Перевоплощение первое. Земледелец
«В этот мир я пришла уже в десятый раз. Прежние воплощения моей души были разными, я была и мужчиной, и женщиной, и видела только те моменты в жизни себя – точнее, себя в чужом теле – которые были самыми важными, поворотными в судьбе. Я «вспомнила» себя в теле испанского рыбака и английского доктора, француженки-куртизанки и сербского цыгана. Я умирала и воскресала снова, а Он (если на самом деле существует) там, наверху, все видел и подкидывал мне испытание за испытанием.
Близкие люди покинули меня рано. Слишком рано, для того, чтобы я хорошо их запомнила. Мать умерла, когда мне было три, и с годами ее лицо стерлось из моей памяти. Я терпеть не могла имя, которое она дала мне при рождении. Наверно, в честь любимого сорта винограда. Что может быть смешнее, чем когда тебя окликают по имени, и ты представляешь себя спелой виноградной гроздью. Сестру-близнеца отвоевал в свою новую семью отец, и я тут же позабыла о ее, как, впрочем, и его, существовании. Я осталась на попечении бабули, которая продала свою однушку, и мы спешно переехали в другой город, туда, где жила бабулина младшая сестра. Никакие грустные события раннего детства мне больше не вспоминались, и мы мирно прожили следующие пятнадцать лет. А потом я осталась одна. В городе, так и не ставшем мне родным, большом, суетном. Я ненавидела крик его улиц, шум площадей и подземок. Ненавидела и жила, потому что идти мне было некуда, и нигде меня не ждали.
С самого раннего детства моей страстью были будильники. Вернее сказать, их внутреннее содержание. Большой и маленький, круглый и квадратный, каждый из них, новый, только что купленный, сразу становился объектом моего пристального изучения. Механизм открывался, тщательным образом рассматривался и, понятное дело, уже больше не исполнял положенных ему функций. При обратной сборке у меня обязательно оставались лишние детали. Почесывая затылок, я надолго задумывалась о починке, потом злилась, потом расстраивалась и, в конечном итоге, обреченно вздохнув, шла сдаваться на милость бабули. Вспоминая об этом, я надеялась понять, чем же меня так привлекали игры в юного часовщика. И только позднее поняла: огромное желание проникнуть в самую суть вещей, найти то, что подсказало бы мне ответ на вопрос – откуда и куда идет время. Что было вчера и что будет завтра, когда стрелки сделают полный оборот и вернутся на круги своя.
А потом я научилась выходить в астрал. Ничего сложного – засыпаешь, концентрируешься, вызываешь осознанное сновидение, и готово. Хотя, может, это я такая способная была. Изучение нового давалось мне легко и без особых усилий. «Получается то, что тебе действительно интересно и во что ты веришь», – как-то сказала моя одноклассница.
Сколько себя помню, у меня в портфеле, дома и в школе, в трамвае и на природе, всегда была с собой книга. Любая, фантастика, роман, неважно, лишь бы это были шуршащие страницы, слова и предложения. Поэтому уже в семнадцать лет, поступив в институт, я обзавелась очками с толстыми линзами и глубокой морщиной на переносице.
Закончив обучение с дипломом лингвиста, устроилась на работу в издательство в качестве корректора. Несколько лет мечтала о редакторской должности, но так и осталась в кресле «буквоеда». Теперь, вспоминая эти времена, я понимаю, что была счастлива, несмотря на то, что жила в общежитии, считала до зарплаты в кошельке свои скудные средства и частенько брала подработку на дом, чтобы свести концы с концами. Хорошо помню восхитительный запах краковской колбасы и кильки в томате.
Так вот, еще в школьном возрасте я узнала о теории Пифагора. Древнегреческий философ развил ее после того, как, отправившись в юном возрасте в Египет набраться мудрости у тамошних жрецов, тоже стал обладателем тайных знаний. Уже в преклонном возрасте он разработал числовую систему в виде квадрата, где по дате рождения можно было рассчитать количество своих прошлых жизней и их земное воплощение. Он верил, что после смерти душа человека возвращается на землю и находит себе новое тело. При жизни философ не писал трактатов, поэтому дошедшие до нас сочинения принадлежат лишь перу его современников и могут трактоваться неоднозначно.
