Memoria secunda[8] Гай Марий Дядя Цезаря Семикратный консул

IX Возвращение Мария

Марсово поле, Рим
90 г. до н. э., за тринадцать лет до суда над Долабеллой

– Ну же, вставай, трус! – кричали мальчишки товарищу. Тот, скорчившись на земле, отирал разбитое лицо испачканной кровью рукой.

– Трус, предатель! – выкрикивали все новые и новые голоса. Между тем на Марсово поле, где молодые римские аристократы проходили военную подготовку, обучаясь борьбе, верховой езде и обращению с оружием, стекалось все больше мальчишек и юношей.

Драка в этих местах не привлекла внимания городской стражи, ведь это мог быть учебный бой.

Но на этот раз все было всерьез.

Мальчик, лежавший на земле, был совсем еще ребенком, ему едва исполнилось девять.

Он получил удар ногой в печень.

– Давай же, Юлий Цезарь, вставай и сражайся! Разве ты не потомок богов?

Обступив лежачего, мальчишки смеялись, галдели и обвиняли его в предательстве. А все потому, что… Удары в ребра и лицо сокрушали не только тело, но даже мысли.

Недолго думая, Тит вступил в драку, хотя происходящее скорее походило на самосуд. Он вступился за лежачего потому, что это казалось ему неправильным, жестоким, а еще потому, что он ненавидел несправедливость. Ему тоже еще не было десяти. Благородный, хотя и бедный защитник Цезаря.

– Не трогайте его, гады! – закричал Тит Лабиен.

Нападавшие удивились: неужели кто-то настолько глуп, чтобы встать на его защиту? Их было намного больше. Здесь собралось уже с полсотни мальчишек, хотя зачинщиков было всего трое.

Тит Лабиен видел все с самого начала и, не продумав свои действия, не прикинув возможные последствия, ударил одного из зачинщиков в лицо, другого – в живот. Остальные притихли. Третий нападавший славился своей силой, к тому же его окружала ватага приятелей, думавших так же, как он: Цезарь принадлежал к роду, откуда вышли предатели Сената, а значит, и всего Рима. Разразилась новая война, городу грозила опасность, и эти дети, сыновья сенаторов-оптиматов, слышавшие множество нападок на Юлиев, считали, что на Цезаря и его близких нельзя положиться. Рано или поздно они должны были наброситься на мальчика, который упражнялся в военном деле вместе с ними.

– Мы и тебе воздадим по заслугам, клянусь Юпитером! – яростно выкрикнул третий мальчишка, главный из вершивших самосуд.

– Он даже не из наших, – выпалил кто-то из толпы, желая сказать, что Тит Лабиен был сыном не патриция, а всадника: с точки зрения оптиматов, господствовавших тогда в Риме, всадники стояли ниже патрициев.

Лабиен сглотнул слюну.

Затем сжал кулаки и приготовился защищаться, отражать удары.

В это время Юлий Цезарь с рассеченной бровью и ссадиной на руке поднялся и встал рядом с ним.

– Спасибо, – тихо сказал он.

Времени на разговоры не было. В следующее мгновение все набросились на них, как дикари.

Хаос из рук и ног, ударов, пощечин и даже укусов.

– Что здесь происходит? – раздался голос взрослого, кого-то из ветеранов.

Тому, кто привычен к власти, не требуется повторять вопрос.

Переполох, подпитываемый яростью, прекратился, все разошлись. Одни зализывали раны, другие ощупывали голову, чтобы убедиться, на месте ли она. Цезарь прижимал руку к ребрам. Бок болел сильнее всего, но, кроме того, по лицу струилась кровь. Лабиен потирал плечо, уверенный, что его укусили и что одежда защитила тело.

Гай Марий ждал ответа.

Могучая фигура шестикратного римского консула, ветерана многих войн – африканских и северных, что велись против тевтонов и кимвров, – окруженного охранниками, казалась гигантской на фоне неба, залитого полуденным солнцем.

Все мигом узнали Мария: несмотря на разногласия с оптиматами, Рим по-прежнему украшали статуи вождя популяров. Враги были бы не прочь их уничтожить, но не осмеливались. Даже во время его продолжительных отлучек. По крайней мере… пока.

Цезарь ежедневно видел мраморный бюст дяди в атриуме своего дома. Как ни странно, во плоти Гай Марий казался еще величественнее. Неясно, что действовало сильнее – осанка, решительные манеры или голос. А может, закаленные в боях ветераны, которые следовали за ним повсюду. Или же всё вместе.

С самим же дядей Цезарь встретился впервые. Когда племянник был маленьким, Марий пребывал вдали от Рима, будучи приговорен оптиматами к изгнанию после страшных событий, произошедших примерно за десять лет до того: популяры убили кандидата в консулы Мемия, оптиматы забросали камнями Главцию и Сатурнина. Гай Марий покинул Рим в ту же ночь, и город оказался в руках сенаторов, яростнее всего сопротивлявшихся переменам.

Но Марий вернулся.

Ссора возникла как раз из-за его возвращения. Весь Рим говорил о Марии и об измене союзных городов.

– Драка, славнейший муж, – пробормотал Юлий Цезарь, желая дать исчерпывающий ответ, но при этом не упомянув о том, как она началась и протекала.

Гай Марий медленно обвел взором мальчишек. Все склонили головы, чувствуя, как пристальный взгляд бывшего консула пронизывает их насквозь.

Марий чувствовал, что вызывает у них презрение и страх одновременно. В большей степени страх. Так было со всеми, кроме мальчика, заговорившего с ним, и того, который встал на его защиту. Отсутствуя в городе несколько лет, Марий не знал, кто из двоих его племянник. Правда, первый чертами лица, испачканного кровью, казалось, напоминал Аврелию, невестку Мария. Но он не мог сказать наверняка.

– Кто из вас Гай Юлий Цезарь? – спросил он.

Мальчики помолчали.

Цезарь понимал, что дядя не видел его маленьким и поэтому не узнаёт.

– Это я… славнейший муж, – ответил он наконец.

Марий внимательно посмотрел на мальчиков: «Значит, остальные устроили над моим племянником самосуд». Он вздохнул, не нуждаясь в объяснениях: причина вражды была ясна.

Хорошо, что он поспешил на Марсово поле.

– Следуй за мной, – велел он Цезарю.

Тот на миг повернулся к Титу Лабиену. Цезарь знал его имя. Тит тоже упражнялся на Марсовом поле, но до того они едва ли перекинулись хоть словом.

– Спасибо, – повторил он на прощание.

Лабиен хотел что-то ответить, но тут снова послышался низкий голос Гая Мария, эхом отражавшийся от склона холма:

– Ты, как тебя там, тоже иди. Эти дикари тебя изобьют.

Сыновьям оптиматов пришлось молча проглотить оскорбление.

Тит посмотрел на Цезаря, потом на бывшего консула, кивнул последнему и безропотно подчинился.

Двое мальчиков зашагали следом за Гаем Марием, окруженные его ветеранами.

Х Только победа имеет значение

На улицах Рима
90 г. до н. э., в тот же день

Быстро шагая, они вскоре достигли Бычьего форума и свернули к реке.

Ни юный Цезарь, ни Лабиен понятия не имели, куда их ведут.

Зато люди бывшего консула знали.

Они добрались до таверн римского речного порта. Гай Марий вошел в самую большую и самую многолюдную. Ветераны расчищали перед ним путь на тот случай, если какой-нибудь зазевавшийся пьяница не успеет вовремя унести ноги.

Марий остановился у лучшего столика возле широкого окна: сидя за ним и попивая доброе вино, можно было наблюдать за кораблями, что направлялись в Остию. За столиком сидели матросы, которые ожидали. Узнав вошедшего и сопровождавших его ветеранов, участников десятков сражений, они поспешно поднялись, склонили головы и удалились, оставив трактирщику несколько монет.

– Садитесь, – сказал Марий племяннику и Лабиену.

Трактирщик подошел к столу.

– Хвала богам! Какая честь, какая честь для моего заведения! – воскликнул он, искренне радуясь. Как и многие жители Рима, он обожал Гая Мария. Всякий раз, когда городу угрожала опасность, тот приходил на помощь. Теперь над Римом снова нависла угроза, и Марий, великий Марий, побеждавший в Африке на севере, в войнах против кимвров и тевтонов, вернулся. Значит, они спасены.

– Поменьше слов, хозяин, – строго, но беззлобно сказал Марий, – и побольше еды и питья. Ты знаешь, что я люблю.

– Да, конечно, конечно… – забормотал трактирщик, удивленно глядя на двух мальчуганов рядом с Марием. – Вино и сыр для всех?

Марий понял, что трактирщик в замешательстве. Посмотрев на мальчиков, он громко спросил:

– Трактирщик хочет знать, мужчины вы или дети.

Мальчики переглянулись – ни один из них еще не носил мужскую тогу, одежду взрослых римлян, – повернулись к бывшему консулу и ответили, тихо и неуверенно:

– Мужчины, славнейший муж.

Затем сглотнули слюну.

Бывший консул видел, что у каждого на шее висит булла, амулет, который носят только дети. Тем не менее он ударил кулаком по столу, запрокинул голову и громко расхохотался. К нему присоединились ветераны и многие другие, включая трактирщика.

В следующий миг бывший консул прекратил смеяться и посмотрел на тех, кто по-прежнему веселился за соседними столами.

– Потешаетесь над моим племянником? – спросил он.

Все разом притихли.

Марий снова взглянул на Цезаря и Лабиена:

– Сегодня утром вы сражались, как мужчины. Глупые, но мужчины. Кровь из ваших ран свидетельствует об этом. – Он обратился к трактирщику: – Ты слышал, это мужчины. Вино и сыр для нас троих. И для моих ветеранов тоже.

Хозяин таверны кивнул и отправился за отборным вином и лучшей снедью.

Марий поднял левую руку, не сводя глаз с мальчиков.

К нему подошел один из ветеранов.

– Немедленно приведи лекаря, – приказал он.

Военный прижал кулак к груди.

– Да, славнейший муж, – ответил он и отправился выполнять приказ.

– Раны нужно обработать, – объяснил Марий мальчикам, внимательно осмотрев лицо племянника. – К тому же матушка не должна видеть тебя в таком виде, иначе все легионы Рима не спасут меня от ее гнева. Разъяренная Аврелия хуже скопища диких тевтонов, вооруженных до зубов. Она способна на все.

Это звучало как шутка, но на сей раз Гай Марий даже не улыбнулся.

Как и Цезарь. Обычно его мать вела себя кротко, но при этом, казалось, была сделана из железа.

– Мы не глупцы, – возразил Цезарь, оскорбленный тем, что дядя приписал их отвагу недостатку ума.

– Клянусь Геркулесом! – воскликнул Марий. – Мой племянник унаследовал от своей матери решительность, даже дерзость. Ты хочешь сказать, что я солгал или сказал что-то глупое?

– Нет, но…

Маленький Цезарь не мог вымолвить ни слова, в горле у него пересохло.

Хозяин таверны вернулся, неся кувшин вина и блюдо с ломтиками выдержанного сыра, а также три кубка из terra sigillata, лучшие в его заведении, которые приносили только в торжественных случаях. Он собирался сам прислуживать за трапезой, но бывший консул жестом велел ему удалиться.

Взяв кувшин, Гай Марий наполнил все три кубка.

– Пей, – сказал он племяннику. – Сейчас это именно то, что нужно. Надеюсь, к тебе вернется дар речи.

Цезарь поднес кубок к губам и сделал пару глотков – достаточно, чтобы спиртное обожгло горло, но слишком мало, чтобы снова почувствовать во рту влагу. Лабиен сделал то же самое.

– Итак, – продолжил Гай Марий, наклоняясь над столом, – вас было двое, а противников сколько? Двадцать? Даже больше, но на вас набросилось около двадцати. По-вашему, это разумно? Как думаете, сколько сражений я бы выиграл, если бы вел себя, как вы? – Он выпрямился, приблизил кубок ко рту, одним долгим глотком опустошил его и поставил на деревянную столешницу, по-прежнему глядя на мальчиков. – Никогда не вступайте в бой, если врагов вдесятеро больше. Это знают даже глупцы, с которыми вы сцепились сегодня утром.

– Но они оскорбляли тебя, – стал оправдываться Цезарь.

– Еще бы. Большинство этих ребят – сыновья сенаторов-оптиматов, моих врагов.

– Что мне оставалось делать? – Племянник Мария по-прежнему считал, что надо ввязываться в драку, даже если у неприятеля полнейшее численное преимущество.

Гай Марий снова склонил свой мощный торс над столом, придвинувшись к своим юным собеседникам:

– Следовало отступить и дождаться более подходящего случая. – Он отвел взгляд и подлил себе вина. У мальчиков его оставалось еще достаточно.

– Ну, хотя бы… – Цезарь заколебался, но в конце концов добавил, защищаясь: – Ну, хотя бы… теперь они знают, что я храбрый.

Марий искоса смотрел на него, держа кубок над столом:

– Именно так, племянник: враги знают, что ты храбрый… и глупый. И твой друг тоже. Кстати, а ты почему полез в драку? И как твое имя?

– Меня зовут Тит. Тит Лабиен, славнейший муж. А в драку я полез, потому что… потому что решил, что самосуд – это несправедливо.

– Вот оно как: еще один отважный глупец. Неудивительно, что вы подружились.

Цезарь покраснел от гнева: дядя выказывал явное презрение к ним. Тит тоже смутился. Самолюбие мальчиков было уязвлено. Они собирались что-то сказать, но их остановила поднятая ладонь Мария. Тот сделал еще один долгий глоток, но не опустошил кубок до конца.

– Меня тоже когда-то считали трусом. Так думали сотни, да что там, тысячи легионеров! Но я не из-за этого вступил в бой, когда всем нам грозило поражение. Друзья мои, – он заглянул в глаза каждому из мальчиков по очереди, вновь нависнув над столом, – я проглотил свою гордость, дождался удобного случая и одержал окончательную победу. Намотайте себе на ус: на войне важна только одна победа – окончательная.

Мальчики недоверчиво смотрели на Мария. Он был не просто победителем. Об этом они знали, как знал весь Рим. Этот человек выиграл не одну, а две войны и много важных сражений. И не только: он полностью преобразовал римскую армию, усовершенствовав ее. Ребята сомневались, что хоть один легионер мог заподозрить Гая Мария, шестикратного римского консула, в трусости.

Бывший консул, казалось, угадал их мысли.

– Серторий! – воскликнул он.

Один из ветеранов подошел к столу.

– Расскажи этим двоим, как все, даже ты, думали, что я струсил.

Серторий нахмурился. О событиях далекого прошлого, когда все заподозрили Мария в трусости, они ни разу не говорили, по молчаливому согласию.

