4-5 АПРЕЛЯ
Кобург
Где ж вы, трели соловья?
Где ж ты, где любовь моя?
Ах, каким огнем пылало
Сердце у меня!
Ники слушал тирольские песни невнимательно. Оперетта «Продавец птиц» – весьма занимательная штучка, но с девушкой в соседней ложе не сравнится.
– Аликс замечательно похорошела, не так ли? – шепнула ему тетенька Элла справа.
– Милая Пелли затмила сегодня всех, – подмигнул дядя Сергей слева.
Цесаревич, сидевший между ними, завороженно кивнул. Аликс и правда изменилась с момента их последней встречи. Кажется, она стала по-другому укладывать волосы. А еще в ее глазах появилось нечто новое – та же неуловимая, манящая искорка, что и у ее сестры Эллы.
Эту сводящую с ума искорку Ники заметил сегодня ровно в пять на кобургском вокзале, куда Романовы прибыли на поезде, изрядно в нем испекшись. Путешествие в душных вагонах заняло двое суток, однако, несмотря на жару и гадкое поначалу настроение Ники, оказалось очень даже веселым. Компания подобралась взрослая, но юморная. Дядя Владимир – брат отца, экс-преображенец, герой турецкой войны, августейший председатель Общества правильной охоты и обладатель самых шикарных бакенбардов, которые когда-либо видел Ники. Тетя Михень, жена дяди Владимира, – корпулентная, громкоголосая, упрямая немка, так и не согласившаяся принять православие и сумевшая сохранить лютеранство в браке с русским великим князем. Дядя Павел – самый младший брат Папа, с тонким профилем и несчастной судьбой: великий князь три года назад потерял свою двадцатилетнюю жену, теперь один воспитывал двоих детей.
Дядя Сергей и тетя Элла были в этой компании заводилами, а Ники – самым маленьким, и все с ним возились, как с новорожденным: играли в его любимую настольную игру «скачки», где нужно было делать ставки на маленьких фарфоровых лошадок, бегущих по кругу рулетки; поддавались ему в вист, закусывали коньяк «николашкой» – изобретением этого блюда цесаревич гордился больше всего на свете. Дяди с тетями наперебой нахваливали закуску. Долька лимона, посыпанная сахарной пудрой и молотым кофе; как просто и как хорошо! Оставляет приятное послевкусие и не дает сильно опьянеть. Атмосфера в вагоне воцарилась настолько дружеская и доверительная, что Ники полунамеками, не называя конкретных имен и фактов, поделился со всеми своей грустной историей любви к Матильде. Дяди единогласно вынесли вердикт: «Да и черт с ней!» – а тети немножко поплакали, жалея Ники, а потом принялись шушукаться, многозначительно на него поглядывая.
Чем дальше уносился серый Петербург, тем лучше чувствовал себя цесаревич. Образ любимой крошился под стук колес. Свежий ветер с альпийских гор разметал последние остатки тоски по Матильде.
Особенно когда Ники увидел на кобургской станции Аликс.
Конечно, встречающих было много – и Эрни с Даки, и целый выводок венценосных родственников со всей Европы. Но принцесса Алиса выделялась из этой пестрой толпы благодаря умопомрачительному белому платью из газа-иллюзиона с пышными оборками на плечах, напоминающими крылья, и невероятной шляпке, окутанной прозрачной белой вуалью.
– Она как ангел, спустившийся с небес, – едва слышно ахнула Элла и кинулась к сестре, чтобы поскорее заключить ее в объятия.
Все вокруг было зеленым и цветущим. Да, в Баварии уже наступила весна, и цесаревич словно проснулся от тяжелого сна вместе с природой. Он расправил плечи, облаченные в парадный мундир, и шагнул навстречу принцессе:
– Очень рад встрече.
Аликс не успела ответить – их закружил водоворот радостных лиц, Ники подхватили под локоток и увлекли к экипажам, заполонившим всю площадь перед станцией. Представительная процессия тронулась в путь по направлению к изящным шпилям дворца Эренбург – резиденции герцога Альфреда Саксен-Кобург-Готского, отца невесты.