С точки зрения религии, как христианства, так и ислама, реинкарнация и теория прошлых жизней – не более чем теория, не имеющая под собой никакого основания. Не видели – значит, ничего этого нет. Но ведь Бога тоже никто не видел…
Ночью, мучаясь бессонницей (когда перед глазами то и дело проплывали мириады букв и знаков препинания – отголоски рабочего дня), я снова и снова возвращалась в то состояние, когда уже не отличить сон от яви и реальность от фантазии. Погружаясь в так называемое контролируемое сновидение, я словно смотрела на свою жизнь со стороны. Хотя, не совсем на свою – жизнь моего прежнего духовного перерождения в новом теле. Я точно знала, что жила всегда. Родившись во времена Иисуса, потом я приходила на эту землю еще много раз. Может, у людей, как у кошек, девять жизней? А может пятнадцать, как утверждал Пифагор? Узнать этого мне так и не удалось».
Я медленно дожевала бутерброд, подавилась последней крошкой и, прокашлявшись, поднялась, чтобы снова налить чая. Уже третью кружку за последние полчаса. Мыщцы спины затекли, но мозг находился в приятном возбуждении. Вот тебе на! Сейчас я жалела, что не начала читать дневник уже в день его находки. Теперь бы уже наверняка знала, чем закончились астральные путешествия этой женщины.
От волнения у меня вспотели ладони, и я машинально вытерла их о скатерть. Погибла, погибла во мне мученической смертью мисс Марпл! Не зря муж всегда говорил мне, что я выбрала не свою профессию. Особенно в те моменты, когда я превращалась в домашнего следователя и вела дело о съеденной сгущенке или пропавшей косметичке (как будто ею в нашем доме мог пользоваться кто-то, кроме меня).
Часы пробили двенадцать. Именно пробили, а не просто протикали. Дело в том, что в кухне у нас стояли громоздкие напольные часы девятнадцатого века, доставшиеся мне от деда, а тому – от его деда. Сделанные из темного дерева, с причудливой резьбой и латунным маятником, они были удивительно красивы, но совершенно не вписывались в интерьер ни одной из комнат, поэтому после многочисленных споров на семейном совете было решено оставить их на кухне. Иногда муж позволял себе оставлять на них кружку с недопитым чаем или тарелку с бутербродами, за что и подвергался испепеляющему взгляду с моей стороны.
Часы же, которые просто тикали, находились в нашей спальне. С самого детства я любила время, когда меня, школьницу младших классов, укладывали днем спать, так сказать, в «тихий час». Спать мне, конечно, совсем не хотелось, и я, взяв в руки книгу, просто лежала и слушала это «тик-так, тик-так». И от этого звука делалось так спокойно и уютно, что через полчаса я все-таки, помимо своего желания, засыпала крепко и надолго. Так и теперь, спустя много лет, я по-особому трепетно отношусь к громкому тиканью часов. Когда в доме гаснет свет и воцаряется тишина, этот звук наполняет спальню тем же теплым ощущением, как в детстве. Только мужу моему тиканье часов не нравится категорически. В отличие от меня, ему оно напоминает о движении времени – вперед и вперед, отмеряя уходящие часы, месяцы и года. А это грустно, что ни говори.
Из спальни доносился тихий храп дражайшего супруга. Если бы я была летучей мышью с безупречным слухом, то могла бы даже разобрать сопение сына. Во всяком случае, сейчас я уже была уверена, что ко сну меня никто не ждет, и потому, накинув на себя плед, продолжила чтение.
Земля обетованная. Библейские времена. 89 г. н.э.