– Ну же, Серторий, – настаивал Марий. – Я воспитываю племянника, и у меня не так много времени. Назревает третья война, меня ждут в войске, так что говори, во имя Юпитера!

Втянув в легкие побольше воздуха, Серторий стал умолять богов, чтобы они подсказали ему правильный ответ. И он не ошибся:

– Это было перед битвой при Аквах Секстиевых, славнейший муж.

В таверне воцарилась тишина.

Все прислушивались к разговору.

– Именно так, – подтвердил Гай Марий, – незадолго до битвы при Аквах Секстиевых. В течение многих дней все мои люди думали, что я, твой дядя Гай Марий, струсил. И знаешь что?

Цезарь покачал головой. Они с Лабиеном во все глаза смотрели на прославленного военного и государственного деятеля. Никто до него не становился консулом шесть раз. С ними разговаривала живая легенда.

Гай Марий снова наклонился над столом и прошептал:

– Не важно, что о тебе думают, понимаешь? – Он посмотрел на Лабиена и добавил: – Понимаете меня, вы оба? Человек не становится трусом из-за того, что кто-то подумал о нем что-то. Трусость обитает в сердце. Я никогда не был трусом. На поле боя я всегда был… умным и расчетливым. – Он вздохнул и откинулся на спинку стула. – В государственных делах, к сожалению, не настолько. Но это другая история. Сейчас я вам расскажу, когда и почему солдаты втихомолку называли меня трусом, не осмеливаясь сказать это в лицо. А еще – когда и как я одержал великую победу, потому что я – вождь, а римский консул должен уметь подавить свою гордость, думать только о пользе Рима и о единственном, что важно, – об окончательной победе. Я расскажу вам о битве при Аквах Секстиевых.

XI Memoria in memoria[9] Гнев богов

Рим, 105 г. до н. э.
За двадцать восемь лет до суда над Долабеллой
За пять лет до рождения Цезаря

Их собирались похоронить.

Заживо.

– Нет! Не-е-е-ет! – вопили мужчины.

– Сжальтесь над нами! – причитали женщины.

Рабы. Две супружеские четы. Первая – из Галлии, вторая – из Греции.

Четверых несчастных волокли по Бычьему форуму мимо загонов, где стоял скот на продажу. К яме в середине рынка. Да, их собирались похоронить заживо, как девственниц-весталок, нарушивших священные обеты целомудрия: закопать в землю, чтобы смягчить гнев богов. Римляне не сомневались, что подобная жертва приводит к нужным последствиям, но весталки все это время безукоризненно выполняли свои обязанности. Поражения при Норее, Бурдигале и Араузионе нельзя было списать на святотатство жриц священного огня Весты. И все-таки Рим оказался на краю пропасти. Амброны, кимвры и, главное, грозные тевтоны заполонили юг Галлии, грабя римских союзников. Три консульских войска были разбиты, одно за другим, в ужасных сражениях. С тех пор как Ганнибал напал на Рим и разбил его легионы при Тицине, Треббии, Тразимене, а также в кровавой битве при Каннах, республика, не привыкшая к такой продолжительной череде неудач, трещала по швам. После Канн, когда было уничтожено несколько легионов, охваченные паникой римляне прибегли к человеческим жертвоприношениям. С тех пор этого не делали. Но поражения при Норее, Бурдигале и, наконец, при Араузионе, где погибло целое войско – почти десять легионов, состоявших из римских солдат, союзных сил и вспомогательных частей, – привели их в ужас. Ничего не мешало варварам-северянам захватить Рим. К тому же часть легионов перебросили в Африку, чтобы завершить затянувшуюся войну против Югурты.

Невольники все еще не теряли надежды и умоляли сохранить им жизнь.

Но испуганные римляне были беспощадны.

Весталкам разрешали спуститься на дно могилы по лесенке. А с галльскими и греческими рабами не церемонились: через секунду все четверо оказались в яме.

Раздались крики мужчин и женщин. У некоторых были сломаны кости; женщина-галлка с разбитой головой свернулась калачиком в углу усыпальницы, вырытой в потревоженном сердце Рима, по лицу ее струилась кровь; вторая женщина, невредимая, но покрытая ссадинами, металась по прямоугольной выемке, судорожно обшаривая стены в поисках выступа, за который можно было бы ухватиться и выбраться на поверхность.

– Не-е-е-ет! Ради всех богов! – молил галльский раб, ухватившись за правую ногу, из которой торчала сломанная кость.

Их выбирали наобум – по жребию, не учитывая ни их поведение, ни религию, ни происхождение.

Послышался тяжелый, отвратительный звук: по земле волокли гигантскую каменную плиту. Потом ее надвинули на яму. Небо померкло.

Четверых раненых, испуганных рабов окутал мрак. Вскоре угасли последние искорки света. Только бездонная чернота, в которой, подобно эху, метались рыдания. Людей похоронили заживо в надежде смягчить гнев богов.

XII Memoria in memoria Новый Сципион?

Территории, оспариваемые кимврами и тевтонами,
Южная Галлия
105–103 гг. до н. э.

Римские боги сжалились над городом, стоящим на берегах Тибра.

Быть может, страшная жертва пришлась им по вкусу?

Трудно сказать. Так или иначе, кимвры, тевтоны и прочие варвары не двинулись на Рим после Араузиона. Одни задержались в Южной Галлии, другие принялись совершать набеги на Испанию. Это дало римлянам драгоценное время, необходимое для преобразований. Всякий раз, когда Рим стоял между жизнью и смертью, Сенат выбирал лучшего военачальника и ставил во главе нового войска. Против Ганнибала Рим выставил Сципиона Африканского. Теперь ему требовался новый Сципион.

Гай Марий был лучшим полководцем того времени: он положил конец долгой войне с Югуртой и вернулся в Рим, где его сделали консулом. Ему поручили набрать новую армию и отправиться на север, чтобы обезопасить северную границу. Ратному делу он учился в Нуманции под началом Сципиона Эмилиана, приемного внука Сципиона Африканского. Марий не был Сципионом, но больше других походил на легендарного героя, победившего Ганнибала.

Он собрал консульскую армию: два легиона – шесть тысяч пехотинцев плюс две алы, конных отряда. К ним добавились тысячи человек во вспомогательных частях, куда шла римская беднота. Для этого пришлось нарушить все правила набора в войско: римский солдат должен был владеть имуществом и на собственные средства приобретать необходимое снаряжение, от оружия и щита до панциря и хозяйственной утвари. Но Марий знал, что после семилетней войны в Африке Риму не хватает людей, которые соответствуют этим требованиям. В то же время безоружных и нищих плебеев было в избытке. Тысячи людей не имели ничего за душой, им нечего было терять, зато они могли многое получить, сражаясь, если бы им доставили необходимые средства. Было и нововведение – salarium, то есть жалованье. Легионерам выдавали соль, необходимую для хранения продуктов питания. Кроме того, и им, и «вспомогательным» платили звонкой монетой – помимо распределения добычи в случае победы. Для солдат это было хорошей возможностью, и многие из них откликнулись на призыв консула Гая Мария. Собрав до тридцати пяти тысяч вооруженных людей, он двинулся на север.

Сенат с беспокойством наблюдал за неслыханными поступками Мария, в обход законов бравшего к себе римских плебеев. Положение казалось угрожающим. Следовало выставить заслон против кимвров и тевтонов, заполонивших Южную Галлию, ведь дорога на Рим была открыта. Оптиматы, главенствовавшие в Сенате, не препятствовали Марию, но легатом одного из легионов назначили Суллу, одного из крайних оптиматов, которому надлежало присматривать за верховным вождем нового, необычного войска. Это было первое постоянное войско Рима. К чему все это приведет?

Римляне видели, что Марий и Сулла не доверяют друг другу.

Консула сопровождали начальники-ветераны, такие как Серторий, – преданные ему со времен африканской войны люди, которым он слепо доверял.

Так начинался северный поход.

Все выглядело очень непривычно.

Марий ввел не только плату за службу, но и обязательное обучение будущих воинов. Легионеры исправно получали жалованье, но условия службы в лагерях, созданных в Галлии, ужесточились. За образец Марий взял порядки, установленные Сципионом Эмилианом при осаде Нуманции, в которой он участвовал. За спиной у него была долгая война в Африке. Он понимал, что главные условия победы – хорошее обучение и укрепление каждого разбиваемого лагеря, Кроме того, он сократил число рабов, прислуживавших легионерам. Марий намеревался превратить солдат в настоящие боевые машины. Во время длительных походов он заставлял их переносить с места на место тяжелейшее снаряжение, а также столярные и кузнечные принадлежности, домашнюю утварь и прочее. Каждый солдат нес на спине больше сотни фунтов груза. Вскоре в Риме заговорили о том, что Марию нужны не воины, а вьючная скотина. Оптиматы презрительно называли легионеров «мулами Мария». И смеялись. Другие, такие как Метелл Нумидийский и его сын-заика, наблюдали за событиями с растущим беспокойством, не зная, к чему это приведет.

Консул же ни на кого не обращал внимания. Он думал только о том, что его люди постоянно получают жалованье и обязаны его отрабатывать.

Он обосновался со своими войсками в устье Родана[10].

Но кимвры и тевтоны не приближались.

Целый год прошел без сколь-нибудь значительного сражения.

Сенат согласился продлить консульство Мария до 104 года до нашей эры.

Все ожидали, что консул наконец отдаст приказ о наступлении, но Марий медлил. Он закрепился в низовьях Родана и приказал солдатам вырыть канал, чтобы в реку из моря могли проходить римские корабли с провиантом. Это колоссальное сооружение, плод непосильного труда множества легионеров, трудившихся не один месяц, получил название Fossa Mariana – «канава Мария». Марий добился того, чтобы его люди не сидели на месте – работа требовала огромных затрат сил, – и получил надежный, быстрый и прямой путь снабжения, который не могли перекрыть ни кимвры, ни тевтоны, не имевшие флота.

Но вот прошел год: варвары так и не напали на лагерь Мария, а консул не отдавал приказа о большом походе в земли, занятые северными племенами. Варвары наблюдали за римлянами издалека. Никто не понимал, зачем Марий изматывает войско бесконечным ожиданием.

Солдаты изнывали от нетерпения и задавались вопросом: действительно ли их консул, их полководец желает воевать? Начальники-ветераны, которые хорошо знали Мария по африканскому походу, доверяли расчетливому уму вождя. Они догадывались, что у него имеются причины для столь долгого ожидания.

Наступил 103 год.

Все оставалось по-прежнему. Разозленные сенаторы, стиснув зубы, продлили полномочия Мария, ставшего консулом в третий раз подряд. Сулла оставался в строю, наблюдая за происходящим и отчитываясь перед оптиматами, однако теперь он занимал должность трибуна, а не легата. Марий ограничил его власть, так как не доверял ему. Сулла знал об этом – и еще кое о чем: промедление грозило неудачей всему замыслу. Поэтому, когда миновал третий год и боевые действия не начались, он решил покинуть северное войско и вернуться в Рим. Сулла не желал участвовать в походе, который, по его мнению, должен был закончиться грандиозным поражением. Он предпочел снять с себя всю ответственность за войну, чтобы неминуемый провал был целиком связан с Марием. Нельзя сказать, что Сулла расходился с Марием в том, что касалось государственных дел, но с некоторых пор стал сомневаться в нем как в военном вожде.

Как и многие легионеры.

Наступил 102 год.

Поскольку военные начальники сомневались все больше, как-то раз Серторий осмелился сообщить Марию о том, что все больше легионеров беспокоятся относительно судьбы их похода.

– Сципиону Эмилиану потребовалось больше года, чтобы взять Нуманцию. Всего лишь один город. И никто не оспаривал его замыслов. Перед нами – бесчисленные полчища варваров, которые угрожают существованию Рима. Мне кажется, лучше выждать, чтобы положить конец угрозе, пусть даже на это уйдут годы.

Больше он ничего не сказал.

Серторию хватило этого объяснения.

Но… что думал римский Сенат?

Римский Сенат
102 г. до н. э.

Сулла поднялся со своего места и обвел взглядом курию. Стоявший рядом Долабелла смотрел на него с восхищением. Метеллы, отец и сын, обратились в слух. Предстояло решить важнейший вопрос: продлевать или нет консульские полномочия Мария на четвертый срок.

Patres conscripti, друзья, сенаторы! Положение на севере остается непростым, а четвертое консульство – дело неслыханное, и все же я спрашиваю себя: выиграем ли мы что-нибудь, сменив вождя сейчас? Марий защитил северную границу. Нам всем надоело бездействие, но первыми начнут варвары: без сомнения, в следующем году кимвры и тевтоны двинутся на Рим, и это заставит Мария действовать, хочет он того или нет. Ему придется сдерживать продвижение врага, другого выхода не останется. Это последний год проволочки. Полагаю, будет неразумно доверить укрепление наших рубежей человеку, который ничего в этом не смыслит, а войска – начальнику, который их не обучал, к тому же в негостеприимном краю. Предлагаю продлить консульские полномочия Гая Мария еще на год.

Все проголосовали за.

– Ты действительно думаешь, что это к лучшему? – спросил Метелл-старший Суллу под конец заседания. Рядом сидел его сын, а возле Суллы – Долабелла, его правая рука в Риме.

– Да, я уверен, что это в наших интересах. В интересах оптиматов, – уточнил Сулла.

– Что именно ты имеешь в виду, юноша? Не говори загадками, – потребовал Метелл-старший, вождь консерваторов.

Сулла помрачнел.

– Легионеры разочаровались в Марии, – ответил он. – Когда варвары наконец решатся и нападут, войска не будут доверять своему начальнику, и Мария убьют. Это плохо для Рима, но очень хорошо для нас: варвары возьмут на себя грязную работу, уничтожат Мария и разобьют его войско из оборванцев-плебеев. Придется набрать новое, а между тем мы, прикрываясь необходимостью защиты Рима, сможем перебросить часть своих войск из Африки или Испании. Придется нелегко, зато мы обойдемся без Мария. Популяры будут обезглавлены, мы начнем устанавливать в Риме свои законы, не опасаясь противодействия народа, испуганного приближением кимвров и тевтонов. Эти законы, принятые в отсутствие других предложений, будут защищать наши интересы.

Все согласились с Суллой.

Это был первый и последний просчет, допущенный Суллой в борьбе с Марием.

Главный римский лагерь у «канавы Мария»
Устье Родана
102 г. до н. э.

Марию сообщили о том, что его консульство продлено еще на год. Он знал, что, если не произойдет заметного прорыва и кимвры и тевтоны не будут изгнаны из низовьев Родана, этот срок станет для него последним. И все-таки он не спешил.

Прибыли новые гонцы.

Серторий вошел в преторий консула:

– Варвары зашевелились, славнейший муж.

– Кимвры или тевтоны? – уточнил Марий, усаживаясь за стол, заваленный картами, уставленный пустыми кубками.