Как же отличался этот дворец от неприступного Гатчинского замка! С трех сторон к Эренбургу примыкали обыкновенные городские дома, пестрые и шумные, с лавками, трактирами, цирюльнями и портняжными мастерскими. С четвертой же стороны открывался вид на весьма живописный зеленый холм, увенчанный древней Кобургской крепостью.
Под колесами экипажа похрустывал гравий, над головой чирикали птицы, беззаботно прыгая по фигурно подстриженным деревьям. Ники откинулся на подушки кареты и с удовольствием разглядывал приближающийся дворец, похожий на торт-мороженое: стены оттенка крем-брюле и тоненькие полуколонны, будто отлитые из белого шоколада. Да, это была готика; но воздушная, нежная, совсем не страшная.
Суматоха в Эренбурге достигла своего апогея к вечеру, когда все собрались пойти пешком в городской театр – не столь вычурный, как Мариинский, но тоже большой, по-немецки добротный и даже не без некоторой игривости: под потолком пристроились толстенькие гипсовые ангелочки с золотыми крыльями, играющие на разных инструментах. Родственники долго и хлопотливо рассаживались по ложам, и только сейчас, когда начался спектакль, у цесаревича наконец появился шанс рассмотреть Аликс как следует.
Нет, дело было не только в прическе. Изменился весь облик принцессы. Ники смутно помнил скучные темные платья, в которых Аликс танцевала на петербургских балах. Сплетницы за ее спиной перемигивались: «Серая мышка». Но сегодня европейские светские львицы, вооружившись лорнетами, тайком рассматривали вечерний наряд принцессы, нарочито небрежно интересуясь: «И где же вы заказали такое чудо, милочка?»
Платье было сконструировано из нежнейшего, как переливы ключевой воды, сливочного атласа-ренессанса; но при определенном освещении на ткани проступал едва заметный хищный рисунок, более всего напоминающий крокодиловую кожу. Ничего подобного Ники раньше не видел, даже в пресыщенном петербургском обществе.
И пока цесаревич слушал музыкальную оду Рейну:
Сень лесов, цвет лугов,
вечный бег
горных рек,
и гордый, неспешный Рейн,
гордый Рейн, гордый Рейн.
И вспомни, как нам меж ветвей
пел о любви соловей!
…перед его внутренним взором мелькали видения из прошлого. Путешествие по Индии! Святой и древний город Бриндабан на берегу Джумны, город пяти тысяч храмов. Говорят, здесь родился Кришна. Один храм открыли специально для Ники – там сидел идол в зеленом балахоне, будить его было нельзя. Потом цесаревич кормил обезьян фруктами – мартышки ловко спускались к нему по решетчатым окнам домов. Ники хотел накормить и факира с вымазанным сажей лицом, который четыре месяца просидел на корточках под большим зонтиком, питаясь тем, что приносили ему прохожие; но из рук Ники он еду почему-то не взял. Потом на лодках спустились по Джумне, и это было страшно интересно: кругом то и дело всплывали гигантские черепахи, а главное – тяжелые и ленивые крокодилы. Ники все хотел их погладить, но проводник вовремя его остановил. Потом был долгий перегон на двухколесных повозках, запряженных быками, охота на тигров, шакалов и павлинов, катание на слонах, огненные фонтаны, ослепительные драгоценности…
– Аликс с тебя глаз не сводит, – улыбнулась Элла.
Ники с трудом вынырнул из воспоминаний.
– А?
– Вот что, милый Ники, – сказала тетенька, – приходи ко мне завтра на кофе. Аликс я уже позвала. Я оставлю вас вдвоем, сможете наконец поговорить.
Цесаревич открыл было рот, чтобы возразить тетеньке – незачем ему было оставаться с Аликс наедине! – но вдруг понял, что не против этого свидания. Более того, ему не терпится с ней поговорить. Девушка в таком платье просто не может быть занудой.
Как же он ошибался!
Утро обернулось катастрофой. Ники явился к тетеньке в десять ноль-ноль, намереваясь завести с сестрами Гессенскими легкий, ни к чему не обязывающий разговор. Среди возможных тем беседы цесаревич наметил погоду (чудное баварское солнце), природу (цветущие тюльпаны повсюду), претцели (их схожесть с русскими бубликами) и королеву Викторию (слухи о ее романе с индусом Мундши). Для оживления обстановки Ники был готов напеть пару куплетов из «Продавца птиц» – все, что осталось в памяти из вчерашних тирольский трелей:
Я свободен, все, прощай!
