы Киры нащупали руку Артема. Даже теперь его кисть оставалась ледяной, но Кира сжала ее, и Артем ответил.
– Тогда не отпускай… – прошептала она.
Артем улыбнулся. Улыбка вышла слабой, но даже слабая улыбка лучше, чем ничего, когда надежды так не хватает.
– Ни за что, – пообещал он. – Никогда.