17 ФЕВРАЛЯ
Петербург
Ники все-таки получил новую игрушку – американский эольен. Сандро отдал ему инструмент просто так, на радостях, чтобы отблагодарить за помощь в помолвке. И цесаревич, страстный любитель всевозможных хитроумных вещиц, пропал. Каждую свободную минуту Ники возился с чудо-фисгармонией и за три недели успел ужасно надоесть всем обитателям Аничкова дворца своими бесконечными и чрезвычайно подробными рассказами об устройстве этой музыкальной новинки.
Эольен был похож на фортепиано только на первый взгляд. У него была клавиатура и две педали, но внутри корпуса, изящно отделанного деревянными кружевами, таились трубы разного диаметра. Каждая труба имела свой голос. Играть на этом домашнем органе можно было и по-старинке, нажимая на клавиши. Но главное – эольен умел воспроизводить музыку самостоятельно!
Ники открыл коробку красного дерева, купленную Сандро в комплекте с инструментом. На бархатной обивке ровными рядами лежали нотные катушки – ролики размером с кавалерийский пистолет, обмотанные перфорированной нотной бумагой. Ники выбрал катушку с надписью «Клод Дебюсси. Грёзы» и с приятным щелчком вставил ролик в корпус над клавиатурой.
– Многоуважаемые дамы и господа, – обратился цесаревич к веселому фарфоровому Будде, которого он привез из Бангкока, – приглашаю вас насладиться премьерой. Вы присутствуете при первом механическом исполнении новой пьесы Дебюсси!
Усевшись на банкетку перед эольеном, Ники поставил ногу на правую педаль – ролик с пьесой медленно закрутился. Бумажная лента с нотами-дырочками пришла в движение. Ники надавил второй ногой левую педаль – и трубы внутри инструмента, повинуясь сжатому воздуху, тихонько загудели одна за другой – в точном порядке, задуманном маэстро Дебюсси.
Ники нажал правую педаль сильнее – эольен заиграл быстрее. Левую – эольен заиграл громче.
Фарфоровый Будда, казалось, вот-вот разразится восторженными аплодисментами.
Поставив напоследок своего любимого «Фаэтона» Сен-Санса, Ники с сожалением закрыл эольен и отправился в полк, где его уже ждал Сережа Ванновский, сын военного министра, недавно вернувшийся с дико романтичного сверхсекретного задания.
Загорелый, как сто чертей, небритый и осунувшийся, капитан Ванновский с энтузиазмом налегал на лосося со спаржей, закусывая деликатес простыми ржаными пирожками-калитками с яйцом и рисом. Ники заказал кофе с капелькой французского коньяка, парижский пломбир в сервской фарфоровой чашечке-креманке и, едва дождавшись, пока Ванновский доест своего лосося, набросился на него с расспросами:
– Ну, Серж, как Памиры? Там же горы, снег, где ты умудрился так загореть? Что афганцы? Я слышал, вы держались против них как триста спартанцев. Давай подробности! Ты выжил, это уже хорошая новость…
– Что ж, Ники, думаю, мы выиграли этот раунд Большой игры! – устало сказал Ванновский, откидываясь на спинку стула и указывая официанту на завтрак цесаревича: «Мне то же самое, братец». – Но далось это очень и очень непросто…
Цесаревич затрепетал в предвкушении увлекательного рассказа. Что за день сегодня, что за день! После потрясающей игры на эольене – новая серия Большой игры, самого экзотического конфликта России и Великобритании за последние десятилетия, разворачивающегося на территории Афганистана.
Эта небольшая, но упрямая страна располагалась аккурат между российским Туркестаном и британской Индией. Каждой империи хотелось причислить Афганистан к своим владениям. Русский медведь и британский лев сошлись в нешуточной схватке за афганского ишака. Который, как Буриданов осел, на протяжении всего девятнадцатого века никак не решался сделать выбор между двумя одинаково опасными друзьями.
Девять лет назад случился кризис – русские войска ввязались в серьезные бои с афгано-британскими отрядами. В горах Памиры стремительно разгоралась эпическая война двух империй, которую едва удалось потушить петербургским и лондонским дипломатам.
Однако границу, установленную с таким трудом, никто толком не соблюдал – она проходила по горным перевалам и обрывам, как за ней уследишь? И пока министры иностранных дел России и Великобритании разыгрывали замысловатую шахматную партию, споря из-за каждого квадратного дюйма далекой горной страны, в самом Афганистане творилось нечто подозрительное. Все чаще приходили сообщения о вылазках афгано-британских группировок в подконтрольные России области – Шугнан и Рошан. Афганцы собирали с местного населения подать, не имея на то никакого права.