Адам – везучий птицелов.
Любовь – вот лучший мой улов.
Любовь – вот лучший мой,
вот лучший мой улов!
Однако, не успел он войти и открыть рот, как Элла, обычно грациозная и неторопливая, словно сытая пантера, вдруг засуетилась и юркнула за дверь, шелестя атласной юбкой. Аликс равнодушно смотрела в окно. Сегодня на ней было простое хлопковое платье в полоску, наводившее на мысли о диванной обивке в сиротском доме на Васильевском острове. От вчерашней хищницы не осталось и следа.
Ники растерялся. Комнату заполнила тишина – такая густая, что ее можно было есть десертной ложкой.
Заговорили одновременно:
– Претцели сегодня на завтрак были отменные…
– Ах, Ники, зачем вы надрываете душу – себе и мне?
Оба испуганно замолчали. Тишина стала слишком неловкой.
Офицер не может говорить о претцелях, если дама говорит о любви.
И Ники, кляня в душе строгий кодекс чести преображенцев, заставил себя вымолвить:
– Аликс, вы знаете от своей сестры, что я вас давно люблю… Могу ли я просить вас стать моей женой?
– Никогда! – На глазах Аликс показались слезы. – Простите меня, Ники… Вера слишком важна для меня. Элла говорит, что любовь важнее религии, что я должна согласиться… Но нет, не могу!
– Да-да, ну что вы, я все понимаю, – с едва скрываемым облегчением выпалил Ники. – Я, пожалуй, пойду, если позволите.
Уходя, повернулся в дверях:
– Аликс, у меня только один вопрос: вчерашнее платье – откуда оно?
– Элла подарила.
– Я так и думал, – пробормотал цесаревич и покинул уютный чертог тетеньки холостяком.
7-8 АПРЕЛЯ
Кобург
– Ты неправильно держишь кий, – заметил дядя Сергей. – Давай покажу, как надо.
Ники от неожиданности так взмахнул кием, что едва не сбил с соседнего журнального столика собственную пивную кружку:
– Вы знаете прием Менго?
– Разумеется, – усмехнулся дядя Сергей, поправляя золотые запонки в виде монограмм «СА» и «ЕФ», увенчанных крошечными коронами с бриллиантами и сапфирами.
– Но откуда – как – почему раньше никогда не говорили?
– Раньше ты был маленьким. А этот прием – только для профессионалов. Не будешь же преподавать высшую математику ученику земской школы.
– Значит, вы считаете меня взрослым? – обрадовался Ники.
– Безусловно, – сказал дядя Сергей и взял у Ники его чудо-кий, который цесаревич повсюду возил с собой. Разве можно отправляться в путешествие без личного кия? А как тогда отстаивать свою честь за бильярдными столами мира? В саквояже наследника особые места были также отведены фотоаппарату и небольшому сундучку, обитому изнутри синим бархатом. В сундучке Ники хранил любимые драгоценности из своей обширной коллекции, а именно: пять пар карманных часов для разных случаев, с десяток галстучных булавок, восемь пар запонок, а также перстни и несколько колец – правила хорошего тона предписывали мужчине утром носить перстень, а вечером менять его на кольцо с одним бриллиантом. Цесаревич подумывал прихватить с собой в поездку и эольен, чтобы поразить всех родственников, но потом отказался от этой идеи – много мороки.
Дядя Владимир мирно храпел в кресле. День сегодня выдался насыщенным: с утра свадьба Эрни и Даки, на которую цесаревич опоздал, подбирая подходящие к клетчатым брюкам карманные часы, и пришлось ему одному идти петухом перед толпой на площади; потом – бесконечный фамильный обед, после которого цесаревичу и его дядям удалось-таки вырваться в знаменитый кобургский музей оружия, где у Ники от восторга закружилась голова; он как именинник бегал под древними сводами, рассматривая копья, латы, мушкеты, средневековые пыточные инструменты и прочие интересные штучки. Затем Романовы заскочили в городской театр на «Паяца» и завершили день в бильярдной, порядочно нагрузившись баварским пивом с шампанским по случаю праздника. Точнее, это дядя Владимир с Ники нагрузились; дядя Сергей был, как всегда, свеж, трезв и элегантен.
