Лето 1916 года Цветаева проводит в семье сестры Анастасии – в городе Александрове (ныне Владимирская область). С этого времени (особенно после зимней поездки в Петроград) ее поэтический язык преображается: в стихах появляются сила, широта, мелодика народной песни, частушки, заговóра… Она искренне (пусть и высокопарно, и риторично) славословит А.Блока и А.Ахматову, но все-таки чувствует себя именно «московским поэтом», ибо только в Москве – все дорогое, родное и близкое ей:
У меня в Москве – купола горят,
У меня в Москве – колокола звонят,
И гробницы, в ряд, у меня стоят, -
В них царицы спят и цари.
И не знаешь ты, что зарей в Кремле
Легче дышится – чем на всей земле!
И не знаешь ты, что зарей в Кремле
Я молюсь тебе – до зари…
Стихи к Блоку
7 мая 1916
В великом поэтическом квартете ХХ века, если прибегать к некоему «географическому» измерению, «москвичи» (Б.Пастернак и М.Цветаева) как бы противостоят «петербуржцам» (О.Мандельштаму и А.Ахматовой). Последняя для Цветаевой – и предмет обожания, и объект соперничества – как «старшая сестра», получившая уже всю возможную славу («Анна всея Руси»), но ничего не оставившая из нее «сестре младшей»…
У нее (в отличие от той же А.Ахматовой) нет еще ни всероссийского имени, ни прочного признания в литературных кругах, поэтому она и «самоутверждается славословя». Неслучайно ее книга «Версты» посвящается А.Ахматовой, а название сборника «Лебединый стан» перекликается с ахматовской «Белой птицей». Лишь в начале 1920-х годов эта «проахматовская» зависимость была ею окончательно преодолена.
1917 год, обрушивший всю Россию, ворвался и в личную жизнь Цветаевой, в тот мир, которым она только и хотела жить, подчеркивая свою аполитичность. Но ей приходится сосуществовать с «шумом и гулом улицы»:
…Свершается страшная спевка, -
Обедня еще впереди!
– Свобода! – Гулящая девка
На шалой солдатской груди!..
26 мая 1917
В апреле 1917 года у Цветаевой рождается дочь Ирина – крайне болезненный ребенок, отцовство которого, по слухам, принадлежало отнюдь не С.Эфрону. Ирина умерла в 1920 году – от истощения, в подмосковном приюте.
Очень близка по духу матери старшая дочь Аля (Ариадна) – единственный ее «конфидент».
Муж, ставший в 1917 году офицером, отправился на Дон – к Корнилову, и с этого времени стал для жены героической мечтой и одним из тех мифов, которые она так любила творить…
Затем – неудачная служба в Наркомнаце (под руководительством Сталина), после чего она поклялась больше никогда и нигде не служить. Тяжкая и голодная жизнь в военное лихолетье…
И одновременно 1917-1920-е годы – это невероятный взрыв творчества Цветаевой: более трехсот стихов, поэма-сказка «Царь-девица», шесть романтических пьес.
Определились два главных направления ее поэзии. Первое – книжно-театральная романтика (декорации, маски, плащи), уход от тяжкой современности в галантный XVIII век (пьесы в духе Э.Ростана). Но стихи здесь хороши – в них есть и душа, и блеск жизни:
Век коронованной Интриги,
Век проходимцев, век плаща!
– Век, коронованный Голгофой! –
Писали маленькие книги
Для куртизанок – филозóфы…
1918
Кроме идеализации и мифологизации истории появляются и мотивы романтизации Белого движения – очень личностные для Цветаевой. Здесь много эмоций, риторики, преувеличений, наивности: ведь она по определению не могла быть «политическим» поэтом. Дон для нее – «Вандея», а Белая армия – «Лебединый стан» (название сборника ее стихов того времени). Этот сборник остался неизданным, а тексты из него Цветаева впоследствии не публиковала – скорее всего, из-за их откровенной художественной слабости. Прямолинейная лобовая патетика их отнюдь не украшала. Но и в них порой звучит пронзительная струна жалости:
С Новым Годом, Лебединый стан!
Славные обломки!
С Новым Годом – по чужим местам –
Воины с котомкой!
13 января 1921
Второе направление поэзии Цветаевой – русское, или народное. Фольклор стал структурно несущим элементом ее лирики. Таков цикл стихов-баллад о Стеньке Разине:
Ветры спеть учили – с золотой зарей,
Ночь подходит – каменною горой,
И с своей княжною из жарких стран
Отдыхает бешеный атаман…
22 апреля 1917
Это – новый, звонкий и сильный голос поэта. Цыганские мотивы, народная речь, заговóры, заклинания и причитания – все это переплавилось в ее стихах, чтобы дать России преображенную Цветаеву. Ее «Царь-Девица» (осень 1920 года) по своей эпической мощи очень близка к потрясшей Цветаеву поэме А.Блока «Двенадцать», к поэзии В.Маяковского и В.Хлебникова того времени.