Сглотнув слюну, Серторий сообщил подробности:

– Кимвры пока стоят на месте, мой консул, однако амброны и тевтоны движутся прямо на нас. Только что прибыли дозорные. Там тысячи варваров. Десятки тысяч.

Гай Марий кивнул, не отрываясь от карт. Наконец поднял взгляд:

– Когда они дойдут до частокола, дайте мне знать. А до тех пор не мешайте.

Он подлил себе вина из кувшина, стоявшего справа, на столике поменьше.

Серторий наблюдал за тем, как он медленно отхлебывает вино. Ему пришло в голову, что легионеры правы: их консул больше не был победителем Югурты. Марий превратился в пятидесятипятилетнего старика, слабого… и трусливого. Нет, он не походил на нового Сципиона.

XIII Memoria in memoria Варвары-гиганты

Καὶ Κίμβροις μὲν ἐγίνετο πλείων ἡ διατριβὴ καὶ μέλλησις, Τεύτονες δὲ καὶ Ἄμβρωνες ἄραντες εὐθὺς καὶ διελθόντες τὴν ἐν μέσῳ χώραν, ἐφαίνοντο πλήθει τ’ἄπειροι καὶ δυσπρόσοπτοι τὰ εἴδη φθόγγον τε καὶ θόρυβον οὐχ ἑτέροις ὅμοιοι. Περιβαλόμενοι δὲ τοῦ πεδίου μέγα καὶ στρατοπεδεύσαντες, προὐκαλοῦντο τὸν Μάριον εἰς μάχην.

Кимвры замешкались, а тевтоны и амброны, быстро проделав весь путь, появились перед римлянами – бесчисленные, свирепые, голосом и раскатистыми возгласами не походившие ни на один народ. Заполонив огромную равнину и став лагерем, они принялись вызывать Мария на бой.

Плутарх. Сравнительные жизнеописания, Марий, XV[11]

Главный римский лагерь у «канавы Мария»
Устье Родана
Весна 102 г. до н. э.

Огромную равнину, простиравшуюся перед главным римским лагерем, наводняли вооруженные толпы амбронов и тевтонов. Куда ни повернись, на что ни устреми взгляд, кругом – враги Рима.

Марий наблюдал за неприятелем с высоты оборонительного вала. Эти люди дерзко перемещались по земле, которую уже считали своей, и нисколько не страшились близости мощных укреплений; они трижды одерживали победу над римскими войсками, объединяясь для этого с другими варварскими народами. После череды неудач – поражений при Норее, Бурдигале и, главное, при Араузионе – среди легионеров поползли слухи о том, что эти варвары не похожи на прочих: неистребимые твари громадного роста, потусторонние существа, гиганты, способные сокрушить любое войско, которое рискнет с ними сразиться.

Консул молча размышлял. Слухи могущественнее всякого оружия. Сначала надо опровергнуть эту ложь и только затем вести легионы на варваров, заполонивших устье Родана.

Он направился в лагерь, раздавая указания Серторию и другим начальникам.

– Я хочу, чтобы все поднялись на вал и посмотрели на них, – сказал Марий.

Военные трибуны переглянулись.

– Кто это – «все», славнейший муж? – осведомился Серторий от имени остальных начальников. – И что именно они должны увидеть, мой консул?

Они спустились с вала и дошли до высоченного частокола перед лагерем.

Гай Марий смотрел на них, ничего не говоря.

Они растерянно смотрели на него.

Наконец он указал на море палаток, где жили легионеры и воины из вспомогательных частей.

– Все – значит все, – проговорил он и добавил, чтобы все стало ясно: – Я хочу, чтобы легионеры и другие солдаты, все до одного, поднялись на вал и своими глазами увидели, что среди проклятых варваров нет ни гигантов, ни циклопов, ни других мифических существ. Пусть всем моим воинам станет ясно, что мы имеем дело всего лишь с людьми: вооруженными, как и мы, но не настолько привычными к порядку и не имеющими наших начальников. Вот что я имел в виду, говоря «всеми», и вот что они должны увидеть.

Трибуны кивнули. Они поняли, что хотел сказать полководец, поняли и то, чего он не сказал: Марий намеревался положить конец слухам о легендарной силе амбронов и тевтонов. Мысль показалась им блестящей.

Серторий наблюдал, как консул удаляется в окружении охранников. Он подумал: возможно, Гай Марий становится старше и слабее, возможно, он мало напоминает Сципиона, но он по-прежнему хитер. И римляне все еще могут надеяться на победу.

XIV Врач для юного Цезаря

Таверна на берегу Тибра, Рим
90 г. до н. э.

– Вот так, юноша, мне удалось победить страх моих воинов перед теми, кого звали северными великанами, – объяснил Гай Марий, широко улыбаясь и подливая вина себе, племяннику и Лабиену. – Когда легионеры собственными глазами увидели, что перед ними обычные люди, их поведение изменилось… – Он задумался и замолчал. – Возможно, даже слишком…

– Прибыл врач, славнейший муж, – объявил Серторий, воспользовавшись молчанием, в которое погрузился его командир.

– Кто? – рассеянно спросил Марий. Серторий собрался было повторить, но Марий покачал головой, точно прогонял воспоминания о давнем прошлом. – Ах да, врач. Хороший врач? Моего племянника не может лечить проходимец, выдающий себя за одного из греческих лекарей, которые действительно знают толк во врачевании ран.

– Это врач из валетудинария тех легионов, которые были направлены в Африку, а затем переброшены на север. Они участвовали в том самом походе, о котором славнейший муж рассказывает племяннику.

– Ах вот как! – воскликнул Марий уважительно и даже обрадованно. – Так, значит, добрый Анаксагор жив?

– Я здесь, славнейший муж, – ответил учтивый, опрятный и почтенный старец, перед которым преклонялись все ветераны бывшего консула.

Марий остался сидеть – человек, который шесть раз избирался консулом, не встает ни перед кем, – но кивнул в знак того, что узнал вошедшего и признателен ему. Это само по себе было немало.

– Приятно видеть, что ты все еще среди нас.

– Трибун помнит, где меня найти, славнейший муж.

– Валерий Флакк знает свое дело.

То было высшее одобрение. Бывший консул обычно скупился на похвалы.

– Моего племянника хорошенько отмутузили… и его приятеля тоже.

– Вижу, славнейший муж.

Старец обогнул стол, подошел к мальчикам и положил руку на подбородок сперва одному, потом другому, поворачивая им головы, чтобы хорошенько рассмотреть синяки и ссадины по обе стороны лица.

– Полагаю, смерть им не грозит, но мне бы хотелось вернуть племянника матери в более пристойном виде, нежели нынешний. Глупец ввязался в драку, в которой не мог победить.

Юный Цезарь наморщил лоб и собирался возразить, но Анаксагор снова повернул его голову, чтобы тщательнее изучить следы ударов. Дядя тем временем заговорил снова:

– Да, мальчик. Как бы ты ни возражал, ты совершил оплошность, глупость. Когда ты рискуешь собственной шеей, это называется слабоумием. Но если ты ввязываешься в битву, которую не способен выиграть, и ведешь за собой тридцать тысяч человек, ты не глупец, но убийца… убийца собственного народа. А ведь ты собираешься начальствовать над легионами, верно?

Лекарь отодвинул кубки с вином подальше от своих юных подопечных и разложил на столе врачебные принадлежности. Некоторые раны требовалось зашить. Он попросил у трактирщика горячую воду и чистые тряпки.

– Верно, – подтвердил юный Цезарь, жаждавший последовать примеру дяди. Это было ему не по силам, и все же он твердо решил пойти по дядиным стопам и стать консулом хотя бы единожды. Командовать войском и одерживать победы было заветной, почти недостижимой, мечтой любого маленького римлянина. Консулами становились лишь единицы.

– Тогда научись проглатывать гордость, когда тебя называют трусом, а ты не в силах отплатить за унижение. Не забывай об этом, мальчик: прячь оскорбление поглубже и береги его столько, сколько потребуется – дни, недели, месяцы или годы. Чтобы со временем оно не утратило остроты, чтобы тебе было по-прежнему больно, главное – дождись подходящего мгновения, наилучшего дня, чтобы отплатить за позор, и не ответным оскорблением, а кровью. Точным и смертельным ударом, который уничтожит врага.

Наступила тишина.

Ее нарушал лишь шорох тряпицы, которой врач обтирал поврежденную кожу, и время от времени – приглушенные стоны Цезаря, не желавшего обнаруживать свою боль перед дядей и ветеранами.

XV Memoria in memoria Тевтобод

Устье Родана
Весна 102 г. до н. э.

Варвары рассыпались по равнине. Впереди, ближе к римскому лагерю, стояли лагерем вооруженные воины. Позади воинов – тысячи женщин и детей, повозки с пожитками и боевым снаряжением, которые они взяли в долгое путешествие на юг, готовые раздавить любого, кто встанет у них на пути.

Они могли бы двинуться на Италию. Ничто не заставляло их подойти почти вплотную к римскому лагерю. Военачальники Тевтобода не понимали, почему их царь желает остановиться именно здесь, перед римским укреплением.

– Они стоят вплотную к морю, – говорили участники царского совета, собравшиеся в главном шатре огромного лагеря. – И не трогают нас. Мы можем двинуться, оставив их позади.

Многие почтительно кивали, ожидая, что скажет царь. Тевтобод заслужил всеобщую любовь, разгромив римлян. К тому же его подданные годами следовали за ним, обходя всю Галлию, и никакая сила не могла их остановить. К любым его решениям, даже к тем, которых никто не понимал, относились почтительно.

– Мы не можем идти вперед, оставив за спиной отлично снаряженного и вооруженного врага, – сказал царь, не вставая с широкого кресла, стоявшего в середине шатра. Все смолкли. – Что будет, если на пути к Риму мы столкнемся с другим войском? Не окажемся ли мы в ловушке, в гуще неприятелей? Этого нельзя допустить. Лучше сначала уничтожить противника, а затем двигаться дальше. К тому же четвертое поражение за несколько лет посеет панику среди римлян, и они вряд ли наберут вдоволь храбрых солдат, способных драться с нами. Если мы разобьем их здесь и сейчас, наш путь к Риму будет торжественным шествием, не более того.

Один военачальник кивнул. За ним – другой. Наконец все единогласно признали правоту царя.

– Но… – осмелился выговорить один из вельмож, приглашенных на царский совет. Закончить он так и не решился.

– Говори, царь слушает тебя, – сказал Тевтобод.

Вельможа поклонился в знак полнейшей покорности и только после этого договорил:

– Но как мы заставим их, мой царь, вступить в схватку? Мы здесь уже два дня, а они не проявляют никакого желания покинуть лагерь и сражаться.

Тевтобод кивнул.

– Мы их заставим, – резко ответил он.

Римские консулы не раз попадались на эту удочку. С какой стати новый римский вождь будет вести себя иначе?

Главный римский лагерь у «канавы Мария»
Вершина вала

Как и рассчитывал Марий, легионеры собственными глазами убедились в том, что тевтоны и прочие варвары не великаны. До этих пор все шло хорошо. Но затем страх перед чудовищами сменился неукротимой жаждой ринуться в бой. В какой-то мере их желание сражаться было обоснованным: для чего они так усердно упражнялись последние несколько лет? И разве их лагерь не единственная преграда, вставшая между тевтонами и Римом? Разве их призвание не в том, чтобы остановить продвижение варваров? Тевтоны не были гигантами. Отныне это знали все. Так почему бы не начать битву прямо сейчас, до того, как они решат двинуться на Рим?

Стоя на вершине вала, Гай Марий наблюдал за тевтонами, двинувшимися на римский лагерь.

– Вряд ли они действительно решили напасть, – осмелился предположить Серторий, наблюдая за врагами рядом с консулом и его трибунами.

– Вряд ли, – подтвердил Марий. – Они знают, что мы слишком хорошо укрепили лагерь, и не станут бросаться на вал. Мы выкопали рвы и траншеи, где недруга ожидают вбитые в землю колья, возвели прочие оборонительные сооружения, которые не позволят достаточному количеству варваров добраться до палисада и штурмовать лагерь. И варвары это знают. У них не будет времени искать ловушки или нащупывать проходы во рвах, наши лучники изрешетят их стрелами. Их царь задумал что-то другое…

И действительно, на пути к валу тевтонам и амбронам пришлось обходить ямы-ловушки с дном, утыканным кольями, которые многих пронзили насквозь. Нужно было также огибать sudes, колья, вкопанные прямо в землю, которые протыкали воинов или вражеских животных, препятствуя их продвижению и нанося страшные раны. Коротко говоря, путь к палисаду преграждали гигантские ловушки и смертоносные острия в немыслимом количестве.

Если же кому-либо из варваров удавалось подкрасться к валу слишком близко, их встречали стрелы – pilae, – которые, по приказу консула, тучей летели из римского укрепления. Легионеры стойко отражали любую попытку прорваться к частоколу.

– Неужели… – неуверенно начал Серторий.

– Неужели?.. – повторил Гай Марий, побуждая соратника говорить громче.

– Неужели… тевтонский царь жертвует своими людьми… впустую?

Некоторое время Марий молча наблюдал за тем, как тевтоны беспомощно барахтаются в попытке преодолеть римские рвы, ловушки и укрепления.

– Не впустую, – наконец отозвался консул. – Он ожидает действий с нашей стороны.

Тщетные потуги тевтонов еще больше подняли настроение римлян, почувствовавших сильнейшее воодушевление. Избыточное, по мнению Мария. Начальники стали намекать, что стоит воспользоваться приподнятым настроением легионеров, совершить вылазку и броситься на врага.

– Нет, – сухо отвечал Марий всякий раз, когда очередной трибун просил его дать отмашку.

Так прошел день.

Гай Марий с трудом сдерживал нетерпение начальников и простых легионеров.

На следующий день тевтоны – потери стали для них невыносимыми, а римляне все не наступали – начали дразнить противника, выставляя лучших солдат: самые воинственные из них призывали защитников лагеря сразиться один на один.

Это подействовало на римлян и их начальников: несколько центурионов взобрались на вал, встав перед консулом, и предложили вступить в рукопашную с тевтонскими воинами. Но Гай Марий в очередной раз наотрез отказался отвечать на вызов:

– Я не пожертвую ни одним из своих начальников, эти поединки ничего не решат.

Военные трибуны, окружавшие консула, погрузились в напряженное молчание. В борьбе с неприятелем имел значение не только ее исход; поединок был делом чести. А может, они ошибались и Гай Марий разбирался в этом лучше?

Как бы то ни было, он не позволял начальникам покидать лагерь и сражаться с дерзкими тевтонами.

И тогда варвары начали насмехаться над легионерами – заставили раба, знавшего латынь, перевести слова «трусы», «сопляки», «слабаки» и даже «бабы» и принялись выкрикивать их во все горло перед ошеломленными римлянами. Те, сидя за частоколом, молча глотали насмешки, подчиняясь приказу консула.

