Йосэф бросил перо и в отчаянии уставился в окно, выходящее на тель-авивскую улицу Ахад Гаам. Всю ночь он просидел за столом. Стихи не получались, вдохновение не приходило, хотя то, о чём он собирался писать, Йосэф видел своими глазами. Погружающийся в воду, идущий ко дну шлюп, до отказа наполненный людьми, которым посчастливилось вырваться из ада, стоит и будет стоять перед ним, пока он жив. Но ему никак не удавалось сказать об этом в стихах. И если нужные слова не приходят – значит, есть причина. Но где её искать? Он – еврейский поэт. Его народ постигло величайшее несчастье, обвал, подобный горной лавине, а он не находит слов, чтобы об этом написать! Какой позор!
А не мешает ли ему то, что взрыв, погубивший корабль с беженцами, осуществили евреи, что это дело рук Хаганы́[4]? Об этом Йосэф и Джуди узнали, когда «Ифигения», едва ли не сутки простоявшая в акватории, наконец-то пришвартовалась в хайфском порту и они сошли на берег, где их ждал связной. Он-то и сообщил подробности.
Никто и не думал топить корабль. Цель диверсии состояла в том, чтобы повредить мотор. Тогда британцам не удалось бы отправить судно обратно в море. Но подрывники Хаганы не рассчитали силу взрыва и не учли крайнюю ветхость непонятно как доплывшей до Хайфы посудины. Это и привело к трагедии. Джуди сразу же дала оценку произошедшему:
– Я не могу винить наших бойцов. Виноваты англичане. Я уже говорила и хочу повторить: они – пособники нацистов. Несмотря на всю жестокость и фанатизм гитлеровцев, у меня нет никакого сомнения в том, что если бы страна Израиля была открыта для евреев, многих удалось бы спасти…
Йосэф и Джуди уже покинули территорию порта, и теперь они вместе с сопровождающим находились в подсобной комнате какого-то маленького магазина. За ними должны были приехать. Джуди собиралась продолжить свой комментарий, когда среднего роста плотный и, видимо, физически очень сильный человек вошёл в помещение. Неожиданно для Йосэфа, его жена бросилась к вошедшему:
– Даниэль!
Они обнялись. Знакомый Джуди не назвал себя, и Йосэф не сразу понял, что перед ним не кто иной, как Даниэль Э́вен, один из наиболее популярных руководителей ЭЦЕЛ[5], легенда еврейского подполья. Эвен, носивший раньше фамилию Штейн, был решительным сторонником вооружённой борьбы с британскими властями, хотя официальная политика Национальной военной организации – перемирие с англичанами, была определена ещё в начале войны непререкаемым авторитетом – покойным лидером ревизионистского движения в сионизме Зеэвом Жаботинским. Дошло до раскола. Желавшие продолжить борьбу с Британией выделились в отдельную ветвь. После того как её командир Авраам бен Яи́р был убит, предполагалось, что именно Эвен-Штейн возглавит новую группу.
О Штейне, видном функционере Бейтара в Нью-Йорке, Джуди никогда не рассказывала Йосэфу, хотя из всех её друзей этот был самым близким. Йосэф не знал, что Даниэля и Джуди связывают не только общие цели. Отчуждение, возникшее между ним и женой, он приписывал тому, что гордой и самолюбивой Джуди трудно смириться с его раздвоением, пусть и основанном исключительно на душевных переживаниях и воспоминаниях прошлого. На неё мало повлияло даже сообщение о гибели Эстер. А сам Йосэф по-прежнему был уязвлён запоздалым признанием Джуди. Ощущая себя пострадавшим, он не догадывался, что роли переменились и судьбу их отношений теперь решает не он. Джуди отсутствовала всё чаще. Уходя рано утром, она появлялась только к ночи. На вопросы отвечала коротко:
– Работаю с Даниэлем. Или дать тебе полный отчёт?
Снова Даниэль. Никогда ещё Джуди не была такой грубой. Йосэф почувствовал, как тоненькой змейкой начинает вползать в сердце ревность. Что это за работа, которая заставляет Джуди целые дни проводить с Эвеном? Йосэф догадывался, что их возвращение в Палестину, точнее – возвращение Джуди, было согласовано с Даниэлем. А как же иначе? Ведь ясно, что они с Джуди друзья. Но только ли друзья? А нет ли в их отношениях чего-то большего? Прошедший по спине холодок начал распространяться по телу. Неожиданно Йосэф подумал, что так, как он сейчас, вероятно, чувствовал себя в своё время доктор Гольдштейн. Он, Йосэф, увлёк, вернее, соблазнил чужую жену, а теперь сам оказался в роли обманутого мужа. Или пока ещё нет?
