Перевоплощение третье. Ткачиха
Киевская Русь. XII в. 1127 г.
Матрена слезла с печи и утиной походкой доковыляла к столу, где на красной скатерти лежала большая голова подсолнечника. Охнув, когда боль прострелила ее спину, женщина тяжело села на лавку и принялась лузгать семечки. Устало поглядела она на расписную прялку, подаренную мужем ко дню свадьбы много лет назад, и призадумалась, мысленно подсчитывая, как быстро она сможет закончить работу, если будет прясть не шесть дней в неделю, а семь. Потом надо будет снести готовую пряжу на торг, раскинувшийся на левом берегу Днепра, а на вырученные деньги приобрести свечей и масла. Все остальное Матрена приносила к столу со своего огорода позади избы. Репа, лук и горох всегда были в изобилии. Но особенно ткачиха гордилась своими капустными кочанами, – огромными, красивыми. Летом их квасили в деревянных бочках, а зимой почти каждый день подавали к столу с маслицем и лучком.
Наевшись семян, Матрена небрежно смахнула шелуху в руку, потом, набрав воды в ковшик-утицу, жадно выпила его почти до дна. Перекрестившись, так же тяжело поднялась на ноги и вышла за порог. Наступал вечер, и все вокруг уже было окрашено теплым золотым светом заходящего солнца. Прикрыв рукой глаза, Матрена посмотрела вдаль, в сторону пасеки, откуда она ждала своего любимого бортника, мужа Белогора.
– Ай-ай, хозяюшка, не побрезгуй, угости водицей, – услышала ткачиха за спиной звонкий голос.
Маленькая сухонькая старушка, одетая в длинную, до пят, рубаху из мешковины, подходила к дому Матрены, припрыгивая и дергая головой на тонкой шее. Остановившись возле порога, старушка плюнула на землю и, раскинув руки, закружилась на месте.
– Ай, любезная, угости бабушку, угости водицей студеной, спасибо тебе скажу.
Брезгливо отворачиваясь от юродивой, у которой при каждом слове изо рта по подбородку текла пена и брызгала слюна, ткачиха вошла в дом, набрала воды, а когда вышла, увидела, что старуха уже сидит на земле и черным крючковатым пальцем чертит на ней круги и линии. Завидев ковшик с водой, она беззубо заулыбалась и потянулась к Матрене. Та знала старушку как юродивую Чарушу. Впрочем, в деревне ее знали все. Неожиданно появляясь рядом с сельчанами, она изрекала непонятные пророчества, плевалась, рыгала, и снова исчезала. В любую погоду она ходила босиком, в рваной рубахе и с котомкой за плечами, которая казалась пустой, хотя ее часто угощали кто хлебом, кто брюквой, а кто и меда наливал. Получив угощенье, Чаруша тут же его съедала. Дети боялись ее припадков и пронзительных криков, и при ее приближении всегда бросались врассыпную. А взрослые жалели, но ее пророчества слушать не желали, и тоже старались обходить стороной.
– Пустая семечка, внутри совсем пустая, – забормотала она, по-прежнему улыбаясь и глядя прямо перед собой. Но Матрена поняла, что слова старухи относятся именно к ней. Не понимая смысла сказанного, ткачиха вдруг почувствовала сильную досаду и раздражение, отняла у юродивой ковш и сказала:
– Иди уж, Чаруша, попила и будет.
Поздно вечером пришел Белогор, принес ведерко меда, а когда отужинали, сильно поколотил Матрену. Потом завалился спать на полатях, а ткачиха, слушая его богатырский храп, с удовлетворением думала: «Ох, и любит же, аж страшно!» Потом нахмурилась. Вот вроде и любовь у них супружеская, а детей нет. Спустя десять лет совместной жизни Матрена уже потеряла надежду, стараясь работой за прялкой, денной и нощной, заполнить внутреннюю пустоту. «Пустоцвет», – говорили о таких женщинах. «Пустая семечка», – вдруг вспомнились Матрене слова юродивой. Она передернула плечами, словно от холода, и по телу ее побежали мурашки. Тогда женщина натянула на себя одеяло до самого подбородка и, перекрестившись, провалилась в сон, прерывистый и беспокойный.
– С праздничком тебя, дорогая супруга!
Белогор расцеловал Матрену в обе щеки и протянул ей большую редьку.
– На вот, хорони на здоровье.