Ревекка тяжело заболела, и ни один лекарь не мог определить, что с ней происходит. Молодая женщина высыхала на глазах и вскоре, совсем изможденная, превратившись раньше времени в старуху, слегла. Аарон, муж ее, рано утром уходил на работу в поле, а после спешил домой, чтобы ухаживать за больной супругой.
Вся домашняя работа была на плечах детей – восьмилетней Елизаветы и двенадцатилетнего Иакова. Вставали они рано, до рассвета, когда палящее солнце было еще низко над горизонтом. Разводили огонь, если за ночь он успевал потухнуть. Провожали отца в поле. Потом мальчик готовил еду, а младшенькая смотрела за домашними животными и крошила сухие лепешки цыплятам. Затем они вдвоем шли доить коз. Так, в заботах, и проходил день.
Дом Аарона ничем не отличался от домов других бедняков. Сложенный из необожженного кирпича и булыжников, с толстыми стенами (чтобы в жару внутри была прохлада, а зимой – тепло), с одной комнаткой и окном, завешанным шкурой. Плоская крыша, сделанная из веток, прогибалась зимой под тяжестью снега, а весной зеленела, когда прорастали занесенные на нее ветром семена. Как и другие, семья Аарона заготавливала летом фрукты и зерно и сушила их на крыше. Там же в сильную жару могли спать и дети. Из мебели внутри дома – только сундук. Его использовали и как обеденный стол, и как шкаф для хранения вещей и съестных припасов. Огонь разводили прямо в доме и готовили еду. От этого на стенах жилища постоянно была черная копоть.
Согнувшись, чтобы не задеть головой притолоку низенькой двери, Аарон вошел в дом и, сев на пол, устало опустил голову на руки, грубые, темные, в мозолях, которые Ревекка, когда была здорова, всегда жалела и целовала. Сейчас она, отвернувшись к стене, лежала на деревянном помосте, сколоченном в подобие кровати, которую сделал для нее супруг. Он слышал, как дети на улице загоняли скот в нижний уровень дома – крохотное помещение с земляным полом. Через минуту тяжело поднялся, зажег масляную лампу. Гореть она должна была всю ночь, чтобы соседи видели, что в этом доме спят.
– Отец, в доме нет ни капли воды, – услышал Аарон за спиной голос сына. – Я схожу к колодцу.
Мужчина кивнул.
– Где твоя сестра?
– Убирает двор.
– Хорошо. Скажи ей, пусть не торопится. Мама спит, проснется – я дам ей поесть.
На самом деле Аарону просто хотелось побыть наедине с супругой, посидеть с ней рядом, подержать за руку, чтобы дети не видели его печали и слабости.
Мальчик надел епанчу, взял глиняный кувшин и тихо вышел из дома.
Аарон, дождавшись, когда шагов сына уже не будет слышно за дверью, присел на пол у кровати Ревекки. В этот момент ему почему-то вспомнилось время, когда они с будущей женой, обручившись, готовились к свадьбе. На помолвку давался год, во время которого семья невесты шила ей свадебный наряд, а жених приобретал драгоценности, которые должен был подарить своей супруге. Но семья Аарона была очень бедна, поэтому вместо украшений родители на пиру благословили новобрачных и подарили им домашний скот – коз, цыплят, сторожевого пса, которого звали просто – Пес. Уже позже они купили старого ишака. С этого и началась новая семья.
Аарон сам сложил дом, вместе с женой они высадили позади него небольшой огородик с травами и пряностями. Муж стал ходить на работу в поле, оттуда приносил пшеницу на помол, а жена пекла хлеб и присматривала за скотом. Вскоре родился Иаков, через четыре года Елизавета. Семья Аарона жила скромно, но счастливо. А потом в их дом пришла беда.
Краем глаза мужчина заметил, как из трещины в стене появился уж и медленно пополз вниз. Насекомые и змеи в доме было делом обычным и люди уже не пугались незваных гостей, большинство даже не замечали. Сейчас Аарона заботило в жизни только одно – здоровье его жены. Даже дети в последнее время были предоставлены сами себе. Мужчина считал их взрослыми и мудрыми, доверяя им всю домашнюю работу и приготовление еды. Ведь помощь семье сейчас была просто необходима.
