На мостике остановился, оглянулся – еще раз посмотреть на древние шпили кирх. И тут заметил ее. Она шла со стороны старого города, была в фиолетовой футболке, узких рваных джинсах с небольшими фигурными вырезами и шлепках. Одета с некоторым вызовом, но совершенно невульгарно, что так часто режет глаза в нашей Москве.
И еще одно… Походка! Какая-то легкая, совершенно необычная… Может, благодаря длинным стройным ногам (их-то я сразу разглядел благодаря облегающим джинсам). Честно сказать, сначала я обратил внимание именно на ноги. Господь очень хорошо потрудился, когда создавал Женщину, и ноги – одно из того, что получилось при этом лучше всего.
Не буду подробно описывать ее. Скажу лишь, что вот тут мгновенно возникло это чувство долгожданной встречи. Будто магнит к ней сильнющий притягивает…
Она вступила на мостик. Может, идет к той же остановке, что и я. Господи, ну что же сказать, как завязать разговор, никогда не умел этого делать…
Она прошла мимо, я двинулся слегка сзади. У нее длинные темные волосы, они собраны в хвост. Чуть ускоряю шаг, иду почти вровень с ней. Так и прошел, посматривая на нее – высокую, худенькую, почти без косметики и почти без обуви – весь мостик.
Наконец, «осенило»:
– Скажите, сударыня (я всегда так обращаюсь к женщинам – есть в этом что-то уважительно и приятное – почти дореволюционное), – а как мне пройти к троллейбусной остановке?
– Да вот она за музеем, неподалеку, я иду туда, – ответила она, мельком взглянув на меня.
Ответила и продолжает идти. Не остановилась, даже не замедлила шаг… Но все-таки начало положено. Я, конечно, знаю, где остановка, до музея, похожего на старинный замок, осталось идти метров триста по парку. Время у меня есть. Решаю, что попробую еще поговорить.
– Знаете ли, я приезжий, не очень хорошо знаю город, – неуклюже продолжаю разговор.
– Откуда вы? – спрашивает она и, кажется, впервые внимательно смотрит на меня.
Во взгляде интерес, но не только. Неужели это страх? Не боится ли она меня?
А глаза светло-голубые, цвета Балтийского моря, каким оно бывает чистым июньским утром, когда на небе почти нет облаков. Черты лица – тонкие.
– Я из Москвы, иногда здесь отдыхаю.
– А я здесь родилась и выросла.
Она слегка напряжена.
– Вот возвращаюсь из старого города, а где остановка, – добросовестно вру, – как-то подзабыл, в последний раз был здесь зимой, а летом все по-другому.
– Каждый день отличается от предыдущего, а уж время года и подавно.
У нее легкий, но характерный акцент. Слегка растягивает гласные. Такой бывает у местных русских, которые давно живут в Латвии или у латышей, очень хорошо говорящих по-русски.
Мы сказали друг другу лишь первые слова, но я чувствую, что мне легко разговаривать с ней, а ей – со мной. Я сразу понимаю это. И не сомневаюсь – она чувствует то же самое. Не знаю, откуда эта уверенность, но я не ошибаюсь.
Сначала мне показалось, что она испугалась меня. Теперь я этого не ощущаю. И напряженность ее прошла. Может, думала о своем, а тут я со своим вопросом.
Как-то само собой получается, что мы уже идем к остановке вдвоем. Меня не смущает, что она, это хорошо видно, намного младше меня. Мне вообще стало очень легко, все тяжелые мысли, привезенные из Москвы, ушли прочь, и кажется, во всей вселенной остались только я и она, и эта парковая дорожка, по которой мы идем к готическому замку, почти касаясь плечами в теплом тихом вечере.
Мы продолжаем разговаривать. Я узнаю, что зовут ее Анита, ей тридцать один год – значит, я на двенадцать лет старше, это нестрашно, – она заканчивает учиться на терапевта – в институт пошла не сразу, до этого работала медсестрой в Латвийском центре морской медицины, и еще она пишет стихи и сейчас как раз направляется в свой литературный кружок. Подрабатывает экскурсоводом, но не часто, времени почти нет.