Первый день сентября, в который отмечался праздник «похороны мух», выдался дождливым и ветреным. Присев на лавку у окна, ткачиха медленно пряла нитки и, отодвинув занавеску из домотканого полотна, смотрела, как муж, поскальзываясь в грязи, удалялся в сторону пасеки. Потом, вздохнув, принялась вырезать из редьки маленький гробик для насекомых. К вечеру она ждала в гости соседку Феклу, вместе с которой они собрались идти хоронить мух и тараканов. А потом они будут есть пирог с морковью, испеченный накануне. После чего Фекла с прялкой сядет у окна и будет ждать своего Белогора. И так каждый раз: с утра она уже знала, как проведет грядущий день и в какое время ляжет спать. Жизнь ткачихи текла размеренно и предсказуемо, и давно уже не преподносила никаких сюрпризов.
За шесть дней Матрена напряла ниток на несколько мотков, а на седьмой собрала их, бережно уложила в корзину и отправилась на торг. В последнее время она часто чувствовала себя разбитой, особенно когда просыпалась еще до восхода солнца, и в темноте шла на двор по нужде. Головокружение и слабость она списывала на то, что много работает и совсем не дает себе отдыха, – ни душе, ни телу.
Рынок шумел многоголосьем торговцев, зазывал и простого люда, медленно проплывающего туда-сюда вдоль рядов с товарами, от разнообразия и изобилия которого рябило в глазах. Мед, овощи, пряные травы, овечьи шкуры привозились сюда из разных концов государства. Ежедневно, с раннего утра и до позднего вечера здесь кипела веселая и шумная торговля, но Матрена приходила на берег Днепра только в субботу11. Товарки дивились, отчего она, не жалея себя и не помня о Боге, трудится без отдыха, аки пчела, а единственный свободный от трудов день проводит на рынке. Но сегодня, как назло, был явно не ее день. Простояв за прилавком до самых сумерек и не продав ни одного мотка ниток, ткачиха засобиралась домой.
– Ох, Боженька, люди кружатся, как мухи, целый день, целый день. О себе лишь помнят, о Тебе забывают. А семечка-то пуста, и пуста будет, – вдруг услышала она за спиной знакомый голос, который теперь показался ей еще более мерзким и отвратительным, чем раньше.
Юродивая кружилась на месте, подобрав грязный подол рубахи, и плевалась вокруг себя. За спиной ее, как и прежде, висела котомка, которая сейчас раздувалась от чего-то круглого и, как показалось Матрене, тяжелого для маленькой старушки. Ее заметно клонило в одну сторону, отчего Чаруша припадала на одну ногу. Остановив свой взгляд на ткачихе, юродивая залезла рукой в свой мешок и достала оттуда большую тыкву.
– На, милая, покушай, для тебя припасла. Семечек тут много, аки деток малых, авось и ты про пустоту свою забудешь.
Матрена побледнела и почувствовала, как к горлу снова подкатывает дурнота. Она попятилась назад, наткнулась на угол лотка и, больно ударившись об него, почти бегом бросилась с рынка. А вслед ей еще долго несся пронзительный истерический смех юродивой.
Однажды, спустя несколько дней, Белогор явился домой беспокойный и насупленный. Мужчина был чем-то озабочен и недоволен, и даже руки в этот вечер не поднял на жену. Напрасно Матрена ластилась к нему, как кошка и, накормив ужином, звала на полати. Белогор лишь отмахивался и скрипел зубами.
– Не лезь, колотить не стану, устал сегодня. Да и не до тебя мне нынче.
Когда улеглись, – Матрена на печь, Белогор на полати, – в избе ненадолго воцарилась тишина, в которой лишь было слышно, как под полом скребутся мыши.
– Ярослава брюхата снова, заметила? Семеро по лавкам, а туда же. А у Николая сноха намедни мальчонку родила.
Матрена повернула голову в сторону мужа и увидела, что тот лежит, подперев голову рукой и, не мигая, глядит куда-то в угол избы, откуда вчера ткачиха вымела огромного паука с его паутиной. Хоть и считал ее Белогор туповатой, но Матрена сразу поняла, откуда «ноги растут». Но сейчас ей меньше всего хотелось говорить о чужих детях, чей смех и плач уже не раз преследовал ее в ночных кошмарах.
– Ты бы, того-этого, Матрен, отдыхала что ли. Хоть бы субботу почитала, как Господь велел. Авось и наладится все…
Закусив кулак, чтобы не разрыдаться в голос, Матрена, казалось, совсем перестала дышать, только бы муж не догадался, что она не спит и все слышит.