Ревекка по-прежнему лежала, отвернувшись к стене, и не шевелилась. Аарон провел рукой по голове жены, волосам, ставшим в последнее время тусклыми и жесткими. А ведь раньше они так гордились ее блестящей черной, как смоль, копной до пояса. Мужчина вспомнил, как в жаркие дни она бережно откидывала волосы за спину или перевязывала лентой. Потом он погладил ее затылок и тихонько позвал:
– Ревекка, ты спишь? Как ты себя чувствуешь?
Женщина не отозвалась. Тогда Аарон осторожно взял ее за руку, покоившуюся на груди, и она безжизненно свесилась с кровати. Мужчина почувствовал, как холод наполнил его внутри и прокрался в самое сердце. Он еще раз позвал супругу по имени, потом еще и еще. Наконец, Аарон все понял, и колени его подкосились. Он медленно осел на земляной пол и прислонился к кровати. Так и просидел, пока солнце не опустилось за горизонт и не воцарились сумерки. В этот момент он даже не вспомнил про детей – ни о мозолистых ладошках дочери, которая до сих пор трудилась во дворе, ни о сыне, который все еще не вернулся с колодца.
Ревекку похоронили поутру, когда на земле обетованной еще не воцарилась жара, и солнце не припекало склоненные в скорби головы детей и Аарона. Он сам обмыл и спеленал тело жены, положил на носилки и маленькая процессия, включая живших неподалеку супругов Эноша и Марии, двинулась за город, к общинной усыпальнице. В глазах мужчины больше не было слез, они лишь опухли и покраснели от бессонно проведенной ночи. Дети, словно повзрослевшие за один только день, притихли и оцепенели.
Согласно еврейской традиции, погребение прошло быстро, тело женщины оставили на каменном полу в пещере и отправились домой. Самый важный завет – похороны на земле отцов – был исполнен.
И жизнь потекла дальше. Аарон так же вставал до рассвета и, прихватив кувшин с водой и лепешку, отправлялся в поле. Дети оставались на хозяйстве. Елизавета молола муку для выпечки хлеба, потом шла на ручей стирать белье. Иаков выполнял работу по двору, приносил воду и присматривал за животными. Вечером загонял их в пристройку на нижнем уровне дома. Потом они с сестрой, голодные, садились и ждали отца. Между собой почти не разговаривали. Каждый переживал горе внутри себя.
Однажды, возвращаясь с поля, Аарон встретил на дороге высокого старца, одетого в красные одежды, с короткими вьющимися волосами и небольшой окладистой бородой. Лоб его был испещрен глубокими морщинами, словно он часто и подолгу задумывался о чем-то важном. Мужчине этот человек был не знаком. В то время как все жители деревни знали друг друга и близко, и просто в лицо, здороваясь при встрече, старец вызвал интерес у Аарона. Когда он медленно прошел мимо, тот оглянулся, потом спросил у идущего следом Ламеха, с которым они вместе работали в поле, не знает ли он незнакомца.
– Это апостол Иоанн Богослов, сын Зеведеев. Миссионер прибыл с Патмоса, где был в ссылке. Говорят, он исцеляет больных и воскрешает мертвых. Помнишь Игнатия, который сломал ногу на строительстве жилища богача Фомы? Вчера видел его – бегает пуще прежнего.
Аарон почувствовал, как бешено забилось его сердце, когда, попрощавшись с товарищем, он отправился домой, забыв посреди дороги пустой кувшин. Весь путь он о чем-то лихорадочно размышлял, насупив брови, и его бросало то в жар, то в холод.