Настроение у Ники было превосходным. Как же ловко получилось! И тетеньке Элле угодил, сделав предложение «милой Пелли»; и остался свободным, как дикий мустанг в американских прериях. Конечно, при взгляде на Аликс Ники ощущал неловкость, но дворцы тем и хороши, что в них много комнат, где можно спрятаться от тяжкого общения с несостоявшейся невестой. Закоренелые холостяки рекомендуют спасаться от женщин в бильярдной; в курительной тоже можно, но там скучно.
Дядя Сергей, натерев наконечник мелом, установил кий именно так, как это делал сам Ники; однако правый локоть вывернул каким-то немыслимым образом, сэр Хэвлок ничего подобного цесаревичу не показывал. Великий князь прищурился – удар! – и белый шар послушно пошел крутиться по заданной дуге, точно отправляя остальные шары по лузам.
– Браво, маэстро! – вскричал Ники, бешено аплодируя дяде.
Сергей коротко наклонил голову.
– Благодарю, мой мальчик. Понял, что нужно делать? Повтори. Локоть не забудь.
– Ох, получится ли? – разволновался Ники, перехватывая кий.
– Получится, – кивнул дядя Сергей. – Гарантирую.
Секретный прием Менго, над которым Ники безуспешно бился три года, сегодня удался с первой же попытки. Главный шар крутился, как тайфун над Японским морем.
Блестящий успех следовало отметить еще одной бутылкой шампанского.
– Я вам должен, – расчувствовался Ники. – Я вам обязан жизнью, мой милый дядя Сергей! Этот прием Менго – я же теперь буду императором мирового бильярда! И все благодаря вам. Что я могу для вас сделать, мой дорогой дядя Сергей? Скажите, умоляю – что угодно!
– Твоя судьба мне не безразлична, Ники. Поэтому я действительно попрошу у тебя кое-что. Но не для меня, а для тебя самого. – Великий князь указал концом кия на большую семейную фотографию, украшавшую каминную полку: – Повтори свое предложение Аликс.
Ники нахмурился. Веселые пузырьки восторга улетучились.
– Но видите ли, дядя Сергей… – Он оглянулся на спящего дядю Владимира и понизил голос. Трепать имя женщины считалось дурным тоном, но выхода не оставалось. – Понимаете, она скучная, – признался Ники, раскрасневшись от стыда и алкоголя. – Например, у меня есть одна знакомая, я вам рассказывал о ней в поезде… Так это фейерверк! Женщина-праздник! С ней всегда интересно! А Аликс – милая, скромная девушка, но боже, какая же она скучная…
Дядя Сергей покачал головой:
– Ты судишь поверхностно. Она еще раскроется. С Аликс ты будешь счастлив – как я с Эллой. Ты хотел бы такую жену, как Элла?
– Да! – слишком громко крикнул Ники, от чего дядя Владимир забурчал и, не просыпаясь, подергал себя за бакенбарды. – Да, – повторил цесаревич шепотом. – Но дело в том, что Аликс мне уже отказала. Что же я, снова к ней полезу со своим предложением?
Великий князь приподнял уголки тонких губ:
– Доверься мне, Ники. Теперь получится. Гарантирую.
Следующим утром цесаревич проснулся от легкого покашливания. Рядом с кроватью стоял дворецкий и протягивал ему поднос с запиской.
– Прошу прощения, ваше императорское высочество, – торжественно сказал дворецкий. – Но это срочно.
Ники раскрыл листок:
«Дорогой Ники, мы все ждем тебя у тети Михень. Целую. Э.».
Цесаревич с недоумением покрутил бумагу в руках:
– Что-то случилось?
– Боюсь, я не уполномочен отвечать на этот вопрос, – важно отозвался дворецкий.
– А кто такие «все»? Кто там еще, кроме великих княгинь?
– Не уполномочен отвечать, – повторил дворецкий, явно наслаждаясь чувством собственной значимости.
