Абстрактная картина на потолке, созданная подтёками воды и грязи, которую привык разглядывать по утрам Юда Айзексон, перешла по наследству к новому обитателю его комнаты, а сам Юда переехал к Риве. Его мучила бессонница, а если удавалось забыться, начинались кошмары: Альгирдас Жемайтис, смеясь, совал ему в руку револьвер, показывал на Дину и приговаривал:
– Убей эту старую ведьму!
Хотя Дина во сне была молодой и красивой, Юда сознавал, что до помешательства ему недалеко. Но главным было то, что его состояние понимала и чувствовала Рива. И сказала, как о чём-то само собой разумеющемся:
– Переезжайте к нам, Юда. Нельзя вам быть одному.
Так они стали жить вместе, как будто заранее обо всём договорились и теперь им оставалось только осуществить задуманное. Может быть, потому, что они давно нравились друг другу, хотя Юда был старше. Рива не хотела изменять своему Арончику, тому тоже было не по душе внимание, которое деловой партнёр оказывал его жене, и дружеские отношения свернулись. Но Рива продолжала занимать мысли Юды. Ради неё он готов был поступиться обыкновением иметь на стороне дело только с литовками или польками. Потом пришли Советы, и Юда потерял Риву из виду. Но не забыл. Он никогда не забывал красивых женщин и страдал, если знакомство не перерастало в нечто большее. Так, как совсем ещё недавно страдал из-за Дарьи.
Но если раньше Юда легко сошёлся бы с Ривой и так же легко расстался с ней, переключившись на другой объект страсти, то теперь он постоянно ощущал в сердце невыносимую тяжесть раскаяния. До войны ему хотелось быть властелином, перед которым преклоняется жена, трепещут сыновья, и, наверное, поэтому недостаточно любил Дину, мало уделял внимания детям, ссылался на дела, а сам ни в одной поездке не пропускал юбку, да и в Каунасе находил развлечения. Теперь же Юде хотелось верить, что у него вновь появилась семья, и он благодарил Бога за этот подарок, отдавая Риве и Рафику всю щедрость своей изрядно настрадавшейся души. На этом можно было успокоиться, но Юда употребил все силы на то, чтобы не просто выживать, а нормально жить в голодном и холодном тыловом Илецке. Старался, как никогда в жизни. Добившись увольнения из финотдела, он сумел попасть в экспедиторы, и, хотя работа была тяжёлой, Юда быстро оброс нужными связями, демонстрируя такую хватку и ловкость, каких не знал за собой прежде, хотя и тогда был не промах. Приходилось рисковать, и по законам военного времени это могло очень плохо закончиться для Юды. Рива со страхом смотрела на продукты, которые он приносил, догадываясь, какой ценой они достаются. Перепадало и Анфисе, но та лишь благодарила, вслух желая новому квартиранту всяческого здоровья и благ и не сильно задумываясь над тем, где он достаёт еду, которую она даже в мирное время нечасто видела у себя на столе. В её представлении еврей тем и отличался, что мог пролезать в игольное ушко и добывать из-под земли сокровища. Юда сам понимал, что ходит по краю. Он и так был под подозрением из-за своего пребывания в лагере и в армии Андерса, не раз хотел всё бросить, но, представив себе голодных Рафика и Риву, продолжал свою деятельность. И была ещё одна проблема, из-за которой Юда не знал покоя. Проблема требовала решения, а у него не хватало смелости её решить.
Альгирдас Жемайтис, убийца Дины, возникал в его снах неслучайно. Альгирдаса Юда знал хорошо. Этот литовец прекрасно ладил с евреями, мог переброситься словечком на идиш, а младший брат его, служивший в литовской армии Ка́зис, сразу же после прихода русских вступил в комсомол. Да и сам Альгирдас был у новой власти на хорошем счету. Если бы не рассказ Ривы, Юда не поверил бы, что Альгирдас стал убийцей. Но он им стал, и, просыпаясь после очередного кошмарного сна, сжимая кулаки, Юда воображал, как он возвращается в Каунас, конечно же с винтовкой, находит Жемайтиса и мстит. Только для того, чтобы возвратиться в Литву с винтовкой, надо было попасть на фронт, а чтобы добраться до Альгирдаса и убить его, надо было научиться стрелять, а значит – пойти на войну. Но Юда боялся войны и лишь в мечтах становился мстителем. Он сознавал своё ничтожество, ненавидел себя, но ничего не мог с собой поделать. И что только нашла в нём Рива?
