Навестить приснопамятные места детства Олегу удалось лишь в последний день перед отъездом. Желая уважить дорогих гостей, свояк подбросил их с матушкой на машине до самого центра городка. Дальше они решили прогуляться пешком. Олег с любопытством озирался по сторонам, ожидая, как при взгляде на родные места, екнет и забьется сердце. Но насквозь прогретый летним солнцем, запыленный двор и облупившийся трехэтажный домик в глубине выглядели слишком буднично, не вызывая никаких эмоций. Потоптавшись возле подъезда и поглазев на чужие тюлевые занавески в окнах их квартиры на третьем этаже, Олег окончательно приуныл.
– Пойдем, поглядим напоследок на дворянскую усадьбу, – заметив его минорное настроение, потрепала по плечу матушка, – развеешься.
Старый парк встретил их веселым птичьим разноголосьем. Он зарос еще больше, и теперь походил на древнего старика, готовящегося к вечному покою. Предчувствуя, что век «уже отмерян», деревья согнулись под грузом прожитых лет, а толстая морщинистая кора покрылась во многих местах болезненными наростами.
– Мам, я тебя никогда не спрашивал, почему ты так поздно вышла замуж? – неожиданно спросил Олег.
Матушка недоуменно пожала плечами:
– Война, лет десять, как закончилась, мужчин было мало. Однажды, меня живший тут, по соседству, одноногий фронтовик, стал сватать. Нагляделся после фронта на особ легкого поведения и решил с молоденькой дурочкой потешиться. Но я ему отказала, не могла представить, как дома он свою деревяшку будет отстегивать. К тому же, институт уже заканчивала, хотела по геологическим партиям ездить, – она остановилась и посмотрела по сторонам. – Тишина, какая, даже не верится, что город где-то рядом.
– А с отцом, где познакомились? – не унимался Олег.
– На Урале, в геологической партии. Павел Андреевич у нас начальником группы был. Мы, молодняк, ему в рот смотрели, а когда что-то рассказывал, не то, что перебивать, даже вздохнуть боялись лишний раз. Ну, как же – герой, фронтовик!
– А кто на кого первый внимание обратил?
Матушка улыбнулась:
– Как сейчас говорят, взаимная симпатия возникла позже. Сначала был чисто деловой интерес. Как-то сидели вечером у костра, и он меня вдруг спрашивает:
– Скажите милое дитя, вы действительно живете в Н-ске, как в вашей анкете написано? – Я поперхнулась от неожиданности и только кивнула. – А случайно не знаете: заброшенная усадьба где-то за городом еще существует?
Я сразу обрела дар речи и отвечаю:
– Эта усадьба в парке совсем недалеко от нашего дома. Только она разрушена, один фундамент и стены остались. Мы, когда в школе учились, там часто в сыщики-разбойники играли и все развалины облазили. В глубине за усадьбой еще часовенка стоит.
Он в лице переменился и спрашивает:
– А как-нибудь съездить, посмотреть нельзя?
– Почему же нельзя, – говорю, – скоро в отпуск поедем и, милости просим. Я вам и с жильем устроиться помогу.
Он кивнул удовлетворенно:
– Договорились…
По приезду я его к соседской бабке ночевать устроила. А ужинать он по вечерам к нам приходил. В первый же день, когда приехали, я ему дорогу в эту усадьбу показала. Он поблагодарил и один по липовой аллее туда направился. Вернулся ближе к вечеру, молчаливый такой. Потом, как на службу, еще несколько дней туда ходил, а концу недели поблагодарил, распрощался и уехал в Ленинград, откуда был родом.
– А когда снова встретились, он ничего не говорил? – поинтересовался Олег.
– Нет, – матушка энергично помотала головой, – вместо этого по вечерам, когда у костра собирались, про Ленинград стал рассказывать. Дождется, пока другие спать уйдут, и говорит, говорит… Про то, как они с матерью у дальних родственников на Фонтанке жили при казармах Измайловского полка. Еле сводили концы с концами, пока она машинисткой в Смольный не устроилась. Тут ее какой-то начальник заприметил, и они вдвоем к нему в комнату на Каменноостровский переехали. Сначала так жили, а потом расписались, и вскоре у них дочка родилась… Судя по рассказам Павла Андреевича, его отчим был неплохим человеком, любил свою жену и к обоим детям относился одинаково. Мать помогала ему учиться, и он стал быстро делать карьеру. Когда убили Кирова, в Ленинграде много народу уже из новых, партийных, посадили. Отчим страшно боялся, что и за ним придут. По ночам спать не мог, стоял у входной двери и слушал: не раздаются ли шаги на лестнице. Но на этот раз беда миновала…
«Почему я раньше ничего этого не знал? – растерянно думал Олег. – И вот, что странно, даже не спрашивал никогда у отца о его родителях. А ведь они мне такие же дед с бабкой».
– Что же с этим мужчиной произошло? – напомнил он матушке.
Та задумчиво кивнула:
– Пришли за ним лишь в 37-ом, да и то, под конец, когда сажать уже почти перестали. Какой-то товарищ на допросе его фамилию упомянул, а подписывая протокол, взял, да и вычеркнул, сказал, что случайно вырвалось. Отчим только с полгода отсидел. Тут самого Ежова от дел отстранили и арестовали, а Берия его вместе с другими выпустил. Правда, в прежней должности отчима уже не восстановили, занятой оказалась. Определили в какой-то трест замом, где он до войны штаны протирал.
– А что с ним стало, когда война началась? – поинтересовался Олег. – Он ведь, наверное, уже в возрасте был.