– Тьфу ты, – сказал Ники и спустил ноги с кровати. Голова гудела, как колокола на вчерашней свадьбе. – Ну дайте мне тогда костюм и все прочее.
Даже не выпив кофе, цесаревич поплелся в покои тети Михень.
Там его ждала целая делегация: обе тети, оба дяди и бледная Аликс в шикарном меховом боа поверх серенького льняного платья.
Дядя Сергей коротко кивнул Ники. Дядя Владимир, разглядывая помятое лицо цесаревича, зычно расхохотался:
– Ну и здоров же ты спать, дружище!
– Прости, что пришлось тебя разбудить, мой милый, но дело срочное, – вступила тетя Элла, как всегда, обворожительная – в точно таком же боа, как и Аликс, но поверх изысканного, цвета морской волны, бархатного платья с пышными рукавами-фонариками и жемчужными пуговицами.
Тетя Михень решительно усадила племянника на стул:
– Вот что, дети. Вы, я вижу, без старших никак не справитесь. Хватит валять дурака! Во-первых, Ники – сколько можно хлестать шампанское? Ты будущий император, а не провинциальный помещик! Тебе нужна жена, которая за тобой присмотрит. – Тетя повернулась к Аликс. – Во-вторых, девочка моя дорогая. Ты можешь спасти Ники от пьянства и разгульной жизни, которую он ведет. А значит, ты можешь спасти Россию! Неужели это не достаточный для тебя аргумент? Неужели этого тебе мало, чтобы сменить веру? Спасти целую страну! Империю! Это ли не святое дело?
Ники хотел было вставить, что планирует отказаться от трона, но почему-то промолчал.
Тетя распахнула окно с видом на Кобургскую крепость:
– Надеюсь, все помнят, кто жил в этом замке?
– Э-э… Собаки в доспехах? – рискнул Ники, вспомнив музейную коллекцию.
– Бог ты мой! – Тетя Михень вытаращила глаза. – Ну, Аликс, теперь ты видишь, до какой кондиции довел себя наследник престола?.. Нет, милый племянник, три с половиной века назад в Каминных покоях Кобургской крепости жил сам Мартин Лютер – со своей женой Катариной.
– Забавная история, – хмыкнул дядя Владимир. – Они же оба были монахами, но влюбились друг в друга, сбежали из своих монастырей, поженились и завели шестерых детей.
– Сестренка, если бы ты спросила у самого Лютера, можно ли тебе сменить лютеранство на православие, я уверена, он бы тебя точно благословил! – воскликнула Элла, обнимая Аликс.
Дядя Сергей посмотрел на цесаревича:
– Ники, твой выход. Помни Менго.
И комната опустела.
Остались только Ники и Аликс.
В ушах до сих пор звенело после громогласного выступления тети Михень, которое наверняка с интересом прослушали и жители соседней Франции.
– Прекрасная погодка, не правда ли? – брякнул цесаревич, просто чтобы заполнить паузу. Он шагнул к окну и с тоской посмотрел на извилистые лесные дорожки, стремящиеся прочь от дворца. Но бильярдные обещания надо выполнять. Любой ценой. И кто знает – быть может, дядя Сергей прав, и Аликс еще покажет себя? С Матильдой все кончено, Ники ей неинтересен, а навязываться глупо. Папа с Мама давно мечтают увидеть наследника женатым. Вот и тетя Михень говорит, что пора ему взяться за ум, хотя про шампанское – это, конечно, дикое преувеличение…
– Спросите меня еще раз, – тихо сказала Аликс, подходя к Ники.
– Э-э… Как вам погода? – с некоторым недоумением повторил цесаревич, мысленно прикидывая, как бы половчее подойти к вопросу предложения руки и сердца.
– О, Ники.. – В голосе Аликс звучало столько разочарования, что цесаревич наконец сообразил, что обсуждение брака уже и так началось.
Меховое боа было так близко, что захотелось его погладить.
Ники взял принцессу за руку, чувствуя, как ее кольца царапают его ладонь, и повторил фразу, которую уже произносил три дня назад. На этот в его предложении было чуть больше искренности:
– Аликс… И все-таки – могу ли я просить вас стать моей женой? Я сделаю всё, чтобы вы не пожалели о своем согласии.
