Родители, ребенок и невроз: психоанализ детской роли - читать онлайн

З. Фрейд

Вопрос о способствующем возникновению неврозов в детском возрасте влиянии извне освещался в истории патологии неврозов по-разному. З. Фрейд несколько раз менял свое мнение по данному вопросу. В 1896 году он объяснял истерию ранней сексуальной травмой. Характер таких травм «должен состоять в реальном раздражении половых органов (процессами, подобными коитусу)»[1]. В 1904 году он писал, что нарушения психического развития вызывает не отдельное травмирующее впечатление, а «чаще всего целый ряд таковых, с трудом игнорируемых ситуаций»[2]. Кстати говоря, такое представление о детских травмах черпалось не из описаний переживаний детьми. До 1909 года Фрейд имел дело только со взрослыми (Н. Вольффхайм[3]). Позднее выяснилось, что сообщения взрослых пациентов об их предполагаемом детском сексуальном опыте часто не соответствовали действительности, при этом речь не раз шла лишь о плодах их воображения. Фрейд считал, что для психологии неврозов совершенно неважно, были ли описанные пациентами травмирующие сцены из детства выдуманными или основанными на реальности. «Остается факт, что больной создал себе такие фантазии, и этот факт имеет для его невроза вряд ли меньшее значение, чем если бы он действительно пережил содержание этих фантазий. Эти фантазии обладают психической реальностью в противоположность материальной, и мы постепенно научаемся понимать, что в мире неврозов решающей является психическая реальность» (1917)[4]. В 1923 году, оглядываясь на свою ранее изложенную теорию травмы, он говорил: «Аналитическое исследование автора вначале пребывало в заблуждении, в значительной мере переоценив роль соблазнения в качестве источника детской сексуальности и зародыша невротических симптомов. Преодолеть это заблуждение удалось, лишь поняв, сколь необычайно велика в душевной жизни невротиков роль фантазии, которая для невроза куда важнее реальности»[5].

Признание Фрейдом приоритета фантазии над реальностью оказалось плодотворным для терапевтических методик: если больные страдали от фантазий так же сильно, как от реальных воспоминаний, то их следовало в той же степени принимать всерьез и излечивать. Однако в отношении проблемы этиологии превосходство психической реальности над материальной привело к трудностям.

Должно быть, трудно удержаться от разочарований, если изучаешь травмирующие социальные условия возникновения неврозов, а в итоге оказывается неважно, основывались ли они на реальных или воображаемых травмах. Хотя сам Фрейд никогда не терял интереса к травмирующим факторам и в конце концов доработал свою основанную на истерии теорию травмы. Однако значение травмирующих впечатлений в психической реальности, то есть в динамике судьбы влечения, интересовало его отныне гораздо больше, чем влияние извне.

В 1917 году он привел в качестве «всегда повторяющихся событий из историй молодости невротиков», имеющих «особую важность», следующие травмирующие психику ситуации: «наблюдение за половым актом родителей, совращение [ребенка] взрослым и угроза кастрации». Разумеется, он больше не настаивает на том, что эти «события» основаны на реально пережитом опыте: «Имеются они в реальности – хорошо; если же нет, то они составляются из намеков и дополняются фантазией. Результат один и тот же».

Таким образом, предполагалась своего рода конституциональная готовность к определенным травмирующим фантазиям, что лишило экзогенную составляющую большей части ее значения. В этом смысле понимаются приводимые Фрейдом в 1933 году формулировки угрозы кастрации. В ответ на возражение, что в данной стране реальной опасности кастрации не существует, он приводил контраргумент: вопрос только в том, чтобы человек верил в угрожающую ему извне опасность. С точки зрения эволюции эта вера предопределялась тем фактом, что кастрация мальчиков ревнивыми жестокими отцами действительно существовала «в первобытные времена человеческой семьи»[6]. Помимо того, в возникновении этого страха участвуют некоторые связанные с физиологией переживания: отлучение от материнской груди, ежедневная дефекация, вид женских половых органов[7]. Даже относительно угрозы кастрации, которой в психоанализе Фрейда отводится центральная роль, индивидуальным воздействиям извне, в частности отношению родителей к ребенку, не приписывается решающего значения. В дополнение к филогенетически обусловленной врожденной готовности к фантазии кастрации преобладающей детерминантой является повседневный неизбежный опыт. Со стороны воспитателей достаточно лишь «намека» на угрозу, чтобы полностью активизировать давно сформированный в других ситуациях страх.

Тем временем Фрейд расширил перечень «травмирующих событий» под влиянием теории Ранка[8] о «родовой травме» (1924). В качестве предтечи более позднего страха перед кастрацией подчеркивалась важность «страха потери любви», который у девочек является аналогом страха кастрации. Это «видимое продолжение страха младенца, потерявшего свою мать» (1933). «Если мать отсутствует или лишает ребенка своей любви, он перестает быть уверен в удовлетворении своих потребностей и, возможно, испытывает самые неприятные чувства напряжения»[9]. Однозначной отсылке страха потери любви к «страху рождения», как его понимал Ранк, противостоял Фрейд. Более вероятно, что «каждому возрасту соответствует определенное условие [возникновения] страха». Многие люди не могут преодолеть страх потери объекта любви в течение всей жизни. «Они никогда не становятся достаточно независимыми от любви других, продолжая в этом отношении свое инфантильное поведение».

В 1937 году, в одной из последних работ, Фрейд внес окончательные изменения в свою теорию травмы:

Однобокая интерпретация сексуальных травм была забыта. Травмирующие воздействия могут касаться либидинальных, а также агрессивных импульсов и нарциссических притязаний собственного эго. Благодаря им теория травмы Фрейда была наконец расширена. Теперь учитывается, что не только отдельный компонент влечения, но и все его составляющие, сфера влечения, эгосфера, то есть в конечном счете вся личность ребенка, может подвергаться травмирующим воздействиям.

