Глава 2 «Бэзмиля, бэзмиля, бэзмиля…»
Когда мне было шесть, я боялся Розу еще больше. Помню, как-то вечером бабушка отправила меня к ней за солью. Роза с Раминой только переехали сюда, я их еще толком не знал.
На стук никто не отозвался и, приоткрыв скрипучие ворота, я протиснулся во двор, прошел мимо кустов и поднялся по ступенькам к дому. Дверь оказалась не заперта, и я вошел внутрь, робко позвав:
– Роза!..
Молчок. Никто не ответил.
Уже тогда я обращался к Розе по имени. Даже Рамина звала ее обычно не мамой, а Розой или еще иногда – «дáе»[3].
В доме было тихо и пусто. В прихожей не горел свет. Я уже собрался развернуться, как вдруг услышал странные звуки – было похоже, будто кто-то бормочет заклинания. Низкий заунывный голос угрожающе завывал:
– Бэ́змиля, бэ́змиля, бэ́змиля… – А потом быстро-быстро, пискляво-пискляво: – Сми́лям, смилям, сми́лям, сми́лям!
«Наверное, Роза вызывает шторм, как всякие заклинатели», – подумал я.
Было до жути страшно и одновременно любопытно. Пересилив себя, на цыпочках я прошел через прихожую и заглянул в комнату. Она была проходной и вела дальше, в коридор, откуда падал еле уловимый, неясный свет. Громко сглотнув, я большими шагами пересек комнату: в коридоре светилась узкая щель приоткрытой кухонной двери, из которой клубился влажный, горячий пар. Там же, за дверью, видимо, коптила керосиновая лампа: тусклый отсвет мерцал на полу неровной рябью, моргая и покачиваясь. Но вот сквозняк дохнул по ногам – и ползущие вдоль паласа облака испуганно разметались.
– Бэ́змиля, бэ́змиля, бэ́змиля… Сми́лям, смилям, сми́лям, сми́лям!..
«Ну точно! Зелье варит!»
Теперь я уже не мог идти на попятную. Хотелось подобраться еще ближе – заглянуть в щелку, раз уж пришел! Но половица под ногами предательски скрипнула.
– Кон дый?[4] – раздалось сердито.
«Это она мне? Сейчас выйдет и поймет, что я подглядывал! Брызнет на меня своим зельем и заколдует! Превратит в прыщавого скáта, утыканного шипами, в морскую лисицу!»
Я не стал дожидаться. Уже безо всякой осторожности, топая ногами, я бросился бежать из страшного цыганского дома. Роза вышла следом на крыльцо и, вытирая мокрые руки о юбку, крикнула вслед:
– Рома, на уджá! Со ту камэ́с?[5]
– Ну как, дала Роза соли? – спросила бабушка, когда я ворвался в комнату и бросился ее обнимать.
– Какая там соль, ба! Там, там…
– Да что такое, Ромик? Чего ты так растормошился?
– Я не спросил про соль. Роза… Там… Зелье варит!
– Какое еще зелье?
– Отворотное!
Тут бабушка как начала хохотать! Она все смеялась и смеялась и никак не могла успокоиться, а я просто молча смотрел на нее – ну прямо как наш игрушечный Дед Мороз из ваты у елки.
Наконец перестав хохотать, она посадила меня на колени, укутала своим серым пуховым платком, – и сразу наступило лето. Стало тепло и спокойно. Бабушка смотрела на меня добрыми-добрыми, терпеливыми глазами. Ее крапчатые грубоватые руки, которые по выходным утопали в липком, тягучем тесте, так приятно гладили меня по голове. Ее тусклые, светлые глаза заглядывали мне в лицо участливо и ласково.
– Ты не обижайся, что я смеюсь, – виновато зашептала она. – Почему ты решил, что Роза – колдунья? Она – цыганка, но не ведьма же.
– Да-а? А она читала заклинания!
– Какие заклинания?
Я замялся.
– Ну не бойся, мне-то можешь сказать, я-то уж ничего тебе не сделаю. Чай, не заколдую.
– Нет, бабушка! – замотал я головой. – Она так страшно колдовала! Бормотала так жутко: «Бэ́змиля, бэ́змиля… Сми́лям, сми́лям!» Со свечкой! Ну или, может, лампой керосиновой… А из кухни шел пар.
Бабушка снова рассмеялась, но, заметив выражение моего лица, обняла, покачала на руках, будто я был совсем маленьким, и сказала:
– Ничего она не варит. Это она Рамину купает – в тазу, на кухне. Так горячую воду доливать проще. И теплее там. А заклинания твои… Рамина, видно, не любит мылом мыться, боится, что глазки щипать будет. Вот Роза и приговаривает: «Без мыла, без мыла, без мыла…», а потом: «С мылом, с мылом, с мылом, с мылом!» Маленький ты еще у меня. «Зелье варит!»
И она снова как покатится со смеху. А я так и сидел, как птенец в гнезде, укутанный в бабушкин пуховый платок. В нем было безопасно, тепло и совсем не страшно. И тогда я тоже начал хохотать. На весь дом. Вместе с бабушкой.