– Машка, Машка, ты чего? – кто-то тряс меня за плечо. Я открыла глаза и попыталась сфокусировать взгляд. Так, кажется, Гошка. Гошка? Где я? Потолок над головой совершенно незнакомый, чужой потолок. И трещина в побелке тоже чужая, как и люстра. Ах, вот почему свет так глаза режет.
– Машка, ты что, задремала?
Похоже на то. Задремала, сама не знаю как, зато снова видела сон. И камень видела, злое красное сердечко.
– Ты нас напугала, Машка. Как заорешь: «Нет! Не надо! Не трогайте ее!» Еще звала кого-то. Имя не наше. Кали. Я ее знаю? – Пока Гошик засыпал вопросами, я попыталась восстановить последовательность событий.
В семь, как и договаривались, я приехала к Пыляеву и уткнулась носом в запертую дверь. Записка – слава богу, они хоть до этого додумались – информировала, где лежат ключи, а еще меня очень просили подождать, что я и сделала. Только в процессе ожидания, кажется, задремала. Ну, правильно, я ж сегодня вскочила ни свет ни заря.
Из-за сна, между прочим.
– Кто такая Кали? – повторил вопрос Гошик. Узнаю муженька, который на дух не переносит незапланированных контактов и подруг, ему незнакомых.
– Индийская богиня, – вместо меня ответил Дамиан. – Кстати, вредная тетка, отвечает за всякие пакости вроде войн, болезней, землетрясений, наводнений и так далее, по списку. Умилостивить сию госпожу может лишь человеческая жертва. Ясно?
– Ясно, – кивнул Гошик и поморщился, не любит он, когда кто-то своей образованностью хвалится. – Богиня, значит.
– Ратнарадж. – Незнакомое слово само вырвалось на свободу.
– Что?
Пришлось объяснять.
– Большой красный камень, кажется, рубин. Я не очень в этом понимаю. Ратнарадж. – Почему-то я смотрела на Хромого Дьявола, а он на меня, такое чувство, будто тебя рентгеном просвечивают, аж руки задрожали.
– Рубин, – подтвердил Пыляев и наконец отвел взгляд. – Откуда ты знаешь? Читала?
– Во сне видела.
– Бабские глупости, – раздраженно заметил Гошик. – Давайте лучше делом займемся, а то и в самом деле спать хочется.
– Кофе попей, – предложил Пыляев. Гошка недовольно скривился.
– А я бы попила, в голове такой туман…
– Конечно, туман. Мы бегаем, суетимся, а она дрыхнет без задних ног. Демка, сделай ей кофе, а то я Машку знаю, пока своего не добьется, разговаривать с ней бесполезно. А мне пожевать чего-нибудь, хорошо? – Вот это активность. Я уже и отвыкнуть успела от этого командного тона, судя по выражению лица, Хромой Дьявол тоже.
Команды командами, но спустя пять минут мы сидели на кухне, пили кофе и бывший вводил меня в курс дела. Следует заметить, получалось у него неплохо, в меру эмоционально, в меру толково. Ну да, не в первый же раз излагает.
Насколько я поняла, события происходили примерно так: Гошик и Лапочка поссорились. Из-за меня. Лапочка жаждала избавиться от бывшей супруги, которая имела наглость каждый божий день маячить перед глазами, и требовала моего немедленного увольнения. Гошка, ясное дело, протестовал. В общем, слово за слово, и обычная ссора переросла в скандал с криком, битьем посуды и взаимными обвинениями. Бедная Элла еще не поняла – моего бывшего с его гипертрофированным самолюбием нельзя ни в чем обвинять. Он моментально вспомнил, что я за все годы брака никогда так с ним не поступала, для Лапочки же сие заявление послужило последней каплей, и она выгнала несчастного Гошика на улицу.
Вот это женщина! Восхищаюсь! Выгнать человека из собственной квартиры! И какого человека! Гошку, которого не удавалось переспорить даже Пыляеву, что уж говорить обо мне.
– Ну а дальше?
– Я поехал к тебе и сидел у тебя до двенадцати, – спокойно заявил Баюн. И у меня кофе поперек горла встал.
– Это не так!
– Так.
– Это же неправда!
– Ну, Маша, ну что ты в самом-то деле. Сложно сказать, что я у тебя был? Да?
