Почти́ ря́дом с Раско́льниковым на друго́м сто́лике сиде́л студе́нт, кото́рого он совсе́м не знал и не по́мнил, и молодо́й офице́р. Они́ сыгра́ли на билья́рде и ста́ли пить чай. Вдруг он услы́шал, что студе́нт говори́т офице́ру про Алёну Ива́новну и сообща́ет ему́ её а́дрес. Э́то уже́ одно́ показа́лось Раско́льникову ка́к-то стра́нным: он сейча́с отту́да, а тут как раз про неё же.
– Сла́вная она́, – говори́л он, – у ней всегда́ мо́жно де́нег доста́ть. Бога́та, мо́жет сра́зу пять ты́сяч вы́дать, а и рублёвым закла́дом не бре́згает.[33] То́лько сте́рва[34] ужа́сная…
И он стал расска́зывать, кака́я она́ зла́я, капри́зная, проце́нтов по пяти́ и да́же по семи́ берёт в ме́сяц и т. д. Студе́нт сообщи́л, кро́ме того́, что у стару́хи есть сестра́, Лизаве́та, кото́рую она́ бьёт помину́тно и де́ржит как ма́ленького ребёнка.
Они́ ста́ли говори́ть о Лизаве́те. Лизаве́та была́ мла́дшая, сво́дная (от ра́зных матере́й) сестра́ стару́хи, и бы́ло ей уже́ три́дцать пять лет. Она́ рабо́тала на сестру́ день и ночь, была́ в до́ме вме́сто куха́рки и пра́чки и, кро́ме того́, ши́ла на прода́жу, да́же полы́ мыть нанима́лась, и всё сестре́ отдава́ла. Никако́го зака́зу и никако́й рабо́ты не сме́ла взять на себя́ без позволе́ния стару́хи. Стару́ха же уже́ сде́лала своё завеща́ние, что изве́стно бы́ло само́й Лизаве́те, кото́рой по завеща́нию не достава́лось ни гроша́,[35] кро́ме дви́жимости,[36] сту́льев и про́чего; де́ньги же все назнача́лись в оди́н монасты́рь.
– Нет, вот что я тебе́ скажу́, – с жа́ром говори́л студе́нт. – Я бы ту стару́ху уби́л и огра́бил, и уверя́ю тебя́́, что без вся́кого угрызе́ния со́вести.[37] Я тебе́ серьёзный вопро́с зада́ть хочу́, смотри́: с одно́й стороны́, глу́пая, зла́я, больна́я старушо́нка, никому́ не ну́жная, кото́рая сама́ не зна́ет, для чего́ живёт, и кото́рая за́втра же сама́ собо́й умрёт. Понима́ешь? Понима́ешь?
– Ну, понима́ю, – отвеча́л офице́р.
– Слу́шай да́льше. С друго́й стороны́, молоды́е, све́жие си́лы без подде́ржки, и э́то ты́сячами, и э́то всю́ду! Сто, ты́сячу до́брых дел, кото́рые мо́жно устро́ить на стару́хины де́ньги, обречённые в монасты́рь! Убе́й её и возьми́ её де́ньги, с тем что́бы с их по́мощью служи́ть челове́честву и о́бщему де́лу: как ты ду́маешь? За одну́ жизнь – ты́сячи жи́зней, одна́ смерть и сто жи́зней взаме́н – да ведь тут арифме́тика! Да и что зна́чит на о́бщих веса́х жизнь э́той глу́пой и злой старушо́нки?
– Коне́чно, она́ недосто́йна жить, – заме́тил офице́р, – но ведь тут приро́да. Стой; я тебе́ зада́м вопро́с. Слу́шай!
– Ну!
– Вот ты тепе́рь говори́шь и ора́торствуешь, а скажи́ ты мне: убьёшь ты САМ стару́ху и́ли нет?
– Разуме́ется, нет! Я для справедли́вости… Не во мне тут и де́ло…
– А по-мо́ему, коль[38] ты сам не реша́ешься, так нет тут никако́й и справедли́вости!
1. Что мы узнаём о старухе и Лизавете из рассказа студента?