Необходимо было поговорить и выяснить отношения. Для себя Йосэф решил, что, если Джуди захочет развестись, он не станет её удерживать. И причина есть расторгнуть ктубу́[6]: у Джуди не может быть детей. Он-то думал, что жена ему преданна, что достоинства Джуди перевешивают её неспособность быть матерью. Решил, несмотря ни на что, остаться с ней. А теперь она с этим харизматичным Даниэлем. Ну как тут не сойти с ума?
Но выяснить отношения не удавалось. Джуди уходила от разговора. Чем она занимается, Йосэф так и не узнал. Вначале это удивляло и оскорбляло, но потом он решил, что Джуди в нём разочаровалась. После того как на «Ифигении» он своей несдержанной болтовнёй чуть было не сдал их англичанам, Джуди перестала ему доверять. Но всё оказалось хуже. Стоило Йосэфу лишь намекнуть Джуди о своих подозрениях, та не стала оправдываться и вилять. Сказала холодно, почти равнодушно:
– Если существует ктуба, то существует и гет[7].
Йосэф вернулся к столу. Наступило утро. Солнце уже заглядывало в комнату. Джуди не было. Первый раз она не пришла ночью домой. И после этого можно сомневаться? Верить тому, что у неё ничего нет с Даниэлем Штейном? Неудивительно, что стихи не получаются. Как он может сейчас писать? А если выйти на улицу? В кафе зайти, отвлечься?
Йосэф спустился вниз и сразу же увидел бегущего прямо на него мальчишку-газетчика:
– Еврейский террор! Вооружённое нападение на полицейский участок! Три человека убиты! Покупайте газету «Да-ва́р»[8]!
Йосэф схватил газету. Из короткого сообщения следовало, что нападение совершила противопоставившая себя организованному ишуву группа отщепенцев во главе с Даниэлем Эвеном. Двое полицейских, араб и англичанин, убиты. Погиб один из нападавших. Еврейское население Палестины решительно осуждает еврейский террор. В то время как Великобритания воюет с Гитлером, вооружённая борьба с британцами недопустима. Таково мнение еврейского руководства…
Так вот почему Джуди не пришла?! Но что с ней, где она сейчас?
Йосэф опустился на скамейку. Нужно было привести в порядок мысли. Итак, картина начинает проясняться. Джуди действует вместе с Даниэлем, и не в качестве рядового исполнителя. Все акты они планируют вдвоём. Ну, может, с кем-то ещё. А ему, Йосэфу, Джуди не доверяет. Держит в полном неведении. Вот это и есть настоящий разрыв. Ктуба, которая их пока ещё соединяет – голая формальность. Джуди хочет гет? Он даст ей гет.
Но если Джуди где-то в подполье с Даниэлем, значит, её тоже ищут. Не сегодня завтра придут к ним с обыском и учинят допрос. А то и арестуют: муж должен знать, где находится жена. А он не знает, ничего не знает. Но, может, это и к лучшему? И Джуди предвидела именно такое развитие событий. Застенки, пытки… Если будут пытать, он может не выдержать. В этом случае Джуди права, и надо признать, что она умнее и сильнее его.
Йосэф был на верном пути. Он действительно нащупал нить, которая вела к разгадке непонятного поведения жены, и не знал лишь об одном: о том, что связь Даниэля и Джуди возникла ещё во времена её первого замужества. В Даниэля она влюбилась, когда ей было восемнадцать: случайно оказалась на каком-то еврейском митинге в Нью-Йорке и попала под обаяние молодого темпераментного студента. После развода Джуди ожидала, что Даниэль захочет на ней жениться, но тот заявил, что это невозможно: настоящий борец, а Даниэль Штейн считал себя таковым, принадлежит национальному движению, и личной жизни у него нет. По крайней мере, до победы – создания еврейского государства. Поразмыслив, Джуди решила, что такая позиция ей подходит: ничего больше не остаётся, как стать боевой соратницей Даниэля. В этом случае последствия аборта – не помеха, а подспорье. Иногда её охватывала тоска. Она жалела, что скрыла от Даниэля беременность, но Штейн доказывал, что им хорошо и так, и Джуди приходилось соглашаться.