Несмотря на это, очевидно, что Фрейд на более поздних этапах работы отводил влиянию окружения лишь второстепенное значение при возникновении неврозов. В центре его интересов остаются неизбежные условия личностных конфликтов: врожденная амбивалентность, структура расщепленной на ид, эго и суперэго психики[11], непреодолимое столкновение людских влечений с общественными нормами поведения, обучение которым вменяется в обязанность воспитателям, а также такие жизненные ситуации, как отлучение от материнской груди, приучение к чистоплотности, соперничество между братьями и сестрами, проблематика конкуренции в эдиповой фазе и т. д. Его подчеркнутое выделение этих неизбежных факторов за счет индивидуально обусловленных воздействий окружения расчистило путь «пессимистическому периоду» в психоанализе, как определила его Анна Фрейд. Период признан пессимистическим, поскольку его представители считали безнадежными попытки предупредить детский невроз путем избавления от родительских ошибок. В борьбе против упомянутых неизбежных факторов бессильно даже самое прогрессивное образование[12].

Интересно, что никто, кроме самого Фрейда, не наметил точный путь, по которому исследование влияния родителей на развитие ребенка может плодотворно продвигаться вперед. В своей теории идентификации он раскрыл самый важный психодинамический механизм, под воздействием которого ребенок перерабатывает полученные от родителей и других партнеров впечатления в неотъемлемые части своего формирующегося характера.

Идентификация, эффективно действующая уже на ранних этапах развития ребенка, характеризуется как стремление «формировать собственное эго по подобию другого, взятого за образец подражания»[13]. Следуя Фрейду, «захваты объектов» могут сменяться идентификациями с помощью интроекций соответствующего объекта в структуру эго. Он говорит, что «такая замена играет большую роль в создании эго и значительно способствует становлению того, что называют характером»[14]. Специфическим случаем идентификации является образование так называемого суперэго, голоса совести, появляющегося после гибели эдипова комплекса. «Встроенный в эго отцовский или родительский авторитет образует там ядро суперэго, заимствующее строгость от отца»[15].

Теория о важности детской идентификации для развития эго и суперэго доказывает, что индивидуальные особенности родителей оказывают ключевое влияние на становление ребенка. По Фрейду, суперэго является копией родительского авторитета. Получается, что мягкие отец с матерью должны создавать в детях мягкое суперэго, а строгие – строгое?[16] Но так как сама сущность суперэго решительно определяет предрасположенность ребенка к неврозам, очевидна тесная связь между влиянием родителей и риском развития невроза у детей.

Почему Фрейд не последовал далее этим путем, не отдал должное уже предопределенному теоретически значению личного влияния родителей и не описал его в своих клинических исследованиях? Отметим, что его работы по психологии эго и суперэго относятся к довольно позднему творческому периоду. Кроме того, Фрейд рассматривал всю свою психоаналитическую теорию психического развития с определенной точки зрения. Постоянно задаваемый им вопрос: что происходит в ребенке? Например, какие импульсы у него возникают, какие механизмы защиты он задействует? Ребенок всегда является фактическим инициатором и двигателем своих психодинамических процессов, в то время как родители выступают преимущественно в качестве адресатов желаний или защитных процессов, в крайнем случае как виновники запуска психических функций детей. Характерно, что процессы идентификации выглядят у Фрейда так, как если бы отец с матерью предоставляли ребенку материал, который он затем использует через интернализацию. Асимметричность процессов психодинамического обмена между родителями и детьми всегда подчеркивается в части учения, касающейся активности ребенка. Она вытекает уже из перспективы рассмотрения вопроса. З. Фрейд подробно просветил нас, каким образом ребенок овладевает родителями с помощью «захвата объектов» и идентификации, но лишь мельком задал вопрос о том, как родители в ответ захватывают ребенка и подчиняют его своим желаниям и проекциям. Именно от этого отталкиваются дальнейшие психоаналитические исследования, в том числе и настоящее.

К. Г. Юнг

Вначале К. Г. Юнг придерживался мнения Фрейда о том, что переживания раннего детства оказывают определяющее влияние на нормальное или невротическое развитие личности. В 1909 году он написал очерк «Значение отца в судьбе отдельного человека»[17], сформулировав там следующее: «Источник нарушения приспособления ребенка лежит, конечно же, в его эмоциональном отношении к родителям… В течение первых четырех лет жизни – период наивысших возможностей, – по всей вероятности, вырабатываются все основные характеристики, точно соответствующие родительской матрице».

По инициативе Юнга его ученица Э. Фюрст провела генеалогическое исследование повторяемости типов реакции у ста испытуемых из 24 семей. На основании бросающегося в глаза сходства между ценностными ориентациями родителей и их детей Юнг сделал вывод о существовании «своего рода психической заразы»[18]. В уже упомянутом очерке он привел в качестве примера биографии трех невротиков, всю свою жизнь вращавшихся в «заколдованном кругу семейной констелляции». Хотя их отцы давно умерли или по крайней мере потеряны из виду детьми, все трое пациентов в боязливой покорности оставались прикованными к их образу и полностью упустили свою собственную, наполненную смыслом жизнь. Юнг подводит итог: «Отцы, уничтожающие своей критикой всякое самостоятельное проявление чувств в своих детях; балующие дочерей с плохо скрываемым сексуальным влечением и тиранией чувств; опекающие сыновей и властно толкающие их по пути той или иной профессии, а затем подыскивающие им “подходящую” партию; и матери, уже в колыбели окружающие ребенка нездоровой нежностью, делающие из него затем куклу для собственных утех и позволяющие себе в дальнейшем ревниво копаться в их сексуальной жизни, наносят своим детям непоправимый вред. Такие дети еще долго будут продолжать проклятие, унаследованное от своих родителей, даже если таковые давно сошли в могилу».