Проверить эту информацию нужно было чрезвычайно осторожно – любое неосторожное движение могло запросто обрушить многолетние, шаткие, как карточный домик, русско-британские переговоры. Молодой капитан Ванновский – блестящий преображенец, отличник Николаевской академии Генштаба, находчивый и хладнокровный – подходил для этой миссии идеально.
– С чего бы начать? – задумался Серж, смакуя кофе с коньяком. – Перед отправкой в Памиры отец ввел меня в курс дела – подробно объяснил, на какой стадии находятся сейчас наши переговоры с королевой Викторией…
– Брось ты эту королеву! – нетерпеливо отмахнулся цесаревич. – Ненавижу большую политику. Меня тошнит от международных отношений, такая скука! Ты лучше расскажи, как вы перетаскивали лошадей через перевалы – вот это по-настоящему интересно!
– Труднее всего пришлось на перевале Гушхон, – сообщил Ванновский. – Мы были там первыми русскими. Шли по рушанским тропинкам, по висячим деревянным карнизам, по ступеням в скалах… Доплелись наконец до перевала. Сначала уложили камни, чтобы они не так легко осыпались. Потом приступили к втаскиванию лошадей. Вообрази, Ники: каждую лошадь приходилось тянуть вчетвером, держа за путлища или за вьюк и поддерживая зад за хвост! Пока всех лошадей перетаскали, прошло пять часов…
– Как бы я хотел быть там, с вами! – чуть не плакал цесаревич.
– Лошадей на себе таскать? – усмехнулся Ванновский. – Тогда слушай дальше. Пошли мы на перевал Шид-Ак-Ба, а там гигантский ледник. Спуститься с него без разработки – невозможно. А у нас всего-то два топора да наличные шашки. Лошади три дня без подножного корма, два дня без ячменя, питаются нашими лепешками, которых осталось раз-два да обчелся. Прибавь сюда жутко разреженный воздух и сильный мороз. Кстати о морозе… – Тут Ванновский отвлекся на пломбир, с аппетитом запивая десерт горячим кофе. – Эх, до чего же вкусно! В экспедиции-то мы сухарями да крупой питались…
– Ну-ну! – Ники требовал продолжения. – А потом-то что было на этом перевале?
– А то, что одна лошадь сорвалась со спуска и, покатившись по леднику, попала в щель, где и убилась на месте, – сурово доложил Ванновский. – Через два дня мы кое-как сползли с этого ледника. Шли все время пешком, потому что голодные лошади на льду положительно шатались под всадниками. В итоге от подошв у людей не осталось и помину, ноги обвертывались кожей, снятой с битых быков, у расковавшихся лошадей копыта обламывались до белой линии. Ну как, ты все еще хотел бы быть там с нами, Ники?
– Безусловно, – решительно сказал цесаревич. – О таких приключениях только мечтать.
– Ладно, – Ванновский вошел в азарт. – Тогда вот тебе история. У кишлака Имц мы наткнулись на отряд Азанхана – в пять раз больше нашего! Они начали стрелять, прячась за скалами. Местные жители разбежались, прихватив с собой все продовольствие. Мы укрылись в местной крепости, в первые же часы подстрелили шесть афганцев. Подчиненные мне господа офицеры были на высоте своего призвания – в бою вели себя безупречно… Но осаду мы долго выдержать не могли – лепешек у нас было мало, патронов тоже… В темноте уже я отдал приказание отойти с позиции к ставке. Тяжело было принять решение отойти, тяжело было и приказать это решение молодцам, доблестно защищавшим в течение семи с часов позицию. Но я не мог допустить потери личного состава, ведь свою миссию в Памире мы выполнили. Наглое поведение афганцев доказало правдивость слухов – британцы действительно вторглись в Рушан и Шугнан. И я уже доложил об этом в Генеральный Штаб…
– А на бурдюках из козьей шкуры вы по горным речкам сплавлялись? – перебил его цесаревич.
– Не приходилось, – поднял брови Ванновский.
– Тогда я пошел, – Ники неохотно встал. – Меня батальон ждет – построение у нас сегодня. Я и так тут с тобой засиделся.