Один тевтон показал римлянам задницу.

Остальные варвары захохотали.

Гай Марий невозмутимо сносил унижения и гнул свою линию.

– Быть может, если послать несколько когорт, показав, что мы не приемлем унижения, – предложил Серторий, – это успокоит наших воинов?

– Нет. Либо выйдут все, либо не выйдет никто, – возразил консул. – Если мы не выведем всех, те, кто отправится навстречу врагам, окажутся в меньшинстве и будут уничтожены. Нельзя сражаться, когда у тебя за спиной река. Это смертельная ловушка. Так случилось при Араузионе, где варвары перебили несколько легионов.

Повисло молчание.

Снова послышались крики тевтонов: враги насмехались, выкрикивая оскорбления.

Romani, quid uestris mulieribus mittere uultis? Quoniam illae nostrae mox erunt![12] – вопили тевтоны во всю глотку, подобравшись вплотную к валу.

Эти слова особенно больно ранили легионеров, но Марий оставался непреклонен: он не позволит ни одной когорте покинуть лагерь, такая затея неразумна и самоубийственна. Самое меньшее – это обернется бессмысленной потерей солдат, которые понадобятся ему позже.

Наступила ночь.

Военачальники разошлись.

Марий направился к своей палатке.

– Со всем уважением, виднейший муж… – начал Серторий.

– Говори, трибун.

– Если… если это место не годится для нападения, почему мы разбили здесь лагерь?

Вопрос был уместным.

– Здесь легко получать припасы по морю из Рима, и тевтоны никоим образом не могут этому помешать, – объяснил консул. – Но это не место для боя. При Норее и Бурдигале наши войска попали в засаду, а при Араузионе им пришлось сражаться, отступая к реке. Не хочу повторять ошибок других консулов. Мы будем воевать там и тогда, где и когда я сочту это уместным. У меня единоначалие, я не признаю разногласий. При Араузионе свара между консулами, возглавлявшими два войска, привела к полному провалу, поэтому я обратился к Сенату с просьбой о единоначалии; мы будем сражаться только в том месте и в то время, которые выберу я.

– Да, славнейший муж.

Ἐπορεύοντο δ’ἐγγύς, πυνθανόμενοι τῶν Ῥωμαίων μετὰ γέλωτος, εἴ τι πρὸς τὰς γυναῖκας ἐπιστέλλοιεν· αὐτοὶ γὰρ ἔσεσθαι ταχέως παρ’αὐταῖς.

Проходя под самым валом, тевтоны со смехом спрашивали римских солдат, не желают ли они что-нибудь передать женам, ибо скоро тевтоны будут в Риме.

Плутарх. Сравнительные жизнеописания, Марий, XVIII, 2

XVI Memoria in memoria Вызов царя

Главный римский лагерь у «канавы Мария»
102 г. до н. э.

Третий день подряд тевтоны дразнили римлян, вплотную приблизившись к их лагерю.

Консула разбудили на рассвете.

Тевтоны подготовили свой главный вызов.

– Что на этот раз? – спросил Гай Марий, пока пара военных колонов поправляла ремни на его доспехах.

Ни Серторий, ни прочие трибуны не осмелились ответить.

– Они предлагают… единоборство, славнейший муж, – наконец произнес Серторий под пытливым взглядом полководца, хотя по неопределенности его ответа Марий понял: в это утро что-то изменилось.

Он не стал ничего спрашивать. Разумеется, доверенному трибуну хотелось, чтобы Марий собственными глазами увидел тевтонов с высоты укрепления.

Когда они добрались до вала, перед Марием предстали сотни легионеров, которые сидели на вершине укрепления и смотрели на равнину. Быть может, тевтоны оставили большого деревянного коня и отошли, усмехнулся про себя консул. Тогда следует немедленно сжечь коня с затаившимися внутри тевтонами. Но взобравшись на вершину частокола, консул забыл об «Илиаде»: перед варварским войском стоял воин в серебряном панцире, сверкавшем под лучами утреннего солнца. В руках он держал длинный меч и зеленый овальный щит с золотыми заклепками, сиявшими едва ли не ярче его доспехов. Только очень высокопоставленный варвар мог похвастаться такими выдающимися средствами нападения и защиты.

– Кто это? – спросил консул, не сводя глаз с воина, выглядевшего свирепо и внушительно.

– Он утверждает, что он… их царь, – уточнил Серторий.

Гай Марий кивнул. Он понимал, в чем дело, и это ему не нравилось. Не согнать ли с вала всех, кроме часовых? Несколько дней назад он приказал легионерам подняться на вершину и убедиться в том, что перед ними всего лишь люди, но сейчас отдал бы все на свете, чтобы они ничего не видели. Воин, назвавшийся тевтонским царем, выкрикнул несколько слов. В этот миг консул взмолился, чтобы его люди еще и ничего не слышали. Поздно. Серторий и другие начальники отправились за ним в преторий, потому что тевтонский царь несколько раз произнес его имя. Он говорил на латыни, и легионеры хорошо понимали его, несмотря на сильный немецкий выговор:

Ego, Teutobod, Teutonorum rex, deposco romanum consulem Caium Marium ad singularem pugnam. Si uirtutem habet et socors non est![13]

Вот какими были его слова.

Стоявшие на вершине вала легионеры отчетливо слышали их и сразу же начали переговариваться с товарищами, столпившимися у подножия укрепления. Вскоре все войско уже знало о вызове царя-тевтона их консулу, военачальнику. Должен ли славнейший муж, возглавляющий римские легионы, переброшенные на север, оставить дерзкий вызов без ответа?

Гай Марий молча стоял на вершине вала, подобно мраморной статуе.

Тевтонский царь повторил сказанное. Он не желал, чтобы консул мог трусливо оправдаться: «я плохо расслышал», «я недопонял». Сделав это, Тевтобод посмотрел на римского раба, который перевел для него латинские фразы. Раб кивнул, подтверждая, что германский царь, вызубривший их за ночь, изъясняется достаточно внятно.

Затем Тевтобод обвел взглядом римлян, наблюдавших за ним из-за частокола. Он заметил, что головы легионеров повернуты к вершине вала, где неподвижно стоял, окруженный своими военачальниками, величественный мужчина с седыми волосами, в сияющих доспехах, без шлема, который пристально глядел на него, Тевтобода. Германский царь понял, что это вражеский консул.

Гай Марий размышлял.

Кровь кипела у него в жилах. Может, все-таки принять вызов? Он был объят жаждой выйти и сразиться, той самой, которая уже несколько дней снедала все войско. Норея, Бурдигала, Араузион. Три жесточайших поражения. Десятки тысяч убитых легионеров. Могущество Рима поколеблено, стало предметом насмешек, почти уничтожено. Все в нем требовало отмщения.

Выяснив, где стоит Гай Марий, царь тевтонов сделал несколько шагов наискосок и оказался прямо напротив него, совсем близко к частоколу, но все же на разумном расстоянии, вне досягаемости вражеских дротиков.

Оттуда он произнес вызов в последний раз, глядя на неподвижного римского вождя:

Ego, Teutobod, Teutonorum rex, deposco romanum consulem Caium Marium ad singularem pugnam! Si uirtutem habet et socors non est!

Гай Марий чувствовал, что на него устремлены глаза начальников, легионеров, солдатских рабов, всего войска. Он знал, что должен сделать то, о чем вопиет все его существо. Но его разум непобедимого воина повелевал поступить иначе. Порядок в войске, если правильно его понимать, следует наводить начиная с себя. Если бы нечто подобное произошло пятнадцатью годами ранее, он надел бы шлем, застегнул потуже панцирь и обнажил меч. Но время многому учит. Ему пятьдесят пять, у него огромный опыт, но он уже не так быстр и силен, как раньше. Он пристально рассматривал тевтонского царя: сколько лет этому северному вождю? Тридцать, не больше. Молодой, в расцвете сил, он был могучим и мужественным, двигался споро, обладал мускулистыми руками и крепким торсом. Гай Марий сглотнул слюну: если он ответит на вызов, то проиграет бой. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять это. И все-таки он должен что-то сделать. Нельзя оставлять вызов без ответа.

– Серторий… – сказал он наконец.

– Да, славнейший муж, – быстро отозвался тот, зная, что обрадуется всему, кроме бездействия полководца.

– Позови Агенобарба, – приказал Марий.

Серторий не понял.

– Агенобарба? – в замешательстве переспросил он. – Того, кто обучает воинов?

Гай Марий привык не объяснять, а отдавать приказы. Он медленно повернулся: вопрос его явно раздражал. Лишних слов не потребовалось.

Поклонившись, Серторий отправился на поиски самого жестокого и умелого наставника в северных легионах. Агенобарб был тридцатичетырехлетним центурионом, примипилом, имевший несколько наград за боевые заслуги. Никто не мог одолеть его в рукопашном бою, и потому он начальствовал над всеми военными наставниками римских сил, собравшихся у «канавы Мария».

Вскоре между шеренгами легионеров показался Агенобарб, шагавший вслед за Серторием. Поднявшись наверх, он предстал перед консулом.

– Панцирь, шлем, меч и щит. Вооружись, Агенобарб, – приказал ему консул. – Ты ответишь вместо меня на вызов тевтонского царя.

Среди центурионов воцарилась гробовая тишина. Чувствовалось, что они разочарованы приказом и не согласны с ним, однако никто не осмеливался его нарушить.

Тренер кивнул, развернулся и отправился за панцирем, шлемом и оружием. Вскоре ворота открылись, и вышел Агенобарб с мечом на поясе и поднятым щитом, готовый вступить в смертельную схватку с царем.

Тевтобод увидел, как на него надвигается вооруженный римский военачальник, такой же могучий и зрелый, но не старый, такой же, как он сам, тоже готовый к схватке. Однако он не был консулом, не возглавлял вражеское войско.

Агенобарб быстрым шагом, почти рысью, двинулся навстречу противнику и остановился в нескольких шагах от него.

Тевтобод посмотрел на римского воина, затем перевел глаза на вал, откуда за ними наблюдал консул. Презрительно покачав головой, он плюнул, в ярости бросил меч и щит, которые с громким лязгом ударились о галльскую землю, и выкрикнул на латыни оскорбление, даже не обратившись к рабу-переводчику, поскольку тевтоны называли так римских легионеров.

Socors![14] Socors! Socors! – трижды выкрикнул он, глядя на вершину вала. Затем развернулся и зашагал к своим, подняв руки в знак победы, и снова и снова повторяя оскорбление: – Socors! Socors! Socors!

Сопровождавший его раб и стоявшие поблизости тевтоны подобрали оружие и поспешно удалились.

Агенобарб остался один. Он колебался, не зная, что делать. Посмотрел на частокол, на консула, который по-прежнему неподвижно стоял на вершине. Наконец, поняв, что ему незачем оставаться за пределами укрепления, Агенобарб развернулся и двинулся к воротам римского лагеря.

В то утро тевтонский царь и римский консул так и не сразились друг с другом.

Ночью, при свете костров, на которых легионеры готовили ужин, слышалось смутное, но не утихающее бормотание. Все повторяли одно-единственное слово: socors, socors, socors

Казалось, весь римский лагерь был охвачен печалью и величайшем разочарованием.

Укрывшись в палатке, Гай Марий в одиночестве выпил кубок вина с терпким привкусом трусости. Или же кисло-сладким привкусом мудрости?

Явился Серторий – узнать условное слово для часовых и ночных дозорных, следивших за противником: не пойдет ли он на приступ?

– Победа, – сказал Гай Марий.

Серторий не удержался – лицо его исказила кривая полуулыбка. Он попытался скрыть ее, отвернувшись в сторону, но консул все видел и был уязвлен.

– Ты тоже думаешь, что я трус? – (Серторий оставался безмолвным.) – Твое молчание – самый красноречивый и исчерпывающий ответ, трибун, – пробормотал Марий. – Оставь меня в одиночестве, именно это мне нужно сейчас.

Трибун покинул шатер и остановился в нерешительности. Он чувствовал себя так, будто предал своего начальника. Покачал головой и зашагал во тьму, чтобы сообщить условное слово дежурным начальникам.

Гай Марий налил себе второй кубок, и на этот раз вино, казалось, было хуже первого: даже самый преданный ему начальник считал его трусом. Как скоро забываются победы недавнего прошлого, как слаба память у легионеров, центурионов и трибунов. Да, все решили, что он трус: так думают не только его воины, но и тевтоны, а теперь и вражеский царь. Отныне Тевтобод станет его презирать, это уж точно.

Что ж, Тевтобод недооценивал его полководческие способности.

Но всему свое время.

Гай Марий улыбнулся, наливая себе третий кубок.

Настанет день, когда он застанет царя врасплох. Надо лишь подождать.

Пусть первыми нападут тевтоны.

Многократный римский консул залпом опрокинул третий кубок. На этот раз вино будто бы стало слаще.

XVII Memoria in memoria Нападение тевтонов

Устье Родана, Южная Галлия
102 г. до н. э.
Равнина перед римским лагерем

Как и предполагал консул, терпение взбешенного Тевтобода лопнуло очень скоро: на следующий день тевтоны яростно набросились на римский лагерь. Это не было тщательно продуманным нападением. Бесконечная уверенность в собственном превосходстве, обретенная за недели оскорблений и унижений в адрес малодушного врага, убедила северного царя, что перед ним всего лишь войско наподобие тех, которые он громил при Норее, Бурдигале и Араузионе. Подбадривало его и еще кое-что: над этим войском, со всей очевидностью, начальствовал трус.

Римский лагерь

Гай Марий снова поднялся на вал, чтобы проверить оборону лагеря.

– Это не просто стычка, – сказал ему на ухо Серторий. – Он ведет сюда все свое войско. И это не подстрекательство. Ему все равно, отзовемся мы или нет: он хочет ворваться в наш лагерь и разорвать нас на части, славнейший муж.

– Так и есть, он действительно готов на что угодно и ведет сюда весь свой народ, – подтвердил Марий, как обычно спокойный и невозмутимый, хотя десятки тысяч тевтонов и тысячи их союзников двигались к частоколу.

Но римляне не зря потратили месяцы на укрепление обороны, выполняя распоряжение консула: вырыли еще больше траншей и рвов, вбив в дно острые колья и засыпав их сухим хворостом, подновили частокол, построили сторожевые башни, расставив повсюду лучников, – отныне у лагеря не было ни одного слабого места. По всему валу дежурили легионеры, держа наготове тысячи копий, дабы по приказу консула метнуть их в неприятеля. Все по-прежнему были озлоблены и разочарованы главноначальствующим, но теперь на них надвигались варвары, и оставалось лишь выполнять приказы. На сей раз консул не мог оставаться в стороне. Он приказал метать в противника дротики, копья и все, что имелось под рукой. Отныне каждый легионер горел желанием убивать проклятых варваров, которые так долго насмехались над ними, хотя и с большого расстояния. Римские солдаты не теряли надежды, что в разгар жестокого боя консул отдаст повеление выйти из лагеря.