Позже Юнг придавал травмирующему влиянию матери большее значение, чем влиянию отца. В 1938 году он писал: «Исходя из моего опыта, мне кажется, что мать всегда является активным зачинщиком таких психических нарушений, в особенности инфантильных неврозов или тех, этиология которых, несомненно, простирается в раннее детство»[19]. Он исследовал типичные направления развития, обычно приводимые в действие «материнским комплексом» у сыновей и дочерей. Правда, к тому времени он уже отказался от своей первоначальной теории травмы, внеся в нее изменения, совпадающие с более поздним мнением Фрейда о том, что развитие детской фантазии, по-видимому, определяется не только реальным опытом, но и филогенетически обусловленной предрасположенностью. Так же как Фрейд не смог в достаточной мере объяснить страх кастрации у мальчиков осуществлением отцовских угроз, а признавал его наследственной предрасположенностью с определенной функцией усиления в качестве побочного фактора, Юнг сомневался: «Родительское имаго обладает… необычайной энергией и влияет на душевную жизнь ребенка до такой степени, что нужно задаться вопросом, можно ли вообще допустить в обычном человеке присутствие такой магической силы. Пусть он ей заведомо и владеет; но напрашивается вопрос, действительно ли она является его истинной собственностью». Он пришел к отрицательному ответу и, наконец, объяснил «магическую» власть родителей над детьми действием коллективных инстинктивных первообразов, названных им архетипами. Следовательно, травмирующие воздействия матери на ребенка нужно разделить на две группы: «Во-первых, такие, которые соответствуют действительно имеющимся свойствам характера и установкам матери индивида, и во-вторых, те, которыми она обладает лишь мнимо, потому что в данном случае речь идет о проекциях фантастического (то есть архетипического) свойства со стороны ребенка».

Юнг, вопреки Фрейду, расширил эту идею до систематической теории «коллективного бессознательного». Он значительно отошел от «семейного романа» невротиков. Спекулятивная конструкция архетипов стала основой для объяснения практически всех воздействий на психику. Согласно Юнгу, если ребенок страдает от проявлений «отцовского» или «материнского комплекса», то в этом виноваты соответствующие архетипы, с которыми отождествляют себя родители. Они, словно резонаторы, усиливают родительское воздействие и, в свою очередь, проецируются ребенком на отца с матерью. Отдаленно напоминающая теорию идей Платона теория архетипов косвенно помогла эмпирическому исследованию реальных социальных факторов, способствующих появлению невроза у ребенка. Представители этого направления слишком сильно подчеркивают относительность конкретных фактов поведения и переживаний и их очевидной взаимосвязи по сравнению с пользой изучения архетипических отсылок.

Подводя итог сказанному, у Юнга обнаруживается схожая с Фрейдом по направлению трансформация: после первоначальной переоценки реальных воздействий среды на развитие ребенка изучение влияния его окружения все уменьшается, в то время как филогенетически обусловленная готовность к реакциям выходит на передний план. Однако в данном отношении Юнг продвинулся значительно дальше Фрейда. У него роль матери и отца окончательно сжимается до простых посредников архетипических законов. Поэтому он буквально отвечает на вопрос, почему родители важны для судьбы ребенка: «…не потому, что они обладают теми или иными человеческими добродетелями или недостатками, а потому, что им, так сказать по воле случая, суждено впервые сообщить детскому разуму мрачные и могущественные законы»[20].

А. Адлер

Адлер, создатель индивидуальной психологии, выделял главным образом три связанные с переживаниями причины развития невротических расстройств (1926)[21].

На первое место он ставил переживание собственной физической неполноценности. В ответ на это угнетающее чувство в ребенке легко возникает стремление к сверхкомпенсации. «Стремление к власти и превосходству гипертрофировано и граничит с патологией»[22].

Среди вредоносных влияний окружения Адлер в первую очередь выделял недостаток ласки в воспитании. Если родители отказывают ребенку в ласке или выставляют ее жажду на смех, он начнет развивать в себе гипертрофированную боязнь проявления эмоций и продолжит придерживаться ее в дальнейшем. Чем больше воспитательная сухость стремится к жесткости, тем скорее она приведет к разочарованию и стремлению к самоизоляции.

Но избыток ласки также приводит к нарушениям психики. Избалованные дети с легкостью пытаются оказывать давление на свое окружение и стремятся получать от него все больше внимания по сравнению с другими детьми. К группе избалованных Адлер также относил тех, кто избавлен от всех житейских трудностей на своем пути и кому все дозволяется. В дальнейшем таким покинувшим тепличные условия детям грозит опасность столкнуться с неудачами.

У всех трех причин наблюдается общая черта: в конечном итоге они приводят к самоизоляции пострадавших индивидов. Их удел – слабо развитое социальное чувство и формирование пессимистического мировоззрения, «если только они не смогут выбраться из ошибочной жизненной модели»[23].

Г. Шульц-Хенке

Шульц-Хенке, основатель неопсихоанализа, стремившийся к «амальгамации» прежних теорий глубинной психологии, известен в основном благодаря травматической этиологии невротических аномалий развития. Он соглашался с Фрейдом, что нарушение психического развития обычно вызывают не единичные стрессовые ситуации, а «череда следующих друг за другом “мелких” событий»[24]. В то время как Фрейд впоследствии винил в патогенных переживаниях детства в основном неизбежные биологические и социальные условия, а Юнг наконец обратился к врожденным инстинктивным первообразам – архетипам, Шульц-Хенке не предпринимал никакой сравнимой с ними переоценки индивидуально обусловленных социальных факторов. Подобно Адлеру, он подробно говорил о прямом вреде неблагоприятных установок воспитателя для ребенка.