– Ради вашего спасения я готова принести в жертву свою душу, – сквозь слезы выговорила Аликс. – Ведь именно этому учит нас церковь. Ники, я выйду за вас.
Цесаревич осторожно обнял невесту, чувствуя, как меховое боа щекочет шею, и легко прикоснулся губами к ее губам. Аликс нерешительно ответила на поцелуй.
В комнату с шумом, радостными возгласами и поздравлениями ворвались тети и дяди.
Слишком много событий до завтрака, утомленно подумал Ники – и рассыпался в благодарностях родственникам.
22 АПРЕЛЯ
Гатчина
Тетя Михень была права. Всего за две недели, под благотворным влиянием невесты, Ники стал совсем другим человеком.
Стучали колеса поезда, а цесаревич мечтательно смотрел на фотокарточку в окружении розовых тюльпанов и вспоминал драгоценные дни со своей нареченной.
Бесконечно прекрасные цветочные поля Розенау…
Солнечный луч на щеке Аликс, пробившийся сквозь легкую вуаль ее шляпки…
Старый охотничний домик в Кранихтшейне, где они впервые по-настоящему поцеловались под аккомпанемент дождя, стучавшего по крыше…
Индийский кофе масала с молоком и корицей в компании королевы Виктории, родной бабушки Аликс, которую теперь следует звать просто Грэнни – «бабуля», – под воодушевляющую волынку королевских гвардейцев…
Почетный караул, коляска четверкой и конвой, иллюминация и толпы народу в соседнем Дармштадте, родном городе Аликс, – первый официальный визит цесаревича и принцессы в качестве пары!..
Первые русские прописи Аликс, первые совместные фотографии после помолвки, первые общие покупки в местных магазинчиках – Ники ради смеха набрал множество грибных корзинок…
Цесаревич закрывал глаза и вновь переносился в милый шарабанчик, на котором они исколесили все окрестности Кобурга в поисках цветов и уединения.
Дядя Сергей не ошибся. Уже на следующий день после помолвки Аликс оттаяла. Ники наконец понял, почему родные называли ее Санни – «солнышком». Аликс была чистой и светлой – не такой яркой пылающей кометой, как Матильда, а робким весенним солнышком, изредка выглядывающим из-за апрельских туч.
В пять лет Аликс осталась без матери, а два года назад потеряла и отца. Ники едва сдерживал слезы, когда представлял себя на ее месте. Философия и религия помогли Аликс примириться с потерями. Ники затаив дыхание слушал ее глубокие размышления о бренности бытия, пересыпанные цитатами из трудов великих поэтов и мыслителей. Все его прежние увлечения вдруг показались цесаревичу ничтожными, стыдными. Бильярд, маскарады, снежные штурмы – мелко, господа офицеры, мелко и глупо… Как же ему повезло встретить такую умную девушку. Какой высокий, светлый разум!..
Отныне цесаревич навсегда был обязан святой тете Элле – покровительнице этого брака. Она всегда знала, что Ники и Аликс созданы друг для друга, посвятила свою жизнь их счастью. Ники ругал себя последними словами, что так долго сопротивлялся этой помолвке, а ведь будь он чуть поактивнее, то уже давно мог бы назвать Аликс своей невестой!
Невеста! У него есть невеста…
Мог ли он подумать еще в середине марта, что всего через месяц будет собирать тюльпаны в баварских полях с принцессой Гессенской и мечтать о том, чтобы поскорее назвать ее своей женой? Кодекс чести не позволял цесаревичу дать волю своей страсти. Хотя однажды, в том охотничьем домике, события едва не вышли из-под контроля. Мокрое платье Аликс, благоухание ее волос, горячее дыхание на его шее, тихий шепот «О, Ники»… В ее глазах полыхало северное сияние. У Ники закружилась голова, цесаревич с трудом удержался в рамках приличий… Мысль о том, что скоро он на правах мужа получит всё, пульсировала в его сознании днем и ночью.
Про Матильду Ники уже почти не вспоминал. А если и вспоминал, то со злым удовлетворением – как больно ей будет узнать, что он помолвлен с другой. С той самой Аликс, к которой она так ревновала…
– Подъезжаем, дружище! – пробасил дядя Владимир, заглянув в купе к цесаревичу. – Готовься лобызаться с папашей и мамашей.