2. Почему студент считает, что убить и ограбить старуху будет справедливо?
3. Каковы аргументы офицера в этом споре? На чьей вы стороне и почему?
4. Как, по-вашему, выглядят старуха, Лизавета, их дом, трактир, где разговаривают герои? Опишите.
5. Приведите примеры жизненных ситуаций, когда требуется выбрать, «одна смерть и сто жизней взамен».
Раско́льников до того́ смея́лся, что так со сме́хом и вступи́ли в кварти́ру Порфи́рия Петро́вича. Порфи́рий Петро́вич как то́лько услы́шал от Разуми́хина, что гость име́ет до него́ «де́льце», то́тчас попроси́л его́ сесть на дива́н, сам усе́лся на друго́м конце́. Раско́льников ко́ротко изложи́л де́ло. Порфи́рий Петро́вич вы́шел приказа́ть ча́ю и ми́гом верну́лся.
– У меня́, брат, со вчера́шнего твоего́ голова́, – на́чал он совсе́м други́м то́ном к Разуми́хину.
– А что, интере́сно бы́ло? Кто победи́л? – спроси́л Разуми́хин.
– Да никто́, разуме́ется. Спо́рили, есть и́ли нет преступле́ние. По по́воду всех э́тих вопро́сов, преступле́ний мне вспо́мнилась тепе́рь одна́ ва́ша стате́йка, – обрати́лся к Раско́льникову Порфи́рий Петро́вич. – «О преступле́нии»… и́ли как там у вас, забы́л назва́ние, не по́мню. Два ме́сяца наза́д име́л удово́льствие в «Периоди́ческой ре́чи» проче́сть.
– Моя́ статья́? В «Периоди́ческой ре́чи»? – с удивле́нием спроси́л Раско́льников. – Я действи́тельно написа́л полго́да наза́д одну́ статью́, рассма́тривал, по́мнится, психологи́ческое состоя́ние престу́пника в продолже́ние всего́ хо́да преступле́ния.
– Да-с, и наста́иваете, что преступле́ние сопровожда́ется всегда́ боле́знью. О́чень, о́чень оригина́льно, но… меня́ со́бственно не э́та часть ва́шей стате́йки заинтересова́ла, а не́которая мысль в конце́ статьи́… Одни́м сло́вом, е́сли припо́мните, существу́ют на све́те бу́дто бы не́которые таки́е ли́ца, кото́рые мо́гут… то есть не то, что мо́гут, а по́лное пра́во име́ют совершат́ь вся́кие преступле́ния, и что для них бу́дто бы и зако́н не пи́сан.[39]
– Да как же э́то? – спроси́л Разуми́хин.
Всё де́ло в том, что в их статье́ все лю́ди как-то разделя́ются на «обыкнове́нных» и «необыкнове́нных». Обыкнове́нные не име́ют пра́ва преступа́ть зако́на, потому́ что они́, ви́дите ли, обыкнове́нные. А необыкнове́нные име́ют пра́во де́лать вся́кие преступле́ния и вся́чески преступа́ть зако́н потому́, что они́ необыкнове́нные. Так у вас, ка́жется, е́сли то́лько не ошиба́юсь.
– Быть не мо́жет, что́бы так! – бормота́л Разуми́хин.
– Э́то не совсе́м так у меня́, – на́чал Раско́льников про́сто и скро́мно. – Я про́сто намекну́л, что «необыкнове́нный» челове́к име́ет пра́во… то есть не официа́льное пра́во, а сам име́ет пра́во разреши́ть свое́й со́вести перешагну́ть… через ины́е препя́тствия, и в том то́лько слу́чае, е́сли исполне́ние его́ иде́и того́ потре́бует. По-мо́ему, е́сли бы Ньюто́новы откры́тия не могли́ бы стать изве́стными лю́дям ина́че как с поже́ртвованием жи́зни одного́, десяти́, ста и так да́лее челове́к, то Ньюто́н име́л бы пра́во, да́же был бы обя́зан… устрани́ть э́тих де́сять и́ли сто челове́к, что́бы сде́лать изве́стными свои́ откры́тия всему́ челове́честву. Да́лее, по́мнится мне, в мое́й статье́ говори́тся, что все… ну, наприме́р, хоть законода́тели челове́чества, начина́я с древне́йших, продолжа́я Лику́ргами, Соло́нами, Магоме́тами, Наполео́нами и так да́лее, все до еди́ного бы́ли престу́пники, уже́ тем одни́м, что, дава́я но́вый зако́н, тем са́мым наруша́ли дре́вний и уж, коне́чно, не остана́вливались и перед кро́вью, е́сли кровь могла́ им помо́чь. Одни́м сло́вом, я вывожу́, что и все, не то что вели́кие, но и чуть-чуть спосо́бные сказа́ть что́-нибудь но́венькое, должны́, по приро́де своей, быть непреме́нно престу́пниками – бо́лее и́ли ме́нее, разуме́ется.