А Рива нашла в Юде то, в чём крайне нуждалась – опору. Она видела его недостатки, знала, что он не герой, и не обольщалась, но ей так не хватало мужского плеча. Сойдясь с земляком и старым знакомым, Рива стремилась найти защиту от возможных посягательств Антанаса Рашиса, если тому удастся её разыскать. О том, что Антанас может объявиться, Рива думала с содроганием и одновременно с каким-то новым, непонятным ей чувством. Ничего подобного она не испытывала ни с покойным мужем, ни сейчас, живя с Юдой. Рива поймала себя на том, что не только перестала со страхом ждать появления Рашиса, а напротив – думает, как всё это произойдёт. Если бы Юда предложил брак, пусть даже советский, в загсе, Рива согласилась бы с радостью. Это помогло бы ей справиться с душевным разладом. Но Юда не предлагал.
Айзексон знал, что жив и относительно свободен до тех пор, пока в продовольственной схеме, где он был задействован, не случится сбой. А в том, что это может раньше или позже произойти, он почти не сомневался. Поэтому, получив вызов в милицию, Айзексон был готов к худшему. Как раз накануне с Ривой случилась истерика. Она требовала, чтобы Юда прекратил свои дела.
– Но это же ради тебя и ребёнка. Кроме вас у меня никого нет.
– Умоляю тебя – перестань! Не нужна мне твоя колбаса! Как-нибудь проживём. У меня теперь другая работа.
Рива больше не мыла полы. Её перевели учётчицей в цех.
– Конечно, – спокойно, но уже начиная раздражаться, сказал Юда. – Твоя работа накормит. Между прочим, я сам ничего не делаю. Всё через людей.
– Если их возьмут, ты будешь там же, где они. Прекрати, пока не поздно.
Юда знал, что Рива права, много раз давал себе зарок не подставлять больше голову – и всякий раз находил отговорку. И дождался. Интересно, почему его вызывают, когда нет никакой проблемы прийти за ним ночью? Или это у них приём такой – запутать человека?
Юда ожидал, что либо его заставят рассказать о своих знакомствах и объяснить, откуда он берёт сыр и масло, в то время как у других челюсти сводит от голода, либо сначала арестуют, а потом уже будут пытать. У входа он предъявил повестку, и дежурный, едва взглянув, показал вглубь коридора:
– Третья дверь налево.
Не зная, к чему готовиться, но на всякий случай готовясь к худшему, Юда переступил порог. Сидевший за столом молодой военный, чин которого Айзексон не смог определить, кивнул в ответ на приветствие и сказал по-литовски:
– Присаживайтесь.
Юда осторожно сел на стул. Меньше всего он ожидал услышать в этом заведении литовскую речь.
– Старший лейтенант Антанас Рашис, – представился военный. – Уполномоченный по набору в Литовскую дивизию.
Эти слова ещё больше сбили с толку Юду. Он даже забыл о том, как мечтал отомстить Альгирдасу Жемайтису. Какая дивизия, какой фронт? При чём тут он? Почему его вызвали? Неужели этот уполномоченный с каждым будущим солдатом отдельно беседует? Как его зовут? Антанас Рашис? Не тот ли это Рашис, который спас Риву? Спас?! Так, может быть, он здесь из-за неё? Ведь Рива не скрывала, что этот Антанас признался ей в любви.
Даже догадливый Юда не знал, до какой степени он прав. Рашис действительно приехал в Илецк из-за Ривы, и был он вовсе не уполномоченным по набору, а сотрудником особого отдела формируемой Литовской дивизии. Правда, не будучи кадровым чекистом, носил армейское звание. Имя, фамилию и место пребывания Ривы Антанас увидел у себя в отделе, в служебном списке эвакуированных из Литвы. Пользуясь довоенными партийными связями, ему удалось получить отпуск для поездки в Илецк, но в Чкалове Рашиса ждал сюрприз. Уточняя в НКВД данные Ривы, он услышал:
– Да, есть. Кауфман Ревекка Евсеевна. Сожительствует с неким Айзексоном Юделем, который у нас на особом учёте, как бывший военнослужащий польской армии.
– Какой польской армии? Довоенной?
– Армии Андерса.
– А сам он откуда?