Качественное описание травмирующих факторов характеризуется у Шульца-Хенке непосредственной проекцией на инстинктивные влечения ребенка, называемые им побуждениями. Это отражено в его словах: «Ребенок не “желает” сдерживаться в проявлении своих влечений, он хочет самовыражаться… и если человека уже с раннего детства окружает жесткая атмосфера, возможно, лишь сухости, недостатка одобрения, тогда его стремление к самореализации запугано, а желания парализованы»[25].

Для этой перспективной отправной точки характерно то, что общий термин для всех травмирующих воздействий – «тормозящее», тогда как «заторможенность» в высшей степени становится синонимом невроза.

Таким образом, вопрос о свойствах травмирующих факторов с самого начала усугубляется предубеждением, что их основной характеристикой должно оказаться тормозящее воздействие на свободное проявление побуждений ребенка.

Здесь Шульц-Хенке, приближаясь к точке зрения Адлера, обозначил жесткость и изнеживание как два основных фактора травматического торможения. Под жесткостью он понимал не только устрашающую строгость, но и общий недостаток ласкового одобрения. То есть не только наличие ограничительного педагогического воздействия, но и отсутствие стимулирующих воздействий. Изнеживание в воспитании проявляется в виде тормозящего воздействия двумя способами. Мать, балующая своего ребенка, легко создает в нем необычайно сильную эмоциональную зависимость. «И если она затем по своему обыкновению использует созданную необычайно сильную связь для осуществления морального давления на ребенка, тем большая заторможенность проявится в нем в результате»[26].

Таким образом, внешнее проявление изнеживания на деле оказывается лишь формой замаскированной жесткости.

В другом случае, который уже описывал Адлер, между изнеживанием и конечным торможением проходит более длительный период. «Если ребенка первоначально, то есть в узком семейном кругу, воспитывают слишком мягко, тем больнее ему когда-нибудь впоследствии придется столкнуться с более суровой реальностью. Это обычный процесс, приводящий затем к заторможенности»[27].

Обзор имеющихся теорий травмы классической глубинной психологии

Фрейд первым обратил внимание авторов психопатологических исследований на патогенетическое значение воздействий среды на ребенка. Истерия, первый объект его исследований, выведена им из травмирующих детских переживаний. Между тем в процессе развития психоаналитического учения Фрейд все больше принижал важность индивидуального и при известных условиях предотвратимого травмирующего опыта. Для него потеряло значение то, совершают ли родители те или иные ошибки, воспитывают ли они детей по тому или иному методу. Решающим для Фрейда был конфликт ребенка с определенными «неизбежными» отягчающими условиями.

Данные условия можно разделить на четыре группы:

1) врожденная предрасположенность, например особая сила влечения, амбивалентность, бисексуальность;

2) особая, обусловленная предрасположенностью готовность к травматическим фантазиям, рассматриваемая как продукт филогенеза, например готовность к фантазии кастрации;

3) несовместимость инстинктивных влечений ребенка и общепринятых социальных норм;

4) предопределенные судьбой конфликты между партнерами, например отлучение от материнской груди, соперничество между братьями и сестрами и т. д.

Развитие теории Юнга демонстрирует параллели. Вначале он также отводил влиянию отдельных социальных факторов на развитие ребенка бо́льшую роль, чем впоследствии. Тем не менее Юнга сразу гораздо больше занимали эмоциональные взаимоотношения родителей и детей, чем, в сравнении с Фрейдом, такие личные переживания, как сексуальное совращение [ребенка] взрослым, наблюдение за половым актом родителей или угроза кастрации. В итоге он категорически отверг идею «семейного романа». Выйдя еще дальше за рамки теории Фрейда, Юнг ставил под сомнение значение конкретных воздействий среды на ребенка, в том числе даже «неизбежного» травмирующего жизненного опыта. По сравнению с архетипами коллективного бессознательного взрослые, оказывающие влияние на детей, опустились до положения простых посредников или представителей архетипических сил.

В отличие от Фрейда и Юнга, Адлер и Шульц-Хенке оценивали влияние окружения на личность более высоко. Наряду с конституциональным дефектом «физической неполноценности» Адлер считал ошибки воспитания в виде избытка или недостатка ласки решающими для возникновения нарушений в развитии ребенка. Влияние Адлера обнаруживает теория Шульца-Хенке о патогенной роли жесткости и изнеживания в воспитании. Но оба, как явствует из их работ, проявляли гораздо больше интереса к изучению следов, оставленных на детской психике травмирующими переживаниями, чем к самим травмирующим социальным факторам. Основное внимание по-прежнему было приковано к судьбе детского влечения, в которую зачастую кажутся спроецированными травмирующие воздействия среды. Таким образом, можно считать характерным для Шульца-Хенке то, что в его «учебнике неопсихоанализа» всего девять страниц посвящены «тормозящему», в то время как почти 300 страниц служат рассмотрению структуры, способам проявления «заторможенного человека» и болезненным последствиям данной «заторможенности». Таким же симптоматичным является выбор общего понятия «тормозящее» для формирующих неврозы или способствующих их развитию факторов окружающей среды. Поскольку терминологически патогенное воздействие среды уже определено его обратным влиянием на судьбу детского влечения, интересен вопрос, до какой степени социальная среда сдерживает или не сдерживает инстинктивные влечения ребенка. Хотя Адлер и Шульц-Хенке придавали индивидуальным и предотвратимым ошибкам воспитания больше значения, чем Фрейд, и тем самым приблизились к представлению о «визуальном психоанализе», сделанные ими выводы о взаимоотношениях родителей и детей кажутся в сравнении с Фрейдом более упрощенными и поверхностными. Поэтому для дальнейших исследований патогенного влияния родителей на ребенка глубокие познания Фрейда в межличностных процессах идентификации, интроекции, переноса и проекции оказались намного полезнее, чем близкие к бихевиоризму заключения Адлера и Шульца-Хенке о травмирующих методах воспитания.