– Пигалица, – Пыляев решил поддержать друга, – дело серьезное. Алиби у него нет, и, если ты не поможешь, его посадят. Ты этого хочешь?
– Я? Нет. Не хочу. Только поздно вы, мальчики, спохватились.
– В смысле, поздно?
– А без смысла. Сегодня в офис приходили. Из милиции. Капитан, высокий такой, худой, фамилию не запомнила. Он всех опрашивал, ну и меня в том числе.
– Дай догадаюсь. Ты ему сказала, что я к тебе не заезжал?! Ты была одна и понятия не имеешь, где я шлялся! Так?!
Я судорожно кивнула, но Гошику хватило и этого.
– Ты что, Машка, с ума сошла?!
– Гоша, я же…
– Ты специально! Решила отомстить, да?!
– Гоша, я же не знала, что ты сказал, будто был у меня…
– А подумать, чуть-чуть подумать, когда мент вопрос задал, нельзя было? Мозгов не хватило? Совсем дурой стала?
– Гера, прекрати. Она в самом деле не знала. Я, кстати, тоже. Если ты хотел… – Пыляев замолчал, подбирая слова. – Мог бы мне сказать или Машке. Например, по телефону. Сам виноват, и нечего с больной головы на здоровую перекладывать.
Гошик надулся:
– И что мне теперь делать?
– Правду сказать.
– А алиби?
– Придумаем что-нибудь. Только ты, если уж врать начинаешь, предупреждай заранее, во избежание глупых ситуаций. Но не думаю, что тебя кто-нибудь тронет.
– Это еще почему?
– По кочану. Тут, если я хоть что-то понимаю, все гораздо сложнее, чем кажется. На сегодняшний день имеем четыре жертвы…
– Сколько? – Я, когда услышала, едва со стула не свалилась. Четыре? Жертвы? Откуда столько? Или это шутка? Но с убийствами не шутят. Да и Хромой Дьявол существо более чем серьезное.
– Четыре, – повторил Пыляев. – Вместе с Эллой. Короче, я рассказываю, вы запоминаете. Вопросы – потом.
Он вытащил потрепанный блокнот и приступил к повествованию, время от времени сверяясь с записями.
– Номер один – Василевская Анфиса Игоревна, семнадцати лет от роду. Официально значилась как начинающая актриса, по слухам, не брезговала проституцией. Хотя в тех кругах секс с нужным человеком ничем таким не считается. В последний месяц перед убийством находилась на содержании некоего господина Неяхова, более известного как Васька Бронепоезд. Одиннадцатого января две тысячи шестого года найдена мертвой в собственной квартире. Причина смерти – удушение, кто-то очень крепко затянул на шее девочки модный галстук ее сожителя.
– Откуда такие подробности? – поинтересовался Гошик.
– От верблюда. Номер два – Синявская Ольга Николаевна. Художница, правда, не слишком известная. На хлеб зарабатывала оформлением книжных обложек, ну и реклама тоже. Двадцать два года. Девица самостоятельная, энергичная и весьма недоверчивая, о чем свидетельствует металлическая дверь и решетки на окнах. Правда, эти предосторожности ее не спасли. Второго февраля соседи, обеспокоенные неприятным запахом, вызвали милицию. Короче, нашу героиню отравили числа этак тридцатого. Января. В квартире тепло, тело начало разлагаться, отсюда запах, дело можно было бы списать на самоубийство, если бы не одна деталь. Но к ней вернемся чуть-чуть позже. Номер три. Красилина Инга Вадимовна. Двадцать три года. Фотомодель, опять же не самая популярная. Около двух недель назад убита выстрелом в голову на пороге собственной квартиры. Оружие найдено рядом с телом. Пистолет чистый, отпечатков нет. Ну и четвертая – наша Элла.
Мне не слишком понравилось выражение «наша Элла». Не наша. Не моя, точно. Их Элла. Гошикова. Но о мертвых либо хорошо, либо ничего.
– Ничего не понимаю, – произнес Гошик. – Эллу не душили, не травили. В нее не стреляли! С чего ты решил, будто…
– Будто убийства – дело рук одного человека? Детали, Гера, детали. Расскажи-ка еще раз, как ты ее нашел.