– Из Каунаса.
Это был серьёзный удар, которого Рашис не ожидал. Сожитель! Но они же объяснились с Ривой! Или нет? Или ему только показалось? Юдель Айзексон? Да, был такой еврейский воротила в Каунасе. Неужели он?
Нужно было ехать в Илецк и разбираться на месте. По дороге у Рашиса созрел план выдать себя за уполномоченного по набору. Правда, мандата, подтверждающего статус, у него не было, зато имелось удостоверение особиста. Используя его, проще всего было бы загнать Айзексона в лагерь. Всего лишь несколько слов в том же Чкаловском НКВД, и находящийся на особом учёте соперник отправится на лесоповал. Другой на месте Рашиса так бы и поступил, но Антанас боялся появиться перед Ривой в роли злого ангела – виновника ареста этого неизвестно откуда возникшего на его пути Юделя. Та могла обо всём догадаться. Иное дело – армия. Тут не придерёшься. Идёт набор в Литовскую дивизию. Мобилизуют выходцев из Литвы. Вот Айзексон и будет в их числе.
– А мы с вами земляки, – продолжал по-литовски Рашис. – Я ведь тоже из Каунаса.
«Всё обо мне знает, – подумал Юда. – Разве от них куда-нибудь денешься?»
Как бы подтверждая, что ему известно всё, в том числе и то, что Юда не один, Антанас сообщил:
– А с Ревеккой я в гимназии учился. Мы вместе бежали из Каунаса.
Эту историю Юда уже знал и со страхом думал, что же будет дальше.
– Вот что, товарищ Айзексон, – перешёл на официальный тон Рашис, – сейчас особым правительственным постановлением формируется Литовская дивизия. Вы уже служили у Андерса, значит, с армией знакомы. Не вижу препятствий для вашего призыва в Шестнадцатую стрелковую Литовскую дивизию Красной армии. – И, налегая грудью на стол, приблизив лицо к собеседнику, добавил: – Ведь вы еврей, не так ли? Вот и сможете отомстить за своих близких, за свой народ.
Следовало сразу же показать справку о том, что он комиссован из армии Андерса и поэтому к военной службе непригоден. Что-то мешало Юде залезть в карман, где лежала эта бумага, но, представив себе заснеженное поле, вой снарядов и бегущих в атаку бойцов (нечто подобное он видел недавно в кинохронике), Юда тотчас же вытащил спасительный документ. Поглядев на справку, Рашис понял, что у него остаётся последний, единственный козырь. Неужели всё напрасно? Ему стоило большого труда договориться в милиции, чтобы Айзексона вызвали именно сюда, а не в военкомат, где Рашис не мог выдать себя за уполномоченного. И теперь из-за того, что этот Юдель так хитёр и обзавёлся справкой, всё рухнет? Он встал и, обойдя стол, присел рядом с Юдой.
– Я видел, как убивали вашу семью, – проникновенно заговорил Антанас. – Это было страшное зрелище. Поверьте, я ничего не мог сделать. Меня самого убили бы, и я не спас бы Риву. С такой справкой, как эта, вас, конечно, не призовут, и вы останетесь в тылу, а на фронт, чтобы мстить, пойдут другие. Вы не представляете, сколько евреев-добровольцев записалось в Литовскую дивизию. Её по праву можно назвать литовско-еврейской. Среди этих людей были такие же, как вы, негодные к военной службе, но они добились, чтобы их взяли. Что ж, если вам всё равно – оставайтесь дома. Красная армия отомстит за ваших родных, но не вы. – И, помедлив, добавил: – Если бы с моими сделали такое – я бы умер от стыда, укрываясь за женской юбкой.
Эти слова Рашис мог бы не произносить: Юда и без того чувствовал себя скверно. Разве он не мечтал ночами о возмездии, не представлял себе, как отомстит за Дину и сыновей? А теперь его пристыдили за трусость. И кто стыдит? Литовец! Литовец внушает ему, еврею, что он должен мстить. Какой позор! Какой жуткий фарс, какая нелепость!
Но, пристыдив вслед за Рашисом себя, Юда вспомнил о справке, которую всё ещё держал в руках старший лейтенант. Справка! Справку, конечно, жаль! С ней он чувствовал себя уверенно. Но, может, и в самом деле – лучше на фронт, чем ждать, пока арестуют и расстреляют? По закону военного времени. В этот раз обошлось: вызвали по другому поводу, а что будет в следующий? И когда это может случиться? Да хоть завтра. Тогда лучше в армию – в конце концов, ловкому человеку и там можно устроиться. Устроился же он у Андерса.