Ники вскочил, заволновавшись.
Конечно, сразу после помолвки он отправил родителям телеграмму и получил в ответ теплейшие поздравления, а потом еще фельдъегерь привез из Гатчины славные письма, пасхальные яички, орден и подарки для Аликс. Но все-таки обручение произошло так внезапно, и теперь цесаревичу очень хотелось взглянуть на родные лица, поговорить со всеми по душам.
Поезд остановился в эпицентре праздничной кутерьмы. Встречающих собралась целая толпа. Папа с Мама не стали дожидаться, пока Ники выйдет из вагона, сами прибежали к нему в купе, а вслед за родителями – и Миша с Ольгой, и Ксения с Сандро. Ворон ворвался последним, с разбегу прыгнул на хозяина и мгновенно излизал ему все лицо.
– Ты замечательно загорел, милый! – воскликнула Мама. – И даже, пожалуй, возмужал.
– Ну так он теперь жених, – подмигнул Папа. – Поздравляем, сынок.
Император выглядел получше, чем три недели назад. Мешки под глазами остались, но смертельная бледность ушла, на щеках проступил робкий румянец. Байдарки на Серебряном озере кого хочешь взбодрят!
– Ты счастлив, Ники? – спросила Ксения.
– Очень! – уверенно отозвался цесаревич, вытирая обслюнявленное лицо платком с личной монограммой. – Скоро вы все узнаете, какая Аликс чудесная!
– Конечно, сынок, конечно. – Папа обнял его, и Ники, вдыхая знакомый запах табака и кёльнской воды, чуть не расплакался, представив, что Аликс своего отца уже никогда не обнимет.
Цесаревич простился со спутниками, уселся в родной экипаж – Мама рядом, Папа напротив, – и сразу почувствовал себя дома. Впереди показался Большой Гатчинский дворец.
Замок был таким же, как и сам Александр Александрович – массивным, неприступным, харизматичным. Широкие крылья цитадели обнимали безбрежный, как Россия, плац. Человек чувствовал себя на этом плацу маленьким и жалким. Мощные стены замка подавляли, требовали военных парадов, блистательных приемов и пышных рыцарских турниров – такие устраивал здесь прадед Ники, император Николай I Павлович.
Отец Ники большого скопления людей не любил, жил камерно, даже по-помещичьи – не в главном здании, а в примыкающем к нему Арсенальном каре с угловыми гранеными башнями.
Процессия экипажей остановилась у парадного входа, снова началась суета, на этот раз с участием многочисленных дворцовых слуг, наперебой стремившихся высказать наследнику свои поздравления с помолвкой, но Ники сумел-таки вывернуться из этого радостного водоворота. Цесаревич наперегонки с Вороном взлетел по роскошной мраморной лестнице, обрамленной ажурными коваными перилами, добежал до своей спальни и торопливо отыскал среди безделушек в шкафу узкую латунную вазу с высоким горлышком, которую он привёз из Бомбея. Нежные тюльпаны смотрелись в ней просто потрясающе – особенно рядом с фотографией Аликс. Николаю показалось, что его скромная холостяцкая спальня с низким сводчатым потолком и скудной мебелью превратилась в пещеру Аладдина.
Даже не переодевшись с дороги, Ники поскорее уселся за стол и принялся строчить письмо любимой, черпая вдохновение в благородном профиле Аликс и едва различимом аромате тюльпанов. Ворон лег у хозяина в ногах и удовлетворенно прикрыл глаза.
Семейный обед в Арсенальном зале прошел, как всегда, шумно и весело. Сестры хотели знать, во что была одета Аликс, когда Ники сделал ей предложение («В первый или во второй раз?» – уточнил цесаревич), Миша просил поскорее проявить фотографии из кобургского музея оружия, которые Ники нащелкал в большом количестве. После кофе цесаревич собрался было вернуться в спальню, чтобы дописать восьмистраничное послание Аликс, полное нежных излияний, романтических метафор и чернильных клякс – от избытка чувств, – но Сандро предложил:
– Прогуляемся?