На следующий день от Ламеха он узнал, как ему можно отыскать старца Иоанна. Тот жил в небольшом скромном доме на окраине деревни и, прибыв туда, Аарон увидел вереницу людей, выстроившихся в очередь у двери миссионера. Кто-то возбужденно разговаривал с соседями, стоявшими перед и после в ряду страждущих, размахивая руками и округлив от изумления глаза. Другие же стояли тихо и словно бы были погружены в свои переживания и чаяния.
Заняв очередь, Аарон отошел в сторону и присел под сенью огромной оливы. Погрузившись в свои невеселые мысли, он и не заметил, как наступили сумерки. Казавшийся нескончаемым, людской поток заметно уменьшился. Из дома проповедника вышла женщина и поставила рядом с порогом зажженную лампаду. Потом так же неслышно зашла внутрь, а следом за ней – следующий из очереди просящих.
Аарон вошел в дом старца только поздней ночью. Сняв у двери сандалии, он ступил на каменный пол и тут же ощутил на своих ступнях ледяной холод. Иоанн сидел, опершись на посох, за деревянным столом. На полу лежал грубый матрас, набитый шерстью, и шкура козы, служившая, вероятно, подушкой. На окне – масляная лампа, точно такая же, какую вынесла женщина. Никаких других вещей в обстановке жилища не было. Несколько секунд хозяин и гость просто смотрели друг на друга. У Аарона от волнения пересохло в горле, но, прокашлявшись и поприветствовав старца, начал говорить.
Мужчина рассказал о своей семье, годах счастливого брака с супругой, любимых детях. И в конце поведал свое желание. Даже ему самому оно казалось безумным, поэтому Аарон очень боялся, что Иоанн ему откажет.
– Значит, ты хочешь, чтобы я оживил твою жену?
Мужчина молча склонил голову и от волнения то сплетал, то расплетал пальцы рук.
– Я могу вернуть твою Ревекку в ее прежнем обличии, с ее красотой и здоровьем, но души твоей супруги уже не будет в ней. Она уйдет к небу, а через время, год, два года, век, никому про это не известно, зародится в новом теле. Хорошо подумай, прежде чем дать мне свой ответ. А как надумаешь, приходи. Больше мне сказать тебе нечего.
Три дня и три ночи думал Аарон. А на четвертый, едва рассвело, он, поцеловав еще спящих детей, снова отправился к старцу.
Ревекка вернулась домой, когда солнце уже скрылось за горизонтом, и на небе показался ярко-желтый круг луны. Она тихо проскользнула в дверь, которую Аарон предусмотрительно не запер на засов и, закутавшись в плащ, легла на кровать, ставшую недавно ее смертным одром.
Наутро, проснувшись, женщина увидела возле своей постели детей, которые сидели на полу, поджав под себя ноги, и с любовью на нее смотрели. Потом в дом вошел худощавый мужчина в тунике, вытер об одежду свои руки и тоже подошел к Ревекке. Он улыбался, и глаза его сияли неподдельной радостью.
Так жизнь в семье Аарона, казалось, снова вошла в прежнее русло. Ревекка снова стала вести домашнее хозяйство, ходить за водой и заботиться о детях. Днем она пекла хлеб и лепешки, а вечером шла на ручей стирать одежду или штопала туники, сидя во дворике перед домом.
Однако вскоре близкие стали замечать, что женщина почти не общается с ними, погруженная в свои мысли. Привычную работу же выполняет монотонно, старательно, но без души.
БЕЗ ДУШИ. Теперь Аарон начал понимать, о чем говорил ему старец Иоанн. «Чья душа в тебе сейчас, моя дорогая?..» – спрашивал себя в мыслях супруг, глядя на жену. Она по-прежнему была с ними, рядом, но такая далекая, такая чужая. Детей она обнимала, но без теплоты, с мужем была приветлива, но больше не целовала его жилистых от тяжелой работы рук и не жалела его, когда он, еле передвигая ноги, приходил с поля. Она больше не помнила свою прошлую жизнь, как была счастлива, обручившись с Аароном, как они вили свое семейное гнездо, как родились дети. Ревекка словно бы начала свою жизнь заново. Глядя на свою семью, каким-то женским чутьем она понимала, что при кажущемся благополучии, что-то не так, и виной этому она. Супруг смотрел на нее с болью в глазах, дети были рядом, но к ней почти не ластились. Занимаясь привычными делами по дому или стирая на ручье белье, женщина надолго задумывалась, не замечая ничего вокруг. Выйдя из оцепенения, продолжала работу.