Когда её, уже известную журналистку, попросили опекать приехавшего в Америку еврейского поэта с берегов Балтики, Джуди была заинтригована. Красивый и романтичный Йосэф производил впечатление, а главное, подавал надежды. На Штейна невозможно было воздействовать, а Йосэф прислушивался к каждому её слову. Для доминантной, категоричной Джуди это было важно. Её тяготило полное подчинение, которого требовал Даниэль, временами страшили проявления его тяжёлого характера, а с Йосэфом было легко, и Джуди увлеклась. Её тронула печаль, пронизывающая его стихи. В её глазах этот поэт был одиноким байроновским героем, нуждался в поддержке и женском тепле, а в отношениях с Даниэлем уже давно не было новизны. Он снисходительно смотрел на увлечение Джуди, не веря в то, что она всерьёз заинтересовалась неизвестно откуда взявшимся стихотворцем. Не поверил и тогда, когда Джуди ушла. Сознавая своё влияние и силу, он ожидал её возвращения, но Джуди не возвращалась.
Расстроенный и разозлённый Штейн покинул Америку. Впрочем, в Палестину он собирался и раньше. Несмотря на то что Джуди уехала в Латвию и там вышла замуж, Даниэль не терял бывшую подругу из виду, и в сороковом, когда узнал, что Джуди в Тель-Авиве, сам её разыскал. У них было несколько встреч, и все они свелись к тому, что Даниэль настойчиво пытался вернуть Джуди. К этому времени Штейн, ставший Эвеном, уже был в подполье, порвав, как и Авраам бен Яир, с примиренческим крылом ЭЦЕЛ и новым лидером организации Давидом Разиэ́лем. Йосэф об этих встречах не знал: Джуди вела себя так, что ничего нельзя было заподозрить. Хотя тайные свидания добавили острых ощущений к её неугасшему чувству, ей не хотелось ни ломать свою жизнь, ни причинять Йосэфу боль. Её похожий на бегство отъезд в Нью-Йорк был в немалой степени связан со Штейном. Даже британская контрразведка играла здесь не самую главную роль. Нужно было исчезнуть из поля зрения Даниэля. В тот момент она и подумать не могла, что пройдёт немногим более года, и то место в её жизни, которое сейчас занимает Йосэф, снова займёт Эвен-Штейн.
Джуди не рассматривала свой союз с Йосэфом как временный. Её мужем был талантливый, интересный и к тому же состоятельный человек – мечта любой женщины. Она делала всё, чтобы Йосэфу было хорошо, брала на себя все заботы и надеялась, что увлечённый творчеством поэт не заговорит о детях. Однако Йосэф заговорил, и Джуди пришлось приоткрыть своё прошлое, утаив, что прерванная беременность явилась результатом связи со Штейном, о которой не знал её первый муж. И Йосэфу не надо было знать такую подробность, как не надо было знать и о существовании Даниэля. Всё остальное было правдой, и Джуди почувствовала облегчение. Только на следующий день, анализируя произошедшее, она поняла, что сделала непростительную ошибку, которая разрушит её жизнь. Встав под хупу с Йосэфом и скрыв проблему, она заложила под их отношения мину, которую сама же взорвала. Джуди понимала: Йосэф готов понять и простить многое, но тайну, которую, живя с ним, она так долго носила в себе, вряд ли простит. Но и Джуди чувствовала себя обиженной. Претензиям Йосэфа она противопоставляла его неостывшую любовь к Эстер, в немалой степени подточившую их связь.
Страдали и мучились оба. Каждый копил обиду. Много раз казалось, что нормальная жизнь восстановлена. Дни, а то и недели проходили в полном согласии, но даже простая беседа, обсуждение или дискуссия могли привести к тому, что видимость идиллии рушилась, и отношения заходили в тупик. В подобной ситуации кто-то первым должен был закрыть за собой дверь, и Джуди взяла эту роль на себя. Она вспомнила о Даниэле. Но как его разыскать? К счастью, в Нью-Йорке были люди, которые могли располагать информацией, а, кроме того, Джуди и сама имела присущее профессиональному журналисту чутьё. Не прошло много времени, и Даниэль Эвен нашёлся. В тот момент, когда он перешагнул порог неприметного магазинчика в районе хайфского порта, между ним и Джуди уже была полная ясность.