Что же каса́ется до моего́ деле́ния люде́й на обыкнове́нных и необыкнове́нных, то я то́лько в гла́вную мысль мою́ ве́рю. Она и́менно состои́т в том, что лю́ди, по зако́ну приро́ды, разделя́ются на обыкнове́нных, то есть, так сказа́ть, на материа́л, и со́бственно на люде́й, то есть име́ющих дар и́ли тала́нт сказа́ть в среде́ свое́й но́вое сло́во.
– Извини́те, вы в бо́га ве́руете? Извини́те, что так любопы́тствую.
– Ве-ве́рую. Заче́м вам э́то?
– Буква́льно ве́руете?
– Буква́льно.
– Благодарю́. Но вот скажи́те: чем же бы отличи́ть э́тих необыкнове́нных-то от обыкнове́нных? При рожде́нии, что ль, зна́ки таки́е есть? Я в том смы́сле, что тут на́до бы побо́лее то́чности. Извини́те во мне есте́ственное беспоко́йство практи́ческого челове́ка, но нельзя́ ли тут оде́жду, наприме́р, осо́бую носи́ть, что ли?.. Потому́, согласи́тесь, е́сли оди́н из одного́ разря́да вообрази́т, что он принадлежи́т к друго́му разря́ду, и начнёт «устраня́ть все препя́тствия», как вы весьма́ сча́стливо вы́разились, так ведь тут…
– О, э́то ве́сьма ча́сто быва́ет! Э́то замеча́ние ваше ещё даже остроу́мнее да́вешнего.[40]
– Благодарю́.
– Не сто́ит; но прими́те в соображе́ние, что оши́бка возмо́жна ведь то́лько со стороны́ пе́рвого разря́да, то есть «обыкнове́нных» люде́й, мно́гие из них лю́бят вообража́ть себя́ передовы́ми людьми́. Действи́тельно же но́вых они́ в то же вре́мя ча́сто не замеча́ют.
– Ну, по кра́йней ме́ре с э́той стороны́ вы меня́ хоть не́сколько успоко́или; но вот ведь опя́ть беда́: скажи́те, пожа́луйста, мно́го ли таки́х люде́й, кото́рые други́х-то ре́зать пра́во име́ют, необыкнове́нных-то э́тих? Ведь согласи́тесь, жу́тко, е́сли уж о́чень мно́го их бу́дет, а?
– О, не беспоко́йтесь и в э́том, – тем же то́ном продолжа́л Раско́льников. – Вообще́ люде́й с но́вой мы́слью, да́же чуть-чуть то́лько спосо́бных сказа́ть хоть что́-нибудь но́вое, необыкнове́нно ма́ло рожда́ется, да́же до стра́нности ма́ло.
– Да что вы о́ба, шу́тите, что́ ль? – закрича́л, наконе́ц, Разуми́хин. – Моро́чите[41] вы друг дру́га иль нет? Сидя́т и оди́н над други́м подшу́чивают! Ты серьёзно, Ро́дя?
1. Чем отличаются «обыкновенные» люди от «необыкновенных», по мнению Раскольникова?
2. Как относится к идее Раскольникова Порфирий Петрович? Какими средствами Достоевский выражает это? Почему Порфирий Петрович спрашивает Раскольникова о буквальной вере в бога?
3. Какая разница между идеей Раскольникова и мыслями студента (ч. 1)?