Тевтонское войско

Тевтоны двигались – нестройными рядами, но решительно – к римским укреплениям.

Вскоре среди варваров появились первые жертвы. Многие падали в канавы и рвы, прикрытые ветками. Вопли врагов достигали ушей вооруженных до зубов легионеров, ожидавших на вершине вала.

Тевтобод тоже приближался к лагерю – не в числе первых, но все же в составе передового отряда своего огромного, беспорядочного войска. Он видел, как его люди там и сям гибнут в римских ловушках, – но ему с самого начала было ясно, что он потеряет много солдат. Царь знал о смертоносных ямах и рвах после нескольких показных нападений, произведенных им в последние дни, и приготовился к тому, что немало тевтонов погибнет. Слепая ярость, самолюбие, задетое презрением римского консула, не ответившего на вызов, и стремление поскорее покончить с лагерем, чтобы двинуться на Рим, не оставив за спиной неприятеля, помешали ему как следует все продумать. Так или иначе, у него имелись тысячи и тысячи воинов – намного больше, чем у римлян: он мог позволить себе жертвы, много жертв. Тем не менее он остановился на благоразумном расстоянии от вала, не собираясь рисковать жизнью. Одно дело – сражаться врукопашную с вражеским вождем, другое – глупо погибнуть от стрелы, выпущенной из укрепления.

Тевтоны падали сначала десятками, затем сотнями, но все же они обходили рвы и ямы, куда успели угодить их товарищи – из-за чего ловушки пришли в негодность, – и в конце концов добрались до частокола.

Римский лагерь

Марий молча наблюдал за приступом.

– Убирайтесь отсюда! Прочь! Ради всех богов! – воскликнул он с вершины частокола.

Для Сертория и остальных начальников приказ прозвучал подобно сладчайшей музыке – у них уже мелькнула мысль, что полководец не проронит ни слова в течение всего боя.

Солдаты из вспомогательных частей пускали стрелы с башен, легионеры метали сотни копий в передние ряды приближавшихся тевтонов.

Варвары гибли без счета.

Серторий посмотрел на консула, не говоря ни слова, но разочарование, владевшее им в последние дни, сменилось восхищением: сдержанность консула настолько вывела из себя тевтонского царя, что Тевтобод начал приступ, заведомо обреченный на неудачу.

Тевтонское войско

Ряды тевтонов стремительно редели, однако Тевтобод не собирался давать приказ об отступлении. Он уже сокрушал оборону других римских лагерей. В рукопашном бою его люди всегда превосходили римлян. Главное – прорваться на вершину вала, и тогда победа будет за ними.

Римский лагерь

На вал по веревочным лестницам полезли первые тевтоны. Легионеры спешно перерезали веревки, но у основания стен скопилось слишком много врагов, а лестниц было столько, что некоторые тевтоны уже карабкались вверх, несмотря на сыпавшиеся дождем римские стрелы и копья.

– Пращники, – спокойно распорядился Гай Марий, поскольку кое-кто из тевтонов устремился прямиком к тому месту, где стоял он. Военачальники стали доставать мечи, чтобы остановить врагов, достигших вершины.

Внутри лагеря, у подножия вала, сотни пращников вскинули свои орудия, и воздух наполнился грозным свистом свинцовых снарядов – glans plumbea, – пролетавших над головами легионеров. Они стали хорошим дополнением к дротикам и копьям, ибо многие легионеры, вступавшие в ближний бой, выбывали из строя. Благодаря приказам консула смертоносный дождь из железа и свинца, лившийся на врага, не ослабевал ни на минуту.

Тевтонское войско

Тевтобод наблюдал за ходом сражения в удобном месте, будучи недосягаем для вражеских снарядов. Многие его воины пали, но кое-кто уже сражался на вершине укрепления.

Римский лагерь

– Возможно, консулу следует перебраться туда, где безопаснее, – сказал Серторий.

Услышав эти слова, Марий медленно повернулся и бросил на него презрительный взгляд.

Трибун поклонился, поднес кулак к груди, обнажил меч и встал рядом с консулом. В эту минуту первые тевтоны достигли вершины вала.

Рукопашная схватка за вал была беспощадной и кровавой. В последние годы тевтоны неизменно одерживали верх в подобных побоищах, но недаром Марий так усердно готовил своих людей: дрессировал бойцов, как зверей, заставлял круглосуточно сражаться друг с другом под руководством лучших наставников. Воины Мария отличались от обычных римских легионеров. Упражнения были еще одним новшеством, которое он ввел. Тевтонов поражала невиданная стойкость римских солдат в рукопашном бою. Большинство варваров были повержены. Лучники вспомогательных частей неустанно обстреливали с башен наступавших врагов, пращники метали свои снаряды.

Все больше тевтонов гибло.

Легионеров, раненных или даже убитых на вершине укрепления, было бессчетное множество – но несравненно меньше, нежели выведенных из строя противников.

Тех немногих тевтонов, кому удавалось вскарабкаться на укрепление, мигом окружали римские центурии, и солдаты безжалостно убивали врагов. Был отдан приказ: пленных не брать. Мария не заботила ни военная добыча, ни будущие рабы. Он думал только об опасности, грозившей Риму. Многие самопровозглашенные вожди путают избыточное с необходимым, не заботясь об истинно важном, и идут к полному провалу. Захват пленников сейчас был второстепенной задачей по сравнению с главной – окончательной победой над тевтонами.

Тевтонское войско

Германский царь опустил голову и сплюнул себе под ноги. Он оглянулся: больше двух третей его воинов остались в живых. Если бы он отдал приказ об отступлении в эту минуту, то спас бы немалую часть оставшихся, которые сражались у стен укрепления. Он потерял много людей, но эта утрата никак не меняла его намерения вторгнуться в Италию. Пока все казалось поправимым. Нет смысла, решил он, продолжать наступление, истощившее войско, чтобы получить ничтожную долю желаемого, а то и не получить ничего.

Благоразумие пересилило ярость.

– Велите отступать, – сказал он начальникам.

Потом развернулся и зашагал в сторону своего лагеря.

Римский лагерь

Серторий заколол тевтона, приближавшегося к консулу. У Гая Мария участилось дыхание, но он не утратил выдержки – положил руку на рукоять меча и готов был его обнажить, когда кельтские рога возвестили тевтонам, что царь приказал отступать. Серторий бросился на одного из германцев, который замешкался, услышав пение рога, и поспешно пронзил его насквозь, а затем столкнул вниз. Остальные начальники последовали его примеру и прикончили других тевтонов, которые достигли вершины вала и лишились поддержки отступавших товарищей.

Вскоре все было кончено.

Марий обозревал горы трупов, оставшихся после неудачной попытки тевтонов овладеть римским лагерем. Раненых забирали, убитых оставляли на земле. Консул чувствовал на себе взгляды начальников. Он знал, о чем они думают: пришло время отдать приказ о наступлении и накинуться на тевтонов, воспользовавшись всеобщим подъемом после успешного отражения вражеского приступа. Но Марий лишь приказал нести дежурство на башнях, а во время ужина раздать солдатам достаточное количество воды и двойную порцию пищи. Вина в тот вечер не наливали. Марий не хотел, чтобы воины захмелели: тевтоны могли решиться на повторное наступление.

Он удалился в палатку.

Нового приступа не последовало.

Стоя на вершине одной из башен, Серторий несколько секунд смотрел вслед отступающим тевтонам, затем перевел глаза на палатку консула. Хотя многие легионеры были разочарованы, ибо так и не дождались приказа о преследовании, трибун понял, что он многому научился: важно не выиграть битву, а одержать победу в войне.

XVIII Memoria in memoria В Рим

Устье Родана, Южная Галлия
102 г. до н. э.
Тевтонский лагерь

Собравшиеся в царском шатре советники Тевтобода отчаянно спорили: одни выступали за то, чтобы на рассвете снова пойти на приступ, другие советовали поджечь укрепление. Никто не полюбопытствовал, что думает по этому поводу царь.

– Выходим, – отрезал Тевтобод, хмуро уставившись в пол. Когда он поднял взгляд, на лицах его приближенных читалось сомнение. – Мы не пошли на Рим, когда за спиной стояла могучее вражеское войско во главе с отважным консулом. Но мы можем спокойно оставить позади трусливого начальника с перепуганными солдатами, которые не осмеливаются выйти из укрытия. Сражаясь внутри укреплений, они не остановят нас. Так что выходим. На рассвете.

Советники кивнули.

Слова царя звучали здраво: если римский консул умеет лишь защищать лагерь, он не опасен. Это не может помешать походу на Рим.

Римский лагерь

На рассвете следующего дня трибуны вновь потребовали у Мария пронаблюдать с вала за передвижениями тевтонов.

– Они уходят, – заметил Серторий. – Совсем. Забирают свой скарб и повозки.

Так оно и было. Покидая окрестности «канавы Мария», варвары двигались прочь от устья Родана: на восток, в Италию, вдоль побережья Внутреннего моря – Mare Internum[15], – имея конечной целью Рим. Бесконечная вереница людей и мулов быстро удалялась. Большинство воинов шагало в передней части колонны, за ними следовали повозки с продовольствием и военным снаряжением. «Хвостом» бесконечной тевтонской змеи были телеги с женщинами и детьми, которых охраняли воины.

Что ж, это было предсказуемо: либо они нападут снова, либо уйдут. Тевтоны не слишком любили осаду. Единственной, которая пришлась бы им по вкусу, была осада Рима. В этом случае они могли ждать столько недель или месяцев, сколько потребуется.

Марий, как обычно, хранил молчание. А трибунам хотелось, чтобы он немедленно распорядился наступать: враг вывел на открытую местность не только воинов, но также женщин и детей, что делало его войско более уязвимым.

Но консул не отдавал никаких распоряжений.

Некоторые тевтонские воины, проходившие близ вала, грозили кулаком, делали непристойные жесты и выкрикивали оскорбления на своем языке: римляне не понимали слов, но улавливали смысл. По приказу Тевтобода тевтоны подходили к римским сторожевым башням и повторяли выученные наизусть латинские фразы, рассказывая, как будут глумиться над легионерскими женами после взятия Рима. Затем хохотали и удалялись.

А легионеры гневно плевали на землю, сглатывали слюну и ярость, косились на консула – тот, как всегда, был невозмутим и ничего не предпринимал.

И легионеры, и их начальники уже привыкли к тому, что консул не делает ничего, поэтому их удивило внезапное распоряжение Мария.

– Пусть легионеры соберут самые необходимые вещи для многодневного похода, – приказал он, спускаясь с вала по деревянной лестнице, – оружие, щиты, повседневную утварь, то, чем копают. Мы отправляемся через… – Он посмотрел на солнце. Было еще рано, и он не хотел, чтобы тевтоны видели, как он покидает лагерь, но следовало сполна использовать остаток дня, чтобы враг не получил слишком большого преимущества. – Через два часа, – отрезал он.

Трибуны не верили своим ушам.

Наконец-то консул проявил себя как настоящий вождь, и после долгих месяцев, проведенных в устье Родана, они тронутся в путь.

– Ступай в мой шатер, – добавил он, глядя на Сертория.

Тот последовал за консулом в преторий.

Войдя внутрь, Марий развернул лежавшую на столе карту Южной Галлии и указал на точку: город-государство Массалия[16], расположенный примерно в шестидесяти милях к востоку.

– Они пройдут здесь, но я собираюсь их опередить, – начал консул. – Я хочу встретить их здесь: это Аквы Секстиевы. Враги могут напасть на колонию, а могут и не напасть, но я хочу, чтобы мы прибыли раньше и остановились на одном из холмов. Мы будем далеко от реки, а значит, далеко от воды; это затруднит снабжение. Неподходящее место для того, чтобы выдерживать осаду длиной в несколько недель наподобие этой, но оставаться там долго я не собираюсь. Я брошу против них легионы. Тевтоны, амброны и их союзники пойдут туда по главной дороге, и их так много, что они займут всю эту землю, – он указал на карту; ошеломленный Серторий никак не мог поверить, что консул задумал это уже давно, много месяцев назад. – Нам придется отклониться и обогнать вражескую колонну, идя вдали от моря или вдоль побережья, но главное – напрямик. Это будет непросто. Справятся ли наши легионеры?

– Справятся, – кивнул Серторий. – Все эти месяцы они не сидели сложа руки – рыли оборонительные траншеи и рвы. Они сильны и рвутся в бой. Если мы сообщим, что отклоняемся от удобной главной дороги, чтобы обогнать врага и напасть внезапно, их сандалии полетят над галльской землей, как на крыльях.

– Что ж, пусть легионеры знают, какова наша цель. Клянусь Юпитером, это их воодушевит.

С этими словами Гай Марий вздохнул и уселся в кресло.

Серторий понял, что консул больше не нуждается в его присутствии, и поспешил передать его слова остальным начальникам. Марий прошлых лет, побеждавший в Африке громадные вражеские силы, снова был с ними.

Тевтонский лагерь, вечер

Тевтонские дозорные явились с докладом к царю. Сомнений не было: вопреки ожиданиям, римляне покинули лагерь и устремились вслед за ними.

– Они меня не волнуют, – сказал Тевтобод советникам и добавил: – Всякий раз, когда мы сражались с ними в открытом поле, мы побеждали. Если они нападут, мы развернемся и встретим их. Дозорные по-прежнему будут следить за их передвижениями. Единственное место, где римляне отразили наш натиск, – проклятый лагерь в устье великой реки, где они окопались. Теперь они покинули его, и это хорошая новость. Они в отчаянии, потому что мы идем на Рим. Видимо, рассказы о том, что мы сделаем с их женщинами, наконец-то возымели действие.

Он запрокинул голову и расхохотался.

Советники и начальники последовали его примеру; в их смехе слышалась злость, презрение и удаль. Именно такие чувства владели тевтонами в последние годы, когда они противостояли римским консулам. Потеха, да и только.

Римское войско на пути в Массалию

Легионеры Мария делали большие переходы, magnis itineribus, напоминая груженых мулов: каждый тащил на себе оружие, утварь и орудия для возведения укреплений. Суровая подготовка, которой они подвергались несколько лет по воле консула, особенно в последние месяцы, оказалась полезной. Очень скоро они настигли бесконечную колонну тевтонов. Воины, женщины и дети, повозки, всевозможный скарб. Густые клубы пыли, поднимаемые войском и сопровождавшей его толпой – с тевтонами были их семьи, а также союзники вроде амбронов, – были видны за несколько миль.

На второй день консул обратился к начальникам:

– Надо ускориться. Мы пойдем в обход и опередим их. Сегодня же.