Джуди полагала, что с Йосэфом проблем не будет, что её уход освободит его от дилеммы, но просчиталась. Нараставшее по её инициативе отчуждение привело к тому, что в поступках и действиях Йосэфа стало ясно прослеживаться желание не расставаться с Джуди. Не зная о принятом женой решении и о том, что у неё есть Даниэль, Йосэф ничего не мог понять. Эвен-Штейн настаивал, чтобы Джуди оставила мужа немедленно, уже в Нью-Йорке, но та не могла на это пойти: Йосэф не заслуживал такой развязки. Она уже начинала раскаиваться и, не будь Даниэля, могла бы повернуть время назад, но было совершенно очевидно, что обратной дороги нет. Три года тому назад Джуди искренне стремилась начать с Йосэфом новую жизнь, но потерпела неудачу и теперь хотела лишь одного: чтобы расставание было менее болезненным. Но как это сделать лучше, она при всём своём уме и находчивости не знала.
О том, что полиция разыскивает Даниэля Эвена, говорил весь ишув. Рассказывали, что правой рукой Даниэля является некая Йегуди́т, но кто стоит за этим именем – не знали. Как и предполагал Йосэф, в квартиру на Ахад Гаам полицейские явились на следующий день. Несмотря на то что на берег страны Израиля Йосэф и Джуди сошли нелегально, для англичан не составило большого труда их вычислить, и роковую роль сыграло поведение Йосэфа на «Ифигении». Джуди и на этот раз оказалась права. Не арестовали их сразу только потому, что решили пока следить. Хотя в полиции быстро убедились, что мужу подпольщицы о месте её пребывания ничего не известно, отпускать Йосэфа не спешили. Но арест известного поэта не прошёл бесследно. В адрес верховного комиссара Палестины поступили протесты, среди которых выделялся подписанный Эйнштейном протест Американского еврейского комитета, и через несколько дней Йосэф вернулся домой.
Опустошённый и сбитый с толку происходящим, оставшись один, он не знал, за что браться, что делать. Зато стихи, с которыми Йосэф никак не мог справиться, неожиданно получились. Вслед за потрясением, которое он испытал, пришло вдохновение. Йосэф знал, что такое случается. Он написал эти стихи внезапно, почти не отрывая карандаш от бумаги.
Склонились даже пальмы до земли,
И, не дождавшись ночи, солнце село,
Когда надменных бриттов патрули
Лишили вас отцовского надела.
Теперь под вами ил морского дна,
Над вами – ни надгробия, ни знака;
Лишь ночью из небесного челна
Глядят на вас созвездья Зодиака.
Не шли вы, полумёртвые, в бреду,
И не раскрылась перед вами яма, —
На смертном поле жизни борозду
Вам плуг судьбы прокладывал упрямо.
Не догорел в пожарищах ваш прах,
Не стали вы летучей грудой пепла, —
Попутный ветер бился в парусах,
Надежда ваша ширилась и крепла.
Не добрались до вас, чтобы кнутом
Гнать по базарной площади кругами, —
Но западнёю стал вам отчий дом,
Закрывший двери перед сыновьями.
И если запылавший небосвод
Вас не укрыл навеки адской тенью —
То затонул ваш старый пароход,
Полкилометра не доплыв к спасенью.
Не штормовые волны, не туман,
Не ураган, не вражеская сила,
А только злая воля англичан
У побережья судно потопила.
Не суетись, седой британский лев!
Они глубины моря не покинут.
Но мы напрасно не растратим гнев,
И будет меч из древних ножен вынут!
Он восемнадцать медленных веков
Нетронутым лежал под слоем пыли.
И доходил наш стон до облаков,
И беззащитных провожал к могиле.
Пускай же те, чьих братьев на убой
Сегодня гонят по долинам крови,
Стряхнув смиренье, снова выйдут в бой,
Держа своё оружье наготове!
И тот, кто разучился воевать,
Опять постигнет древнюю науку
И отомстит за плачущую мать
И вдовью нескончаемую муку!
Утром следующего дня Йосэф сидел в редакции газеты «Давар» и смотрел, как редактор Берл Кацене́льсон подносит к глазам листок – почти так же, как делал это завлит Ицхак два года тому назад, когда Йосэф расстался с «Даваром». Почему Йосэф снова пошёл в «Давар», он и сам не знал. Наверное, потому, что больше идти было некуда. К подпольным изданиям у Йосэфа не было доступа. Эти связи держала в руках Джуди.