Я что-то говорю ей о себе, делюсь сегодняшними рижскими впечатлениями. Но вот мы уже на остановке… Что, так и поедем в разные стороны, если нам нужны разные троллейбусы? Я всегда был стеснительным, до сих пор удивляюсь, как это не помешало мне жениться два раза, но тут решил проявить твердость.
– Анита, а давайте, вернемся, погуляем еще по «старушке» (читателю: рижане так называют старый город), не хочу с вами расставаться, и вечер такой хороший, – произнес я с решимостью солдата, поднимающегося в штыковую атаку.
После этой фразы решимость мгновенно пропала.
– Только не подумайте ничего плохого, – зачем-то сказал я.
– А я пока о вас только хорошее думаю, – Анита улыбнулась одними глазами.
Вдруг она высокомерно посмотрела на меня. Это было очень неожиданно, тем более что и высокомерие было не вполне понятным. Я уловил в нем какой-то совершенно незнакомый оттенок. Это высокомерие было намного сильнее, чем, скажем у девочки из разбогатевшей семьи, но оно казалось не злым, скорее изучающим.
Впрочем, она снова улыбнулась и коротко ответила:
– Хорошо.
Накопленной за последние дни усталости как не бывало.
Это было как чудо – мы вдвоем вернулись в центр города, гуляли по этому причудливому сплетению улиц и переулков. По пути беседовали почти как уже давно знакомые люди. Анита рассказала мне о своей семье. Оказывается, она полукровка – вот откуда такое произношение!
Отец Аниты, латыш, в юности, как и почти все тогда, был призван в советскую армию и, как многие в самом конце семидесятых, попал в Афганистан. Он получил там тяжелое ранение, инвалид. Мама – русская, коренная рижанка, учитель в школе. Она – их единственная их дочь.
– Расскажи мне о себе, – просит она. Мы уже перешли на «ты».
И я говорю о себе, своих родителях, даже про прадеда-священника, и про дворянку-прабабушку, ловлю себя на том, что как можно больше хочу рассказать ей о том, кто я и откуда взялся такой…
– А ты сам ходишь в церковь? – вдруг интересуется она.
Несколько неожиданный вопрос в начале первого свидания, а именно оно, кажется, у нас и есть…
– Не так часто, как надо, но, конечно, да, – отвечаю я. – Наша семья не из тех, кто стал посещать храмы в конце восьмидесятых, когда это стало можно делать. Мы из Церкви не уходили.
Звучит несколько высокопарно, но так оно все и было. Я вижу, что это очень нравится Аните. Сердца наши с самого начала влекут друг друга, но мой ответ располагает ко мне ее душу. Изучающее высокомерие в ее взгляде больше не появляется.
Анита узнает, что я много читаю, иногда пишу прозу, исторические очерки. Совпадение – оказывается, у нас любимые книги. И их много. Может, кажется, но она более ласково смотрит на меня. Потом речь снова заходит о ней.
Семья, у Аниты, мягко говоря, небогатая, ей уже надоела бедность, и она думает после института уехать отсюда… Не навсегда. Из Латвии, к сожалению, сейчас уезжает много молодежи.
– Даже про Россию думала, – говорит она.
– К нам точно не стоит, – отрезаю я вполне искренне.
Она с недоумением смотрит на меня. Тогда я читаю Аните стихотворение Лермонтова «Жалобы турка» (читателю: оно про Россию, прочтите обязательно, пересказывать Лермонтова не буду!). Похоже, она понимает меня, снова улыбается, уже по-другому, в ее балтийских глазах веселые искорки.
Анита берет меня под руку, я не очень люблю так ходить. С легкостью ловеласа – и откуда только взялась! – делаю непринужденное движение, и ее рука оказывается в моей. Она не против.