Они поднажали, рискуя выбиться из сил. Держась вдали от дорог, по которым двигались тевтоны, легионеры испытывали подлинные мучения, но при этом помнили обещание консула – совершив усилие, они окажутся между тевтонами и Римом – и надеялись, что на этот раз им суждено сражаться, а не прятаться sine die[17] за частоколом.

Воодушевленные близостью битвы, а также желанием доказать врагам, что они ни в коем случае не socors, легионеры обогнали тевтонское войско.

XIX Заседание Сената

Таверна на берегу Тибра, Рим
90 г. до н. э.

– А теперь все будет еще занятнее, ребята, – сказал Гай Марий с широкой улыбкой: он приближался к любимой части своего повествования. Бывший консул так увлекся, что никто не осмеливался его прервать, хотя в таверну прибыли гонцы из курии. Наконец Серторий решился и подошел к столу, за которым сидел Марий со своим племянником и его юным другом.

– Славнейший муж… – обратился к нему трибун.

Гай Марий рассказывал о битве при Аквах Секстиевых, не обращая внимания ни на что, кроме глаз Цезаря и Лабиена. Мальчики слушали о его военных приключениях затаив дыхание.

– Славнейший муж! – повысил голос Серторий.

Марий прервал рассказ и повернулся. На его лице читались досада и недоверие: трибун был самым приближенным к нему военачальником.

– Мне жаль, славнейший муж, – повторил Серторий уже сдержаннее, – но прибыли гонцы с Форума. Сенаторы собираются на заседание и ждут Гая Мария. Одно из посланий подписано самим Метеллом, прочие – Суллой и Долабеллой.

– А Метелл пишет слова полностью или делит их на части, как всегда? – насмешливо спросил Марий, имея в виду особенность речи почтенного сенатора. Оптиматы не упускали случая посмеяться над его слабым знанием греческого: раз так, он посмеется над заиканием своего заклятого врага.

Серторий стал невольно перебирать письма в поисках послания от Метелла, будто в самом деле собирался проверить.

– Не имеет значения, как это написано! – злобно вскричал Марий, даже не взглянув на трибуна. – Пусть подождут! Пусть подождут все, особенно проклятый Метелл и его приспешники – Сулла и Долабелла! Разве не видишь, что я занят важным делом? Я преподаю урок племяннику! Хочу привить ему немного рассудительности и дать представление о полководческом искусстве, ведь в голове у него гуляет ветер, а в груди тесно от стремления к справедливости: он считает, что может добиться ее, ни о чем не задумываясь.

В таверне воцарилась тишина.

Серторий умолк, напрягся и склонил голову.

Марий глубоко вдохнул и откинулся на спинку кресла. Цезарь и Лабиен замерли.

– Серторий, ты – мой самый надежный воин. – Марий положил ладони на стол и медленно выдохнул, стараясь успокоиться. Затем снова заговорил, не поворачиваясь к Серторию: – Не стоило повышать на тебя голос. Сообщение важное, и ты обязан его передать. К тебе вопросов нет. Но я должен закончить рассказ. Затем мы отведем племянника домой и отправимся на Форум. Пусть Сенат подождет своего единственного шестикратного консула. Пока что шестикратного. – Марий наконец повернулся к трибуну. – Я им нужен. Им неприятно это сознавать, но я им нужен, как в ту пору, когда тевтоны двигались с севера на Рим, а мы остановили их при Аквах Секстиевых.

– Да, славнейший муж, – согласился Серторий. – Конечно, они подождут.

– Хорошо. Итак… на чем я остановился? – Марий нахмурился и снова посмотрел на мальчиков, затем на пустой кубок.

– Консульское войско нагнало тевтонов, – быстро напомнил Цезарь.

– Точно, мальчик, именно так, – кивнул дядя. – Очень хорошо. Ты слушаешь внимательно. Действительно: мы обогнали огромную колонну тевтонов и амбронов. Одним богам известно, сколько тысяч их было…

XX Memoria in memoria Аквы Секстиевы

Окрестности римской колонии Аквы Секстиевы
Лето 102 г. до н. э.
Римский лагерь

Легионеры, десятки тысяч легионеров. Со вспомогательными войсками численность римских сил достигала тридцати тысяч. И все же это было гораздо меньше огромного тевтонского полчища, наступавшего на Рим. Несмотря на потери, понесенные во время нападения Тевтобода на крепость у «канавы Мария», варвары троекратно превосходили римлян числом.

Вечером на вершине холма, где было приказано разбить лагерь, стоял, окруженный десятками, сотнями легионеров, тащивших бревна для строительства нового частокола, Гай Марий: он наблюдал за гигантским скоплением варваров, которые также разбивали палатки, чтобы устроиться на ночлег. Судя по всему, тевтоны не собирались возводить защитные сооружения, будучи уверены в своем численном превосходстве и в том, что он, Марий, не распорядится наступать.

Консул вздохнул. У тевтонов имелись все основания чувствовать себя в безопасности: ночной приступ, пусть и внезапный, вылился бы для тех и других в борьбу на истощение, которую скорее выиграл бы неприятель. Тевтонский царь позволил себе роскошь потерять тысячу или две тысячи воинов при попытке взять римский лагерь в устье Родана. Он мог потерять еще тысячу, две или три тысячи воинов в ночном бою, который ничего не решил бы. А для Мария потеря трех тысяч легионеров была недопустима; на такие потери он мог бы пойти, только если бой обещал стать судьбоносным. Только в этом случае.

– Воды! – воскликнул консул.

Один из колонов поднес ему кубок с водой, налитой из полупустой фляги. Отсутствие во фляге воды не ускользнуло от внимания предводителя римлян. Возвращая кубок, он перехватил мрачный взгляд Сертория.

– Я знаю, – сказал Марий. – Мы далеко от реки, воды осталось совсем немного. Нужно послать в долину водоносов. Пусть наполнят водой все меха, что есть у нас, и принесут сюда. Прикажи им немедленно трогаться в путь.

Серторий отправился к центурионам и передал приказ консула, затем вернулся к полководцу и чуть слышно задал вопрос. В голосе его звучало смирение с примесью тревоги, которую мигом уловил опытный Гай Марий:

– Все наши начальники и солдаты… удивляются, почему мы встали так далеко от воды, славнейший муж.

Консул ответил, не повернувшись. Он не отводил взгляда от тевтонского лагеря.

– Какое зрелище! – пробормотал он. – С вершины холма все просматривается особенно хорошо.

Тевтонский лагерь

Тевтоны расположились посреди равнины, у русла реки, протекавшей через долину. Колония Аквы Секстиевы находилась всего в нескольких милях от этого места. Тевтобод собирался разрушить ее, однако мысли его были заняты нападением в устье Родана: он потерял воинов, не сумев уничтожить врага – римского консула. Это озадачило царя, и, хотя предприятие укрепило боевой дух его подданных, тевтонский вождь решил больше не допускать потерь в боях, не ведущих к конечной цели: он хотел войти в Италию, привести с собой большую часть своих людей, живых и невредимых, и там, на Италийском полуострове, заняться грабежом и насилием в неслыханных масштабах, громя по пути все города и селения, чтобы нагоняемый ими ужас достиг самого Рима.

Однако в это мгновение Тевтобод был озабочен другим. Он оглядел римский лагерь на вершине холма и наморщил лоб.

– Почему именно там? – спросил он окружавших его советников и военачальников. – Почему он разместил войско так далеко от воды?

Никто не знал, какой ответ дать царю.

Все обратили взоры на римский лагерь. Вскоре показалась вереница водоносов, покидавших холм и направлявшихся в долину, к реке.

– Они идут за водой, мой царь, – сказал один из начальников, хотя это было очевидно для всех.

Тевтобод шмыгнул носом. Проклятая погода сбивала его с толку: днем – жара, от которой промокаешь до нитки, по ночам прохладно. Его мучили бесконечные простуды. Мелочь, конечно. Но эта вечная струйка из носа…

– Неплохо бы помешать римлянам набрать воду, – заметил другой тевтонский начальник.

Тевтобод кивнул. Хорошая мысль. Но он не хотел посылать своих воинов. Царь повернулся к боковому крылу лагеря, расположенному на некотором расстоянии от главного стана тевтонов: там разместился один из народов, присоединившихся к ним во время похода на Италию, – мужчины, женщины и дети.

– Пусть идут амброны, – приказал он. – На Родане они не слишком нам помогали. Пора им заняться чем-нибудь еще, кроме еды, питья и совокупления.

Затем Тевтобод проследил, как его начальники направляются к лагерю амбронов.

– Да, пусть римляне посидят без воды, – добавил он с широкой улыбкой.

Средняя часть долины Акв Секстиевых[18]

Римские водоносы набирали речную воду в сотни мехов. Это была лишь первая ходка – им предстояло наполнить все емкости, имевшиеся в лагере. Было решено запасти достаточное количество чистой и свежей воды, которой хватило бы на несколько дней: если начнется битва, доставлять воду на вершину холма будет невозможно. Тевтонам было лучше – они расположились у широкого ручья. Водоносы, как и прочие легионеры, не понимали, почему консул выбрал для лагеря именно этот холм. Может, с него удобно наблюдать за долиной? Нет, этого маловато.

Вот о чем они размышляли, увидев колонну вражеских воинов, двигавшуюся на них с другого конца долины, не оттуда, где стояли тевтоны. Большой отряд варваров, примкнувших к тевтонам в поисках новых земель.

– Амброны, – проговорил один из римских водников.

– Нужно вызвать подкрепление, – заметил другой.

Они спешно отправили гонцов в лагерь на вершине проклятого холма, где их разместил консул.

Колонна амбронских воинов

Они шли медленно. Недавно они устроили настоящий пир, чтобы прийти в себя после многодневного похода, – и вдруг оказалось, что царь тевтонов по пути в Рим желает отдохнуть пару дней в этой уютной долине, изобилующей пресной водой.

Амброны не только как следует набили брюхо, но и немало выпили. Близость робких римлян, окопавшихся неподалеку, нисколько не смущала их. Они уже убедились, что римские солдаты способны лишь прятаться за валом, в лагере, дни, недели, месяцы напролет. Когда тевтонский царь велел им напасть на водоносов, посланных этими трусами, амброны, недолго думая, с набитыми животами и хмельными головами, бросились к реке, похватав мечи, щиты и копья. Несомненно, римляне проявили кое-какую стойкость, защищая свой проклятый лагерь на Родане, но в открытом поле они ни на что не годились. Предстоящий бой казался увлекательной прогулкой.

Середина долины

Легионеры, сопровождавшие водоносов, встали на пути амбронов. Им предстояло защищать товарищей, которые продолжали наполнять мехи водой.

Амброны завопили, как дикари, ускорили шаг и вскоре перешли на неторопливую рысь.

– Вперед! Во имя Юпитера! – одновременно приказали несколько центурионов, когда сочли, что враги находятся на нужном расстоянии.

Копья тучей просвистели над долиной и обрушились на неповоротливых амбронов, удивленных быстротой горстки римлян, охранявших водоносов. Их было мало, но они были проворными, внимательными и отлично обученными, а еще строго выполняли приказы.

– А-а-а-а!

Несколько десятков раненых амбронов пали; некоторые сразу же испустили дух, пронзенные вражескими копьями.

Однако неудача раззадорила их. Вначале они намеревались устроить нечто вроде торжественного шествия и как следует напугать трусливых римлян, рассеянных вдоль реки, но теперь кровь их собратьев хлынула на траву: надо было свести счеты. Амброны забыли о повелении тевтонского царя и двинулись напролом, чтобы отомстить за убитых и раненых.

Столкновение вышло беспорядочным и внезапным, и хотя римляне построились как полагалось – крепкие щиты, мечи, выглядывающие из-за них и готовые в любой миг пронзить врагов, – этого оказалось недостаточно.

Их было слишком мало.

Амброны, которых насчитывалось намного больше, неудержимо стремились вперед, движимые чистой яростью и сознанием своего численного превосходства, и вонзали мечи и топоры в любую прореху между щитами противника.

– Отступаем! – приказали центурионы, когда стало ясно, что удерживать строй невозможно.

Консул учил их отступать, если устоять на месте нельзя. Первым делом нужно спасать легионеров…

Но тут появились когорты, посланные с холма на подмогу. Отступление не было беспорядочным бегством – передние ряды, смятые натиском противника, пополнялись сильными и свежими легионерами, спешно прибывшими для участия во внезапной битве.

Центурионы занялись наведением порядка в передовой части отряда. Прочие начальники направились к водоносам:

– Тащите воду в лагерь и возвращайтесь с новыми мехами! Не вздумайте прекращать работу!

Они передавали приказы трибуна Сертория, который, в свою очередь, получал распоряжения от консула.

Римский лагерь

Стоя на башне, возведенной для защиты ворот, Гай Марий наблюдал за сражением легионеров со множеством амбронов, посланных Тевтободом, чтобы помешать римлянам таскать воду.

– Битва идет своим чередом, – заметил Серторий, – но если отправить более сильное подкрепление, мы могли бы разбить амбронов и обратить их в бегство. А при удаче даже поджечь их повозки.

Марий размышлял об обстоятельствах, в которых разгорелось сражение. Да, оно не было решающим – по крайней мере, до тех пор, пока в нем не приняли участие тевтоны, составлявшие костяк вражеских сил. Лагерь амбронов располагался поодаль от тевтонского. Тевтобод так и не отдал распоряжений своим людям, занятым разборкой шатров, приготовлением пищи и даже отдыхом, – будто события на берегу не имели к ним отношения.

– Отправь еще пять когорт, – согласился Марий. Пять когорт, половина легиона – немалая сила, но он готов был рискнуть ею, пока тевтоны не покидали лагерь. – Если окажется, что Тевтобод вмешался, пусть отступают на холм. – Он повернулся и посмотрел в глаза своему подчиненному. – Все ли тебе понятно?

– Да, славнейший муж, но…

Серторию хотелось кое-что уточнить.

– Говори.

– Если амброны побегут, можем ли мы настигнуть беглецов в их лагере?

Марий глубоко вздохнул.

– Да, но только в их лагере, – кивнул он. – Ни в коем случае не приближайтесь к лагерю тевтонов. Понятно?

– Да, – кивнул Серторий.

– Хорошо. Ты сам возглавишь когорты. Только тебе я могу доверить руководство отступлением, если тевтоны вступят в битву. Строго выполняй мои указания. У большинства наших трибунов мигом закипает кровь в жилах, но нет ни выдержки, ни мозгов. А у тебя – горячее сердце и холодная голова.

Консул впервые выражал ему такую откровенную признательность.

Серторий прижал кулак к груди, готовый возглавить натиск когорт, которым предстояло спуститься к реке. Он больше не сомневался в том, что каждое решение консула обосновано. Если они чего-то не понимают, это не значит, что объяснения не существует.