Концепция Шульца-Хенке может считаться парадигмой для многих других упрощенных версий взглядов Фрейда, представлявшихся популярной психологии во всем мире более удобными для использования, чем его сложное и осторожное в выводах оригинальное учение. Если всего «тормозящего» следует избегать во избежание появления «заторможенного человека» – выражаясь языком Шульца-Хенке, – то это выглядит так, словно для искоренения невроза стоит лишь устранить все сдерживающие влияния на «побуждения» ребенка. Подобные попытки сжать четко разграниченную систему Фрейда в элементарную и квазидоступную теорию в значительной степени способствовали возникновению в общественном сознании довольно однобокой и извращенной картины происхождения невроза. Вследствие недостаточного знания теории психоанализа сформировалось мнение, что Фрейд сам высказывался в пользу неограниченной толерантности к влечениям. Однако на самом деле он никогда не оставлял сомнений в том, что здоровое и нормальное развитие индивидуума в нашей культуре совершенно немыслимо без воспитательной функции отказа и формирования соответствующих защитных функций эго. Даже психоаналитик Вильгельм Райха, который в надежде искоренить неврозы вышел далеко за рамки теории Фрейда, заявил, что воспитание без отказов ребенка от влечений может привести лишь к расторможенности влечений и асоциальности[28]. Тем не менее каким бы абсурдным это ни показалось, за последние 30 лет, прежде всего в Америке, с отсылкой к психоанализу распространилось общественное движение, воспитательным идеалом которого, как выразился Р. Шпиц, является «своеобразная, неразумная позиция слепого попустительства… внушающее страх, слепое стремление избежать любых отказов и любой дисциплины»[29].

Мы не будем подробно рассматривать движущие силы и влияние этого течения. Однако тот факт, что оно опирается на Фрейда и психоаналитическую доктрину, требует в данном контексте внесения поправки. «Понятно, – пишет известный ученик Фрейда Шпиц, – что отказы от влечений играют важную, необходимую, решающую роль в процессе адаптации, который должен пройти ребенок, чтобы вписаться в человеческое общество»[30].

Предварительное замечание: стимулирующее влияние культурной антропологии, метод близнецов и исследования феномена госпитализма. Методологические проблемы

Фрейд и последовавшие за ним основатели направлений глубинной психологии строили свои взгляды на влияние взаимоотношений родителей и детей на развитие ребенка в основном на опыте психотерапии взрослых, а уже потом детей. Внедрив психоаналитический метод, Фрейд открыл возможность получения совершенно нового и гораздо более глубокого, чем раньше, крайне необходимого психологического опыта для лечения психических заболеваний. Воспоминания, фантазии, мечты, неудачи и поведенческие модели пациента, зачастую собранные после нескольких лет анализа, позволили получить поистине всеобъемлющую характеристику развития, структуры и мотиваций отдельно взятой личности с помощью нового способа интерпретации Фрейда, открывшего методический доступ даже к бессознательным психическим процессам. Однако в понимании роли социальных факторов психоаналитический метод имеет границы, которых никогда не отрицал даже сам Фрейд: психоаналитик всегда познает только собственную психическую реальность пациента. Он видит, каким образом отражается в ней его окружение (родители, братья и сестры, супруг и т. д.). Он узнает, например, как анализируемая личность переживает внутри себя ненависть, любовь или игнорирование своими родителями. Но психоаналитик никогда не знает наверняка, действительно ли родители ненавидят, любят или игнорируют пациента. Может быть, он лишь проецирует свои собственные чувства на родителей? Может быть, он полагает, что мать должна его ненавидеть, потому что он ненавидел ее? Маленький мальчик думает, что мать отвергает его после рождения следующего ребенка. Он предполагает, что она захотела нового ребенка только потому, что недовольна им самим и больше его не любит. Возможно, он ошибается. Но, может быть, она его действительно не любит? Психоаналитик, знакомящийся только со своим пациентом, а не с его близким человеком, может надежно проверить своим методом лишь то, что происходит в душе пациента. То, как поступают с ним другие люди, как они относятся к нему, психоаналитик никогда не знает наверняка, если только не имеются дополнительные специальные исследования этих людей. Кстати, так объясняется то, что среди психоаналитиков сформировались совершенно разные мнения о важности влияния социальной среды на развитие ребенка.

Прежде чем перейти к последним имеющимся воззрениям по поводу влияния родителей на возникновение детских неврозов, следует кратко остановиться на трех направлениях исследований, которые благодаря полученным ими данным сыграли свою роль в возобновлении изучения вызывающих невроз социальных факторов, а именно:

1) труды американских специалистов по культурной антропологии;

2) метод близнецов;

3) исследования феномена госпитализма.