Скоро мы заходим в бар. Он располагается в подвале старого дома, просторный, в интерьере преобладают желтый и зеленый цвета. Много людей – есть и рижане, и туристы, в основном почему-то английские пенсионеры, хотя заведение, судя по интерьеру, рассчитано на молодежь. Здесь мы пьем Бауское пиво, здесь звучит удивительно приятная – я не слышал ее в России – мелодия Паулса.
Я смотрю на руки Аниты – пальцы длинные, такие бывают у одаренных музыкантов, на ногтях нет маникюра, этим породистым пальцам он просто не нужен.
На Аните почти нет украшений. Только на шее длинные деревянные бусы с изящной подвеской.
Чувствую ее взгляд. Мы долго смотрим друг на друга. Я гляжу на нее и чувствую, что теперь все изменилось, все не так, как до нашей встречи. Любуясь ей, каждой черточкой ее лица, я понимаю, что в ней нашел свое, мне предназначенное, что уже и не чаял обрести. Раньше в отношениях с женщинами я всегда прятал, скрывал от них часть себя. Ей же я хочу открыть каждый уголок своей души, хочу быть полностью открытым для нее. И тела наши должны открыться друг другу, слиться. Может, ошибаюсь, но в ее глазах – те же самые чувства.
Мы сидим за столиком, кружки с пивом отставлены в сторону и забыты. Наши руки встречаются и ласкают друг друга.
– Пойдем танцевать, – зовет Анита.
Вообще-то я плохо танцую, но с ней, кажется, буду делать все, что ей захочется. В баре есть небольшой танцпол, мы встаем, она скидывает свои шлепки и, опередив меня, босиком устремляется в его центр.
Латышскую музыку сменяли европейские мелодии, мы танцевали медленные и быстрые танцы. Трудно сказать, какие мне нравились больше в тот вечер. То ли те, когда в медленных ритмах музыки я обнимал Аниту и чувствовал ее тело, то ли когда смотрел на каждое ее стремительное и вместе с тем удивительное пластичное движение в быстрых композициях.
Не знаю, сколько было времени, когда мы вышли теперь уже на ночную улицу города…
В городе почти безлюдно. Несколько молодых, весело галдящих людей быстро проходят мимо нас: неподалеку один из дорогих ночных клубов.
На улице Гречниеку встречаем пожилую пару. Они идут медленно, держась за руки, неторопливая прогулка по ночной Риге, судя по всему, – одна из традиций их долгой общей жизни. На улице Алксная видим модно одетого солидного господина средних лет. Он не отрывает глаз от старинных амбаров, просто любуется ими. Они красиво освещены ночью.
Вот, пожалуй, и все люди, которых мы увидели на своей первой прогулке. Если не считать их, мы остались одни, наедине с этим городом.
Была удивительная гармония между Ригой и нами. Мы были счастливы, и, казалось, городу тоже было хорошо. Я и Анита ощущали пронизывающие все вокруг токи доброты. Доброты, созданной поколениями людей, вошедшей в древнюю причудливую ткань улиц. По-особенному смотрели на нас редкие светящиеся окна узких старинных домов, над которыми возвышались ярусы полуспрятанного темнотой шпиля кирхи святого Петра.
Я обнял Аниту за плечи, мы очень медленно шли по площадям, улочкам…
Каждый поцелуй имеет свой вкус, дает свою неповторимую гамму ощущений. Так вот ничего подобного тому, что подарили мне губы Аниты, у меня никогда не было. Я обрел нечто такое, чего был лишен всю жизнь.
Вдруг на нашем пути возникла какая-то темная фигура. К нам приближался человек с лицом в пятнах грязи, в темной одежде. В руке у него была длинная щетка необычной формы.
– Трубочист! – радостно воскликнула моя спутница, устремившись к нему. Несколько раз потрогала его одежду – говорят, это приносит счастье. Затем радостно помахала мне рукой, предлагая последовать ее примеру.