Затем последовали поэмы «Егорушка» (о Егории Храбром), «Переулочки» (по былине), а в 1922 году вызревает план «Мóлодца» – наиболее впечатляющей и художественно совершенной из «русских» поэм Цветаевой.
Бунтарь по природе, она от простой и выразительной лирики 1918 года обращается к драматургии, хотя театр ей внутренне глубоко чужд. Весьма значительно при этом влияние А.Блока («Червонный валет», «Метель», «Фортуна», «Феникс»…).
Но дружба с артистами московских театров для Цветаевой в 1919 году – еще и спасение от одиночества, и новые «романтические увлечения» (которые, впрочем, меняются стремительно…). (5)
Актеру Ю.Завадскому посвящен цикл «Комедьянт» (25 стихотворений), актрисе С.Голлидэй – цикл «Стихи к Сонечке» (11 стихотворений).
Как настоящий поэт Цветаева во всех своих «сердечных делах» откровенна и недальновидна. Но и в этом есть своя красота:
Кто создан из камня, кто создан из глины, -
А я серебрюсь и сверкаю!
Мне дело – измена, мне имя – Марина,
Я – бренная пена морская…
23 мая 1920
К началу 1920-х годов Цветаева полностью сформировалась как зрелый и большой поэт. К ней пришло осознание своей реальной силы и творческой самостоятельности. В ее лирике звучат ноты трагедийности и аскетизма, верности, дружбы и любви. Стихи становятся классичными (циклы «Ученик», «Марина», «Разлука»…).
В самом начале 1921 года всего за несколько дней она создает поэму «На красном коне». Сила ритмики здесь гипнотична. Поэма – некий шифр личной судьбы. В форме исповеди в ней провозглашается отречение от всех земных привязанностей. А в центре – обожествленный образ А.Блока – «Гения поэзии».
А.Ахматова, которой посвящена эта поэма, оказалась в своей «Белой стае» неким «поэтом без Истории». А Цветаева «пришла к Истории», и «ее голос развился очень быстро». (6) В речи ее торжественно звучат архаизмы, порой она создает их сама. В прочем голоса критиков порой очень суровы: «Безвкусица и историческая фальш стихов Марины Цветаевой о России – лженародных и лжемосковских – неизмеримо ниже стихов Адалис…» – писал О.Мандельштам в 1922 году. Для него большинство московских поэтесс ушиблены метафорой.
Весьма значителен разрыв между цветаевскими сочинениями 1917-1920 годов и книгой стихов последующих двух лет «Ремесло» (1921-1922). В последней усиливается влияние фольклорной стихии на просодические ритмы и лексику, возникает более сложная поэтика, безглагольность фраз, и все это – при полном отсутствии лирической героини.
К тому времени Цветаева уже получила широкую известность, обрела признание и в России, и на Западе – среди русской эмиграции. Но московские и берлинские издательства в 1921-1922 годах публикуют только ее «старые» стихи (1916-1920 годов): «Версты» (М., 1921. – 56 с. – 1.000 экз.), «Версты. Вып.1» (М.:ГИЗ, 1922. – 122 с.), «Разлука» (М.-Берлин, 1922. – 38 с.), «Стихи к Блоку» (Берлин, 1922. – 47 с.), «Царь-Девица. Поэма-сказка» (М.: ГИЗ, 1922. – 159 с. – 2.000 экз.)…
Именно сборник «Версты» (1921) потряс Б.Пастернака, который вспоминал впоследствии (выражая при этом, заметим, далеко не бесспорную точку зрения):
«…Ранняя Цветаева была тем самым, чем хотели быть и не были все остальные символисты вместе взятые. Там, где их словесность бессильно барахталась в мире надуманных схем и безжизненных архаизмов, Цветаева легко носилась над трудностями истинного творчества… Меня сразу покорило лирическое могущество цветаевской формы, кровью пережитой, а не слабогрудой, круто сжатой и сгущенной…».
Однако все эти дифирамбы относились к пройденному уже поэтом этапу. А вот новый ее сборник – «Ремесло» (Берлин, 1923. – 166 с.) – как раз встретил весьма холодный прием со стороны критики, посчитавшей его «слишком сложным»…
В июле 1921 года Цветаева узнала, что муж ее жив и с остатками Белой армии эвакуировался в Турцию. Она посвящает С.Эфрону стихи, идеализирует его, рвется к нему. Новая власть для нее к этому времени – уже абсолютное зло. И в мае 1922 года ей удается (вместе с дочерью Алей) выехать из России. Прощальные ее стихи – о любимой Москве. Но провожал ее на московском вокзале лишь один человек, а встречал в Берлине только Илья Эренбург…
Что сулила новая жизнь этой тридцатилетней, немало испытавшей женщине? Среднего роста, худощавая, стриженая «под мальчика», зеленоглазая и близорукая – она вовсе не была изысканной красавицей.