1. Культурно-антропологическое направление исследований показало, что под влиянием расхождения социальных норм и методов воспитания в разных культурах проявляются заметные различия в поведении и формировании характера людей. Даже гендерно-специфические модели поведения мужчин и женщин, рассматриваемые в нашей западной культуре как обусловленные чисто биологическими факторами, по-видимому, могут частично видоизменяться по социальным причинам. М. Мид, исследуя народность чамбули в Новой Гвинее, обнаружила, что местные женщины руководят всеми важными делами, возделывают землю, занимаются рыболовством и ремеслами, планируют браки и в целом осуществляют власть над мужчинами. Мужчины, в свою очередь, зависимы от женщин в удовлетворении своих жизненных потребностей и преимущественно занимаются резьбой по дереву, рисованием и танцами. Представительницы этого племени бреют головы и не носят украшений, а мужчины завивают собственные или искусственные кудри и любят бусы. Мягкой, болтливой натуре мужчин противопоставляется строгий практический склад ума явно доминирующих женщин[31].

Этнологические находки Мид, Малиновского, Кардинера, Линтона, Клакхона[32] и других исследователей предоставили большое количество сопоставимых между собой примеров того, что определенные ранее считавшиеся инстинктивными модели поведения могут сильно отличаться в зависимости от существующих культурных норм. Изучались такие модели поведения примитивных народов, как воспитание детей, обращение с близкими родственниками, отношение к собственности, проявление эмоций, особенно агрессивных, поведение в период полового созревания. Основываясь на результатах своих практических исследований, отдельные специалисты по культурной антропологии выражали сомнения в учении Фрейда о всеобщей распространенности определенных кардинальных образований комплексов в процессе развития ребенка. Так, на основании своих наблюдений за тробрианцами Б. Малиновский сделал вывод о том, что особое воспитание в матриархальной культуре не позволяет возникнуть эдипову комплексу. Он присущ патриархальным культурам[33]. Другие авторы возражали против такой точки зрения, приводя важные контраргументы. Так, например, среди населения острова Норманби, этнологически близкого культуре острова Тробриан и подчиняющегося едва ли не еще более строгому матриархату, Г. Рохайм однозначно подтвердил присутствие эдипова комплекса[34]. Независимо от таких расхождений в качестве достоверного результата культурно-антропологических исследований может считаться то, что кодекс общественных норм и основанные на нем принципы воспитания не обходятся без значительного влияния на развитие ребенка. Очевидно, что эти культурно-антропологические находки внесли свой вклад в возрождение интереса к роли социальных факторов в частном случае детского невроза.

2. Еще непосредственнее, чем культурная антропология, пролить свет на зависимость психического развития ребенка от его окружения удалось методу близнецов. Сходство в переживаниях и поведении однояйцевых близнецов хорошо известно из более ранних исследований. Однако ранняя психиатрическая генеалогия не придавала особого значения проверке вопроса о том, росли ли исследуемые близнецы в каждом случае в одном и том же или разном окружении. Это упущение вызвало сомнения относительно пригодности использования многочисленных ранних данных о совпадении психологических характеристик у однояйцевых близнецов и, в частности, об учащении определенных психических заболеваний внутри одной семьи. Тем большую важность приобретают последние исследования, методично разработанные с учетом социальных факторов.

С этой точки зрения особое значение имеет работа Г. Г. Нью-мена[35]. Ньюмен проводил систематические исследования разлученных в раннем возрасте однояйцевых близнецов в Америке. В 1940 году в работе под названием «Как разница в окружении сказывается на жизни разлученных однояйцевых близнецов» он сообщил ошеломляющий результат, что исследованные им выросшие по отдельности близнецы значительно отличались поведением и манерами. А именно: чем больше различались между собой воспитавшие их семьи, тем более выраженными были психические различия между близнецами. Так как телесные повреждения из оценки исключались, было доказано, что значительные различия в психике были вызваны причинами извне.

Такого рода удивительные наблюдения вовсе не опровергают общего значения генетической конституции для психического развития, но представляют собой стимул к дальнейшему изучению влияния родителей на развитие ребенка и, в частности, на патогенез неврозов с помощью средств психологии.

3. Третье направление исследований – психиатрические исследования детского госпитализма – привели к повышению значимости основного вопроса о внешних причинах невроза в детском возрасте. Дерфи и Вольф[36], Лоури[37], Бендер и Ярнелл[38], Беквин[39], Гольдфарб[40], Шпиц[41], Боулби[42] и Дюрссен[43] опубликовали исследования о детях, воспитывавшихся в сиротских учреждениях. Беквин обнаружил у наблюдаемых им воспитанников повышенную готовность к заражению инфекционными заболеваниями, которую нельзя было отнести к нарушениям гигиены. Дерфи и Вольф установили у детей наличие серьезных психопатологических дефектов по меньшей мере после восьми месяцев нахождения в учреждении. Бендер, Гольдфарб и Лоури считали такие дефекты необратимыми после трех лет пребывания там ребенка. Шпиц опубликовал продольное исследование 21 воспитанника, которые после минимального периода наблюдения в течение двух лет были «чрезвычайно отсталыми» в речевом и физическом развитии. Тот же автор сообщал о 34 наблюдаемых в течение полутора лет детях, помещенных в воспитательное учреждение по крайней мере после шести месяцев пребывания в своих семьях. Прямо пропорционально длительности расставания с матерью у детей, имевших лишь необходимый эмоциональный контакт с необразованными медсестрами, развилось психическое расстройство, которое Шпиц назвал анаклитической депрессией. В своем сравнительном исследовании 50 воспитанников детских домов, 50 приемных и 50 обычных детей Дюрссен в основном подтвердила наблюдения других авторов: воспитывающиеся с раннего возраста в детских домах демонстрировали в среднем по сравнению с «домашними детьми» сниженный коэффициент умственного развития и частые нарушения в «социальных переживаниях и поведении». Особое значение имеют недавние тщательные продольные исследования Джона Боулби о поведении маленьких детей после разлуки с матерью. Его наблюдения показывают, что стойкая потребность в воссоединении с продолжительно отсутствующей фигурой матери может спровоцировать состояние «патологической печали», которое, по мнению Боулби, виновато в склонности к психопатологическим расстройствам при будущих потерях партнеров[44].