Дни проходили за днями, весна сменяла зиму, и все шло своим чередом. Но однажды утром, проснувшись, как обычно, еще до рассвета, Аарон обнаружил кровать жены пустой. Козья шкура небрежно валялась на полу, догорала лампада, и прохлада наполняла жилище. Засов на двери был отодвинут в сторону, а сквозь щель пробивались первые лучи солнца.
Ревекка не вернулась домой ни в полдень, ни к вечеру, ни на следующий день. Аарон все понял, но какое-то время еще ждал, не запирая по ночам жилище. Иаков о матери ничего не спрашивал, только Елизавета стала молчаливой и отстраненной. Мужчина думал, что дети уже давно, еще с вернувшейся Ревеккой чувствовали себя одинокими, а им просто было невыносимо больно потерять мать во второй раз. Казнил ли Аарон себя, что старался вернуть в дом счастье, неизвестно, только с той поры он отдал всю свою любовь детям и больше никогда не женился.
Говорили потом, что Ревекку кто-то видел в Эфесе, кто-то – в Галилее, а кто-то даже в Измире. Только Аарон всегда отвечал:
– Показалось. Моя жена давно умерла.
А вскоре скончался и старец Иоанн Богослов, которого потом, после преданий его ученика Игнатия Богоносца, назвали Апостолом Любви. При жизни проповедник постоянно учил, что Бог – любовь, и без нее человек не может приблизиться к Отцу небесному. Он видел жизнь Христа и, единственный из апостолов, умер своей, а не мученической, смертью. А в своем Евангелии заповедал всем христианам любить Господа и друг друга. Только тогда имеет смысл продолжаться жизнь человеческая.
Отношения между супругами никогда не бывают простыми. На свадьбе близкие люди, помимо счастья и кучи детишек, желают новобрачным гармонии и взаимопонимания. Так вот, именно с этими двумя составляющими брака-мечты бывает туговато. И любовь тут совершенно не при чем. Просто есть теория о том, что мужчины и женщины прибыли на землю с разных планет. Как по книге Джона Грея – «Мужчины с Марса, женщины с Венеры».
Мы с супругом оба больше любим чай, чем кофе; велосипеды, чем лыжи; одежду casual, нежели классическую. Но о чем это говорит? Только о том, что у нас одинаковый вкус. Но для мужа мое «нет» и означает «нет». А я могу иметь в виду «да, но позже», «нет, но ты можешь исправить это на «да», и еще многое другое. Думаю, женщины бы поняли, о чем я говорю. Для большинства мужчин намеки – это тьфу. Их либо игнорируют, либо отвечают «ближе к делу» и «короче». В общем, близость духовная не исключает возникновения конфликтов на почве разнополости. Недопонял, недослышала, додумала.
Но, в конце-то концов, мы же вместе. Встречаем праздники, закаты и рассветы, ползаем по комнате в позе крабов, подбирая игрушки сына, и смотрим по вечерам фильмы в компании бокала крымского вина.
Поэтому в тот момент, когда была поставлена точка в истории о Ревекке и Аароне, и перевернута последняя страница их жизни, я спросила себя: а если бы это мой муж умер? И похолодела. Ответила себе, не задумываясь: умерла бы вместе с ним. Мой супруг, как Феллини – спустя пятьдесят лет и один день после свадьбы с Джульеттой Мазиной. А я, как она – чуть позже. В конце концов, кто еще, если мы оба попадем не в рай, намажет меня кремом от ожогов после того, как меня поджарят на адской сковородке или сварят в кипящей смоле?..