Прочитав стихотворение, Берл уставился на Йосэфа так же, как когда-то Моше.
– А почему ты решил, что мы напечатаем эти стихи? Ведь это откровенный выпад в сторону Англии. Если мы такое опубликуем – нас прикроют. И хорошо, если только на две недели, как бывало раньше.
– Мне кажется, что возвращение евреев в свою страну, которое стараются остановить британцы, объединяет всех нас: и левых, и правых. Без этого сионизма нет и быть не может, – возразил Йосэф. – Ты говоришь: «Как я опубликую такое?», а я говорю: «Как можно такое не публиковать?» Ты не видел того, что видел я в Хайфском заливе.
– Есть чувства, и есть политика, – медленно проговорил Каценельсон. Прогрессирующая болезнь давала о себе знать. Уже с утра он ощущал усталость. – Мои чувства мне говорят, что надо печатать, а вот политика…
– Знаю, – сказал Йосэф, – политика у нас существует отдельно от национальной идеи. Мы боимся всех: арабов, англичан – и называем это политикой. Но если мы такие трусливые – как же мы создадим государство?
– Мы должны удержать то, что построено. Это и есть политика. Пока война в разгаре, идти на конфликт мы не можем. Но дать понять англичанам, как мы относимся к закрытию границ, – это в наших силах. Более того, сейчас, когда евреи в Европе гибнут, – это наш долг. Опубликуем твои стихи. Пойдёт в завтрашний номер, – заключил Каценельсон, с грустью думая о том, что в ближайшие дни подписчики могут не найти «Давар» в своих почтовых ящиках.
Это было серьёзным успехом. Прощаясь, Берл дал понять Йосэфу, что готов к сотрудничеству. И хотя тоска не проходила, Йосэф решил, что появился повод зайти в кафе. Только общаться ни с кем не хотелось. Увидев в дальнем углу маленький столик, он быстро прошёл туда. Несмотря на войну, Палестина процветала. Благодаря двум портам, страна стала одной из главных английских баз. Жили здесь неплохо и не слишком верили рассказам о том, что происходит в Европе.
Йосэф заказал кофе с коньяком. Привезли свежие пирожные, и у стойки образовалась очередь. Углубившись в раздумья, Йосэф не сразу почувствовал, что обстановка в кафе изменилась. Какая-то женщина подошла к очереди и закричала. Она кричала на идиш и была близка к истерике:
– Евреи! Вы пьёте и веселитесь, вы хорошо кушаете, а там, в Европе, убивают ваших матерей и отцов, сестёр и братьев! Вы закрыли от них сердца, продали ваши души и не хотите ничего знать! Посмотрите, что у вас в бутылках! Думаете, это вино?! Нет, это кровь! Кровь ваших близких!
И сидевшие за столиками, и стоявшие у стойки – все обернулись на крик. Они смотрели на женщину как на полоумную, – одни с недовольством, другие с жалостью. Это была явная беженка, неизвестно каким путём попавшая в страну. Йосэф подумал, что если у этой женщины нет крова, тогда её необходимо приютить. В его квартире места хватит с избытком. Он уже встал из-за стола, чтобы предложить помощь, но подъехала машина и увезла кричавшую в больницу. Стоявший в очереди мужчина громко произнёс, отворачиваясь от пирожных:
– Испортила настроение! Не буду брать. Почему дают сумасшедшим разгуливать по улицам и рассказывать небылицы?
Кто-то неуверенно отозвался:
– А вдруг она говорит правду?
– И что? – вступил в разговор молодой парень, сидевший с приятелем и девушкой неподалёку от Йосэфа. – Даже если так – кто виноват, что этих евреев ведут, как скот, на бойню? Не они ли сами? Цеплялись за свой галут[9]. Никчёмная рухлядь! Постоять за себя не могут!
У Йосэфа потемнело в глазах. Что эти молодые себе позволяют? Откуда такая жестокость по отношению к братьям? Кто они, эти ребята? Голубая кровь, белая кость? Это они-то: сыновья либо внуки мела́медов[10] и торговцев из польских и украинских местечек. Значит, прав он был тогда, два года тому назад, когда спорил с Моше Бейлиным и Ратошем. Если вырвать дерево с корнем, на его месте начнут расти сорняки. Надо рассказать Джуди. Она найдёт для них меткое слово.