– Зачем?
– Надо.
– Мне трудно вспоминать…
– Придется. – Гошик возмущенно запыхтел, но Пыляев отступать не собирался. Ну а мне в этой ситуации остается сидеть да молчать в тряпочку.
– Пришел. Дверь открыта. А на полу в прихожей – она. Все.
– Гош, я понимаю, тебе тяжело и неприятно, но, пожалуйста, припомни детали. Мелочи. Как можно больше.
– Я не помню! Чего ты мне в душу лезешь, а?! Без тебя сегодня хватило любопытных! – От злости у Гошки побелел кончик носа, а на щеках проступили красные пятна – последняя стадия. Вот сейчас он как швырнет чашку о стену, пошлет Дамиана вместе с его деталями по одному известному адресу и домой поедет, хлопнув напоследок дверью. После подобных ссор – к счастью, случались они крайне редко – мне долго и нудно приходилось выпрашивать прощение, угождать, подлизываться, превращаться на неопределенный срок в идеальную супругу, которая готовит, стирает, убирает и не задает лишних вопросов. Но сегодня Георгий повел себя иначе. Успокоился. Сам. Сел на стул и, сгорбившись, точно на плечи его легла непомерная тяжесть небесного свода, вместе со всеми спутниками, станциями и звездами, начал вспоминать.
– Дверь была открыта, не совсем, а так, чуть-чуть.
– Когда ты уходил, Элла закрыла дверь?
– Не помню. Я хлопнул и ушел. Она кричала что-то вслед… Я, когда вернулся, еще больше разозлился. Думал, она тоже ушла куда-нибудь, а квартиру назло мне открытой оставила. Сам знаешь, я воров боюсь.
Истинная правда. Уходя из дому, Гошик закрывал квартиру на три замка, точно у него там сокровища российской короны хранились. Я иногда подшучивала над этой его привычкой, но Баюн каждый раз серьезно отвечал, что его отец, дед и прадед не для того добро наживали, чтобы воры поживились. Представляю, как он разозлился, увидев открытую дверь.
– Дальше. – Пыляев увлеченно рисовал в записной книжке, и создавалось впечатление, что Гошиковы излияния ему совершенно не интересны. – Ты подходишь к двери. Открываешь. Первая мысль?
– Ограбили. Я Эллу сначала не увидел.
– Почему?
– Темно было. Я еще выключателем щелкнул, а свет не загорался.
– Что ты сделал?
– Пошел в комнату. Там свет. Я споткнулся! Демка, я ж об нее споткнулся! Ты это понимаешь?! Упал, а там что-то мягкое и мокрое. Липкое. Решил, что ковер хотели вынести, но не смогли. А это не ковер. Это она была! Элла. Эля. Моя девочка… Я на нее упал и не понял…
– Спокойно, – скомандовал Пыляев, – Машка, там, в холодильнике, водка должна быть. Налей ему.
Я молча выполнила указание, бедный Гошик, он ведь не то что вида крови – запаха лекарств не переносит. Даже когда я в больнице лежала, он, хоть и навещал каждый день, стремился уехать побыстрее. И к Димке когда ездили, Гошка в машине меня дожидался, не мог себя заставить внутрь зайти. К чему мне больница вспомнилась? Тут же ничего общего.
Я достала водку, порезала хлеб, колбаску, огурчики. Достала стопки. Четыре. Нужно помянуть Лапочку, сейчас, когда душа еще здесь, на земле. Я слышала, будто душа три дня после смерти бродит среди живых, слушает разговоры. Чушь, конечно, но, с другой стороны…
Хромой Дьявол молча разлил водку по рюмкам. Так же молча мы выпили. Огненная вода обожгла горло и небольшой бомбой разорвалась в желудке. Только сейчас я вспомнила, что ела в последний раз очень, очень давно. А Гошка перестал дрожать, и Димка налил ему еще. Зачем? Гошке много нельзя, пьянеет он моментально, а на следующий день страдает: и голова болит, и желудок…
Стоп. О чем это я? Какая голова, какой желудок? Эллочку убили. Надеюсь, у Дамиана хватит такта не продолжать неприятный разговор.
Зря я так считала. После третьей рюмки он продолжил допрос.
– Ты упал. Что было дальше?