Это был уже третий парад за неделю. И с каждым разом преображенцы маршировали все лучше. Цесаревич водил свой батальон с Миллионной на Дворцовую – поротно и сомкнутой колонной, шагом и бегом. Ходить было легко – снега на площади почти не было, всю неделю стояла ясная, бодрящая погода.
Сегодня батальон показал идеальную слаженность. Четкие движения, уверенные лица. Строгая красота военной хореографии!
Ровно в два часа полк выстроился перед Зимним. Пар от разгоряченных гвардейцев в касках с пышными султанами уходил в бледно-голубое петербургское небо. Темно-зеленые мундиры с красными настежными лацканами роскошно смотрелись на фоне кирпично-красных стен и белоснежных колонн императорского дворца. Пестрая масса восторженных горожан заполнила все прилегающие к площади проспекты и набережные.
Гордость охватывала цесаревича, когда он стоял навытяжку перед резиденцией своих венценосных предков, во главе восьми сотен богатырей – все как на подбор отличные ребята, лучшие из лучших, цвет нации. С такой армией и мировая война не страшна!
Костя лихо прогарцевал вдоль строя, похвалил цесаревича за превосходную работу. Ники, довольный, отправился обедать в офицерское собрание Конногвардейского полка, а затем в Мариинский. Разве можно пропускать «Лебединое озеро»?
Цесаревич очень любил балет.
20 ФЕВРАЛЯ
Петербург
Пушистые черные помпончики порхали по сцене, подпрыгивали и вертелись вместе со своей озорной хозяйкой. Матильда была сегодня страстной цыганкой Пахитой, лучшей танцовщицей под белым небом Испании! Французский граф, молодой офицер Люсьен, бросился к ее ногам. О, как он мечтал жениться на этой экстравагантной красотке в цветастой юбке, усыпанной блестками! Ее кастаньеты сводили его с ума. Увы – ноблесс оближ. Нельзя богатому аристократу влюбляться в простую танцовщицу.
Если только она не окажется графиней, похищенной в младенчестве цыганами!
Ники обожал «Пахиту». В этом балете было все: танец-кружево, погони и балы, плащи матадоров, наполеоновские войны, цыганские бубны, а главное – потрясающий финал. Героиня Кшесинской, узнав о своем благородном происхождении, обретала право на счастье с офицером Люсьеном.
– Маля, неужели у твоего отца не осталось совсем никаких фамильных документов? – жалобно спрашивал Ники, сидя в гримерке Кшесинской после спектакля. Он любил здесь бывать – эта узкая комнатка всегда была заполнена свежими цветами, стены радовали глаз яркими афишами с портретами Матильды, сладкий аромат духов любимой будоражил воображение цесаревича.
– Только кольцо, – в сотый раз отвечала Матильда, вынимая из прически шпильки и бережно снимая баскский берет с игривыми помпонами. – Больше никакой связи с графским родом Красинских у нас нет. Милый, передай, пожалуйста, шаль – ужасный сквозняк… Ты читал сегодня Плещеева?
– Что? Ах, нет, какой Плещеев – не до Плещеева мне сейчас, – досадливо отмахнулся цесаревич. – Дай-ка мне кольцо еще раз посмотреть.
Матильда достала из шкатулки старинный перстень с дворянским гербом и, пока Ники крутил его в руках, зачитала цесаревичу впечатления придирчивого балетного критика Александра Алексеевича Плещеева, посетившего накануне ее спектакль и оставшегося в полном восторге:
«За несколько лет до своих дебютов г-жа Кшесинская, будучи еще девочкой, танцевала в «Пахите» в известной мазурке, и тогда уже синклит балетоманов предсказал ей блестящую будущность. На нее особенно указывал А. А. Гринев, и был, как видите, прав…»
– Все это прекрасно, – рассеянно сказал цесаревич, пристально разглядывая герб: на лазоревом поле серебряная подкова, увенчанная золотым крестом, а на нем черный ворон с золотым перстнем в клюве. – Но гораздо больше меня волнуют твои корни. Я все время думаю – а вдруг? А вдруг удастся доказать, что ты графиня Красинская? Ведь тогда мы будем как Пахита с Люсьеном! Родители будут счастливы… И я наконец смогу на тебе жениться…
Матильда насмешливо подняла бровь:
– Ники, милый, сколько же балетной чепухи у тебя в голове! Цыганки-дворянки, внезапные повороты сюжета и – вишенка на торте – счастливая свадьба двух влюбленных. Но в жизни таких мелодрам не бывает – только на сцене… Наши права восстановить невозможно, иначе я бы сейчас принимала тебя в нашем семейном замке в Польше, а не сидела бы здесь на сквозняке. Мой прадед, граф Войцех Красинский, лишился всех своих владений из-за происков жадного дяди, архивы сгорели во время войн и восстаний – впрочем, ты и так все это знаешь, зачем я буду повторять! Давай лучше поговорим о драгоценной броши, которую ты подарил этой авантюристке Леньяни пару недель назад… Нет, какой все-таки мороз в гримерке! – Она со стоном облегчения размотала тесные пуанты и сунула отекшие ноги в валенки, всегда дежурившие под столом. – Так плохо этой зимой заклеили мне рамы, сплошные щели… Так что там насчет броши?