Те же аргументы Юда привёл вечером Риве. Вначале он молчал о том, что Рашис в Илецке. Зачем вызывали? Потому что по всей стране разыскивают уроженцев Литвы для мобилизации в Литовскую дивизию. Но поскольку Юду призвать не могут – есть медицинский документ – ему предложили вступить добровольцем. Завтра утром он должен быть в военкомате.
Глаза у Ривы покраснели, и она, словно что-то чувствуя, спросила:
– А с кем ты разговаривал?
Интуиция подсказала Юде, что темнить нельзя. Надо говорить правду.
– С твоим знакомым. Антанасом Рашисом.
– Антанас? – Какая-то новая, странная интонация, появившаяся в голосе Ривы, смутила Юду. – Он здесь? Зачем? Что ему нужно?
Это был совершенно лишний вопрос, ибо Рива прекрасно знала, что нужно Антанасу. Её тоже удивил собственный изменившийся голос, но она сразу же нашла объяснение: Рашис непременно её разыщет, начнёт домогаться, а Юды не будет, он уходит на фронт. И всё же почему она так разволновалась? Разве она не поставила преграду, не сказала себе, что после пережитого в Каунасе никогда не сойдётся с литовцем? Даже если он спас ей жизнь. И, несмотря на это, Рива часто вспоминала ту ночь, когда Рашис вывел её и Рафика из гаража и усадил в грузовик. Убеждая себя, что никогда не согласится на союз с бывшим одноклассником, она старалась забыть, как хорошо и спокойно ей было рядом с Антанасом, как взволновало его признание и как она долго проплакала в эшелоне после того, как они расстались в Риге. Связь с Юдой должна была избавить Риву от мыслей о Рашисе, но они упрямо возвращались, эти мысли. Да, Юда нравился Риве, но Антанас вызывал в ней совсем другие чувства, волновавшие и пугавшие одновременно, и, узнав о том, что Рашис в Илецке, она поняла, что свидание с ним неизбежно и что она ждёт и хочет этого свидания, напрасно стараясь убедить себя в обратном. Занятая своими переживаниями, Рива забыла о Юде, и в себя её привёл его негромкий спокойный голос:
– В восемь утра нужно быть в военкомате. Помоги собрать вещи.
– Значит, ты уже всё решил? А как же я?
Даже Риве Юда не мог признаться, что согласился пойти на фронт прежде всего из-за страха расплаты за свою коммерческую деятельность, который пересилил в нём страх быть убитым в бою. Поэтому он ответил, стараясь придать голосу решимость:
– Я должен отомстить за свою семью.
– Ты? – с сомнением переспросила Рива. – Какой из тебя солдат, Юда? Тебя же сразу убьют.
Юда не поверил ушам. Рива слово в слово повторила то, что в своё время ему говорила Дарья.
– Хотя, – продолжала Рива, – если ты действительно этого хочешь, иди. Разве важно, что я думаю? Ведь я тебе не жена.
Юде показалось, что последние слова Рива произнесла с досадой. А ведь он действительно не предлагал ей выйти за него замуж. Почему? Не потому ли, что даже в постели с Ривой он вспоминал её жуткий рассказ? Не в этом ли всё дело? Нет, пока он с Ривой, у него не будет покоя, только напоминание о погибших: постоянный ночной кошмар. Надежда, которой он жил – надежда обрести новую семью, рушилась. Если Рива хочет узаконить отношения, а он не может этого сделать, то Литовская дивизия – выход. Одиночества ему не вынести, и раньше или позже в какой-нибудь конуре, именуемой комнатой, найдут его труп.
На следующее утро Айзексон отправился в военкомат. За плечами висел вещевой мешок, а в голове роились невесёлые мысли. Рива плакала, но не стала его удерживать, и это задело Юду. Но, может быть, она права, и виноваты его сомнительные дела? Испытала облегчение? Возможно, но, скорее всего, сама поняла, что их отношения подходят к концу. Что напрасно она ждёт от Юды того, на что он не может решиться.
