Ты – фрезеровщик. Тебе шестьдесят пять. В шесть пятнадцать ты садишься в пригородную электричку и едешь в Москву, чтобы ровно в восемь встать к станку, который за долгие годы ты изучил так же досконально, как и свою жену, ныне покойную. Да, эта поездка и этот станок, как и все прочие элементы твоего рабочего антуража, тебе не доставляют удовольствия. Впрочем, ты и отвращения не испытываешь ко всему этому. И не только потому, что за все это тебе платят деньги – зарплату, без которой пенсионер мгновенно превращается в запоротую деталь. Которая годна только лишь на переплавку… Ну, да, на переплавку в печи крематория.
Тут можно много чего наговорить. И по поводу вынужденности. И по поводу потребности. И по поводу неизбежности. Да, ведь, скажем, управляемая твоей не вполне крепкой уже рукой фреза может перемещаться лишь по вполне конкретным траекториям. Вырваться за отведенные ей пределы она не в состоянии, как бы остервенело ты ни крутил рукоятку управления. Тобой ведь тоже чья-то рука управляет. И она точно так же не в состоянии загнать тебя в шесть пятнадцать утра не в электричку, а в Боинг, вылетающий из Шереметьева в Токио. Воздушные лайнеры летают высоко над головой, и их звук не пробуждает в твоей душе никаких воспоминаний.
Лишь смутные ассоциации на тему коробки скоростей, передающей вращательное движение от ротора электромотора к пожирающей металл фрезе…
А ведь был же период, когда тебя сильно корежило. Корежило, когда обстоятельства загоняли тебя в колею, в которой ты движешься до сих пор. Ты хотел быть ученым. Класса, кажется с седьмого. Ходил в читальный зал, где жадно пожирал не окосневшим сознанием подшивки журнала «Наука и жизнь». Страстно хотел быть физиком. Ядерщиком. Или астрофизиком. Или каким-нибудь еще физиком. И у тебя были к тому предпосылки: был ты мальчиком не толковым, не способным (из этого впоследствии вырастают заурядные пролетарии умственного труда), а одаренным. Именно одаренным. Но отец, когда ты заявил о своем сокровенном желании и рассказал о стремлении попасть в физико-математическую школу, двумя коричневыми от табачного дыма пальцами взял тебя за ухо и отвел в секцию бокса.
Тренер оказался алкоголиком, ну а ты – хлюпиком. И из этого ровно ничего не вышло.
Восьмой класс оказался последним в твоей жизни. С учебой было покончено решительно и бесповоротно, поскольку, по мнению твоего отца, яблоко не должно расти на березе. На березе растут только веники для парной.
Ну, и еще фрезеровщики.
А ведь мог бы. Мог бы. Потому что тот, которого ты считал своим отцом, не отец тебе. И ты должен был стать не веником на березе, а каким-нибудь манго или киви на ветви экзотического дерева. Наверное, тебе будет больно это узнать. Но придется. Придется, потому что, в конце концов, я так хочу. К тому же и облегчение определенное получишь. Ведь ты уже пять лет не ходишь на могилу отца. Ведь так? И при этом испытываешь определенные угрызения. А теперь у тебя появятся моральные основания.
Это было давно. Шестьдесят шесть лет назад. Твоя мать тогда работала уборщицей в ночном клубе, где показывали стриптиз. Тихая незаметная уборщица, которая неслышно, словно мышка, подтирала в сортире лужи. И вот однажды твоей матерью овладел некий молодой человек, который в ту пору производил духовные эксперименты в духе Николая Ставрогина. Не насильно. И не по любви. А за двадцать или около того долларов. Плюс мобильник с полудохлым аккумулятором.
А через девять месяцев на свет появился ты.
Так вот тот самый молодой человек был необычайно одарен от природы. Интеллектуально, естественно, а не духовно. Именно его одаренность ты и унаследовал. И мог бы стать ядерщиком. Или астрофизиком. Или каким-нибудь еще физиком. И уже давно ты был бы профессором. А может быть, и академиком. Да, точно, академиком.
Но киви в тех широтах, где обитали твоя мать и ее муж, не растут. Если ты наступил ногой на иней, значит, близок и крепкий лед. Триста дворов – население твоего города – не накличет беды.
Слыть белой вороной лишь потому, что всеобщей водке предпочитаешь сухое вино, – ты это нес на своих плечах долгие годы. Но всегда знал: ничтожным людям – счастье, тебе – упадок.
Хулы не будет.