Ники смешался:
– Нет-нет, ты все неправильно поняла… – Цесаревич покраснел и фальшиво засмеялся. – Был бенефис Леньяни в чудной «Коппелии», я не мог пропустить… И это был общий подарок, дяди на него скинулись, я почти ничего и не потратил, просто поднес ей эту брошку и всё… – Тут он спохватился: – А откуда ты вообще про эту брошь узнала? Тебя же в тот день не было!
– Это мой театр, – Матильда зябко повела плечами и покрепче закуталась в шаль. – Я знаю всё, что происходит в Мариинском, потому что этот театр – мой. Пусть даже он и выстуженный насквозь, как иглу эскимоса. Система отопления здесь никуда не годится! – Матильда в ажитации вскочила с банкетки – юбка с помпончиками взметнулась ярким вихрем – и подлетела к чугунной батарее под окном: – Ледяная, пожалуйста! Ну а что тут удивляться? Паровые котлы у нас знаешь какие? Корнваллийские! Гигантские, как локомотивы, а тепла от них не больше чем от котенка. Давным-давно эти котлы устарели. А локомобили в машинном отделении? Поверишь ли, всего по двадцать сил имеют…
Ники понятливо кивал, радуясь, что Матильда переключилась на свою любимую тему. Его всегда удивляло, с какой страстью балерина рассуждает о сложных инженерных коммуникациях и как хорошо разбирается в строительстве. Вся в отца! Феликс Кшесинский был не только гениальным танцором, но и отличным хозяйственником.
Однако, вернувшись к зеркалу, Матильда не преминула ревниво поинтересоваться:
– Ну и как тебе «Коппелия»?
Ники откашлялся:
– Прелестная музыка.
– Вот как? Скудноват комментарий от театрального законодателя и почетного гражданина кулис, – Матильда иронично прищурилась. – А что скажешь насчет Леньяни? Как она справилась с ролью нюрнбергской куклы?
– Ты станцевала бы лучше! – уверенно сказал Ники, почти не покривив душой. – Леньяни может и крутит тридцать два фуэте, но во всем остальном ты ее положительно превосходишь.
Матильда нахмурилась:
– Тридцать два? Я уже делаю двадцать фуэте и более. Днем и ночью тренируюсь, верчусь как дервиш каждую свободную минуту – в столовой, спальне, даже здесь, в этой узкой гримерке. Еще немного, и я перекручу эту выскочку Леньяни, заберу у нее «Коппелию»! Так что готовь новую брошку, милый Ники, – для меня!
Матильда вся раскраснелась от ревности – профессиональной и личной. Как же она была сейчас хороша! Шаль упала, открыв точеные руки; черные локоны рассыпались по белым плечам; блестящая цыганская юбка пробуждала в цесаревиче древние инстинкты.
Ники решительно привлек Матильду к себе.
– Брошку, полцарства, что угодно, – бормотал цесаревич, вдыхая запах ее волос, как опиум. – Только будь со мной рядом.
– Я буду – если ты захочешь, милый Ники, – грустно прошептала Матильда. – Но я все время думаю о твоей нюрнбергской кукле.
– Ты опять про Леньяни? – с досадой переспросил цесаревич, распутывая тугие шнурки балетного корсета. – Дела мне нет до нее!
– Я про другую – ну хорошо, назовем ее более точно гессенской куклой, хотя Нюрнберг там совсем рядом…
– Аликс? – Ники расхохотался. На этот раз искренне. – Можешь не беспокоиться. Жду встречи с тетенькой Эллой, чтобы наконец раз и навсегда покончить с этой темой. Я уже и речь продумал. Скажу – хватит с меня ваших фантазий, тетенька. Я сам решу, на ком и когда мне жениться… Ну что это за шнуровка такая! Никак не поддается…
– Оставь, мой милый, – Матильда нехотя высвободилась из его объятий. – Мы же в театре. Наверняка кто-нибудь подслушивает под дверью прямо сейчас.