Исследования проблемы госпитализма образуют обратную сторону изучения влияния наличествующих родителей, которое выносится здесь для рассмотрения в первую очередь. И все-таки глубинные нарушения психики из-за ранней изоляции либо недостатка эмоциональных контактов позволяют в целом признать фундаментальное значение социальной среды для развития ребенка. Косвенно из доказанной абсолютной зависимости ребенка от эмоционального контакта с матерью можно прийти к выводу, что важный фактор представляет собой не только степень, но и «способ выражения» предлагаемого эмоционального общения.

Краткий экскурс по результатам исследований культурной антропологии, метода близнецов и работ в области госпитализма доказывает, что благодаря этим выводам проблема специфического родительского влияния на возникновение детских неврозов вызвала повторный интерес ученых.

С тех пор данный вопрос продолжал прорабатываться в многочисленных исследованиях. Попытка общего обзора их результатов была бы крайне сложной не только по причине объемности исследований, но и из-за различий между понятийными системами и методическими предпочтениями отдельно взятых работ. Если изначально данная тема была бесспорной сферой психоаналитиков, то сегодня в дискуссии участвуют психиатры, психологи, социологи и педагоги, причем каждый из них работает с принятой в его области системой понятий, что часто усложняет общение специалистов. Неопределенность относительно того, какие именно характеристики родителей могут оказаться имеющими первостепенное значение для психического развития ребенка, обусловила широкий разброс принимаемых во внимание аспектов. Какую точку зрения следует считать господствующей? Что влияет на ребенка в преобладающей степени? Атмосфера в семье? То, что родители фактически делают с ребенком? То, какие чувства они к нему испытывают? Какие осознанные воспитательные идеалы они имеют? Какие подсознательные тенденции они распространяют на ребенка? Какие признаки психических расстройств присущи самим родителям?

Ряд авторов описывал общие черты эмоционального климата в семье. Другие изучали разность воспитательных подходов. Третьи старались создать типологию родительских характеров и пытались показать прямую связь «родителя невротичного типа» с определенными детскими психическими нарушениями. И наконец, мы встречаемся с растущим интересом к подсознательным мотивам родителей, стремлением раскрыть и связать их с эмоциональными реакциями ребенка.

Так же как родительские характеристики значительно варьируют в зависимости от направления исследований, не в меньшей мере различаются и усилия, направленные на выяснение причинно-следственной связи между родительскими характеристиками и детскими неврозами. Как отражается на психике ребенка то, что думают, чувствуют, делают его отец с матерью? Как воспринимает это ребенок? Осуществляют ли родители, будучи своеобразным «вспомогательным эго» ребенка, регуляцию его влечений, подавляя или стимулируя их? Или детское «эго» само играет решающую роль, придавая устойчивость родительскому влиянию посредством активного использования интроекции и идентификации? Почему отдельные негативные впечатления едва ли оставляют какие-либо следы в детской психике, в то время как другие задерживаются и даже влияют на формирование характера? Что именно представляют собой психодинамические процессы переноса, которым подвержены родительские влияния в ребенке? Каким способом лучше всего понять их и описать?

Ниже будут приведены сначала наиболее известные последние взгляды на травмирующие психику родительские характеристики. Затем необходимо будет рассмотреть господствующие представления о том, каким образом патогенные родительские факторы начинают воздействовать на ребенка.

Особые родительские методы и общие модели поведения

Одна группа авторов ищет определяющее влияние на возникновение невроза у ребенка преимущественно в поведении родителей. Другая группа выдвигает на передний план родительские мотивы. Если оценивается преимущественно поведение, можно провести дальнейшее различие между теми исследователями, которые хотят вскрыть отдельные особые вредящие [ребенку] методы воспитания, и теми, которые с большей вероятностью будут освещать поведение воспитателей в целом.

Хотя в поздний период творчества З. Фрейд, как упоминалось ранее, предупреждал о переоценке патогенетической важности сильного травмирующего воздействия окружения, некоторые из его учеников продолжили придерживаться его более ранней теории травмы. Прежде всего в первые годы существования основанного в 1926 году «Журнала психоаналитической педагогики» вышел целый ряд материалов с перечнями вредных методов родительского воспитания.

Так, Э. Хичманн[45] приводил в пример побои, излишне часто повторяющиеся упреки, слишком раннее и слишком строгое приучение к чистоплотности, чрезмерное запугивание при сексуальных проявлениях, уклонение от сексуального просвещения детей. О. Пфистер отмечал опасности «неосторожного возбуждения чувственности»: «Слишком сильное поглаживание, похлопывание по ягодицам, потирание половых органов при мытье ребенка… Даже чрезмерное увлечение поцелуями не приносит ничего хорошего. Абсолютно неприемлема щекотка, так часто наблюдаемая у играющих [с детьми] нянь… полураздетая мать, например, при одевании может нанести тем самым вред». Кроме того, он вместе с Фрейдом подчеркивал опасность небрежного устройства спален, что может привести к наблюдению полового акта родителей, а также эпизодический пагубный эффект операций при фимозе, которые он, при показании, рекомендовал проводить как можно раньше[46].