Роман Гуль, известный мемуарист, встречавший ее в 1922 году в Берлине, а затем общавшийся с нею и в Париже, вспоминал впоследствии:
«Цветаева – хорошего (для женщины) роста, худое, темное лицо, нос с горбинкой, прямые волосы, подстриженная челка. Глаза ничем не примечательные. Взгляд быстрый и умный. Руки без всякой женской нежности, рука была скорее мужская, видно сразу – не белоручка. Марина Ивановна сама говорила о себе, что умеет только писать стихи и готовить обед (плохой). Вот от этих «плохих» обедов и тяжелой московской жизни руки и были не холеные, а рабочие. Платье на ней было какое-то очень дешевое, без всякой «элегантности». Как женщина Цветаева не была привлекательна. В ней было что-то мужественное. Ходила широким шагом, на ногах – полумужские ботинки. /…/
Говорить с ней было интересно обо всем: о жизни, о литературе, о пустяках. В ней чувствовался и настоящий, и большой, и талантливый, и глубоко чувствующий человек. Да и говорила она как-то интересно-странно, словно какой-то стихотворной прозой что ли, каким-то «белым стихом». /…/
Думаю, что в Марине было что-то для нее самой природно-тяжелое. В ней не было настоящей женщины. В ней было что-то андрогинное и так как внешность ее была непривлекательна, то создавались взрывы неудовлетворенности чувств, драмы, трагедии». (7)
В Берлине, тогдашней «Мекке» русской эмиграции, Цветаева за два с половиной месяца завела множество литературных знакомств и дружеских связей. Особой теплотой отличались ее встречи с А.Белым…
С августа 1923 года и на протяжении трех последующих лет Цветаева с мужем живут в Праге – в дешевых ее предместьях. Студент С.Эфрон получает стипендию от чешского правительства – и только: заработать на жизнь для семьи он не умел (и не сумеет) никогда. Отсюда – постоянно полунищее и полуголодное существование.
Но Цветаева не устает творить. В Чехии созданы знаменитые «Поэма Горы» и «Поэма Конца», посвященные литератору Константину Родзевичу, новому и большому «сердечному увлечению» и предполагаемому отцу ее сына – Георгия…
Великолепна переписка с Б.Пастернаком, начавшаяся с 1922 года и слившаяся с адресованными ему же стихами. Письма для Цветаевой – вообще важнейший литературно-прозаический жанр, которым она владела мастерски. Ее эссе «Световой ливень» – блестяще субъективно, оно больше говорит об авторе, нежели о герое – том же Б.Пастернаке. Причем это совершенно иного рода «панегирик», чем цветаевское ревнивое славословие своей «старшей сестры» и негласной соперницы А.Ахматовой. В последнем случае мы иногда улавливаем несколько наигранный, стилизованный «под фольклор» плач:
Кем полосынька твоя
Нынче выжнется?
Чернокосынька моя,
Чернокнижница?
Дни полночные твои,
Век твой таборный…
Все работнички твои
Разом забраны…
Декабрь 1921
Б.Пастернак же для Цветаевой, по ее собственному признанию, – «единственный современник, для которого мне не хватило грудной клетки». Она одержима этим своим собеседником, мечтает так же, как он, «победить быт». Б.Пастернак для нее – «явление природы», она даже сомневается в его человеческой сущности…
В 1926 году с подачи Б.Пастернака начинается переписка с Р.М. Рильке: так возник «великий эпистолярный роман» трех поэтов, запечатленный в цветаевских «Письмах лета 1926 года». К несчастью, в конце этого года Рильке умер, но навсегда остался в душе Цветаевой «горний воздух» высот общения с этим великим лириком. Последующие ее сочинения: поэма «Попытка комнаты» (пожалуй, одна из самых откровенных ее неудач), «Поэма лестницы» – связаны именно с воспоминаниями об этом «эпистолярном лете»…
Постепенно малые жанры лирики сменяются в творчестве Цветаевой более «широкоформатными». И все чаще ее стихи и письма переполняют жалобы на усталость от тяжкого быта, на «неумение жить на этом свете». Начинаются и взрывы тоски по Родине:
Что же мне делать, певцу и первенцу,
В мире, где наичернейший – сер!
Где вдохновенье хранят, как в термосе!
С этой безмерностью
В мире мер?!
22 апреля 1923
1 февраля 1925 года у Цветаевой родился сын – Георгий (по-домашнему – «Мур»), а через месяц она приступает к лирико-сатирической поэме «Крысолов», законченной уже в Париже.
Сюда ее семья переезжает 6 ноября 1925 года и поселяется в непрестижном районе на городской окраине: знакомые выделили одну из трех комнат в квартире. И вновь – беспросветная нужда: только она могла вынудить эту гордую женщину в одном из писем своей чешской подруге А.Тресковой унизиться до просьбы прислать ей в Париж «приличное платье» – на один «чудом полученный концерт», ибо ей «не в чем выступать». (8)