– Поднялся. Не сразу. Поскользнулся и упал еще раз. Ударился локтем. Больно. Синяк будет… – Захмелевший Гошик попытался закатать рукав, чтобы продемонстрировать травму, но узкие рукава свитера свели усилия на нет. Гошка вздохнул, взял бутылку и налил себе еще. – Я дверь открыл, входную. Там свет горел, тогда я и увидел, что это не ковер. Представляешь, я ж ее за ковер принял… – Похоже, эта мысль не давала ему покоя.
– Как она лежала?
– На спине. И ноги раскинуты. Как у шлюхи. Некрасиво. Эля у меня красивая… Правда, Машка?
– Красивая, – я поспешила согласиться.
– Я испугался и закричал. Дальше милиция приехала…
– Ты вызвал?
– Нет. Соседи, наверное. Я только кричал. А они меня забрали, сказали, будто это я Элю зарезал. Как я мог, Демка?! Вот скажи мне, разве я не любил мою девочку?!
– Любил.
– Я ведь для нее ничего не жалел! Все делал. Все-все! Даже… – Гошик посмотрел на меня, пьяненько подмигнул и, приложив палец к губам, прошептал: – Ну ты знаешь. Только тс-с-с-с… Она не должна знать!
– А цветы ты ей дарил? – Хромой Дьявол отобрал у Георгия бутылку. Тот пытался оказать сопротивление, но Пыляев был трезвее и сильнее, поэтому с водкой Гошику пришлось расстаться.
– Кому?
– Элле.
– Дарил. Я для нее ничего не жалел. Ни цветов, ни…
Дамиан не позволил развить тему, и я была несказанно благодарна ему за это. Все-таки не слишком приятно слушать, как твой любимый человек рассказывает о другой.
– Какие цветы она любила?
– А то ты не знаешь! – удивился Гошка. – Розы. Красивые белые розы, и пахли чтобы. У нее хороший вкус. Она у меня вообще умница. Красавица и умница. А Машка дура. Толстая корова и дура!
– Перестань! – Спасибо тебе, Димка, за поддержку, но заткнуть пьяного Баюна не способна даже его мамочка, которую он, будучи трезвым, слушается беспрекословно.
– Дура, дура, дура! Скажи, почему эта дурища жива, а моя Эля, мое солнышко, мертвая. А?! – Истерика набирала обороты. – Я догадался! Я все понял! Это она! Она Элю убила! С…ка! Б…дь! – Гошка попытался встать.
– Сидеть! – рявкнул Пыляев. – Маша… Посиди пока в комнате, чтобы он тебя не видел, хорошо?
Конечно, хорошо. А что я еще могла? Меня и на сказать-то не хватило, так, головой мотнула и выскользнула с кухни. Обидно. Ей-богу, обидно. Умом понимаю, что на самом деле Георгий так не думает, что виновата водка и пережитое волнение, обвинения смехотворны, завтра ему будет стыдно, но больно мне уже сегодня. Сейчас. Горячий шар где-то в области сердца, словно внутри поселился маленький злой ежик. Он ворочается, растопыривает иглы, которые колют, царапают, того и гляди раздерут на клочки доверчивое сердце.
А здесь даже Степки не было. Он всегда меня утешал: подойдет, положит голову на колени и смотрит в глаза, точно спрашивает: «И долго ты, Пигалица, жалеть себя, любимую, будешь? Пойдем-ка лучше погуляем. Солнышко за окном. А кошки совсем обнаглели, погонять бы надо…» Мы шли гулять, и обида исчезала сама собой.
Я заткнула уши, чтобы не слышать невнятного бормотания за стеной. Не сегодня. Сейчас мне неприятен даже звук его голоса. Стоило бы бросить все и вызвать такси, но… Но я сидела, я всегда была очень послушным ребенком.
Раскатистый храп проник даже сквозь ладони, значит, Баюн отрубился. Нормальное явление, я же говорила – пить он не умеет, зато умеет языком чесать и отрубаться прямо за столом.
– Маш, ты здесь? – Ну, этот-то хоть трезвый.
– А где мне еще быть?! – огрызнулась я.