Середина долины[19]

Амброны бились, не щадя себя. У многих болели животы, кое-кто передвигался с трудом, к тому же они слишком много выпили, но гнев при виде гибели товарищей пробудил в них необычайную жестокость, и римляне, которые заменили уставших легионеров, начали сдавать. Почувствовав это, кельты усилили напор, как вдруг – амброны следили только за первыми рядами вражеского отряда – к римлянам пришло новое подкрепление.

Силы уравнялись.

Как только все когорты вступили в бой, Серторий навел порядок в своем войске и стал постоянно менять тех, кто сражался в первых рядах. Теперь легионеры не бились с противником до полного изнеможения: там, где было жарче всего, на место уставших солдат приходили свежие. Амброны сражались достойно, но беспорядочно и вскоре, сами того не заметив, отступили. Толкая варваров щитами, римляне оттеснили их от реки.

Сотни римских водоносов беспрепятственно наполнили мехи водой, наблюдая за тем, как бой откатывается все дальше.

Серторий двигался рядом с первыми рядами, не переставая раздавать указания. Близость военного трибуна придавала храбрости и стойкости центурионам, начальникам и всему отряду.

Амброны начали отступать, у многих были раны, нанесенные мечами легионеров.

Вскоре отступление превратилось в отчаянное бегство.

Настало время принимать решения.

Серторий посмотрел на холм, на сторожевую башню, с которой консул наблюдал за сражением. Не было никаких знаков, говоривших о необходимости возвращаться, к тому же Марий разрешил преследовать врагов до тех пор, пока они не приблизятся к тевтонам.

Затем Серторий посмотрел на долину: амброны врассыпную бежали к своему лагерю.

– За мной! – велел военный трибун.

Кое-кого удивил этот приказ: за долгие месяцы легионеры привыкли защищаться и делали это на славу, они давно не ходили в наступление, не говоря уже о преследовании беспорядочно бегущего врага. И все-таки они жаждали победы. Несколько центурионов оглянулись через плечо, высматривая консула: тот неподвижно стоял на сторожевой башне, у ворот строившегося лагеря. Трубачи – buccinatores – не издавали никаких звуков, приказа отступать не было. Молчание трубачей означало молчание самого консула, а значит, распоряжения трибуна Сертория были совершенно законными.

Римляне бросились в погоню и вскоре ворвались в лагерь амбронов. Варвары даже не попытались вступить в бой и, побросав своих женщин, детей и повозки, принялись отступать. Одни бежали к тевтонскому лагерю, другие – к близлежащему лесу.

Серторий приказал было преследовать тех, кто направился к лесу, но внезапно столкнулся с непредвиденным обстоятельством: амбронские женщины встали на защиту лагеря. Почти безоружные, они брали все, что могло пригодиться, – домашнюю утварь и другие принадлежности, а то и вовсе дрались голыми руками. Рядом с ними сновали дети: одни плакали, другие бросались на римлян, впиваясь зубами им в ноги. Легионеры начали давать отпор, и вскоре женщины и дети были безжалостно убиты в неравном бою. Солдатам пришлось постараться: женщины оказали ожесточенное сопротивление. Однако римляне помнили оскорбления варваров, рассказы о том, как те обесчестят римлянок, взяв город на Тибре. Память об этих насмешках была еще жива, не оставляя места для сострадания, и Серторий был не в силах остановить резню. Он не мог преследовать амбронов, укрывшихся в тевтонском лагере, а погоня в лесу, среди деревьев, казалась опасной затеей.

– Поджигайте повозки! – приказал он.

Через нескольких минут лагерь амбронов был охвачен жарким пламенем, поглощавшим все на своем пути и отрезавшим все пути выхода для отважных женщин, которые сражались до последнего вздоха.

Серторий увидел, как некоторые солдаты тащат уцелевших женщин в низину, с вполне определенными намерениями. Трибун посмотрел в сторону леса: там скрылись варвары, которые должны были их защищать. Дети женщин, пойманных его солдатами, плакали неподалеку. Серторий приблизился.

– Отпустите их, – спокойно произнес он. Точно так же отдавал свои распоряжения консул: не повышая голоса, не повторяя сказанного.

Легионеры, жаждавшие отомстить врагам, которые совсем недавно потешались над ними, не желали расставаться с добычей, но под ледяным взглядом трибуна ослабили хватку. Женщины вырвались из рук похитителей и бросились наутек.

Лагерь пылал.

Все происходило очень быстро.

– Отступаем, – велел Серторий.

И люди подчинились ему.

Тевтонский лагерь

– Неужели мы не вмешаемся? – спросил один из советников Тевтобода за несколько секунд до того, как римляне подожгли повозки амбронов.

Германский вождь огляделся: его солдаты все еще устанавливали шатры или обедали и не могли вступить в бой. Амброны ввязались в поединок с римлянами, не подготовившись должным образом, и это обернулось бедой. Он мог бы послать все свое войско; римляне либо сразу же отступили бы, либо, напротив, начали бы решающую битву, которую он не собирался давать. Знать наперед он не мог.

– Неужели мы будем спокойно смотреть на это, мой царь? – заговорил другой советник.

Тевтобод наугад отправил амбронов на стычку с римскими водоносами, и вот что из этого вышло. Отныне действовать можно было только наверняка.

– Воины, которые бросили своих женщин и детей, не заслуживают нашей помощи, – ответил германский царь.

Он сделал глоток. Та самая речная вода, из-за которой погибли амброны. Тевтобод выплеснул все, что осталось в чаше, прочистил горло, сплюнул и повернулся к сожженным повозкам, возле которых лежали трупы мужчин, женщин и детей.

Затем бросил взгляд в сторону сторожевой башни, откуда римский консул наблюдал за происходящим. Он не мог ничего различить из-за большого расстояния, но ему показалось, что вражеский полководец пристально смотрит на него.

Римский лагерь

Задыхающийся Серторий – в окровавленном плаще, с мокрым от пота лбом – поднялся на сторожевую башню.

– Мы подожгли лагерь, – объяснил он, представ перед консулом, – но мне показалось неразумным преследовать воинов, бежавших в лес, как и тех, кто укрылся у тевтонов.

– Ты все сделал правильно, – согласился скупой на слова Марий и вновь повернулся к бесчисленным палаткам, устанавливаемым внизу. Он видел, как германский царь отошел в сторону и встал спиной к пожару, пожиравшему осиротевший лагерь амбронов.

– Надо раздать вино легионерам, участвовавшим в сражении, – предложил один из трибунов.

Серторий молчал, переводя дыхание.

– Лучше всем легионерам, – предложил другой начальник. – Это их подбодрит.

Гай Марий продолжал внимательно следить за перемещениями тевтонского царя. Из уважения к консулу все хранили молчание и терпеливо ждали его ответа.

– Сейчас не время для празднеств, – наконец сказал тот, даже не взглянув на начальников. – Нам повезло, что амброны отправили на битву пьяных солдат, а не своих женщин. Судя по зрелищу, открывавшемуся с холма, все сложилось бы иначе, если бы женщинам раздали оружие.

Трибуны растерянно заморгали. Никому не приходила в голову такая нелепая мысль: сражающиеся женщины. Правда, те, несомненно, проявили больше храбрости, чем мужчины.

Гай Марий повернулся и устремился вниз, отдавая последние распоряжения тем, кто направился вслед за ним:

– Никакого вина. Пусть поужинают и ложатся спать. Встанут на рассвете, позавтракают и займутся укреплениями.

Оказавшись у подножия башни, Марий зашагал к преторию, расположенному между палатками легионеров.

– Вы все слышали, – сказал Серторий остальным трибунам, которые отправились передавать полученные приказы. Потом ускорил шаг и догнал консула. – Решающая, окончательная битва впереди, не так ли, славнейший муж? – спросил он.

– Верно, – ответил Марий, не сбавляя шага.

Серторий почувствовал, что Марию не хочется разговаривать, и остановился, молча глядя вслед удалявшемуся консулу. Тот шел один. Наконец его прямой, четкий силуэт затерялся среди множества легионеров, которые почтительно отдавали честь, видя, как он проходит мимо палаток.

XXI Memoria in memoriana Родные легионы

Долина рядом с Аквами Секстиевыми, Южная Галлия
102 г. до н. э.

Тевтобод вновь попытался сбить с толку или раздразнить римлян: стоя у «канавы Мария», он заставлял своих людей оскорблять легионеров, а теперь небольшие тевтонские отряды под покровом ночи подкрались к римским укреплениям. Германцы принялись колотить мечами о щиты, производя такой грохот, что враги не могли сомкнуть глаз.

Гай Марий ответил в том же духе: отправил дозорных, чтобы нарушить сон тевтонов.

Казалось, всем снова предстоит долгое ожидание, но однажды вечером все ускорилось.

Римский лагерь

Консул вызвал трибунов в преторий на вершине холма.

Он был немногословен. Он был прямолинеен. Он был точен.

– Сегодня вечером все солдаты поужинают сытно, но без излишеств, и ни капли вина. А завтра, до рассвета, позавтракают молоком или водой. Мне не нужны легионеры, мучимые жаждой с утра. – Он развернул папирус с картой, набросанной крупными линиями – холм, река, римский лагерь, тевтонский лагерь, – и, не выпуская ее из рук, отдал распоряжения, над которыми размышлял в последние дни: – В эту ночь следует удвоить число дозорных вокруг тевтонского лагеря. А ты, Клавдий Марцелл, – он посмотрел на одного из старейших трибунов, стоявших рядом с Серторием, – возьми три тысячи легионеров и спрячься в дубраве неподалеку. – Он указал на подножие холма. – Возьми с собой вьючных животных, мулов и большую часть рабов. Я бы дал тебе больше людей, но мне нужно, чтобы основные силы оставались на холме. Ты появишься в разгар битвы, когда тевтоны начнут отводить войска, причем все должно выглядеть так, будто вас не три тысячи, а гораздо больше. Вот почему ты возьмешь животных и рабов. Объедини их со своими легионерами. Это создаст видимость грозной силы. Понятно?

Клавдий Марцелл кивнул, еле сдерживая удивление.

Как и большинство военачальников, он не верил тому, что слышал: консул отдавал приказы для решающего сражения. Наконец-то!

Сертория, однако, это не удивило. После погони за амбронами ему стало ясно, что консул выбирает день для нападения.

– Хорошо, во имя всех богов, – продолжил Гай Марий. – Завтра на рассвете часть пехоты заберет Клавдий Марцелл, остальные когорты мы построим в triplex acies: одна когорта занимает квадратный участок, а соседний квадрат остается пустым, в следующем ряду – то же самое, но наоборот.

Консул знал, что его начальники прекрасно разбираются в древнем triplex acies, напоминающем игральную доску: клетки, занятые солдатами, чередовались с пустыми клетками, перед которыми становилась следующая когорта. Как в шашках, за которые с недавних пор стали садиться римляне. Марий знал, что его воины знакомы с этим построением, но стремился избежать малейшего недопонимания и ничего не принимал на веру. Предстояла решающая битва, и все должно было соответствовать замыслу, который он вынашивал в последние… дни, недели, месяцы? Нет. В последние годы.

Марий мечтал об этой битве с тех пор, как узнал о поражениях консульских войск при Норее, Бурдигале и Араузионе.

– На рассвете, – сказал он, – с первыми лучами солнца, собрав войска перед лагерем на склоне холма, мы бросим на врага наши турмы. Всадники будут изводить врагов до тех пор, пока тевтонский царь не прикажет бросить против них своих людей. Тевтонам придется пересечь реку и подняться на холм. Там их встретят легионы, которые расчистят проход для конницы, идущей сзади. И в эту минуту начнется битва.

Консул умолк, глядя на карту.

– Есть вопросы? – обратился он к капралу.

Все казалось предельно ясным. Серторий молчал, повторяя в уме только что услышанное.

Клавдий Марцелл осмелился задать вопрос, который в той или иной мере волновал всех.

– Тевтоны превосходят нас числом, – заметил он. – Даже после уничтожения амбронов их намного больше.

Консул кивнул и сухо ответил:

– Вот почему мы сражаемся на холме, вот почему река будет за спиной у них, а не у нас, вот для чего нужна засада, которую ты устроишь в разгар боя. Никто не обещал, что будет легко. Но ведь ты мечтал о битве долгие месяцы? Что ж, день настал.

Тевтонский лагерь, раннее утро следующего дня

Тевтобод спал плохо. В ту ночь римляне особенно сильно досаждали им. Но не только это омрачало с самого утра настроение царя.

– Вон они, мой царь! – воскликнул один из советников, указывая на склон.

Все римляне вышли из лагеря в строгом боевом порядке и рассредоточились по склону холма. Но это было не все: к тевтонскому лагерю приближалась конница противника и, по всей видимости, собиралась завязать бой.

Тевтобод огляделся: большинство его воинов готовили завтрак. Никто не ожидал крупного наступления, но, так или иначе, вражеские всадники приближались. Небольшое соединение – но все же надо было что-то делать.

– Пусть все воины приготовятся, – приказал царь.

Вскоре к сторожевым отрядам, расставленным вокруг лагеря, присоединились остальные солдаты Тевтобода со щитами, мечами, топорами и копьями. Многие не успели позавтракать. Они были голодны и, подобно царю, плохо спали из-за римских дозорных, которые в ту ночь бесчинствовали с особенной силой.

Римский лагерь[20]

Всадники галопом возвращались к аккуратным рядам пехотинцев. Они сражались с тевтонами до тех пор, пока основные силы германцев не собрались и не набросились на врага. Римлян было слишком мало, чтобы принимать неравный бой; кроме того, трибуны приказали им дразнить противника до тех пор, пока тот не начнет преследование. Видя, что на них идет огромная тевтонская рать, декурионы приказали отступать к холму, где ожидали легионы. Конники с лету пересекли реку и поднялись на холм.

Гай Марий спустился с вершины сторожевой башни, откуда наблюдал за происходящим и, как полагали его приближенные, собирался руководить битвой. Увидев, что конница возвращается в лагерь, а за ней по пятам несутся тевтоны, он быстро спустился по лестнице.

Консул с Серторием и остальными военными трибунами поспешно покинул лагерь через главные ворота, оставив позади оборонительный частокол. Все они направились к замыкающим когортам, расположившимся на обширном склоне холма.

– Стройтесь! – приказал Марий.

Трибуны и центурионы повторили его слова.

Когорты выстроились, как шашки на доске, разделенные широкими проходами.

По одному из них, проходившему через середину войска, Марий направился к первым рядам. Тем временем по проходам, разрезавшим крылья, двигались конники, призванные замыкать построение – до тех пор, пока консул не прикажет им вернуться в передовой отряд.

Вскоре, ко всеобщему изумлению, Гай Марий оказался в первом ряду. Нечто необычное, почти неслыханное: такого не случалось со времен Сципионов.