Апрельский вечер выдался холодным. Чернели голые ветки. Птицы куда-то попрятались. Но закат был удивительным, небо переливалось сиренево-розовыми оттенками.
– Отражение далеких цветочных полей Розенау, – пробормотал Ники, следуя за кузеном по сумеречной дорожке.
Сандро остановился:
– Ники, ты правда любишь Аликс?
Серебряное озеро походило сейчас на чернильную кляксу. Ворон сопел где-то поблизости, но где именно – было неясно, потому что чёрный пёс совершенно слился с тёмным пейзажем.
Ники видел только силуэт кузена.
– Сандро, что за вопрос! – оскорбился цесаревич. – Конечно, люблю. Всегда любил.
– Разве? – хмыкнул Сандро. – А я думал, ты терпеть не можешь «милую Пелли».
– Иногда на меня находило временное затмение, – чопорно объяснил Ники. – И я забывал, что люблю Аликс всем сердцем с одна тысяча восемьсот восемьдесят девятого года.
– Вот как?
– Да! – с вызовом подтвердил цесаревич. – Я влюбился в Аликс четыре года назад, когда мы с ней танцевали кадриль в Зимнем дворце. А все остальное – это просто затмение.
– Ники, это сейчас у тебя затмение, – жестко сказал Сандро, остановившись. – Еще месяц назад ты «милую Пелли» и знать не хотел. Ты заигрался в эту помолвку, Ники. Для тебя это просто очередная забава – как учения с преображенцами, как снежная крепость, как бильярд, в конце концов! Понимаю, что ты страшно обижен на Матильду, но ты же любишь ее – и всегда любил. В отличие от унылой Аликс…
– Вы напрашиваетесь на дуэль, милостивый государь, – процедил Ники. – А теперь позвольте откланяться. Мне нужно отвести Ворона на конюшню, а то он голодный. Я хотел прихватить ему с обеда бифштекс, но забыл.
– Ники, умоляю, приди в себя! – Голос Сандро был полон отчаяния. – Посмотри, ты ведь даже за собаку не можешь нести ответственность – что уж говорить о жене… О государстве… Что с тобой случилось в Кобурге? Тебя будто заколдовали…
– Прощай, Сандро.
– Ну прости, Ники, прости. Мы с тобой друзья, братья, я за тебя волнуюсь…
Цесаревич остыл.
– Не стоит, Сандро! Этот апрель – лучший в моей жизни.
На аллеях разгорались крупные шары по восемь электрических свечей каждый. Ники свистнул Ворона – тот примчался из дальних кустов, весь перепачканный в весенней слякоти и полный энтузиазма, – и направился в сторону конюшни.
– Ники, постой! – окликнул его Сандро напоследок. – У меня только один вопрос. Ты вернулся из Кобурга без тубуса, с которым уезжал. Где твой чудо-кий, Ники? Где кий?
– Аликс сказала, что я слишком много играю на бильярде, это глупая трата времени, – объяснил цесаревич, гордясь своей разумной невестой. – И я отдал кий дяде Сергею. Он профи. Мой кий в хороших руках.
Сандро опустил голову:
– Все потеряно. Тебя уже не спасти.
Следующей ночью в спальню Ники залетела неведомо откуда летучая мышь. Цесаревич гонялся за ней по всей комнате и в порыве охотничьего азарта опрокинул столик с фотографией Аликс и тюльпанами. В конце концов мышь удалось выгнать в открытое окно, цесаревич приказал слугам убрать осколки фоторамки и раздавленные цветы, а сам бережно спрятал карточку невесты под подушку.
Потом он долго пытался уснуть, но из-за происшествия с летучей мышью в крови кипел адреналин. Перед глазами вдруг возник образ Матильды в пеньюаре с голубыми перьями, а в голове все крутилась песенка из «Продавца птиц»:
Впрочем, есть одна пташка вольная,
Непослушная, своевольная.
То поет-зовет, то простыл и след,
То ль я в сердце у неё, то ли нет.
И кручину-грусть не унять никак,
И причину-суть не понять никак.
Ей не жаль, что в душе ловца
Бродит печаль без конца.
Ники решил, что встретится с Матильдой в последний раз – только для того, чтобы сказать ей, что журавли в небе его больше не интересуют.