4. К какой категории людей Раскольников относит себя и почему?
5. Что вы думаете о теории Раскольникова? Были ли аналогичные теории в мировой истории и какие имели последствия?
6. Представьте, что вам нужно написать статью о причинах и психологии преступлений. Что вы напишете?
Он пролежа́л в больни́це весь коне́ц поста́ и святу́ю.[42] Уже́ выздора́вливая, он припо́мнил свои́ сны, когда́ ещё лежа́л в жару́ и в бреду́.
Ему́ гре́зилось в боле́зни, бу́дто весь мир осуждён в же́ртву како́й-то стра́шной, неслы́ханной и неви́данной морово́й я́зве,[43] иду́щей из глубины́ А́зии на Евро́пу. Все должны́ бы́ли поги́бнуть, кро́ме не́которых, весьма́ немно́гих и́збранных. Появили́сь каки́е-то но́вые трихи́ны, существа́ микроскопи́ческие, вселя́вшиеся в тела́ люде́й. Но э́ти существа́ бы́ли ду́хи, одарённые умо́м и во́лей. Лю́ди, приня́вшие их в себя́, станови́лись то́тчас же беснова́тыми[44] и сумасше́дшими. Но никогда́, никогда́ лю́ди не счита́ли себя́ так у́мными и непоколеби́мыми в и́стине, как счита́ли заражённые. Никогда́ не счита́ли непоколеби́мее свои́х пригово́ров, свои́х нау́́чных вы́водов, свои́х нра́вственных убежде́ний и ве́рований. Це́лые селе́ния, це́лые города́ и наро́ды заража́лись и сумасше́ствовали. Все бы́ли в трево́ге и не понима́ли друг дру́га, вся́кий ду́мал, что в нём в одно́м и заключа́ется и́стина, и му́чился, гля́дя на други́х, бил себя́ в грудь, пла́кал и лома́л себе́ ру́ки. Не зна́ли, кого́ и как суди́ть, не могли́ согласи́ться, что счита́ть злом, что добро́м. Не зна́ли, кого́ обвиня́ть, кого́ опра́вдывать.
Лю́ди убива́ли друг дру́га в како́й-то бессмы́сленной зло́бе. Собира́лись друг на дру́га це́лыми а́рмиями, но а́рмии, уже́ в похо́де, вдруг начина́ли сами терза́ть себя́, ряды́ расстра́ивались, во́ины броса́лись друг на дру́га, коло́лись и ре́зались, куса́ли и е́ли друг дру́га. В города́х це́лый день би́ли в наба́т:[45] созыва́ли всех, но кто и для чего́ зовёт, никто́ не знал того́, а все бы́ли в трево́ге. Оста́вили са́мые обыкнове́нные ремёсла, потому́ что вся́кий предлага́л свои́ мы́сли, свои́ попра́вки, и не могли́ согласи́ться; останови́лось земледе́лие. Ко́е-где лю́ди сбега́лись в ку́чи, соглаша́лись вме́сте на что́-нибудь, кляли́сь не расстава́ться, – но то́тчас же начина́ли что́-нибудь соверше́нно друго́е, чем сейча́с же са́ми предполага́ли, начина́ли обвиня́ть друг дру́га, драли́сь и ре́зались.
Начали́сь пожа́ры, начался́ го́лод. Всё и вся погиба́ло. Я́зва росла́ и подвига́лась да́льше и да́льше. Спасти́сь во всём ми́ре могли́ то́лько не́сколько челове́к, э́то бы́ли чи́стые и и́збранные, предназна́ченные нача́ть но́вый род люде́й и но́вую жи́знь, обнови́ть и очи́стить зе́млю, но никто́ и нигде́ не вида́л э́тих люде́й, никто́ не слыха́л их сло́ва и го́лоса.
Достоевский Фёдор Михайлович (1821–1881) – великий русский писатель, автор романов и повестей. В его произведениях сочетаются напряжённый сюжет и глубокий психологизм, раскрываются самые потаённые уголки человеческой души. Писателя волновали проблемы совести, ответственности человека за свои поступки, спасения души через самопожертвование, красоту и любовь к людям.