Консул пристально смотрел на врагов: те приближались, но медленно. У него было время, чтобы обратиться к своим солдатам.

Гай Марий прошелся вдоль передовых когорт.

– Закройте проходы! – приказал он.

Когорты перестроились, как кружочки на доске для игры в ludus latrunculorum. Отныне не оставалось места, через которое можно было прорвать срединную часть римских сил – разве что враг нанесет невероятно могучий удар, и безупречный строй рассыплется. Такое уже случалось. При Араузионе. И могло повториться.

Тевтоны двигались по равнине.

– Легионеры Рима! – Марий поднял руки, чтобы всецело завладеть вниманием воинов. Его голос эхом разнесся по холму, наклонная поверхность которого позволяла легионерам из средних и замыкающих когорт видеть главноначальствующего. Кроме того, местность была своего рода естественным театром, и поэтому все воины слышали консула.

Стоя за спиной Мария, Серторий удивленно посмотрел на него. Он еще не знал, что тот задумал. Возможно, консул поприветствует легионеров, а затем вернется в тыл, чтобы руководить битвой с безопасного расстояния…

– Легионеры Рима! – воскликнул Марий, убеждаясь в том, что солдаты слушают его с предельным вниманием. – Я хотелось бы сказать вам, что вы – украшение Рима, любимцы Сената, что вами гордятся все учреждения нашей великой республики! Мне хотелось бы сказать вам все это, но тогда я бы солгал!

Он ненадолго прервался.

Тридцать тысяч легионеров хранили полнейшее молчание. В этой тишине шаги шестидесяти с лишним тысяч тевтонов гремели гулко, как барабаны, выстукивающие ритмы неизбежной, неумолимой, неотвратимой битвы. Всем было не по себе. Они уступали противнику числом: так было и в последних трех битвах, и каждый раз римляне терпели поражение. Солдат обуревало огромное желание сражаться, но внезапно… они почувствовали страх.

– Нет, вы не лучшие в Риме! – продолжал консул. – Вы даже не посредственные, второстепенные или малоценные римляне! Вы – нечто гораздо худшее: вы – отбросы Рима! Вы – худшие из худших!

Серторий нахмурился. Помрачнели и трибуны, стоявшие рядом с ним.

Легионеры притихли, ничего не понимая. Они надеялись, что консул воодушевит их перед битвой и ожидали чего угодно, только не оскорблений. Серторий опустил взгляд и молча покачал головой: не время обижать солдат, которым предстоит сражаться до последней капли крови. Неужто консул утратил рассудок?

– Да, вы – отбросы Рима, вы бедняки, Рим с вами не считается, ваши голоса ни на что не влияют! Вы – те, кого Сенат не пожелал вооружить, поскольку, согласно закону, только обладатели имущества могут иметь оружие и участвовать в войне! Вы – те, кому не позволили быть защитниками Рима, а значит, вам не достанется славы, побед и, конечно же, богатств! Вы – воплощение нищеты! Для Рима вы ничто! Для Рима вас попросту не существует! Рим вам не доверяет, Рим ждет вашего поражения, вашей неудачи! Городской сенат подумывает о том, чтобы набрать еще одно войско, старого образца, из состоятельных граждан! Вы не можете и никогда не сможете рассчитывать на римские власти! Для римских властей вы перестали существовать еще до начала решающего сражения!

Легионеры сглатывали слюну, с трудом подавляя ярость, которая росла в их груди, жаждущей мести обидчикам. В «канаве Мария» над ними измывались тевтоны, а теперь и консул туда же. Откровение Мария сильно задевало солдат, ведь в глубине души они знали, что, несмотря на беспощадность его речей, он говорит правду: впервые за столетие с лишним, считая от Ганнибала, Рим сколотил войско из городских бедняков.

Гай Марий снова поднял руки.

Легионеры оцепенели. Они жаждали одного: слушать. Они ненавидели всех и вся, и все-таки ими владело желание сражаться и отдавать свои жизни за Рим, который их не любил.

– Нет, Сенат вам не доверяет! – продолжал Марий. – Но знаете ли вы, кто вам доверяет? Знаете ли вы, кто верит в вашу силу, в вашу стойкость, которую вы обрели за годы неустанного обучения?! Знаете ли вы, кто готов сражаться вместе с вами, умереть вместе с вами, победить вместе с вами?!

Консул снова сделал паузу, молча расхаживая вдоль переднего ряда воинов.

Тевтоны подошли к реке, пересекавшей равнину, и начали переправу.

Серторий, слушавший полководца и одновременно следивший за передвижениями врага, подошел к консулу и тихо сказал ему на ухо:

– Враг переправляется через реку.

Марий кивнул, не глядя на своего помощника. Его внимание было приковано к лицам легионеров.

– И кто же нам доверяет? – спросил наконец один из солдат.

Марий снова кивнул, с большей силой, показывая, что доволен вопросом, который задал рядовой солдат:

– Я – Гай Марий, римский консул, победитель войны в Африке, разгромивший Югурту! Я верю в вас, в вашу доблесть и силу вашего духа! Я, Гай Марий, решил, что государство обязано выдать всем вам оружие, притом одинаковое, создать войско из равных по силе когорт! Я, Гай Марий, верю в вас! Вы скажете: если вы в нас верите, почему не позволили сражаться с тевтонами, с врагами, которые идут на нас огромной толпой, которые издевались над нами в устье Родана? И я отвечу вам: потому что устье Родана было отличным местом для того, чтобы запасаться продовольствием и совершенствоваться в военном деле, а также следить за движением врага на Рим – но не для решающей битвы. Зато вот это подходит как нельзя лучше! – Он указал на склоны холма, окаймленные непроходимыми лесистыми оврагами. – Здесь они не могут нас окружить, и пусть их вдвое больше, линия соприкосновения одинакова для обоих войск! В лагере на Родане река осталась бы позади нас, как это случилось при Араузионе, но теперь она за спиной у наших врагов! Неужто вам не хочется промочить уста, напиться вдоволь? Так оттесните тевтонов вниз, заставьте вернуться к реке, которую они сейчас пересекают, а затем напейтесь воды, обагренной вражеской кровью! Уничтожьте тевтонов раз и навсегда! Почему я не позволил вам сразиться на Родане? Не потому, что я сомневался в вашем умении одерживать победу, в вашей храбрости и силе, а потому, что в победе не было уверенности! И знаете что? Бедняки, отбросы Рима, не имеют права на вторую попытку! Сенаторы – да, консулы, подобные мне, тоже, но вам никто в Риме не разрешит сделать вторую попытку! У вас, городских отбросов, оборванцев, на которых никто не взглянет по пути на Форум или на рынок, не будет возможности сделать вторую попытку, если вы проиграете! Вам, римским беднякам, доступна только одна! Ваша попытка – этот склон, этот холм, эта река, эти овраги по краям, ваше оружие, годы неустанных упражнений – вот ваша единственная попытка!

Гай Марий умолк. Ему нужно было перевести дух, но он горел, пламенел, он говорил от сердца, от души…

– На это вы возразите, – продолжал он, – «Зачем воевать за город, который нас не любит?» И я вам отвечу! Неправда, что Рим вас не любит! Это Сенат не доверяет вам, это patres conscripti в большинстве своем презирают вас! Особенно те, кто называет себя оптиматами, как будто они – лучшие из лучших! Но в Риме остались ваши жены и дети, с которыми, как и с вами, тоже никто не считается! И ваших жен и детей тевтоны будут бесчестить наравне с женами и детьми богачей и знати, как тысячу раз уверяли нас сами тевтоны, презирая нас за то, что мы не покидаем лагерь на Родане! Но я не доверяю… я совершенно не доверяю новому войску, которое собираются набрать сенаторы! Это опять будет вялая, неуклюжая толпа, которой недостает мужества, ярости и выдержки, необходимых для того, чтобы защитить город, остановить и уничтожить дикарей, которые сейчас наступают на нас, а завтра, в случае нашей неудачи, беспрепятственно двинутся на Рим, к вашим женам и детям!

Марий вспотел. Он старался говорить как можно громче, чтобы его услышали все солдаты в этом гигантском естественном театре на склоне холма.

Встревоженный близостью врага Серторий, для которого смысл речи был уже очевиден, снова шепнул ему на ухо:

– Тевтоны перешли реку и поднимаются по склону холма, славнейший муж.

Марий снова кивнул.

– Пусть мне поправят панцирь, – сказал он. – Ремни плохо затянуты.

Серторий сделал знак, один из колонов подошел к главноначальствующему и подтянул шнурки с обратной стороны панциря, чтобы нагрудник плотнее прилегал к телу и не сместился во время боя.

В этот миг Серторий понял: консул вышел на передовую не только для того, чтобы произнести речь, которая больше не казалась трибуну безумием: он видел сверкающие глаза легионеров, воодушевленных словами полководца.

– Доложи, когда они будут в тысяче шагов, – добавил Гай Марий, не глядя на трибуна и обращаясь к солдатам.

Он сделал пару шагов, оказавшись еще ближе к легионерам, обвел взглядом передовые когорты, находившиеся под его началом: и тех, кто был ближе к нему, и тех, кто стоял дальше, на склоне холма. Марий в последний раз перед битвой обратился к солдатам:

– Готовы ли вы сражаться за жен и детей, за братьев и сестер, за тысячи таких же простых людей, как вы, населяющих улицы Рима, за всех тех, кого Сенат презирает, за всех женщин и детей, за ваших друзей, которые действительно в вас верят, на вас надеются? Готовы ли вы сражаться за меня, своего начальника, который дал вам оружие, обучил ратному делу и предоставляет эту единственную возможность? Готовы ли вы сражаться не только для того, чтобы победить варваров, но и для того, чтобы изменить историю Рима? Готовы ли вы доказать, что легионы, собранные из простых римлян, сильнее, могущественнее и тверже любого другого войска? Готовы ли вы биться за то, чтобы быть причастными к славной победе? Отвечайте, ибо я готов сражаться с вами плечо к плечу в передних рядах! Я готов сражаться вместе с вами, умереть вместе с вами и победить вместе с вами! Но готовы ли вы? Во имя богов, отвечайте!

Последнее слово консул проревел из всех сил. Его возглас не мог остаться без ответа.

– Да, мы готовы! Да, готовы! Мы готовы! – вскричали несколько легионеров из передних рядов. Вскоре к ним присоединились солдаты остальных когорт, и все голоса слились в оглушительном тридцатитысячном крике, который разнесся над равниной и достиг ушей тевтонов.

Этот вопль навсегда изменил историю Рима.

XXII Memoria in memoria Заключительная битва

Долина рядом с Аквами Секстиевыми, Южная Галлия
102 г. до н. э.
Передовой отряд тевтонов

Царь Тевтобод не шел в первых рядах своего огромного войска. Он вместе со всеми продвигался к холму, но его окружали солдаты. Как бы то ни было, он тоже отчетливо слышал вопли легионеров.

Окружавшие царя военачальники были поражены яростью, звучавшей в этих возгласах. Тевтобод уловил на их лицах тень сомнения.

– Нас вдвое больше, – сказал он, – и мы уже несколько раз побеждали врагов. Все их ничтожные силенки ушли в этот крик…

Он рассмеялся. В ответ по рядам прокатился громовой хохот, к которому присоединились сначала советники, а затем и все воины. Смех пошел тевтонам на пользу, потому что на долю секунды их всерьез встревожил вой легионеров.

Передовой отряд римлян

Смех, наполненный нескончаемым презрением, достиг ушей римских легионеров. Они онемели, будто их окатили ледяной водой, возвращая к действительности после оцепенения, вызванного речами консула.

Но Гай Марий уже все сказал. Его люди были достаточно взбешены, чтобы их пыл не погас от вражеского хохота. И все же он хотел произнести несколько последних слов…

– Они в тысяче шагов, – шепнул Серторий.

– Хорошо, – тихо ответил консул и, еще больше повысив свой зычный голос, так что он загремел по всему склону, снова обратился к легионерам: – Да, они смеются над вами, как много лет делали римские сенаторы, но настал день, когда вы пресечете любые издевательства, любые насмешки над собой! Сегодня – день вашего появления на свет, день рождения новых римских легионов! Сегодня ваш день! За ваших жен и детей! За ваших друзей и за народ Рима! Во имя богов! – Он обнажил меч и поднял его, направив в небо. – За вас! За вас! Смерть или победа! Смерть или победа!

И легионы взвыли в ответ:

– Смерть или победа! Смерть или победа!

Наконец консул повернулся и взглянул на тевтонов, тяжело поднимавшихся по склону холма: медлительных, но возбужденных, готовых завершить эту битву еще до того, как солнце достигнет вершины в своем путешествии по небу. Марий обратился к доверенному трибуну:

– Если тевтоны окружат меня, всех нас и не будет ни малейшей возможности спастись, убей меня. Понял? Вонзи в меня меч, умертви меня. Римский консул погибает в бою, его нельзя взять в плен. Истинный консул никогда не будет пленником. Ты понял меня, трибун?

Серторий кивнул, удивляясь настойчивости Гая Мария.

– Да, я понял, славнейший муж, – подтвердил он, – если мы попадем в окружение, я помогу консулу в его devotio.

Devotio означало самоубийство римского полководца в случае поражения; трибун понял, чего от него хотят.

– Ладно, будь что будет: пора идти навстречу проклятым тевтонам, – отозвался Марий.

Он давно не участвовал в сражении самолично. Да, он бился в Африке, но сейчас его мысли устремились к славным временам юности: Марий вспомнил, как сражался под началом Сципиона Эмилиана во время осады Нуманции.

– Все будет, как в Иберии, – пробормотал он. – Великое сражение, великая слава.

Гай Марий молодцеватым шагом обошел передовые когорты.

– Не двигайтесь, еще рано! – кричал он, и центурионы повторяли его приказы.

– Они в шестистах шагах, славнейший муж, – доложил Серторий, не отстававший от консула ни на шаг: он смотрел то на тевтонское полчище, то на римские когорты.

– Пусть еще приблизятся. Чем ближе они подойдут, тем круче будет склон, тем тяжелее им придется в бою, а нам гораздо удобнее биться, когда мы сверху.

Серторий кивнул, но в его ушах отдавалось лихорадочное биение сердца. Никогда раньше он не видел такой огромной толпы варваров, неудержимо наступающей на римский лагерь.

– Да, славнейший муж, – согласился трибун и тут же добавил: – Они на расстоянии пятисот пятидесяти шагов.

– Приготовьте копья! – прогрохотал консул.

Легионеры подняли копья.

– Пятьсот шагов, славнейший муж.

– Да, я консул и сенатор вопреки желанию мерзавцев-оптиматов, и нет надобности напоминать мне об этом каждую минуту. Докладывай только о количестве шагов. Ты отлично считаешь. И видишь лучше, чем я.

Серторий хотел было ответить, но промолчал и только кивнул.

Загрузка...