А спустя несколько минут, не дождавшись ответа, Белогор повернулся на бок, спиной к Матрене, и в избе уже окончательно воцарилась тишина. Не в силах заснуть, женщина вспоминала, как в прошлую пятницу ходила в дубовую рощу. Там она долго стояла, прислонившись к огромному многовековому дереву, обнимала ствол, который и не обхватишь целиком. Всхлипывая, Матрена разговаривала с лесными духами, просила их о своем, сокровенном. Этот обряд знали все бабы, кому никак не удавалось зачать и выносить долгожданное дитя. Некоторые еще обходили старые дубы по солнцу, пили отвар из коры и много чего другого. И Матрена решила, что если духи не услышат ее молитву, тоже будет и кору пить, и даже грызть, если понадобится. Сейчас она и землю готова была есть, лишь бы угодить супругу и почувствовать счастье материнства.
«Каждая баба плачет о своем. Одна о том, что урожай в этом году не удался, другую муж поколотил сильнее, чем требуется, а третьей просто чаю не хватило, потому что вода в самоваре закончилась», – говорила соседка Фекла. Матрена кивала, соглашалась, и все же была уверена в том, что ее горе самое горькое, и никому его не переплюнуть.
Бросив прялку, Матрена вышла за порог и присела на лавку, припорошенную осиновыми листьями, которые холодный ветер еще с ночи нагнал с ближайшего леска. До морозов было еще далеко, но осень уже основательно вступила в свои права, и по утрам ткачиха снимала с веревки белье, чтобы тут же положить его на теплую печь. Маленький огород позади избы после снятия летнего урожая выглядел запущенно и неопрятно. А кошка, домашняя и дикая одновременно, потому что никому, ни Матрене, ни Белогору, не давалась в руки, перестала уходить из дома по своим кошачьим делам и большую часть дня проводила, свернувшись клубком на полатях.
Сейчас Матрене вспомнилась одна молитва, которой ее учила бабушка в детстве, но которую она быстро позабыла, вступив во взрослую жизнь. Пребывая в семейных заботах, ткачиха, как и все люди того времени, крестилась, вставая по утрам с постели; крестилась, отправляясь в дорогу; крестилась, начиная мотать новый клубок ниток. Словом, ни одно начинание по традиции не обходилось без мысленного обращения к Богу. Но чтобы вслух, так истово и осознанно – никогда. Впервые в жизни Матрена позабыла о том, что ее ждет работа, стирка, приготовление обеда.
Так и просидела она на лавке до самого вечера, отчего-то чувствуя себя невыразимо счастливой и свободной. Она поняла, что теперь, начиная с этой субботы, все у них будет хорошо.
Мой ребенок пахнет свежевыпеченным хлебом. Запах становится особенно отчетливым, когда, утомившись от игры, сын кладет голову мне на колени, и я кожей чувствую его мокрые от пота волосики. Они пахнут сдобой. И еще чем-то сладким и родным.
В нашей жизни и сейчас много таких «ткачих». Как утверждают просвещенные: экология, то-се, неправильное питание, стрессы. Только на Руси-то среди простого народа тоже не Бог весть какое разнообразное питание было. Морковка да брюква с огорода. Как говорил супруг во время моей беременности, когда я килограммами поглощала цитрусы: «Ты смотри там, мандарин чтобы не родился, оранжевый, и с хвостиком на голове».
Однажды, будучи уже «глубоко беременной», я, от избытка свободного времени и ради интереса, посетила одну из лекций медицинского училища. Тема как нельзя более подходила к моему тогдашнему положению: о развитии акушерства в нашей стране. На Руси повивальным делом занимались знахарки и повитухи. Как ни странно, уже тогда их считали представительницами медицины и верили им больше, чем Всевышнему. А в середине восемнадцатого века появились первые учебные заведения для подготовки акушерок – бабичьи школы. Они готовили «присяжных бабок», то есть повитух. Преподавали в этих школах в основном иностранцы, профессора и акушеры, и в первые годы – только теорию. Мало кто из женщин рвался освоить эту нелегкую профессию, поэтому за первые двадцать лет существования школы было подготовлено всего около сорока повитух.
Но это так, для общего развития. Больше всего мне запомнились открытки-агитки, которые продемонстрировали слушателям. Эта печатная продукция издавалась в двадцатых годах прошлого века и давала советы молодым матерям: о том, что нельзя самостоятельно удалять насекомое, попавшее в ухо ребенку; что младенец ни в коем случае не должен спать в общей постели с родителями, и т.д. А открытки с изображением детей, несущих агитационные плакаты, вызвали широкую улыбку. На афишах были фразы: «Акушерок, а не бабок!», «Чистого воздуха и света! Защиты от мух!», «Мы требуем здоровых родителей!» Ребенку, как говорится, лучше знать, что ему требуется, и от каких родителей рождаться. Они сами выбирают свою fata.