– Маля, ты меня просто убиваешь, – расстроено сказал цесаревич, без сил падая в истертое кресло у стены. – Если бы я только мог вытащить тебя отсюда! Я дал бы тебе всё, ты бы танцевала только на императорских балах – и только со мной.
– Вот еще! – кокетливо отозвалась Матильда, вернувшись к своему обычному приподнятому настроению. – Балет – это лучшее, что со мной могло произойти. Прости, Ники, но ты на втором месте после его величества Танца. И перестань травить себе душу, воображая нашу свадьбу. Этого никогда не произойдет – будь реалистом, милый!
– Ты говоришь совсем как Мама, – вздохнул цесаревич. – Она и слышать не хочет о тебе… А к Папа я и вовсе не пошел после разговора с ней… Почему Ксении можно всё, а мне ничего? – с детской обидой вопросил Ники.
Матильда убрала графский перстень Красинских в кедровую шкатулку, которую цесаревич привез ей из Египта, и старательно заперла крышку, инкрустированную золотыми жуками, фараонами из слоновой кости и черными котами из оникса.
– Ты наследник престола могучей империи, милый Ники, – пожала плечами Матильда, вновь закутываясь в шаль. – Хочешь ты этого или нет, но на тебя смотрит весь мир.
Ники упрямо поджал губы. Цесаревич уже давно всерьез обдумывал отречение от грозной шапки Мономаха, сумрачной тучей нависающей над ним с самого его рождения. Как хорошо живется обычным великим князьям, которые до самой старости ведут простую офицерскую жизнь, никто и внимания на них не обращает!
Скорее бы отцу стало лучше! Тогда Ники сможет объявить семье о своем решении. Папа, конечно, сильно огорчится, но ведь есть еще брат Джоржи – доктора уверяют, что горный климат Абастумана скоро поставит его на ноги, кавказский воздух – лучшее лекарство при чахотке; а еще подрастает брат Миша, ему уже пятнадцать лет…
– Ладно, – Ники встал и оправил гвардейский мундир. – Пусть я пока не могу на тебе жениться – но хотя бы распоряжусь, чтобы окна тебе заклеили. Моя графиня не должна мерзнуть.
21-25 ФЕВРАЛЯ
Петербург
Балов в этом месяце было слишком много. В Зимнем дворце: Большой бал, потом Первый Концертный бал, через четыре дня – Второй. В Аничковом: сначала бал попроще, для разминки, а затем, при чудном солнечном освещении, презабавный фоль-журне, на котором Ники и Сандро плясали девять часов подряд, как истинные мученики! Кружились в бешеном котильоне, фигуряли, бегали по всему залу и в изнеможении падали на стулья, чтобы через короткое время вновь скакать по паркету. Друзья пропотели раз двадцать; платки превратились в мокрые тряпки.
А еще был шикарный бал в отеле германского посольства на Большой Морской. У Вердера собрался весь Петербург! Даже Папа согласился приехать. Ники до двух часов ночи танцевал с самыми красивыми дамами: графиней Шуваловой в платье трудно уловимого цвета «электрик» с голубой перевязью; графиней Родигер в платье из белого газа, отделанного лентами «омбре», и бриллиантами в прическе; графиней Гейден в платье из шелка светлой стали с античными кружевами, дополненными цветами фиалки… Папа, конечно, не танцевал, играл в соседней комнате в винт со своими занудными министрами, а Мама исполнила кадриль с германским послом, мазурку – с австрийским, а потом Ники так увлекся своими нарядными партнершами, что про родителей совершенно забыл.
Но самый лучший бал этого сезона – костюмированный! – дал граф Шереметев двадцать первого февраля.
– Ребята, ребята, – твердил Ники за пару недель до этого грандиозного события, – я в полном отчаянии! Как? Как нарядиться? Вот вопрос, который не дает мне спать по ночам! Идеи есть?
Ксения и Сандро сидели у цесаревича в кабинете, призванные на особо важное совещание. Эти трое всегда были дружны, но после недавней помолвки стали и вовсе неразлучны.