– Возраст делу не помеха, – возразила матушка. – О нем вспомнили, когда немцы к Ленинграду подходить стали. Твой отец тогда из института в ополчение пошел, а отчиму с семьей предложили ехать в эвакуацию на Урал, промышленность срочно поднимать. Мать считала, что немцев вот-вот погонят, и ехать наотрез отказалась, и отчим с их общей дочкой и своей матерью уехали одни.
– А наш отец?
– Он всю блокаду на Волховском фронте провоевал. Когда давали увольнительную, навещал свою мать. Тащил, какие мог, продукты, чтоб ее поддержать как-то, видел мертвых на улицах, которые уже некому было убирать, и ужасался, как в буквальном смысле слова вымирал город. Блокаду сняли зимой 44-го. А к весне, когда оттепель наступила, трупы стали смердеть и появились полчища крыс. Все ждали: вот-вот вспыхнет эпидемия и добьет выживших блокадников. И тут в город привезли несколько вагонов котов с Ярославской области, которые во второй раз спасли ленинградцев. Отец раздобыл одного такого серого пушистика и принес своей матери. Так тот из чувства благодарности приносил каждое утро тушку крысы и клал у порога…
– А почему он тебе все это рассказывал? – подивился Олег.
– Думаю, выговориться хотелось, груз с души снять. В послевоенные времена это было непросто, людей за меньшее в ГУЛАГ отправляли…. – матушка задумалась. – Прости, я запамятовала, на чем мы остановились?
– Как наш отец отважился предложение тебе сделать? – напомнил ей Олег.
Матушка пожала плечами:
– Очень просто, закончил свой рассказ, потом добавил, что его мать в прошлом году умерла, у вернувшейся из эвакуации сестры своя семья, в Ленинграде его теперь ничего не держит и пора своим углом обзаводиться. Последние слова он произнес как бы, между прочим, потом так хитро на меня посмотрел и говорит:
– Пойдешь за меня? – а время было еще тяжелое, люди после войны только немного приходить в себя стали. Правда, геологи уже тогда неплохо зарабатывали.
– Ну и во второй раз ты уже не сплоховала, – хмыкнул Олег.
– Я ему отвечаю: на первое время можно у моей мамы устроиться, а там поглядим. Он в ответ кивнул и обнял меня, да так крепко, что я чуть сознания не лишилась.
– А гранаты, откуда взялись в вашей коллекции?
– Эти камни где-то отыскал твой отец. Сначала хотел выковырять их из лавы и сделать браслет, но скоро понял, что это невозможно и в таком виде подарил их мне на свадьбу. Ее мы сыграли на Урале, гуляла вся геологическая партия…
За разговором они не заметили, как оказались на знакомой поляне. Дальше за редеющим частоколом стволов проступали развалины часовни. Пространство подле них было сплошь усеяно глубокими ямами. Подойдя поближе, Олег с матушкой заметили в человеческий рост траншею, уходящую вглубь земли.
– Пойду, гляну, что там за раскопки, – взвился Олег, моментально вспомнив про свои давние детские поиски подземного хода.
Нырнув под землю, он оказался в сводчатой комнатушке размерами два на два шага, в углу которой чернел проем ниже человеческого роста. Поняв, что здесь можно продвигаться лишь ползком, он осторожно приблизился к проему и, присев на корточки, с любопытством заглянул внутрь. Как и следовало ожидать, дальше была сплошная темень. Немного разочарованный Олег хотел уже, было повернуть назад, как вдруг ему почудилось, что в темноте возникла фигура в долгополой одежде с капюшоном.
«Неужели, тот самый монах?» – испуганно подумал Олег, не в силах пошевелиться.
Монах приблизился настолько, что стало видно его лицо, осуждающе покачал головой и исчез, так же внезапно, как и возник…
«Наваждение какое-то», – испуганно подумал Олег, поспешно выбираясь наружу.
– Что ты там так задержался, привидение встретил? – встретила вопросом матушка.
Не желая ничего отвечать, он лишь, нехотя, отмахнулся.
– Варварство, иначе не скажешь, разве с собственной историей можно так обращаться? – оглядываясь по сторонам, с раздражением заметила она. – Пойдем отсюда, – и решительно зашагала назад.
Тот вечер был последним, и матушка устроила отвальную родственникам. За столом она поинтересовалась у свояка, зачем разрушили часовню.
– Клад искали, – со вздохом пояснил тот. – Прошлой весной наш местный краевед какие-то старые церковные записи обнаружил и, сдуру, иначе не скажешь, написал об этом в газете. Дешевой популярности захотелось. В них о подземном ходе упоминается, прорытом в давние времена. И сразу же среди молодежи слух прошел, мол, прежние хозяева, перед тем, как заграницу сбежать, в этом подземелье драгоценности спрятали. Что тут началось! – народ поначалу с лопатами и ломами ходил, а когда не нашли ничего, экскаватор пригнали. Тот ковшом зачерпнул и наткнулся на какой-то лаз, уходящий вглубь земли, – свояк доверху наполнил лафитничек, разом опрокинул его и захрустел соленым огурцом. – И тут с этими кладоискателями происходить что-то стало вроде моровой язвы у скота. Думаю: дух хозяйский потревожили, он лихих молодцев и отвадил. И правильно – не зарься на чужое!
– Предлагаю выпить за вмешательство высших сил, восстановивших торжество справедливости, – поднимая рюмку, произнесла шутливый тост матушка, – не представляю, как бы мы без них жили!
В знак согласия Олег кивнул. Он даже не мог вообразить, насколько пророческими окажутся вскоре ее слова.