На какое-то время Йосэф забыл, что Джуди с ним больше нет, а вспомнив, снова ощутил режущую сердце пустоту. Джуди! Он мог прийти к ней с любым вопросом, в горе и в радости, и она всегда находила время, отзывалась, помогала, была самым близким человеком. Он старался не вспоминать о её обмане, пытался простить, даже сонет ей посвятил, и вдруг… А если не вдруг? Их отношения знали взлёты и падения, но серьёзно портиться начали несколько месяцев тому назад. Кажется, он прочитал ей стихотворение, написанное после того, как стала очевидной гибель Эстер, и удивился реакции Джуди: она была неожиданно резкой, даже злобной. Он и тогда отнёс это за счёт ревности, хотя Эстер уже не было в живых. Но всё покатилось именно с того дня. Джуди менялась на глазах. Она становилась другой.
Другой? Он женился на Джуди, ничего не зная о ней. Джуди не хотела рассказывать о себе, уклонялась, а он в благородство играл, не настаивал. Вот и доигрался. Она преподнесла сюрприз, и не один. Что у неё с этим Даниэлем? Похоже на старую связь…
Человек в белой рабочей тужурке вывез из подсобного помещения тележку с необыкновенно вкусными сдобными булочками, которыми славилось кафе. Очередь, уже было рассосавшаяся, оформилась снова, а тот, который кричал, что отказывается от пирожных, вдруг оказался у самого прилавка. Йосэф поднялся из-за стола. Разложив булочки, рабочий взялся за тележку. Его лицо показалось Йосэфу знакомым. Он подошёл поближе. Человек в белой тужурке обернулся, и Йосэф узнал Хо́ну Данило́вича, рижанина, отца большого семейства, вместе с которым они добирались в страну Израиля. Он и Джуди в каюте, а Хона с семейством в трюме. Данилович тоже узнал Йосэфа и подбежал к нему, улыбаясь.
– Здравствуйте, господин Ци́мерман! – Маленький Хона смотрел на Йосэфа снизу вверх. К этому примешивалось почтение. Ещё бы! Сын самого И́сера Цимермана, легендарного богача! Йосэф крепко пожал Хоне руку.
– Дорогой Хона! Рад видеть вас в добром здравии на земле Израиля. Это счастье.
Улыбка сползла с лица Даниловича, и он сказал очень серьёзно:
– И счастье, и несчастье, господин Цимерман! Счастье, что мы с вами здесь. А несчастье… Евреи погибают, а братья наши здешние, особенно молодые, не убийц осуждают, а убиваемых. Вы того парня слышали? Жаль, ивриту мало учился, а то ответил бы ему…
– Не переживайте, Хона. Я отвечу.
– Скажите, господин Цимерман. Объясните им.
– Перестаньте, Хона. Какой я господин? Для вас – Йосэф, и только.
– Неудобно как-то. А что это вы печальный такой? Что случилось?
– Ничего. Всё в порядке.
– Ну да! Меня, старого еврея, в семи водах купали и в семи полоскали. Такого не проведёшь. Но не стану докучать. Всего вам доброго! Заходите к нам.
– Обязательно.
– И всё-таки вы правы, – словно что-то вспомнив, сказал вслед Йосэфу Данилович. – Это счастье, что мы здесь! – Он подтолкнул тележку в сторону кухни. – Доктора жаль. Если они остались в Риге, тогда…
– Какого доктора? – живо обернулся Йосэф.
– Доктора Гольдштейна. Мы рядом жили.
– Вы о нём что-нибудь знаете?
– В том-то и дело, что ничего.
– Мне известно, что жена доктора погибла, но сам он, возможно, жив. Будьте здоровы, Хона!
Йосэф еле выговорил последние слова и едва нашёл в себе силы распрощаться с Даниловичем. Заглохшая было тоска нахлынула вновь с удвоенной силой. Перед отъездом из Риги в страну Израиля судьба предоставила ему ещё один шанс, а он… Почему он дал тогда уйти Эстер? Благородство разыгрывал, дурак самодовольный, речи произносил, а надо было за руку схватить и не отпускать. Радовался в душе, что не пришлось объясняться с Джуди, ну и где теперь Джуди? А Эстер в яме, и Джуди опять права. Он вёл себя не по-мужски и будет отвечать за смерть Эстер перед своей совестью до конца отпущенных ему дней.