В кабинете было четыре удобных стула – тяжелых, резных, крытых зеленым сафьяном. Рабочее кресло цесаревича удивляло невиданной конструкцией – мебельный мастер Стремборг спрятал в толстой дубовой ножке винт-стержень и рессоры из пары стальных полос, благодаря чему Ники мог крутиться на сиденье и задорно раскачиваться туда-сюда.
Однако молодежь, вместо того чтобы восседать на византийской мебели, устроилась на полу возле уютного камина. Сандро нежно обнимал Ксению, влюбленные то и дело принимались целоваться, не стесняясь брата, да Ники был только рад за них и снисходительно улыбался, глядя на эту счастливую парочку.
Однако проблема грядущего костюмированного бала требовала решения!
Ники, ловко управляясь с кочергой, закопал поглубже в угли три картофелины и принялся перечислять, загибая пальцы:
– Мушкетером я был в восемьдесят восьмом, Онегиным – в девяностом. Сейчас можно было бы представиться Дюрером, мы с ним похожи, как две капли воды, вы видели его автопортреты? Но Костя уже зарезервировал для себя Борджиа, значит, европейское средневековье отпадает… Разве что в греческом стиле что-нибудь? Пойдет мне туника? Подумываю нарядиться Аполлоном, покровителем искусств. Я читал, что у него тоже зеленые глаза, как у меня. Осталось только раздобыть где-то кифару, серебряный лук и золотые стрелы… Ах да, и еще обязательно сандалии со шнуровкой. И лавровый венок, конечно…
– Почему бы тебе не стать фараоном? – предложил Сандро, кивая на двух миниатюрных нефритовых сфинксов, стороживших рабочий стол цесаревича. – Ты же любишь все восточное.
– Громадный золотой воротник и набедренная повязка? – задумался Ники. – Интересно!
– Нет, мальчики, все ваши предложения просто глупые, – вмешалась Ксения, подкалывая прическу. – Во-первых, картошку пора доставать из камина, а то останемся голодными. Во-вторых, Ники, ты что, всерьез хочешь щеголять перед всеми голыми коленками? Русской зимой! Ну, знаете… У меня есть идея получше. Я сейчас!
Пока Ники с Сандро, обжигая пальцы, вытаскивали из огня картофель и раскладывали добычу на изумительном серебряном блюде в форме чайного листа, которое цесаревичу подарили в китайском Ханькоу при осмотре фабрики кирпичного чая, Ксения сбегала в свои комнаты и вернулась с солидным фолиантом в темно-синем кожаном переплете:
– Вот, Ники, твое спасение! Признайтесь, мальчишки, вы ведь не следите за модными тенденциями, правда? Утром и вечером – в мундире, как вот эта картошка. А я не так давно побывала на одной замечательной выставке в Николаевском дворце – оттуда и этот каталог. Перед вами, господа, сто страниц потрясающих идей для костюмированного бала!
Ники, отряхнув руки, бережно раскрыл книгу. Замелькали перед ним кафтаны, полукафтанчики, сарафаны, сорочки, шубейки, душегрейки, епанечки, кички с сороками и позатыльниками, ленты с подвесом, повойники, девичьи венцы, кокошники, унизанные жемчугом и украшенные перламутром…
– Наталья Леонидовна Шабельская колесит по всей России, собирает коллекцию исторических костюмов – уже четыре тысячи предметов набрала! – с восхищением сообщила Ксения. – В Москве у нее свой «Музей старины». А позируют для каталога ее дочери. Посмотрите, как им идут сарафаны!
– Но тут одни женские наряды, – разочарованно сказал цесаревич, листая иллюстрации, аккуратно раскрашенные акварелью.
– Это же просто для вдохновения! – воскликнула Ксения. – Давайте втроем оденемся в старорусском стиле! Я буду боярышней в кокошнике, Сандро – стрельцом, или даже стрелецким головой, а Ники – может, ты царем Алексеем Михайловичем нарядишься?
– Ни в коем случае! – запротестовал цесаревич. – Не хочу я быть царем. Лучше… О, знаю! Сокольничим, конечно! Обожаю охоту.
И закипела работа во всех петербургских мастерских. Одежду друзья заказали у костюмера Мариинского театра Пипара, головные уборы – у Бруно, перчатки – у Прогге, сапоги – у поставщика императорских театров Левштедта.