– Машуня, ты не обижайся на него, ладно? – Пыляев присел рядом и обнял меня. – Он же пьяный. И пережил за сегодняшний день столько, что и врагу не пожелаешь. Не сердись. Хочешь, на меня обижайся, я ведь его напоил. Виноват.
Я кивала в такт словам, а сердитый ежик гневно зафыркал, он не собирался поддаваться на уговоры. Интересно, как это я раньше не замечала, что всякий раз, когда Гошик делал гадость, извинялся за него Дамиан. И моя злость выплескивалась на него, а не на любимого супруга.
– Опять ты за него?
– Он мой друг.
– Это так важно? – Я никогда не могла понять, что связывает этих двух мужчин. Гошик открытый, доверчивый, обидчивый, точно дитя, а Хромой Дьявол жесткий и холодный. Мой бывший существо болезненное, малейшее дуновение ветерка укладывает его в постель, а Дамиан и шторм выдержит, не поморщившись. Баюн способен неделями страдать из-за пустяка, вроде хамоватой продавщицы из соседнего супермаркета, а язвительный Пыляев в выборе слов не стеснялся. Хотя, надо сказать, Гошку он щадил. Но все равно слишком уж они разные.
– Очень. Иначе… – Он тяжело вздохнул и замолчал.
– Что иначе?
– Ничего, Пигалица, совершенно ничего.
– Нет, ты собирался сказать… Что за тайны мадридского двора?
Хромой Дьявол отстранился, а мне вдруг стало стыдно. Сижу, обнимаюсь тут с посторонним мужчиной. Ладно бы совсем посторонний был, а то… Если Гошка проснется, он этого не переживет. Димка правильно все понял и пересел в кресло.
– Я, пожалуй, домой…
– Успеешь, – отмахнулся Пыляев. – Мы еще не закончили. Ты, Пигалица, можешь думать, как тебе заблагорассудится, но мне нужно было его расспросить, понимаешь? И не смотри ты так на меня. Я не садист и не извращенец, которому нравится друга мучить. Все четыре убийства связаны со «Скалли».
– Что? – А вот в это я наотрез отказываюсь верить. Наша фирма по определению не может быть замешана в подобном кошмаре!
– То, – передразнил Дамиан. – Давай, вспоминай, ты же у нас умница! Василевская Анфиса. Такая агрессивная блондинка а-ля Марлен Дитрих. Она еще сигареты с мундштуком курила…
– И родинка над губой? Девочка ее то запудривала, то, наоборот, дорисовывала?
– Точно.
Я вспомнила. Ну как я вообще могла забыть Анфиску! Искусственно-хриплый голос, выработанный для полноты образа немецкий акцент, силиконовые губы. Она считала себя звездой, хотя не тянула даже на звездочку. Мы что-то рекламировали, не помню уже, что именно, и возникла идея использовать образ Марлен. Так мы с Анфиской познакомились, а после закрытия проекта расстались с легкой душой. Уж больно скандальная оказалась.
– Дальше. Оленька Синявская. Брюнетка. Маскировалась не то под японку, не то под китаянку.
– Можешь не напоминать. – Эту я вспомнила и без подсказки. Оленька. Лал́а. Конечно, Лала более подходящее имя для художницы, чем какая-то Ольга. Мы иногда сотрудничали, художником она была замечательным, с лету улавливала, что от нее хотят. Значит, нет больше Олечки, с ее вызывающе красными кимоно, увлеченностью загадочным китайским учением фэн-шуй и премерзкой малюсенькой шавкой, которую она повсюду таскала за собой.
– Ингу я тоже помню. Мы ее часто фотографировали.
Бамбр. Точно, о смерти Инги мне сказал Бамбр в тот день, когда я опоздала на работу, а мое место занял Херувим. Я была слишком занята собственными проблемами, чтобы обращать внимание на смерть какой-то Инги, тогда я даже не вспомнила, кто это такая.
Рыженькая. У нее были чудесные рыжие кудряшки и веснушки на носу, не уродливые оранжевые пятна, а симпатичные «поцелуйчики солнца». Ингу и клиенты любили, и фотографы – умная и без претензий, как говорят, так и делает.
– Теперь понимаешь?
– Совпадение.
– Опасное совпадение.