Ш. Ференци[47], Г. Менг[48], А. Фрейд[49], О. Фенихель[50], А. Балинт[51] рассматривают в своих работах психопатологический аспект проблемы разрешений и запретов и стремятся выработать психогигиенические рекомендации. Снова и снова возвращаются они к вопросу, с помощью каких воспитательных средств можно помочь ребенку социально адаптироваться без патологического подавления его влечений. Примеры патогенного влияния как отказов, так и совращения в разных вариантах иллюстрируют ошибки родителей или других воспитателей. Кажется почти курьезом, что авторитетный аналитик Ференци предупреждал об опасности благоприятствования неврозу с помощью всюду принятого сегодня совместного обучения, которому он приписывал как соблазняющее, так и одновременно способствующее вытеснению воздействие[52]. В двух специальных выпусках «Журнала психоаналитической педагогики» при участии многих психоаналитиков была широко рассмотрена проблема отношения к детскому онанизму и наказания в воспитании[53].

В любом случае стереотипный смысл многочисленных работ о провоцирующих невроз факторах воспитания заключается в том, что родители наносят вред ребенку, если слишком сильно или слишком слабо подавляют его влечения. Снова и снова описывается влияние либо чересчур строгих запретов, либо вседозволенности в определенных ситуациях. Две противоположные модели поведения могут поочередно меняться. В. Райха видит четыре принципиальных варианта воздействия окружения на ранних стадиях развития ребенка:

1) частичное удовлетворение влечений и отдельные отказы от них. Эта ситуация является оптимальной. На этапе частичного удовлетворения влечения ребенок учится любить воспитателя и ради него совершать необходимые отказы;

2) отказ от влечения происходит не постепенно, а в каждой фазе развития влечения полностью начинается заново. Результатом является полное торможение влечения или в случае особой, обусловленной наследственной предрасположенностью силы влечения – провокация ненависти, усиливающая конфликт амбивалентности и благоприятствующая развитию тормозящих влечения неврозов навязчивых состояний;

3) отказ от влечения полностью или практически полностью отсутствует в первой фазе развития. Результатом станет расторможенность влечений ребенка, которая может способствовать появлению безнадзорности;

4) длительное незаторможенное удовлетворение влечения сменяет часто слишком поздно наступившая фаза отказа. Судьба ребенка в социуме напоминает вариант 3, а также способствует развитию необузданного потакания своим влечениям. «Непоследовательность в воспитании, недостаточный отказ от влечений с одной стороны, сосредоточенный на одной детали или внезапный, слишком запоздало вводимый отказ – с другой стороны, являются общей чертой для развития обуреваемых страстями характеров»[54].

Подход В. Рейха уже представляет собой переход от учета отдельных травмирующих воспитательных приемов к описанию постоянных, пагубно влияющих [на ребенка] моделей поведения. Авторы, изначально пытавшиеся дать обобщенную характеристику всему многообразию форм поведения взрослых, исходили из предположения, что ребенку редко вредят только отдельные травмирующие воспитательные методы или внезапная смена поведения воспитателей на диаметрально противоположное. В подавляющем большинстве случаев наблюдалась однотипная стандартная модель воспитания в ответ на всевозможные формы выражения ребенка на разных этапах его развития. Основываясь на этой гипотезе, многие авторы пытались целиком охватить модели поведения матери или даже всех домочадцев и сгруппировать их по общим признакам.

При этом мать, отец, родительский дом или воспитание подчас характеризуются единственным, вмещающим в себя массу оттенков прилагательным, которое опять же выражает лишь однобокое смещение соотношения между разрешением и запрещением. Получается примерно такая классификация: мать или воспитание будут авторитарными или небрежными, чрезмерно строгими или избаловывающими, слишком жесткими или слишком мягкими. Если больше внимания уделяется эмоциональной окраске, в которую, так сказать, вписаны родительские методы воспитания, то возникают такие формулировки, как тепличная или ледяная семейная атмосфера, чересчур или мало эмоциональный воспитательный процесс. Однако полезность таких усеченных формулировок для характеристики какой-нибудь пагубной однобокости или перегибов в воспитании оказалась сомнительной. Конечно, из родительских методов воспитания и форм их выражения по отношению к ребенку складывается воспитательный подход, или атмосфера, которую можно описать просто и доходчиво, например мать будет жесткой или мягкой. Однако такие сильно обобщенные определения воспитательного климата никогда не заменят точных и подробных описаний того, как именно родители обращаются с ребенком.

С другой стороны, для многих авторов оказалось большим соблазном использовать вышеназванные глобальные формулировки как спасение от необходимости дифференцировать информацию о том, как поступают родители с ребенком, каким образом они реагируют на его желания и говорят с ним. Тогда просто пишется, что мать «жесткая» или «балующая», и некоторые исследователи полагают, что этим уже все сказано. Но Адлер, Шульц-Хенке и другие авторы могли бы подробнее раскрыть значение таких определений. Эти общие понятия сами по себе довольно многозначны. О внутренних мотивах такими терминами почти ничего нельзя сказать, и их феноменологическое описание также не ясно. Например, жесткость в воспитании может быть разной. Насколько бы широко Шульц-Хенке ни использовал это понятие, его описание с большой долей вероятности констатирует, что поведение матери во всех случаях оценивается как жесткость, при которой ребенку не хватает необходимой порции обожания и одобрения. Но нам знакомы очень разные модели поведения родителей, для которых такие характеристики тоже верны. В необозримом количестве публикаций стимулирующее развитие неврозов родительское влияние сводится к таким расплывчатым общим понятиям, как «атмосфера», не проясняя того, как именно взрослые обращаются с ребенком.

Перейдя к систематическим продольным исследованиям взаимоотношений родителей и детей, отдельные авторы оказались в поиске более сложной классификации моделей родительского поведения, чтобы сделать свои наблюдения более дифференцированными. Приведем два примера классификаций, разработанных С. Броди для фиксации общего, а особенно вербального, поведения матерей маленьких детей. Обе они различают пять разных моделей поведения[55]