Гуляя и целуясь, мы прошли через всю «старушку», наконец, миновав Англиканскую церковь, вышли к набережной, к тому ее месту, где находится памятник мифическому гиганту Кристапсу, который, как гласит предание, давным-давно, когда мосты еще не построили, переносил людей через Даугаву. В нескольких сотнях метров от места, где мы стояли, находится терминал. Отсюда каждый день отплывают паромы в Стокгольм.
– Разберусь с делами в Москве, возьму отпуск, приеду – и давай побудем сначала здесь вместе, а потом поплывем куда-нибудь, – говорю я Аните.
– Я хочу этого, – отвечает она, и, помолчав, продолжает, – я часто смотрю на отходящий паром. До этого дня мне было не с кем уплыть на нем.
Мне очень хочется прямо сейчас сделать ей предложение быть всегда со мной. Я верю своим чувствам, знаю, что это серьезно, но решаю промолчать. Не хочу, чтобы Анита сочла меня легкомысленным.
На обратном пути – это произошло возле Домского собора – Анита сняла с плеча мою руку, замедлила шаг. Она вдруг стала очень сосредоточенной. Остановилась прямо напротив входа в храм. Какое-то время молча стояла. Я не мешал ей, подумав о том, что она, наверняка, молится.
Это действительно было похоже на обращение к Всевышнему. Анита сложила руки на груди, слегка подалась вперед, не отрывая взгляда от громады собора. Она долго стояла так, будто чего-то ждала.
Затем повернулась ко мне. Я поразился перемене, произошедшей в ней. Она выглядела потрясенной, как человек, получивший горестное известие. Кажется, даже слегка прикусила губу, чтобы не заплакать.
– Анита, что с тобой?
– Все в порядке.
Я понял, что она почему-то не хочет разделить со мной то, что сейчас чувствует. Ничего, сказал себе, всему свое время, все тяжелое в ее жизни мы будем нести вдвоем.
Да… Тут мне и самому стало не по себе. Я весь вечер не думал об этом, слишком все было хорошо. Просто забыл о том, что если Анита захочет быть со мной, мне обязательно предстоит провести с ней нелегкий разговор. Она должна все знать обо мне. И захочет ли она делить это со мной всю жизнь?
Неожиданно подул невесть откуда взявшийся холодный ветер. На меня навалилась отступившая после встречи на мостике усталость.
– Холодно, – говорит Анита.
Она действительно легко одета для прохладной ночи.
– Ты сегодня усталый, на себя не похож, – произносит она.
Гладит меня по щеке, а я думаю о том, что она необычайно хорошо ощущает меня. Впрочем, она уже знает и про трудные дни в Москве, и про бессонную ночь в поезде. Я гляжу на нее, мне удивительно хорошо. Тягостные мысли куда-то уходят.
Несмотря на мою настойчивость, Анита отклонила все предложения проводить ее до дома. Я записал цифры ее телефона в свой мобильный. Мы снова, уже ночью, шли к троллейбусной остановке через парк. Начался и тут же закончился небольшой дождик, мы переждали его под деревом. Светили фонари, дорожка в парке с блестящими в их свете лужами была сказочно красива. Весь мир казался мне прекрасным.
Но Анита… Она уже была не такой, как в баре, в начале прогулки. Изменилась после того, как остановилась у собора. Может, мне показалось, но она старалась не смотреть мне в глаза.
Но вот мы уже на остановке. Фары подходящего троллейбуса становятся все ярче и ярче.
– До свидания, завтра днем позвоню, – говорю я, – мы обязательно увидимся завтра.
– Да, – коротко отвечает она.
Я смотрю на ее силуэт в уходящем троллейбусе, а она подходит к его задней стенке и глядит на меня. Светлое окно, в котором стоит она, становится все меньше. Снова начинает накрапывать дождь.
Мне становится очень грустно, но я утешаю себя тем, что каждая минута приближает следующую встречу.