– Глупое. Не одни же мы с ними работали! «Спектрум», «Дизайн-Студия», «Аврора»…
– «Муза», «Селентия», «Новый век», – продолжил Пыляев. – Короче, все наши конкуренты. Или почти все. Согласен, девочки могли работать в каждой из этих фирм и, скорее всего, работали. Но не все в одном месте.
Я готова была согласиться с ним до некоторой степени. Да, отыскать еще одну фирму, в которой пересеклись бы все четыре дамы, почти нереально. Хорошо, если девушки работали официально, то есть с контрактом и отметкой в бухгалтерии о получении денег, но, как подсказывал мой опыт, большинство «левых» сотрудников нигде не значились. Но Элла-то у конкурентов не подрабатывала… Хотя с чего Димка вообще решил, что их убил один и тот же человек?
– Все дело в цветах, – пояснил он. – Все четыре жертвы получали цветы. Кто за неделю до убийства, кто за месяц. Каждый раз букеты приходили из разных магазинов, благо этого добра сейчас навалом.
– Бред.
– Хотелось бы… Не я, Мышь, такой умный. Менты у нас… Умные. Они все эти четыре дела в одно связали и «Скалли» в центр поставили. Значит, ни тебе, ни мне, ни Гере жизни не будет, пока этого психа не повяжут.
– Хорошо, что там с цветами? – Неожиданно я поймала себя на мысли, что засыпаю. Глаза сами закрываются, еще чуть-чуть – и отрублюсь прямо здесь, на диване. Вот Пыляев говорит, а я думаю о том, как бы поудобнее устроиться. Ножки вытянуть, пледиком накрыться… Какие цветы…
– Маш, ты меня слышишь?
– Слышу.
– Черта с два ты слышишь, – пробормотал Дамиан. – Кровать там…
– Я домой!
– Не доедешь же.
– Доеду! – Ни за что, никогда, ни при каких обстоятельствах я не буду ночевать у него.
– Как скажешь, – неожиданно согласился он, – я провожу. Не спорь, хоть сегодня не спорь.
Пускай провожает, мне уже все равно, только бы до кровати добраться. Странно как-то, было время, когда я по три-четыре часа спала, и ничего, работала, улыбалась, счастлива была, как кролик, получивший в наследство грузовик с морковкой. А тут всего-то часа два недоспала – и с ног валюсь. Даже стыдно, хотя чего мне стыдиться, устала, со всеми бывает.
А Хромой Дьявол действительно проводил меня до самой двери. Какой-то он сегодня пришибленный, за Гошика, видать, переживает.
Заснула я моментально.
И снова горы. Ночью здесь красиво, почти так же красиво, как в пустыне. Иссиня-черное небо с желтой луной, звезды крупные и так близко, что, кажется, подними руку – и непременно дотянешься. Индус звезды уважал.
Вон та, яркая, белым светом озаренная, подобная адамасу, называется Дретореастре – звезда лучезарного юга.
Темное, почти неразличимое пятно на западе – Вируба, жемчужина запада.
Царица востока – розовая Пакшти.
И желтый бриллиант севера – Уайсревона.
—Там, – любил повторять Танг, – веселятся праведники со всех четырех сторон света. Те, кто жил, соблюдая заповеди Тримурти, и не делал никому зла…
Али не спорил, в звезды он не верил, так же как и в праведников, зато верил в удачу. И, как оказалось, не зря, нужно лишь разобраться с туземцем, и он свободен…
– Это не простой камень, – Танг вглядывался в пламя. Воняло дымом и мокрой овечьей шерстью, но Али больше не раздражали запахи. Скоро, совсем скоро он покинет эти чертовы горы, и будет пустыня, горячий воздух, песок, летящий в лицо, добрый конь под седлом и грозный клич Льва, вселяющий ужас в сердца караванщиков… Ради светлого будущего Али готов был слушать россказни напарника всю ночь напролет. Сегодня можно проявить милосердие, пускай заснет спокойно, все-таки два года вместе…
– Имя его – Кали. Сей ратнарадж был добыт грозным властителем славного города Лахора. Когда молодой Субрумэни решил, что настала пора продолжить славный род и подарить народу наследника, он разослал гонцов во все уголки благословенной Индии, чтобы выбрали они ту, которая достойна назваться невестой раджи… – Танг замолчал, подыскивая слова. – Сотни и тысячи девушек из хороших семей, прекрасных и нежных, готовы были отдать свое сердце Субрумэни, но взгляд раджи остановился лишь на одной. Редкостная жемчужина, истинное сокровище Кашмира, звезды и те тускнели рядом с нею, а ревнивая луна худела от зависти, глядя с небес на принцессу Серасвати. Разве мог смертный устоять перед подобной красотой?