Погружённый в размышления, Юда случайно задел плечом идущую навстречу женщину и обернулся, чтобы извиниться. Обернулась и женщина, и Юда увидел перед собой немного скуластое со слабой монгольской примесью лицо Дарьи. Но это было не всё. Рядом с Дарьей стоял инвалид. Точнее, не стоял, а сидел на прямоугольной доске, маленькие колёса которой позволяли, помогая руками, передвигаться по тротуару. Инвалидов было много, Юда успел повидать всяких, но такого ещё не видел. У человека на доске не просто не было ног – не видно было даже обрубков. Это была верхняя часть туловища с лицом, отрешённо и безучастно глядевшим в сторону. Юде стало страшно, он продолжал смотреть на Дарью, не произнося ни слова. Он, который никогда не терялся и умел говорить, был не в состоянии открыть рот. Но Дарью уже ничем нельзя было удивить. Без всякого выражения на лице, словно они расстались вчера, она негромко сказала:
– Здравствуй, Юда.
У Юды перехватило дыхание. Минуты через две, кое-как совладав с собой, он, стараясь улыбнуться, выдавил:
– Здравствуй.
– Вот, – не меняя интонации, продолжала Дарья, – вчера вернулись из Челябинска. Это Федя, мой муж. Живой. Он там в госпитале лежал.
Федя не шелохнулся. Теперь он смотрел в землю. Нужно было что-то ответить, но Юда молчал. Первый раз в жизни он не знал, что сказать. Но Дарья и не ждала ответа.
– Значит, ты здесь? Или, – она посмотрела на заплечный мешок Юды, – уезжаешь? Куда?
– В военкомат иду. На фронт, добровольцем.
– На фронт?! – вскинулась Дарья, и Юда заметил, как изменилось её лицо. – Ты?!
– Моя семья погибла в Каунасе.
Дарья не ответила. Она перевела взгляд на мужа, и Юда понял, что хотела сказать Дарья. Он представил себя на войне, где каждую секунду можно стать таким, как этот Федя. Нет, пусть уж лучше сразу убьют.
Внезапно Дарья приблизилась, и не успел Юда понять, что происходит, как женщина притянула его к себе и обняла. То, что это настоящее страстное объятие, Юде не надо было объяснять. Не произнеся ни слова, Дарья повернулась и пошла дальше. Муж, стуча колёсами, двинулся за ней.
Первым порывом Юды было броситься вслед, и он непременно сделал бы это, если б мог сдвинуться с места. Но его ноги словно приросли к земле, и он стоял, оглушённый не только объятием Дарьи, но и внезапным озарением. Поступок, который он намерен совершить – величайшая глупость, и надо немедленно возвращаться домой. Не случайно он встретил Дарью, а рядом с ней – человеческий обрубок. Это знак.
Поправив мешок, Юда двинулся назад. Почему, в самом деле, он не женится на Риве? Боится, что не будет спокойно спать? Пусть тогда вспомнит Фёдора! А его дела, за которые могут?.. Чёрт с ними! Рива права! Немедленно всё прекратить! А с Ривой – завтра же в загс!
Воспрянув духом, Юда прибавил шаг. Навстречу шёл военный, и Айзексон не обратил на него внимания. Мало ли военных во время войны можно встретить на улице? Соображая, как говорить с Ривой, он прошёл мимо, но военный окликнул его:
– Айзексон!
Юда обернулся. На него смотрел Рашис.
– Я иду в военкомат. Мне кажется, нам по пути.
– Вряд ли от меня будет много толку на фронте, товарищ Рашис. В конце концов, я освобождён от военной службы.
Но Рашис был готов к такому повороту. Он уже всё обдумал.
– Да, освобождение у вас есть. Но его надо подтвердить, – сказал Рашис, хотя только вчера говорил, что с такой справкой Юду не призовут.
– Как это подтвердить?
– Вы освобождены медкомиссией польской армии. Этого недостаточно. Вам надо пройти нашу медкомиссию. Здесь, в военкомате Илецка, поскольку вы призываетесь в ряды Красной армии.
– Но разве я не…
– По возрасту и положению, как советский гражданин, вы подлежите мобилизации. Как уроженец Литвы, направляетесь в Литовскую дивизию. У вас есть возможность добровольно пойти на фронт, но поскольку вы отказываетесь, я оформляю ваш призыв и направляю на медкомиссию. Дальнейшее зависит от её решения. Вам придётся пойти со мной.