Ники буквально разрывался между полком, Матильдой и подготовкой к шереметевскому балу. На рабочем столе цесаревича творился хаос: тактические задания, которые Ники сочинял для своего батальона с целью экзаменовки гвардейцев, перемешались с эскизами костюма сокольничего. Цесаревич, получивший неплохое художественное образование, собственноручно набросал для костюмеров бархатную шапку с меховой опушкой, алый бархатный кафтан со стоячим воротником и двуглавыми орлами на груди и на спине, нарядные нарукавники с бахромой, расшитые золотыми соколами. Уже через несколько дней пошли первые примерки, и наконец, заветный день наступил.
Успех был оглушительным! Остальные гости Шереметева, одетые кто ветхозаветной Юдифью, кто королевой Марго в гофрированном воротнике, кто крестоносцем в белой рясе и кольчуге, в завистью рассматривали славянские костюмы великолепной троицы. Костя был хорош в широкополой шляпе с пером, но даже он сказал, что когда-нибудь нужно устроить общий костюмированный бал в древнерусском стиле – и все живо поддержали это предложение. На следующий день газеты назвали костюмы Ники, Ксении и Сандро «восхитительными» и «живописными». Наряды даже затмили главное событие вечера: эффектную постановку в честь масленицы.
Сначала все ждали прибытия императорской четы, скрашивая ожидание танцами и тончайшими блинами с осетровой икрой, малосольной сельдью, сметаной, грибами, медом, топленым маслом, вареньем из апельсинов, выращенных в личном оранжерее графа… Икру и соленую рыбу Ники терпеть не мог еще со времен своей поездки по Дальнему Востоку, где его только этим и угощали, поэтому налегал в основном на сладкие начинки.
В половину одиннадцатого в Шереметевском дворце раздался трубный глас, распахнулись золоченые двери и в Бальный зал вступили царь с царицей.
Отец был в простом кавалергардском мундире, но казался оживленным и даже румяным. У Ники сжалось сердце – как счастлив он был видеть Папа в добром здравии! Мама в этот раз тоже отказалась наряжаться в карнавальный костюм, поскольку хотела похвастаться перед всеми обновкой – умопомрачительным зимним платьем из темно-красного вельвета со вставками из золотой парчи. Очередной шедевр парижского кудесника Уорта! Императрица Мария Фёдоровна, с ее великолепной фигурой, безупречным вкусом и умением подать себя, была любимой клиенткой капризного кутюрье.
Граф Шереметев ударил тростью в пол, и в те же двери забежали самые настоящие бурые медведи, запряженные в сани. Аристократы ахнули: «Шикарная аллегория масленицы!» – и шумно зааплодировали, приведя медведей в беспокойство. Позади саней шел хор и распевал народные масленичные песни. Ники мгновенно сориентировался – слова ему были хорошо знакомы – и громко подхватил хорошо поставленным баритоном:
Масляница, обманщица;
Обманула, провела,
За заулочек завела,
Дала редьки хвост
На великий пост.
Гости пришли в полный восторг: «Браво! В русском костюме – русские песни!» Цесаревич самодовольно раскланивался на все стороны.
После ужина родители уехали, Ники же остался и плясал до изнеможения, а потом простывал за несколькими стаканами шампанского до половины пятого утра.
Веселые февральские дни сгорали один за другим, как бенгальские огни, и лишь однажды эта радостная карусель на мгновение остановилась. В конце месяца в Петербург прибыл дядя Сергей – муж Эллы, московский генерал-губернатор и младший брат Папа. С Ники великий князь перекинулся буквально парой слов – передал приветы от тетеньки и, с многозначительной улыбкой, от «милой Пелли», из-за чего настроение у цесаревича резко испортилось, – а потом надолго закрылся в кабинете с императором.
Ники, конечно, не собирался подслушивать, но Папа так кричал на дядю Сергея, что отзвуки его разгневанного баса доносились даже до спальни цесаревича: «Перестань разыгрывать царя! Устроил себе великое княжество московское! Мне все на тебя жалуются – что это ты удумал, отдельно взятый феодализм в моем государстве хочешь устроить? Ты не удельный князь, заруби себе это на носу, братец!» Дядя слабо возражал, но Папа его не слушал, продолжал бушевать: «Может, ты еще и валюту свою в Москве введешь, со своим красивым профилем на монетках? Может, посла к тебе в Кремль от моей империи отправить? Заигрался, Сергей, заигрался!»
Потом отец немного успокоился, крики прекратились и Ники заснул.
Зимний сезон канул в вечность.