Али зевнул. Нет, бесспорно, пастух – неплохой рассказчик, но пускай женщины слушают сказки о неземной любви, мужчинам же следует говорить о подвигах, войнах и поверженных врагах. О том, как сладко поет сталь, звенит воздух, пронзенный тысячами стрел, и кровь алым дождем льется на измученный вечной жаждой песок. Вот деяния, достойные истинного воина. А любовь… Кто ее видел?
– Раджа Кашмира, вероломный старик, имя которого да будет проклято в веках, сделал вид, будто согласен отдать дочь в жены Субрумэни, но разве простые радости доступны черному сердцу? И, едва первый луч солнца пронзил ночную тьму, приказал раджа Кашмира схватить гостей, дабы принести их в жертву Кали, свирепейшей из богинь. Кровью чужой жаждал он откупиться от вестницы смерти, жизнью чужой продлить собственное существование. Но прекрасная Серасвати, чья душа столь же чиста, как первый цветок лотоса, как воды священного Ганга, как аромат жасмина, как…
—Я понял, – прервал рассказ Али.
—Принцесса, сердце которой разрывалось от горя, ибо знала она о коварном плане своего отца, предупредила суженого. Гнев и боль разожгли огонь в крови Субрумэни, кликнул он своих воинов и нанес удар, упреждая предательство…
—Молодец.
– Кштариа Субрумэни сражались, не щадя жизни своей. И, трусливым шакалам подобны, бежали кашмирцы из города… А коварного старика молодой раджа приказал принести в жертву Кали: негоже оскорблять богиню, ждущую обещанного. И было ему видение. Явилась Кали-свирепая, Кали-воительница, Кали-тысячерукая. Собственными очами увидел Субрумэни адский огонь, горящий в глазах ее, и губы, вымазанные человеческой кровью, благодарили за жертву. Покровительство обещала богиня и в знак того подарила дерзкому воину свой глаз, обернувшийся в руках человека камнем невиданной красоты. Победителем вернулся в родной город раджа. Две драгоценности добыл он в бою – жену, прекраснейшую из смертных женщин, и Глаз Кали, прекраснейший из камней…
– Вот оно как. – Глупая история, бабские сказки. Принцесса, богиня, глаз… Чушь. Камень, обыкновенный камень. Хотя нет, не обыкновенный. Живое пламя, по странной прихоти Аллаха застывшее навек, или сердце. Да, именно, никакой это не глаз, это сердце героя, храбреца, в одиночку одолевшего тысячи врагов, и за подвиг Аллах подарил яростному сердцу вечную жизнь в камне.
—Мы должны вернуть камень в храм.
—Какой еще храм? – возмутился разбойник.
—Недалеко отсюда есть храм Кали.
—Еще чего. Мы нашли его. Нашли, понимаешь? Не украли. И теперь отдавать.
—Богиня требует. Ее гнев падет на тебя. На нас обоих. Девушка умерла.
– И что? Подумаешь, упала. Бывает, если человек не знаком с горами. Мы ж ее похоронили, как ты хотел. – Вообще-то индус настаивал, чтобы тело сожгли, согласно обычаю, но откуда в горах столько дров. Да и возиться не хотелось, поэтому Али предложил завалить тело камнями и работал, надо сказать, как проклятый. Танг же, вместо того чтобы помочь, бормотал молитвы. Эх, сразу следовало бы убрать пастуха, но нет, пожалел. Как-никак два года вместе, и вот что получилось – проклятый туземец желает отобрать сокровище, по праву принадлежащее Али.
Рубин избрал его.
Рубин манил его.
Рубин обещал богатство и славу.
Славу и богатство.
Нужно лишь устранить досадную помеху в лице Танг-Карна. Али и сам не понял, как нож, старый нож с ручкой из зуба морского змея и широким лезвием, оказался у него в руке. Просто индус вдруг согнулся пополам, захрипел и упал на землю.